Тёмная ночь

18

За следующие двое суток произошло много интересного. Во-первых, размножили и запустили всем отделениям милиции ту фотографию Кирзача, которая в фальшивый паспорт была вклеена. Во-вторых, по данным, поступившим из Смоленска, Петр Афанасьевич Сидоров, тысяча девятьсот одиннадцатого года рождения, был признан пропавшим без вести в тысяча девятьсот сорок третьем году. Вся его семья погибла еще в тысяча девятьсот сорок втором.

В-третьих, в военных архивах и архивах областного управления КГБ Смоленской области обнаружились… доносы на Петра Афанасьевича Сидорова и еще трех человек. Смысл всех доносов сводился к тому, что некто («боюсь называть свое имя») видел этих людей, долго считавшихся пропавшими без вести, в разных городах. В частности, Петра Афанасьевича Сидорова — в Чапаевске. Тот, в разговоре с автором анонимного доноса, рассказал, что побывал в плену, его проверял СМЕРШ и признал чистым, по справке он получил новые документы, но на родину возвращаться побоялся, зная, как косо посматривают на побывавших в плену, и понимая, что его в любой момент могут арестовать, несмотря на заключение проверявших его компетентных органов. В Чапаевске он скрыл, что находился в плену, устроился на работу. Сейчас он может говорить об этом открыто, потому что на побывавших в плену и в лагерях уже не смотрят косо как на возможных предателей.

И все-таки, что-то странное в этом есть, восклицал автор доноса. Уж не сотрудничал ли он с нацистами, а может, он и в других преступлениях против Советской Власти виноват?

Все четыре доноса были написаны разными почерками, с разными характерными словечками, с разной орфографией, от безграмотной до очень аккуратной, один даже от лица женщины был состряпан, и только когда эти четыре доноса, пришедшие в разное время и попавшие к разным следователям, положили рядом, эксперты смогли с уверенностью сказать: писал их один и тот же человек.

Общим во всем доносах было одно: обвинения были составлены настолько наивно и безграмотно, настолько в духе осуждаемых нынче недавних времен, настолько ясно видна была их беспомощность и безосновательность, чтобы и у самого подозрительного следователя отпала охота с ними возиться, едва бы он их прочитал. Чтобы на волне повальной реабилитации заводить дело против человека, виновного лишь в том, что побывал в лагере для военнопленных или в концлагере и выжил там… нет уж, увольте, так можно по загривку огрести, что долго потом будешь охать.

И следствие ограничивалось тем, что направляло запрос в военные архивы, получало ответ, что такой-то был честным солдатом, вплоть до исчезновения без вести свято исполнявшим свой долг, признавало донос безосновательным и списывало дело в свой архив.

То есть, расчет был психологически верен, идеально верен.

А теперь, допустим, возникли сомнения в подлинности документов или подлинности личности кого-то из владельцев паспортов. Первым делом отправили бы запрос в областное управление ГБ, а оттуда бы ответили: как же, как же, все правильно, на этого человека даже донос поступал, но мы признали донос ложным, ни в чем не виновен человек, пусть спокойно живет. И человека оставили бы в покое. Раз сам КГБ его уже проверял и нашел ни в чем не виноватым — значит, остальным тут делать нечего. Человека сразу оставили бы в покое. И один шанс из тысячи, что какой-нибудь дотошный милиционер сумел бы разглядеть какую-нибудь мелкую неувязку с номерами паспортных бланков или чем-нибудь еще.

— Артистом своего дела был Повиликин, — сказал полковник Переводов. — Всю душу вкладывал… Правда, наверно, не для всех клиентов, а для тех, кто мог заплатить за такое качество. Это ж сколько времени и средств требовалось: поездки туда, сюда, над одними только доносами корпеть…

— С другой стороны, — заметил Высик, — если бы он не так старался создать прочную базу под любой фальшивкой, а просто выпекал фальшивые корочки, нам бы намного дольше пришлось повозиться.

— Это да, — согласился полковник. — Но, скорей всего, тогда сам Повиликин бы давно попался. Примитивные «рисовальщики» долго на воле не живут…

А поскольку каждый донос был отправлен довольно давно, то, получалось, Повиликин строчил доносы заранее, до того, как начинал делать подложные документы, чтобы к тому времени, как клиент получит паспорт на руки, донос успел бы отлежаться и уйти в архив. Тоже точный расчет.

Во все областные управления СССР пошел срочный приказ проверить, не появлялось ли схожих доносов на людей, якобы воскресших после того, как они многие годы числились пропавшими без вести, и принять меры к задержанию людей, на которых эти доносы написаны. Особое внимание уделялось Украине, Белоруссии и тем областям Российской Федерации, которые особенно пострадали от войны. Были отправлены и фототелеграммы со смоленскими доносами, для сличения образцов почерка.

