Завоевать доверие кардинала, чтобы войти в его комнату, оказалось делом нетрудным. Теперь тот мог сожалеть о своей ошибке сколько угодно. И сожаление было выстрадано сполна, отмеченное письменами боли. Кароский сделал на обнаженной груди сановника очередной надрез складным ножом.
— Спокойно, Ваше Высокопреосвященство. Уже немного осталось.
Жертва вырывалась с каждой минутой все слабее. Силы покидали кардинала вместе с кровью, пропитавшей покрывало и густыми каплями стекавшей на персидский ковер. Но он ни на миг не терял сознания. И чувствовал все сыпавшиеся на него удары, чувствовал, как нож кромсает плоть.
Кароский вырезал на груди несчастного последнюю букву и с гордостью ремесленника-резчика обозрел сделанную надпись. Недрогнувшей рукой он навел объектив камеры на измученную жертву и сделал снимок. На память. К сожалению, в этих стенах он не мог воспользоваться цифровой видеокамерой, но механический фотоаппарат — это старье — служил исправно. Взводя большим пальцем рычажок затвора, чтобы снять еще один кадр, он издевался над кардиналом Кардозу:
— Улыбочку, Ваше Высокопреосвященство. Ах да, вы не можете. Я выну кляп, поскольку мне нужен ваш «дар речи».
Кароский от души посмеялся над своей зловещей шуткой. Отложив фотокамеру, он помахал перед носом кардинала ножом и, кривляясь, высунул язык. Убийца допустил серьезную оплошность, вынув изо рта жертвы кляп. «Пурпуроносец» был смертельно напуган, но не настолько деморализован, как другие жертвы. Собрав последние силы, он издал пронзительный, отчаянный крик. Эхо разнеслось по всем закоулкам Дома Святой Марфы.