Темная сторона российской провинции

ПАЛИСАДНИК

г. Тутаев

Старуху за глаза звали все Постылихой: настоящее имя словно выветрилось, стерлось от времени.

Дом ее — теремок в кружевах с палисадником, заросшим сиренью, — стоял на левобережной стороне Тутаева, романовской части бывшего Романова-Борисоглебска, недалеко от пристани.

Все, кто шел от реки, проходили мимо ее дома и в любое время года, дня и ночи заставали старуху на своем посту, тенью притаившейся в палисаднике возле калитки.

— Не подскажете, как на Архангельскую улицу пройти?

— Который час?

— Рыжую собачку не видели?

— А где тут поблизости сберкасса?

Столько разных вопросов задавали бабке прохожие! Ни один не спрашивал — для чего она тут стоит, утруждает старые ноги. Зачем мокнет под дождем или страдает от палящего солнца? Никого это не волновало.

Да и те случайные вопросы и просьбы, которых удостаивалась старуха, были мимолетны, подобны дыханию ветра или шелесту листвы. Пока старуха собиралась с силами — размыкала пересохшие губы, шамкала ввалившимся ртом, извлекая из горла скрипучий, слабый, едва слышный звук, — прохожие уже понимали, что толку от разговора не будет, улыбались (если они были вежливы) или сразу поворачивались и уходили (если не очень). Последнее случалось чаще.

И глаза Постылихи, серые, как талый снег в конце зимы, слезились от горя, когда она видела спину очередного уходящего собеседника.

Она очень хотела быть полезной и нужной — людям это необходимо, чтобы чувствовать себя живыми, — но физическое состояние не позволяло. Старые мощи уже как будто приспосабливались к переходу за край жизни.

Однако душа застряла, зацепившись по случайности — отстала. И все в бабке было таким — замедленным, отставшим.

Запустив процесс говорения, бедная старуха не могла остановиться. Как старинная игрушка с заведенной пружиной — открыв рот и даже видя, что собеседник ушел, она продолжала вещать. Из давно погасших глаз сочились тягучие слезы, а она говорила, говорила…

Всегда одно и то же, впрочем: жаловалась на то, как постыла ей жизнь.

Все умерли, кто был дорог ей, все, ради кого она когда-то существовала. Она пережила не только семью, детей и родственников, но даже из ее современников никого не осталось уже.

И теперь она ждала, когда и ей позволят наконец уйти. Простодушно мигая подслеповатыми слезящимися глазами, вглядывалась в мир. И пыталась поведать о своем ожидании всем. Будто надеялась, что кто-то из прохожих когда-нибудь смилуется, добровольно примет на себя обязанности вестника и приведет к ней ту, кого она так давно и тщетно звала: Смерть.

— Забыла она обо мне, что ли? Жизнь-то постылая, деточки, — шамкала бабка.

Ребятишки из соседних домов смеялись, слушая ее безумные речи, обращенные неизвестно к кому.

У старухи не было сил сердиться на детей.

Тревожным взглядом она обшаривала улицу и печально умолкала — в конце концов, когда «завод» кончался.

Тутаев — город небольшой. Никто не ожидает в нем криминальных страстей подобно тем, какие кипят в обеих столицах.

Какие здесь беды? Молодая шантрапа, драки по пьяни, воровство, незаконная порубка, мошенники… Мелочь!

Поэтому, когда случились одно за другим три жестоких убийства молодых женщин, весь город всполошился. В нескольких районах на окраинах жители организовали добровольные патрули. Милиция настороженнее стала относиться к приезжим и к местным из числа бывших рецидивистов. Да и сами граждане и гражданки сделались поосмотрительнее в вопросах безопасности.

Благодаря принятым мерам убийца дважды едва не попался на горячем, но все же ему удавалось всякий раз ускользнуть, сбежать.

Он был хитрый и ловкий душегуб. Но даже самые хитрые совершают ошибки.

Это случилось вечером в пятницу, 12 ноября.

22-летняя Надя Шорохова возвращалась с правого берега Волги от подруги. Задержалась, переписывая лекции для зачетов, и вместо восьмичасового парома пришлось ехать десятичасовым.

