Тёмная ночь

10

Шалый добрался до дома Степняка в начале шестого утра.

Из оружия у него были при себе пистолет, «ТТ» еще с войны, с наградной пластинкой — под словами «За доблесть» была гравирована подпись командира дивизии, и нож. Надо сказать, на нож Шалый полагался больше. Хоть «ТТ» и был зарегистрирован должным образом, и имел Шалый право и на его ношение, и на его применение для необходимой самообороны, но он предпочел бы не объясняться лишний раз, правомерно или неправомерно он открывал огонь. А учитывая, что «ТТ» был, как полагается, «отстрелян» для картотек всех органов, могли возникнуть еще и объяснения по поводу, что Шалый делал в Казани. Объясниться он объяснился бы, но светиться на выполнении поручения командира и лишний раз трепать нервы себе и ему Шалому совсем не хотелось.

Нет, нож, по его мнению, был и надежней и тише. Шалый мог и метнуть нож так, что никакой стрелок его бы не опередил. Умение обращаться с ножом не раз его выручало. К пистолету Шалый прибегнул бы только в самом крайнем случае.

Он бы предпочел обойтись вообще без кровопролития — но, думалось ему, Кирзач остановится только мертвым. Убрать его сейчас, немедленно, разъяснить ситуацию Степняку, схоронить вместе со Степняком труп Кирзача так, чтобы его никогда не нашли — или нашли по наводке, которую Шалый командиру подкинет, чтобы труп явился доказательством: жизни Бернеса ничто не угрожает и шухер пора кончать; потом отзвонить Ямщику и успокоить его, и пусть радуются, что Шалый сам все сделал, никого не привлекая и никого не ставя в известность… Лучше всего, да. Потом, возможно, с ним захотят разобраться, и Уральский, и Волнорез, и Губан. Что ж, пусть рискнут, милости просим. Еще вопрос, доберется ли кто из них до Шалого. Того, что они чуть не весь уголовный мир могли под нож подставить, им не простят, и, едва пробежит слушок, что Кирзач мертв, на них начнется такая охота, что только спасайся.

Шалый подобрался к дому с задов, со стороны яблоневого сада. На многих яблонях уже висели спелые плоды. Тут и там крупное налитое яблоко с мягким стуком шлепалось в траву, короткую и густую, сорванное последним для него дуновением легкого ветерка, пока Шалый пробирался между стволов деревьев.

Ни звука, кроме тяжелых шлепков спелых, не держащихся уже на тонких сухих хвостиках, яблок. И это безмолвие очень Шалому не нравилось. Было в нем что-то ненатуральное.

Метрах в десяти от дома Шалый остановился и опять прислушался. И понял, что его смущало. Был еще один звук, тихий-тихий. Этакое — кррр… хуррр… кррр… хуррр…

Шалому немного времени понадобилось, чтобы разобраться, что это за звук.

Это было легчайшее поскрипывание двери, которую забыли затворить.

Этот звук и витал где-то на заднем плане, на краю слуха, пока Шалый пробирался через сад. Почти неразличимый, но достаточный, чтобы стать знаком тревоги — и беды…

Шалый почти не таясь направился к дому, уже зная, что он там увидит. Ни один толковый хозяин не оставит дверь незакрытой — если только этот хозяин жив. А вот поспешно удирающий гость о двери забудет запросто…

Конечно, элементарную осторожность Шалый соблюдал, и под окном проскользнул согнувшись, бесшумно. Но его не покидало ощущение, что он в комедии теперь играет, потому что опасность давным-давно миновала. Запах опасности развеялся бесследно. Оставался дух и запах смерти.

Вытащив нож, Шалый скользнул в дом, чуть побольше отворив болтавшуюся в сквозном ветерке дверь. В прихожей никого. Дверь в комнату распахнута, сквозняком тянет…

Шалый прокрался к самому порогу, заглянул в комнату.

На полу лежал, лицом вниз, раскинув руки, человек с кухонным ножом в спине. И вполне очевидно было, что это не Кирзач, а Степняк.

Шалому понадобилось не больше пяти минут, чтобы быстро, на ходу фотографируя глазом любую мелочь, осмотреть дом и уйти. Опять же, задами. Совсем не надо, чтобы кто-то увидел его на улице. Деревенские рано встают.