Тёмная ночь

23

Кирзачу повезло несколько раз. Вначале — в Петушках, после того, как он оторвался от погони. В глухом проулке он наткнулся на местного пьяницу, спавшего блаженным сном, снял с него пиджак и надел вместо своего, порванного и окровавленного. Устроившись в укромном месте, в кустах за оврагом, он осмотрел рану и перевязал ее, перед тем, как надеть чужой пиджак. Пустяки, рана была неопасной.

Свой пиджак он закопал поглубже, переложив из него деньги и документы.

Потом он потопал в направлении Москвы, держась вдоль трассы, но на нее не выходя, пока не отмахал за придорожными деревьями километров пятнадцать. Электричка была ему заказана — на станции, небось, и легавые уже вовсю рыщут, и «свои». А уж то, что «свои» догадаются перекрыть автомобильную дорогу, если менты этого не сделают, почти наверняка можно было сказать. Уж на главном выезде из города будут дежурить, факт.

Почувствовав себя в относительной безопасности, Кирзач вышел на дорогу и стал голосовать. Тормознул водитель потрепанного грузовика.

— Куда, браток?

— До Орехово-Зуева.

Напрямую до Москвы Кирзач просить не решился. Лучше в несколько этапов добираться, так оно надежней и спокойней.

— Садись.

Кирзач забрался на место рядом с водителем, водитель тронул машину с места, спросил, улыбаясь:

— Загудел, что ли?

«Ну да, от меня ж до сих пор перегаром несет», сообразил Кирзач. А вслух он ответил:

— Ага, поехал шурина навестить, вот и… Боюсь, моя баба меня убьет. Я-то вчера обещал вернуться, поздней электричкой, а сам, видишь, когда возвращаюсь. Проснулся, похмелился на дорожку, и вперед. Главное, все мы просадили, до копейки, даже на билет не осталось. Если б тебя не словил, то прямо не знаю…

— Бывает… — отозвался шофер. — Да добрался бы, трасса оживленная, какая-нибудь попутка обязательно бы подобрала. В Орехово-Зуево где живешь?

— Неподалеку от станции. Ты высади меня, где удобней, дальше я уж сам добегу.

— Заметано.

Так они доехали до Орехово-Зуево, болтая о пустяках, а в Орехово-Зуево Кирзач перекантовался до начала шестого вечера — часа самых переполненных электричек, когда ни у какой милиции не хватит сил и средств проверять всех пассажиров, и, в тесноте, да не в обиде, доехал до Москвы. В Москве он сошел не на вокзале, а за остановку до вокзала, на «Серпе и Молоте» — почти на окраине, по тем временам. На окраинах меньше шерстят приезжающих, чем на центральных вокзалах.

Надо было решить, где провести ночь. Имелись на примете у Кирзача четыре надежных логова, но еще неизвестно, как его в этих логовах встретят. Может, и там охотники ждут. Снимать девку не хотелось, после предыдущего прокола. Снять комнату у какой-нибудь бабульки? Тоже опасно.

В конце концов, он прибился к троим мужикам, распивавшим в укромном уголке под деревьями неподалеку от ДК «Серп и Молот».

— Мужики! Где можно водки достать? Душа горит, а все ж закрыто… Я б и две бутылки поставил, деньги есть…

— Так с-час и сделаем, отстегивай! — тут же откликнулась троица.

Буквально через полчаса они сидели на лавочке в глубине сквера, пили «сучок» и калякали за жизнь.

— А я, понимаешь, с женой поссорился, хлопнул дверью… Ну, и загулял, — объяснял Кирзач.

— Сам-то где живешь?

Кирзач прикинул, какой район назвать. «Жить» он должен не слишком далеко, не слишком близко — в окрестных кварталах, небось, мужики всех пропойц знают, можно и обжечься — и хоть основные улицы он должен знать в том месте, которое назовет.

— В Сокольниках я живу.

— В Сокольниках? Эк тебя занесло. Еще домой добираться…

— Не поеду я домой, — буркнул Кирзач. — Пусть знает, стерва.

— На улице ночевать будешь?

— Может, и на улице.

— Пошли лучше ко мне, — предложил один из мужиков. — Я один живу. Заодно и добавим, в культурных условиях. Только тихо надо, чтобы соседи не возгудели.

— Я тихий, — заверил Кирзач.

Преувеличенно пьяным жестом он достал деньги.

— Еще две бутыли добудешь? Хватит нам до утра?

