КУКЛА

Московская область, г. Фрязино, усадьба Гребнево


Я не заметил, как он появился рядом со мной — человек в черном драповом пальто. Я как раз прицеливался объективом, стараясь добиться более четкой картинки — хотелось сфотографировать развалины в необычном ракурсе: изящно изогнутые тонкие деревца и подтаявший, порыжелый ноздреватый снег в рамке кирпичей, закопченных после пожара. Там, где остов бывшего имения затенял дорожку к флигелю, все еще сохранялся снег этой зимы.

Человек двигался вдоль стены с внутренней стороны и бормотал про себя, опустив голову, как будто искал что-то. Мне послышалось — он говорил про куклу. «Чертова кукла» или что-то в этом роде.

Заметив меня, он спросил:

— Это вы для суда снимаете?

— Нет! — удивился я.

— Значит, вы из газеты?

Я рассмеялся.

— Послушайте, я обычный фотограф-любитель. Приехал по собственному хотению. По зову сердца, понимаете?

Он глянул на меня исподлобья.

— Так вас не судебная экспертиза направила?

— Никто меня не направлял. Говорю же вам! Просто люблю заброшенные здания фотографировать. Живописные места. Природа и все такое…

— А, — недоверчиво протянул он.

— А вы? — Во мне вдруг проснулось любопытство.

— Я? Я реставратор. Шалимов.

Мне стало еще интереснее, и я представился ему: «Виктор. Зайцев». Мы пожали друг другу руки, и я спросил, что он тут делает. Он буркнул себе под нос:

— Да я тут, собственно, так… Думал, может, найдется?

— Что найдется? — переспросил я.

— Кукла, — ответил Шалимов и замолчал.

Я ждал пояснения, рассматривая реставратора в упор. Он вздохнул и спросил:

— Вы знаете историю этого места?

— В самых общих чертах, — ответил я. — Дворец недавно восстановили, собирались открыть в нем музей. Но случился пожар, и все сгорело. А раньше тут, кажется, был санаторий. Причем до революции — тоже. А что?

Вместе с новым знакомым мы направились по дорожке, ведущей от главного дома к флигелю. На середине пути я остановился, чтобы сфотографировать панораму заброшенной усадьбы, обернулся и вздрогнул.

Дом укоризненно смотрел нам вслед черными провалами вместо окон; фасад с обвалившейся штукатуркой, из-под которой торчало «мясо» кирпичной кладки, напоминал скорбное лицо жертвы с ободранной, клочьями висящей кожей.

— Отсутствие жизни обезображивает. Чудовищно. Не находите? — заметил реставратор.

— Нахожу.

— Да, и есть определенное сходство. Когда мне в руки попала история баронессы, я это сразу заметил. Думаю, именно здесь он и написал свою историю про куклу…

— Он? Кто он?

— А я не сказал? — спросил Шалимов, моргая. — Грин. Литератор. Тот самый. Алые паруса, Ассоль, капитан Грей, помните? И кукла та самая.

С этим человеком нужно иметь большое терпение, подумал я. Но ведь явно какая-то тайна вертится у него на языке! И я твердо решил узнать ее.

— При чем же тут Грин?!

Думаю, реплика прозвучала сердито. Шалимов с удивлением уставился на меня, потом потряс головой, рассмеялся.

— Простите. Когда я здесь, у меня почему-то все мысли путаются. Если хотите, я расскажу.

— Хочу. Расскажите!

— Попробую. Вы знаете, что у Грина был брат?

Я покачал головой, и реставратор поторопился пояснить:

— Так вот. У Александра Гриневского, который вошел в литературу под именем Грин, была бурная молодость. Он рано оторвался от семьи, много скитался, не имея, по сути, профессии. В те годы Россия уже дышала революцией… Такая обстановка. Грин примкнул к партии эсеров и несколько лет провел на нелегальном положении. Его арестовывали, ссылали, он убегал, жил по фальшивым паспортам…

Шалимов посмотрел на меня, чтобы убедиться, что я слушаю внимательно. Я кивнул, и мы, не сговариваясь, направились снова к флигелю.

