Тёмная ночь

25

На следующий день, около полудня, Высик прошел к станции, тем маршрутом, по которому его вела во сне Мария, и странное у него при этом было чувство.

Накануне Высик провел остаток дня в своей комнате, запершись. Он пил крепкий чай с сахаром вприкуску, потягивал водочку, несколько раз разобрал и собрал свой «вальтер», основательно его почистив, смазав и проверив.

Если бы Высику сказали, что как раз в это время Кирзач, в доме глухой старушки, так же тщательно приводит в порядок собственное оружие, одним глазом при этом изучая полное расписание пригородных поездов на нужной ему ветке, Высик бы нисколько не удивился.

Спать Высик лег рано, а в шесть утра был уже на ногах. Марк Бернес должен был приехать к Петренко не раньше трех дня, но это не значило, что Кирзач не попробует подобраться к «Красному химику» пораньше. По всем законам жанра, суматоха должна была начаться чуть ли не с рассвета.

И Высик был прав. В семь утра полковник Переводов приехал и занял его кабинет. Как Высик и предвидел, он сделался не хозяином у себя самого. Многочисленные оперативники в штатском стали перекрывать все возможные точки подхода к «Красному химику», следуя указаниям Переводова, которые тот давал, сверяясь с крупномасштабной картой района. Разумеется, он то и дело советовался с Высиком, знающим здесь каждую кочку, но обращался он к Высику с интонацией совсем иной, чем в Москве. Здесь, во главе крупного штаба, он выдерживал тон генерала, требующего у адъютанта срочные разведданные.

Высик продолжал оставаться спокойным. У него появилось удивительное чувство времени, будто внутри него хронометр тикал. Он с точностью до секунды улавливал, каков ритм назревающих событий, и строил все свои движения, исходя из этого внутреннего расчета времени.

Около полудня он сказал полковнику:

— Я, пожалуй, прошвырнусь, погляжу, что и как. Тем более, я-то Кирзача в лицо знаю, а не только по фотографиям. По фотографиям обмануться можно, а личные впечатления не обманешь.

— Давай, — кивнул полковник.

Он получил от Высика все нужные сведения, и Высик пока был ему не нужен.

И Высик, как было сказано, пошел тем маршрутом, по которому тысячу раз проходил в реальности и один раз — во сне.

Он вышел к пыльной небольшой площади возле переезда, свернул к подсобке, в которую ее увлекала Мария, совершенно не удивился, увидев дверь подсобки открытой.

Потом он объяснит это себе так: проходя не раз и не два, он видел, что дверь подсобки всегда приоткрыта, но в памяти не удержал — из тех мелочей оказалось, которые откладываются на уровне подсознания, лишь порой всплывая во снах.

Его не удивило даже то, что в подсобке было большое пыльное зеркало. Об этом-то ему откуда знать? Впрочем, может быть, однажды он мимоходом заглянул в подсобку — чего это дверь приоткрыта, не балует ли кто — и, убедившись, что все в порядке, сразу забыл об этом случае.

Теперь он поглядел в зеркало, с глупым ощущением, что там сейчас силуэт Марии проплывет или Кирзач появится, потом достал «вальтер» и, встав у приоткрытой двери так, чтобы его не было видно с улицы, стал ждать.

Он почему-то был уверен, что никто его в этой подсобке не потревожит, что случайный работяга не влетит в него, перепугавшись насмерть, чтобы побежать и взахлеб рассказывать всем приятелям, что «там начальник с пистолетом торчит». И еще он был уверен, что Кирзач обязательно появится. Главное, его не пропустить.

Может, это было глупо, но он доверял своему сну, вот и все.

Время шло и шло, мерно тикая в его мозгу. Движение было не очень оживленным. Он опознал нескольких оперативников в штатском. Хорошо они прикидывались пассажирами, ждущими поезда, или бездельниками, соображающими на троих, совершенно сливались с фоном. Да, кадры у полковника Переводова были подобраны, что надо.

Но и они пропустили Кирзача. И сам Высик его чуть не пропустил.

Подошли одновременно две электрички, в Москву и из Москвы. Два потока сошедших с них пассажиров смешались, в разные стороны направляясь через железнодорожный переезд к своим домам. Из этой небольшой, минуты на две, толчеи, выделились разрозненные личности, бредущие через площадь кто куда: к автобусной остановке, на центральную улицу, к дачным поселкам. Внимание оперативников и Высика привлекли несколько лиц и фигур, но только не невзрачный папаша, кативший детскую коляску.

Вот он остановился, поправил одеяльце, пошел дальше, задумчиво и не спеша. В нижней сетке коляски — этаком поддоне — покоились авоська с несколькими банками тушенки и нехитрый огородный инвентарь: пружинный секатор, тяпка на короткой ручке, небольшая пила для обрезки веток.

«Чудак, — сперва подумал Высик. — Под конец лета совершенно новый инвентарь покупать — это как-то… Обычно весной покупают, если надо. И не в дефиците садовый инструмент, нет надобности хватать тогда, когда в магазине попадется… Впрочем, всякое бывает.»

И лишь затем его насторожило то, что инвентарь и впрямь СЛИШКОМ НОВЫЙ, прямо из магазина. Он пригляделся повнимательней — и в этой сгорбленной, втянувшей плечи фигуре под нелепой панамой стал различать знакомые очертания… Поля панамы отбрасывали тень на лицо, только усики и можно было разглядеть, но, если мысленно убрать усики…

Высик вышел из своего укрытия и крикнул:

— Кирзач!

Папаша непроизвольно обернулся, и Высик увидел этот взгляд бешеного зверя.

Дальше все произошло в долю секунды. На крик Высика со всех сторон обернулись оперативники, двое, безмятежно гуторивших возле пивного ларька, отставили недопитые кружки пива и рванулись бежать наперерез Кирзачу, с другой стороны покинула скамейку с бутылкой троица алкоголиков, Кирзач выхватил из детской коляски два пистолета, и метил он прежде всего в Высика, но Высик уже выстрелил, и Кирзач рухнул на землю как подкошенный.

На площади началось смятение, кто-то побежал, послышался истерический женский визг, оперативники оттесняли народ от трупа, от детской коляски, в которой никакого младенца не было, а был сверток, прикрывавший пистолеты, а Высик, с пистолетом в руке, подошел и поглядел.

Зрачки Кирзача уже остекленели и застыли, он невидяще глядел в небо, и любая злоба куда-то делась из его взгляда, намек на ярость оставался лишь в искаженных губах.

— Вот и все, — сказал Высик.