— Хватит! — откликнулся обрадованный мужик. И протянул руку. — Меня Гришей зовут, Семыкиным.

Второй собутыльник Кирзача оказался Мишей, а третий — Колей.

— Иван, — представился Кирзач. — Денисов.

— Вот и отлично, Ваня. Пошли!

Гриша смотался куда-то — к «торговцу», как он объяснил; понимай, к какому-нибудь старику-инвалиду, который днем берет водку по цене государственной, а ночью отпускает по «ночной» цене, тем и живет — и вернулся с еще двумя бутылками. Одну на лавочке ополовинили, и Миша с Колей отделились, по домам побрели: мол, хоть и жалко компанию рушить, но поздно уже, лишних скандалов от супружниц им не надо. А Гриша и Кирзач прошли к одному из соседних домов, поднялись на пятый этаж, Гриша тихо отпер дверь и тихо провел Кирзача в свою комнату.

Почти до утра они просидели, и только с первыми бледными лучами рассвета завалились спать. Гриша, как выяснилось, работает грузчиком на Курском вокзале, на товарном его отделении, и у него как раз сутки свободные, поэтому за то, чтобы опоздать на работу, он не беспокоился.

Разбудил он Кирзача во втором часу дня, предложил горячего чаю — с кипящим чайником с кухни явился, стал стаканами и ложками бренчать, Кирзач и проснулся.

— Слышь, Ваня, — сказал Гриша. — Может, ханки прикупить на опохмел? Да и пожрать не мешало бы.

Кирзач вытащил деньги.

— Сбегаешь, а? Меня ломает, головы поднять не могу…

— Оно и понятно. Да я быстро слетаю.

Гриша исчез, а Кирзач, вытянувшись на бугристом диванчике и положив руки под голову, стал прикидывать, как быть дальше.

От Гриши к вечеру сваливать надо, это ясно. Если он еще задержится, это может показаться подозрительным. Ладно, еще одни сутки он выиграл. Куда дальше? В дом, где живет Марк Бернес — и попробовать проникнуть к нему, с удостоверением электрика. Рисково, конечно, но может сработать. Почему бы не сработать? Или, все же, ждать того шанса, двадцать пятого августа, лучшего шанса, о котором они говорили?.. Тогда надо вообще из Москвы слинять. Отсидеться где-то в ближнем Подмосковье, в порядок привестись… Больше ему пить нельзя, он должен быть в форме. А до этого… до этого пистолет забрать надо. Но на той хазе, где для него пистолет приготовлен, тоже может засада торчать. Могли, могли Уральский, Волнорез и Губан и эту хазу сдать, предъяву получив. А если и не сдали, то сложно ли догадаться, к какому «оружейнику» Кирзач пойдет… Тут надо все продумать, обидно будет влипнуть в последний момент…

А может — закралась в голову шальная мысль — какого-нибудь раззяву легавого завалить и табельное оружие забрать? В положении Кирзача одной расстрельной статьей больше или меньше — это тьфу.

Да, это вариант. Вариант хороший.

Вернулся Гриша, принес водку, пива четыре бутылки, хлеб, колбасу, несколько банок консервов и развесных пельменей.

— Соседей дома никого, — сообщил он. — Часов до пяти можем вместе на кухне хозяйничать, и даже песни петь.

Они поставили вариться пельмени, дернули по первой, загладили пивком, и, в ожидании пельменей, колбаской с хлебушком закусили.

— Думал еще картошки взять, отварить, да лень чистить… — пробормотал Гриша. — Слышь, а как, ты сказал, твоя фамилия? Денисов?

— Да, — Кирзач насторожился. — А что?

— Чудно как-то. Менты ко всем, у кого фамилия Денисов, сейчас придираются. Витьку Денисова, его даже в ментовку сволокли, потом отпустили. Денисов, говорят, да не тот.

Выходит, мой паспорт сгорел, сразу сообразил Кирзач. По тому паспорту, что им от Катюши достался, они и второй вычислили. Интересно, как? Значит, зацепки нашлись, систему разгадали, по которой Повиликин фальшивки ваял. Да неважно это. А важно то, что и удостоверение электрика сгорело. Электрика с фамилией Денисов покрутят, едва он в подъезд Марка Бернеса войдет. Да, крупно повезло. Везение всю дорогу — ведь мог бы сунуться к черту на рога, и сгинул бы, как последний фраер…

— Да, не повезло, — сказал он вслух. — От меня ж за версту разить будет. Этот Денисов, которого ловят — он, наверное, крупный преступник. Но меня-то, если вместе с другими Денисовыми заметут, точно в вытрезвиловке на пятнадцать суток оставят, из общей вредности… Что делать-то?