— У будущего писателя имелся троюродный брат, — рассказывал Шалимов. — Старше его на 20 лет, благополучный, во всех отношениях состоявшийся человек — Федор Александрович Гриневский. Врач, весьма популярный у московской публики. Лечил даже и знаменитостей — Савву Морозова, актера МХАТа Мейерхольда. В 1904 году на Поварской улице в Москве доктор Гриневский открыл санаторий для нервных больных, а в 1913 году выкупил имение Гребнево у его владельцев — купцов Кондрашовых, подремонтировал усадьбу и разместил тут загородный филиал своего санатория. И вплоть до 20 года вел здесь дела, после чего уехал на родину, в Польшу.

— Так. И о каком же сходстве вы говорили? Если между братьями, то тут больше разницы! — усмехнулся я.

— Погодите. Это не все! — Шалимов тряхнул головой. — Не имеется никаких документальных свидетельств, что братья когда-нибудь встречались и даже вообще были знакомы. Однако есть определенная логика в том, что этих подтверждений не существует. Я хочу сказать, что, если б даже братья и были тесно связаны друг с другом, им обоим было гораздо выгоднее это скрывать.

— Почему? — не понял я.

— Потому что одного из них связь с нелегалом, с политически неблагонадежным лицом, компрометировала перед властями. А второму, кто постоянно скрывался от полиции, было удобно использовать возможности первого ему в этом помогать! Вы только представьте: клиника для нервных больных. Частная. Пациенты обязаны иметь при себе паспорта? Нет, не обязаны! Всю ответственность за больных несет врач, и только он устанавливает режим их пребывания в клинике. Скажет доктор: к такому-то ужасно больному человеку никого не пускать — и не пустят. Хоть сам жандармский генерал по его душу явится! А если и прорвется, допустим, какой-то ретивый генерал к кому-то в палату — что он там увидит? Полуовощ в летаргической спячке? Ну и что с него взять?

Нет, что ни говорите, но частная клиника и сочувствующий доктор-заведующий — это практически шапка-невидимка для мятежника в бегах — настоящее сокровище. И признаваться кому-то в подобных счастливых связях — все равно, что выигрыш от лотереи в помойку бросить. Глупость!

— А если троюродный брат Грина вовсе не сочувствовал ему как эсеру? Может, доктор был законопослушным гражданином? — сказал я. Доводы Шалимова меня заинтриговали, но показались спорными.

— О! А я разве не сказал? — Реставратор взглянул на меня с удивлением. — Доктор Гриневский — поляк! Этим все сказано. Поляк и мятежник — в Российской империи это были практически слова-синонимы. Поляки? Основные заводилы в любой заварушке!

Более того — я убежден, что, если как следует покопаться, обнаружится, что и больницу доктор Гриневский открыл не только на собственные средства. Скорее всего — при участии революционных капиталов. Вспомните историю Саввы Морозова! Ведь это была распространенная практика в те времена: революционеры спонсировали легальные заведения, чтобы под их прикрытием проворачивать нелегальные дела. И удобно, и обоюдовыгодно.

— Но, как я понимаю, кроме ваших умозаключений, никаких доказательств нет! Вы сами признали.

— Документальных — нет. Но есть одно косвенное свидетельство. Художественное. Я имею в виду рассказ Грина «Серый автомобиль». Этот текст и чудом найденная в архиве история здешней больной, баронессы Р. — детали одной головоломки.

Баронесса лечилась у доктора на Поварской и здесь, в Гребнево, тоже. В 1919 году она скончалась от тифа в возрасте 24 лет. Я уверен, что Александр Грин видел баронессу и был с ней знаком. История ее жизни и помешательства так живо тронула его, что он описал это в своем рассказе. Сходство, знаете ли, невероятное!

— В чем именно? — не понял я.

— В кукле! — воскликнул Шалимов. Глаза и щеки у него полыхали, и этим он теперь отчасти походил на останки гребневской усадьбы: лицо приобрело кирпичный оттенок.

— Да! Все дело именно в кукле.

* * *

Куклу изготовили в Германии по заказу одного из немецких княжеских домов и доставили с нарочным, адресовав посылку Александре-Софии, урожденной баронессе фон Рённ.