Про маньяка Надя была в курсе, но, как большая часть молодежи, побаиваясь, в глубине души не верила, что плохое может случиться именно с ней. Опасность по-настоящему всегда грозит другим — не тебе.

Поэтому, услыхав чьи-то шаги за спиной, Надя не слишком встревожилась.

Направляясь домой обычным путем, она свернула на темную улочку, в стороне от большой дороги. Здесь еще слышны были голоса людей, сошедших с того же парома и так же, как и Надя, возвращающихся домой.

В переулке, куда свернула девушка, фонари горели не все, но и сам переулочек не был ни широк, ни длинен, и Надя считала, что сумеет быстро проскочить его. А там уже и до своей улицы и дома рукой подать.

— Девушка! Простите, пожалуйста, — окликнул ее кто-то сзади. — Вы местная?

Надя вздрогнула и обернулась: в пятне света от фонаря неподалеку стоял молодой человек. Симпатичный, светловолосый, в легкой, не по погоде, светлой курточке и темных джинсах. Застенчиво улыбаясь, он смотрел на Надю, чуть склонив голову. В руке мял какой-то предмет — то ли свернутую газету, то ли небольшую спортивную шапку. Окинув взглядом худощавую фигуру парня, Надя решила, что такой тип вряд ли может быть ей опасен: в плечах узковат, да и ростом Надя, пожалуй, повыше его будет.

— Что? — не слишком вежливо спросила она, благоразумно застывая на безопасном расстоянии от чужака, рядом с калиткой какого-то частного дома. Парень стеснительно хохотнул.

— Девушка, вы только не бойтесь. Если вы местная… Знаете, я хоть и приезжий, но слышал, что тут у вас творится. Вы, пожалуйста, не бойтесь! — торопливо объяснял молодой человек все с той же застенчивой усмешкой на лице.

— А никто никого не боится! — строго заявила Надя, хотя сердце у нее в этот момент невпопад екнуло, ударило лишний разок.

Парень засмеялся.

— Да, конечно. Я так, на всякий случай… Понимаете, какая штука. Я в вашем городе недавно, из района приехал, к родственникам. К тетке двоюродной. А она приболела, ну и послали меня в аптеку. Просили побыстрее. Как идти — объяснили, а я, лопух, забыл. Уже и спрашивал тут кого-то… Но вы сами видите, прохожих-то не больно много. Брожу тут кругами и никак не найду. Плутаю небось в трех соснах. Может, вы меня проводите? Вы же наверняка знаете, где тут эта проклятая дежурная аптека. А?

Первым побуждением Нади было отказаться. Максимум: в двух словах объяснить парню, что аптека здесь только одна, с зеленым крестом под вывеской двухэтажного небольшого торгового центра, и топать до нее еще минут двадцать. Недолго, если знать куда. Два поворота направо, потом через перекресток прямо…

Она взглянула на молодого человека. Худющий. Не качок какой-нибудь. И глаза такие хорошие. Улыбается. Вспомнилось Наде, как в прошлом году зимой сама она бежала в ту же самую аптеку, по гололеду. У матери давление подскочило, да еще, как назло, и лекарство в доме закончилось. И как тогда Надя загремела на одном из этих поворотов — растянулась, шипя на всю улицу от боли. Боялась, что ногу вывихнула. Но боялась, конечно, не за ногу свою, а за то, что бежать теперь быстро не сможет, а мать в ожидании еще больше разволнуется. Ей с ее давлением только и волноваться.

И неожиданно для самой себя…

— Ладно, — ворчливо согласилась Надя. — Пойдемте. Провожу вас.

— Да?! — Парень, казалось, своему счастью не поверил. Чуть не подскочил от радости. — Вот и отлично! Давайте познакомимся.

Он для чего-то оглянулся назад: переулочек был по-прежнему пуст и темен. Пассажиры, сошедшие с парома, давно разошлись, покинули набережную.

— Меня Миша зовут, — сказал парень и подошел ближе. — Где вы тут? Я в темноте плохо вижу.

Надя вспомнила, что при его появлении она вжалась в тень, спряталась под нависающим над оградой кустом сирени. Засмеялась и выступила вперед, к свету.