— Да пережди у меня, пока не протрезвеешь, — предложил Гриша.

— Долго ждать… К вечеру надо дома быть, с женой мириться.

— Вчера ты храбрее был.

— Так вчера я вообще был… того. И на взводе, и принял немеряно. А сегодня, как подумал с утра…

— И что бабы с мужиками делают, — вздохнул Гриша. — Потому и не женюсь. О, пельмени готовы. Давай пожрем.

Поедая пельмени, Кирзач пробормотал:

— Может, такси поймать?.. И до дома. А там с женой помирюсь и спать завалюсь. А завтра пусть хоть на каждом шагу менты проверяют, тот я Денисов или не тот…

— Да говорю тебе, отсидись у меня. Еще на такси тратиться… Не дрейфи, уладится все с твоей женой. Бабы, они так: пошумят и перестанут, куда им без нас деваться? Слушай, — Гриша поднял на Кирзача слегка помутневший взгляд. — А ты-то почему не на работе? Тебе не вломят за прогул?

— Не вломят. Я, вообще-то, электриком работаю, в «Мосэнерго». Но у меня как раз отпуск начался. Из-за отпуска с женой и поругались. Я говорю, отпускные хорошие, сейчас с боем билеты возьмем да на юга, на солнышке поваляться, в море побарахтаться. А она мне: какие там юга, надо к маме в деревню ехать, с огородом помогать, одной ей трудно. А на лишние деньги нужно платяной шкаф купить, да и кое-что еще в доме обновить надо. Ну, а я говорю, ты что, дура, какая деревня, твоя мама всю жизнь справлялась и теперь справится, а я весь год на работе ломался, что ж мне еще и в деревне ломаться, нет, я полного отдыха хочу!.. Так, слово за слово, и перецапались.

— На юга, оно хорошо, — задумчиво сказал Гриша. — Я бы и сам с большой охотой на юга махнул. Ладно, давай выпьем за то, чтобы ты убедил жену в своей правоте.

Выпили.

Кирзач продолжал лихорадочно соображать.

Теперь в Москве земля под ним на каждом шагу гореть будет. Срочно надо из Москвы выбираться и делать ставку на один вариант: двадцать пятого августа. Но как выберешься, когда менты лютуют? Надо переждать, пока их рвение на убыль пойдет. С другой стороны, если их накрутили, то у них рвение не угаснет ни завтра, ни послезавтра… Придется опять рисковать.

А что? Он на большой риск и подписался, не на что-нибудь другое. Ставки подняты, и ему это нравится.

— Да, обидно было бы полотпуска в ментовке провести и выйти наголо обритым, — вздохнул он.

Гриша не ответил. Ему другая мысль в голову пришла.

— Так ты что, отпускные сейчас пропиваешь?

— Да так, взял от них маленько, — ответил Кирзач.

— Смотри, прогуляешь их, тебе один вариант и останется, в деревню ехать, — участливо предупредил Гриша. Им вдруг овладела тревога за судьбу собутыльника.

— А, мне уже до лампочки, — отмахнулся Кирзач.