Результаты последовали практически незамедлительно. Из Донецка пришел ответ, что подобные доносы, написанные явно той же рукой, имеются на трех людей: Ивана Владимировича Денисова, Савелия Никитича Крамаренко и Николая Борисовича Зубко. Из Витебска тоже сообщили о трех доносах, из Симферополя — о двух, из Ржева — аж о пяти…

Побочным эффектом этой бурной деятельности оказался арест крупного растратчика, который полгода жил припеваючи под именем одной из витебских «мертвых душ» Повиликина — Дядькевича Григория Александровича.

— Итак, у нас набирается аж дюжина кандидатур, — подытожил Переводов на исходе второго дня. — Из них, мне представляется, только две подходят для Кирзача по возрасту. Денисов из Донецка и Скотобоев из Ржева. Остальные или моложе, или старше. Значит, даем ориентировку: проверять всех, сколько-то похожих на Кирзача, и, увидев паспорт на имя Денисова Ивана Владимировича, место рождения — Донецк, год рождения — тысяча девятьсот седьмой, или на имя Скотобоева Алексея Васильевича, место рождения — Ржев, год рождения — тысяча девятьсот тринадцатый, задерживать немедленно. При этом иметь в виду, что преступник может быть вооружен и очень опасен.

Когда совещание закончилось, Высик подошел к Переводову:

— Можно мне вернуться к себе? Мне кажется, сейчас я там буду полезней.

— Да, конечно, — кивнул полковник. Даже в нем была заметна усталость, хотя обычно он держался железно. Еще бы! По насыщенности эти дни были равны неделям, и Высику самому не верилось, что меньше пяти суток прошли с того момента, когда его увезли в Москву. — Вас доставят на той же машине, на которой увозили. Благодарю вас за все. Действительно, благодарю. Если будут новые идеи, немедленно связывайтесь со мной. Ну, а я вас призову в любой момент, если решу, что вы понадобитесь у меня под рукой.

— Спасибо, — сказал Высик.

— Да, — окликнул его полковник, когда Высик уже был у двери, — не думаешь, что Кирзач уже «зарвался в игре», не на ту девку поставив? Вот она, ошибка!..

— Откровенно, товарищ полковник?

— Только так.

— Мне кажется, это еще не ошибка, а ошибочка. Она нам лишние козыри в руки дала, на следующий круг, но теперь важно этими козырями воспользоваться. И, думается мне…

— Выкладывай, психолог.

— Ошибку Кирзач совершит тогда, когда от отчаяния решится на очередное убийство… которое мы, скорее всего, не успеем предотвратить. Ну, поймет, что и второй его паспорт «сгорел», и, выследив человека, похожего на себя, заберет его паспорт. В какой-то мере, мы сами его на это провоцируем, но мы в безвыходной ситуации, нам ничего другого не остается. Любое наше оперативное действие, не совершать которое мы не можем, приближает чью-то смерть. Кирзач и не подумает как следует схоронить труп, он будет считать, что безымянный труп никто с ним не свяжет. Как только по Владимирскому направлению или в Москве обнаружится труп человека, внешне и по возрасту похожего на Кирзача, без документов — значит, Кирзач где-то рядом. Надо б всем патрулям предупреждение разослать, во все морги. А может, повезет, патруль на еще не остывший труп наткнется, и тогда останется быстро квартал окружить и взять Кирзача, обыскав чердаки и подвалы… Вот такие дела, товарищ полковник. Не обессудьте, что я так вот, запросто, о чьей-то близкой смерти говорю, мы любого человека защищать обязаны, но…

— Брось! — полковник махнул рукой. — Все ясно, и у нас тут не институт благородных девиц. Я сам об этом же думал… И могу напрямую сказать то, о чем ты не договариваешь: за смерть неизвестного человека с нас бошки не поснимают, а за смерть Марка Бернеса снимут. И, если смерть кого-то неизвестного помешает Кирзачу до Марка Бернеса добраться… Разумеется, мы постараемся предотвратить любое новое убийство, но… Как ты сам сказал — «но»! Еще идеи есть?

— Предположение. Может, и глупое. Когда я влезаю в шкуру Кирзача, мне кажется, что он, понимая, насколько Бернес сейчас охраной окружен, постарается до него под видом работника какой-то службы добраться. Газовщика, там, почтальона, электрика. Кого-то из тех людей, на которых никто внимания не обращает и которых любая охрана пропустит…

— Дельная мысль, — сказал полковник. — И откуда ты все эти мысли берешь?

Высик помедлил, потом ответил:

— Интуиция.

Полковник поглядел на Высика очень серьезно.

— Я знаю, что это интуиция, — сказал он. — Только никому больше об этом не говори.