— А меня… Надя, — хотела она сказать, но не успела. Миша, худенький улыбчивый паренек, едва увидев девушку, бросился вперед и схватил ее за горло обеими руками. Руки у него оказались цепкие и жесткие, как стальная проволока.

— Ахххаррр…

Надежда попыталась закричать, оттолкнуть, но в глазах завертелись черные круги, и даже жалкий писк не протискивался наружу сквозь сдавленное горло. Надя махала, инстинктивно лупила руками воздух, молотила изо всех сил, но даже до лица мерзавца дотянуться не могла.

Теперь она видела его глаза совсем близко — сливочные, цвета вареной сгущенки. Выражение их не было добрым или злым, оно было сосредоточенным. Как будто человек просто выполнял свою работу. Вдумчиво и добросовестно. И решительно — видно было, что не отступит. Странный липкий взгляд, приклеившись, не отпускал — тяготил, словно затаскивая ее, обессилевшую, в глубокую темную нору… В могилу.

Все это прометнулось в голове у Нади за какие-то доли секунды — и все: сознание начало мерцать и гаснуть, точно тот убогий фонарь, что освещал улицу.

Задыхаясь, девушка слышала громкий хрип со зловещим тонким присвистом, но понимание уже начало отставать от слуха — мысли приходили с задержкой. Она не сразу догадалась, что это она сама хрипит — это свои собственные последние вздохи ловит ватными руками.

Убийца понял это гораздо раньше. И улыбнулся. Может ли быть на свете что-то страшнее этой улыбки?

Может.

За мгновение до того, как Надя потеряла сознание и свалилась тяжелым кулем прямо в жидкую осеннюю грязь на крохотной темной улочке, — ее убийца поднял полные торжества глаза и вдруг увидел напротив себя какое-то существо.

Белое лицо, провалившийся нос, черные впадины глазниц и обнаженные до красных десен острые зубы — настоящее чудовище. И оно ухмылялось — жуткий оскал искажал и без того уродливые черты.

— Хрррабрецц, — сказало существо. — Хвалю.

Маньяк отшатнулся и выпустил горло почти задушенной девушки. Лишь доли секунды не хватило ему, чтобы покончить с ней.

В начале переулка показалась большая компания каких-то очень веселых — или, скорее, навеселе — людей. Но все же они были достаточно трезвы, чтобы заметить, что возле дома с палисадником творится неладное. Они увидели тощего парня, вцепившегося в горло девушки, — красноречивая поза, ничего хорошего не сулящая жертве.

Кто-то из прохожих закричал. Убийца дрогнул и метнулся в тень, убегая.

— Куда? Где он? Где?!

Первый подбежавший из компании бросился поднимать еле живую Надю, остальные, рассвирепев, кинулись за убийцей. Но они упустили бы его и на этот раз, потому что никто не успел заметить — в какую сторону побежал негодяй после того, как его скрыла тень.

— Куда он делся?! — кричали, кидаясь бестолково из стороны в сторону, мужчины.

И тут от калитки отделилась тень — черная фигура Постылихи. Она качнулась вперед, и худая, слабая рука указала направление:

— Там, — сказала старуха, недвусмысленно улыбаясь.

— Спасибо, бабушка, — убегая в нужную сторону, крикнул на ходу кто-то из мужиков.

Безмятежная улыбка на лице старухи стала еще шире.

Маньяка поймали.

Город и родственники жертв ликовали.

А когда на следующий день к Постылихе пришли, чтобы поблагодарить ее и заодно снять свидетельские показания, выяснилось, что старуха мертва.

У калитки прислоненным стоит ее труп, и, как впоследствии с удивлением объяснил патологоанатом, жизни в этом теле не было уже более двух суток.

Смерть все-таки явилась к старухе.

И, может быть, за столь долгое и преданное ожидание бессердечная безносая Дама наградила Постылиху крошечной привилегией: позволила ненадолго вернуться, чтобы в самый ответственный момент все-таки сделать то, чего несчастной женщине хотелось больше всего, — ответить напоследок на важный вопрос и по-настоящему пригодиться людям.

Чтобы было кому вспомнить ее добром — ее, никому не нужную, всеми забытую старуху, пережившую всех, кого она любила.