Они примолкли, и через открытое окно донеслись, далеко снизу, звуки жизни московского двора: крики детей, у которых еще не кончились каникулы, потом ругань шахматистов в беседке — насколько можно было понять, улетевший мимо футбольный мяч точнехонько в беседку угодил, вокруг которой золотые шары уже цвели вовсю, и разметал шахматную партию… «Еще раз, паршивцы, и я вам мяч проколю!» — грозился глуховатый немолодой голос. «Дядя Вова, так мы ж не нарочно!..» Потом шахматисты стали восстанавливать партию, и было слышно, как они обсуждают, на А4 стояла белая ладья или на А5, и как пешки размещались… Где-то радио включили, голос Марка Бернеса над двором запел. Тут же затарахтел мотор какой-то развалины — владелец свой ветхий автомобиль отлаживал, «жестянку», или, как еще называли такие машины, «инвалидку», потому что подобные машины с ручным управлением выдавались особо заслуженным инвалидам… И с нижнего этажа, восходящим потоком теплого воздуха, потянуло жареным луком и бараниной, и, совсем издалека, через кварталы и кварталы, слабо донесло гарь железнодорожных путей, и это был не просто запах гари, а запах дальних путешествий, запах тоски по ровному перестуку колес, в этом запахе был соленый привкус всех морей, и Черного, и Белого, и Балтийского, и Каспийского, и даже Тихого океана, на бортах и колесах Владивостокских вагонов принесенного… А на пустыре за двором и футбольной площадкой другие мальчишки, вдохнувшие этой тоски по небывалым странам и временам, пропускали ее через легкие, усваивали в кровь, и в мальчишеской крови эта тоска превращалась в дивное чувство сопричастности ко всему, что было, есть и будет на земле, в азарт навсегда и в смерть понарошку, и палки, на которых они скакали и которыми фехтовали, превращались во всамделишных, в отличие от смерти, коней и шпаги, и лист лопуха, приткнутый за ремешок кепки, превращался во всамделишнее перо на всамделишней мушкетерской шляпе, и, когда на секунду затихли и шахматисты, и футболисты, и автомобилист мотором перестал тарахтеть, в эту звенящую от чистого напряжения секунду тишины врезался с пустыря ясный голос: «Падай, ты убит!..» И кто-то упал, и для кого-то, «убитого», эта смерть во время абордажного боя или на мощеном монастырском дворе Парижа, стала очередным отрицанием смерти, очередным доказательством того, что смерти нет, а есть городская полынь, остро пахнущая под солнцем, и есть голубое небо над этой полынью, в которое можно глядеть и глядеть, пока лежишь, раскинув руки…

И весь город входил в окно, и у Кирзача потемнело в глазах от злобы. До чего же люто он ненавидел все это, всю эту «нормальную» жизнь. Он с трудом сдержался, иначе мог бы и непоправимое совершить, алкогольными парами разогретый в своей ненависти. Убить собутыльника — и засыпаться, не доведя до конца самого главного. Но он вовремя напомнил себе, что идет к иной цели, и что он взорвет изнутри этот цельный шар городской жизни, балансирующий, несмотря на все невзгоды, на тяге к миру и покою, к безмятежности и уюту… Люди будут говорить: «Если самого Марка Бернеса убили, то кто же защищен?» И трещина, прошедшая по шару, еще долго не затянется, еще долго будет впускать извне смятение и мрак…

Но прежде всего, надо благополучно выбраться из города. И оружие раздобыть.

И тут его осенило.

На железных дорогах, на местах погрузки и разгрузки всегда есть линейная милиция, охраняющая грузы и следящая за порядком, и охрана эта обязательно вооружена, и грузчики обычно в недурных отношениях с охранниками. Во всяком случае, охранник запросто подпустит грузчика к себе, ничего не заподозрив — как своего. А ночью, когда надо тоннами грузов быстро заполнять или освобождать вагоны, пропажи кого-то из охранников хватятся не сразу. Пока обнаружат труп, Кирзач будет далеко — и со служебным пистолетом, проверенным и пристрелянным. И не надо соваться туда, где можно голову сложить.

— Слушай, — сказал он, — а ты… того… в ночь выходишь?

— До ночи еще далеко… А что?

— Интересно, как у вас платят — сразу?

— Ну, нам зарплата идет, ежемесячно, еще премии быть могут. А студентам, что у нас подрабатывают, на руки расчет выдают, в конце смены.

— Я за студента сойду?

— Брось! Что тебе приспичило?

— Да вот, думаю, сперва восстановить то, что потратил от отпускных, а потом уж к жене возвращаться…

— Это ты дуришь, — с пьяной уверенностью сказал Гриша. — Куда тебе? И потом, не очень-то много получишь. Студентам платят меньше, чем нам, профессионалам… И вообще, давай ко мне в комнату перебираться. Скоро соседи придут, незачем, чтоб они нас на кухне видели.

— Перебираемся, — сказал Кирзач. — Только, может, еще за одной сгоняешь?

— Так это ж не опохмел уже выйдет, а вообще…

— Сам сказал, до ночи далеко. Отойдем.

Гриша недолго сопротивлялся, и через десять минут унесся за очередной бутылкой, а Кирзач, вытянувшись на диване в Гришиной комнате, неспешно соображал, как быть дальше.

Самое лучшее — вместе с Гришей отправиться, и пусть он представит его как мужика, который хочет подработать. Есть и другой вариант: упоить Гришу в усмерть, забрать его документы и отправиться одному. Хотя, зачем оставлять лишнего свидетеля? Убить его, и вся недолга, на диван уложить, укрыв одеялом. Раньше, через сутки, не хватятся, что в постели жмурик лежит, а не упившийся до потери сознания. На работу не выйдет — ну и что? Может, он заболел, может, бюллетень от врача принесет… Друзья-приятели только завтра к вечеру навестить вздумают, а соседям Гриша явно до лампочки…

Значит, подходишь с Гришиными документами, отдельно от других грузчиков, с первым же охранником, который остановит — а идти надо так, чтобы попасть на одинокого охранника, но это уж можно устроить — разбираешься по-своему, сперва эти документы предъявив…

Главное, не нарваться на охранника, который Гришу в лицо знает. Но и тут можно начать чушь плести: мол, запил дружбан, отдал свои документы, чтобы ему прогул не засчитали, обещал плату за эту смену мне отдать… Если изобразить заплетающимся языком, то охранник уши развесит, а всего-то и надо одну секунду, чтобы охранника обезоружить да в укромное место тело пристроить, под вагон куда-нибудь или у глухой стены, куда дай Бог раз в ночь кто-нибудь отлить забежит…

Чем больше думал Кирзач, тем больше ему этот план нравился — своей рисковостью, тем нравился, что несколько раз надо по ниточке над пропастью пройти, не сорвавшись. Зато если вся игра сложится — а он чувствовал, что сложится, вон, какой фарт ему идет, даже любой облом не в облом — какой он банк сорвет!..

Решено — повыкачивать из Гриши побольше подробностей о его работе, где там, что и как, с какой стороны линейные кучкуются, а с какой стороны всего лишь один линейный дежурит, поодаль от остальных, и, если по Гришиным ответам он почует, что все складывается, то…

Он услышал, как отпирают входную дверь. Гриша с водкой возвращается, сонно подумал он. Но это был не Гриша.

— Проходите, товарищ участковый, проходите, — услышал он женский голос. — Хорошо, что я вас у подъезда встретила, а то бы, небось, и не попали, никого, наверно, нет еще, кроме Гришки-пьяницы, а его не добудишься…

Кирзач напрягся. Сигнал тревоги загудел в его башке во всю мощь.

И здесь везение Кирзачу не изменило. Представляй участковый хоть немного получше, с кем ему предстоит иметь дело, он бы не сунулся в квартиру. А так, он решил сам пожать все лавры. Хотя, услышав, довольно случайно, от Коли, одного из вчерашних собутыльников Кирзача, что пили они с человеком по фамилии Денисов, и что этот Денисов у Гришки Семыкина, который грузчик, остался ночевать, он первым делом заглянул в отделение и отправил донесение, что на его участке один подозрительный Денисов имеется. Потом еще раз поглядел ориентировку, прочитал, что, возможно, под этим именем скрывается особо опасный беглый преступник-рецидивист, и решил: чем черт не шутит… МУР и опоздать может, у них, небось, сообщений о подозрительных Денисовых навалом, а «особо опасный» может означать лишь то, что он три срока за кражи отмотал, и смылся где-нибудь на пересылке, получив четвертый, не скрутит он такого «опасного», что ли. Про то, что это — Кирзач, превратившийся во взбесившегося зверя и подписавшийся Марка Бернеса убить, простым сотрудникам милиции не сообщалось, чтобы лишней паники не пошло.

Надо сказать, что полковник Переводов отреагировал сразу же, а когда узнал, из звонка в отделение, что участковый уже сам отправился рецидивиста брать, велел опергруппе вовсю спешить. Не то этот кретин и сам голову сложит, и Кирзача еще больше разъярит.

А Кирзач отвернулся лицом к стене и захрапел самым пьяным храпом. Когда в дверь комнаты постучали, он ответил не сразу и заикаясь:

— В-войдите…

Участковый вошел. Кирзач поднял голову, поглядел на участкового мутным взглядом, опять уронил голову на подушку. Участковый пересек комнату, потряс Кирзача за плечо.

— Ваши документы, гражданин.

— Д-документики?.. — отозвался Кирзач. — Сейчас… покажем, гражданин начальник. В полном порядке мои документики…

Он почти пополз к своему пиджаку, висящему на спинке стула. Участковый наблюдал за ним расслабясь, с пренебрежительной улыбкой. А зря. Оказавшись вплотную к участковому, Кирзач взвился стальной пружиной, схватил почти допитую бутылку водки, обрушил ее на голову участкового, и, пока участковый падал, успел вытащить у него из кобуры пистолет.

Истошно завизжала женщина, которая из коридора подглядывала. Кирзач навел пистолет на нее.

— Молчи, сука! Убью!

Женщина замолкла, шарахнулась в сторону. Кирзач, схватив пиджак, метнулся к выходу. Сбегая по лестницам, он на ходу надел пиджак, застегнул, спрятал пистолет за пазуху.

Вылетев из подъезда, он заставил себя до выхода из двора пройти не спеша, и лишь на улице прибавил шагу. Затерявшись среди прохожих, он видел, как прокатили мимо него две милицейские машины и завернули во двор. И Кирзач порадовался, что не стал медлить ради удовольствия убить участкового. Потеря тех секунд, что он затратил бы, расстреливая его, стала бы для него гибельной.

Да, участковому тоже повезло. Он отделался раскроенной головой, если не считать крупных служебных неприятностей, которые на него потом обрушились, за грубое нарушение служебной дисциплины, ротозейство и утрату табельного оружия. Но, главное, жив остался.

А Кирзач, растворившись в московских улицах, не отказал себе в еще одном удовольствии. Из ближайшего телефона-автомата он позвонил «оружейнику», который должен был снабдить его стволом.

— Слушаю, — сказал голос с легким татарским акцентом.

— Это Кирзач.

— Кирзач? Где ты? Давно тебя ждем.

— Скоро буду.

И Кирзач повесил трубку.

«Ждем». Выходит, он не один? Что эта оговорка значит? Иногда человек говорит «ждем» и когда он один, особенно все эти восточные люди.

Нет, он не один. Кирзача ждет засада.

Что ж, пусть ждет. Они его сразу убивать не будут, они захотят нечто вроде суда воровской чести устроить. К тому же, им неизвестно, что у него уже есть ствол, они будут считать его безоружным и относиться к нему соответственно.

И Кирзач отправился по адресу, заученному наизусть.

Переться пришлось до станции «Моссельмаш», а там еще разыскивать небольшой домик, стоявший на отшибе. Кирзач постоянно держал руку за пазухой — ведь любой милицейский патруль мог его опознать и остановить, и тогда отстреливаться пришлось бы немедленно. Но обошлось. Правда, когда он добрался до двери нужного дома, он был весь в поту.

Кирзач постучал, дверь открыл коренастый татарин.

— Кирзач? Заходи, дорогой.

Кирзач следом за хозяином прошел в комнату, где сидели трое. Одного Кирзач знал: Балабол, крутой бандюга, которому и самые авторитетные воры побаивались перечить. Вот, значит, каких людей отрядили на отлов Кирзача. Двое других были Кирзачу неизвестны.

Балабол встал, с медвежьей своей тяжеловесностью.

— Здорово, Кирзач…

Кирзач не дал ему договорить. Выхватив пистолет, он в секунду перестрелял всех четырех. Последним пулю получил татарин — как самый неопасный из всех.

Потом Кирзач обыскал трупы.

Стволы были у всех трех. Кирзач выбрал тот, что получше, добавил к своему милицейскому. Из двух других вынул патроны, ссыпал в карман. Теперь он был экипирован, что надо.

Обыскав дом, он нашел еще три коробки с патронами.

Потом он обшарил трупы на предмет документов. При Балаболе документов не было. Но это ничего. Больше всего Кирзача интересовали документы одного из неизвестных, малость похожего на Кирзача. Учитывая качество и размер фотографий в паспорте, вполне можно было бы воспользоваться.

Да, фотография оказалась подходящей — не очень четкой, и вполне могла сойти за фотографию самого Кирзача, сделанную несколько лет назад.

Звали неизвестного Василий Викторович Пушков. Год рождения — тысяча девятьсот девятнадцатый. Сойдет.

Имя Кирзачу ничего не говорило.

Теперь, с паспортом, к которому никакая милиция не придерется, он спокойно выберется из Москвы. Да он уже на окраине, всего-то осталось на электричку сесть и совсем исчезнуть в Подмосковье. У него есть двое суток, чтобы прийти в себя. В какой-нибудь деревне комнату у бабули снимет. Больше ни капли алкоголя, зато — побольше мяса. И отоспаться, нервы в порядок утрясти. Он все успеет, все сделает…