Но первой коробку открыла ее мать. Потому что, когда подарок принесли в дом, сама баронесса, красная и сморщенная, лежала на пеленальном столике, окруженная патронажными сестрами, няньками и мамками. Ей было несколько часов от роду, и она вызывала восторг у всех, кто ее видел.

Вернее сказать, у всех, кроме ее матери — Екатерины Ивановны фон Рённ, юной супруги Александра Федоровича.

Барону было 35, когда он женился на выпускнице Смольного института, высокородной аристократичной красавице. Это был красивый союз, но супруга барона оказалась слишком хрупкого сложения. Первые роды едва не убили ее.

Может быть, поэтому, пока все охали и ахали над новорожденной девочкой, сама Катерина Ивановна, лежа в постели и едва дыша, не проявляла никакого интереса к дочери. В младенце она все еще видела угрозу собственной жизни, и ей не хотелось брать на руки это неприятное существо.

— Не сейчас. Не могу, — сказала она, когда девочку поднесли к ней, завернутую в пеленки, и она глянула на припухшие закрытые глаза, на мокрые редкие рыжие волосики на крохотной голове младенца. Катерине Ивановне примерещился кусок сырого мяса, глумливо упакованный в кружево. Баронесса с трудом удержалась от крика, увидав, как тонкие синюшные пальчики существа внезапно шевельнулись и ухватились за край пеленки. — Нет! Пожалуйста! — непроизвольно задрожав, воскликнула юная мамаша, отталкивая белый кулек, который нянька пыталась положить ей на руки.

— Дайте отдохнуть баронессе. Она слишком устала, — решил муж Катерины Ивановны.

Александр Федорович считал, что поступил эгоистично, ранним замужеством и материнством отняв у супруги юность. И поэтому проявлял снисходительность, потакая капризам жены.

— Оставьте ее, — велел барон.

Катерину Ивановну оставили в покое.

Материнский инстинкт просыпался в ней медленно, поднимаясь из глубины ее натуры, словно хищная рыба со дна заросшего тиной озера.

Новорожденную вскармливала веснушчатая Фекла, недалекая, но тихая и спокойная деревенская женщина, у которой недавно умер сынок.

Баронесса, поправляясь, навещала дочку в ее детской. Александра-София родилась слабенькой. Она плохо спала, после каждого кормления у нее случались колики и приступы шумного, истеричного плача. Врачи не позволили родителям окрестить ее, опасаясь, что дитя не выдержит суровой процедуры погружения в воду.

Юная Катерина Ивановна терялась, когда ребенок начинал плакать. Сама еще слишком слабая, она быстро утомлялась и возвращала девочку Фекле.

Часто, скучая в детской, Катерина Ивановна вместо дочери брала на руки куклу, присланную родственниками мужа.

Игрушка была необыкновенно хороша.

Ее изготовили на фарфоровой фабрике в единичном экземпляре по оригинальному эскизу. Кукла умела закрывать и открывать глаза и говорить тонким хрустальным голоском: «Мамочка, я люблю тебя!»

Родственники барона фон Рённ заплатили солидную сумму за этот подарок. Они потребовали, чтобы фабричный художник придал игрушечному лицу сходство с Катериной Ивановной — чтобы сделать приятное молодой матери, а также в надежде, что юная баронесса Александра-София со временем унаследует ее миловидные, идеальной симметричности черты.

Представлялось забавным и милым, что девочка, подрастая, будет играть с собственным подобием.

Екатерине Ивановне нравилось в этой кукле все: нежный голос, яркие голубые глаза, розовые щечки, губки, изогнутые в форме лука. Паричок с аккуратно завитыми кудряшками был изготовлен из настоящих женских волос пшеничного цвета — таких же густых и блестящих, как у самой баронессы.

Куклу в честь новорожденной назвали Алексой. Карточка с именем, украшенная вензелями и вырезными бумажными голубками, лежала в коробке.

Баронесса обращалась с куклой как с живой девочкой. Все знали, что в Катерине Ивановне сохранялось много ребяческого, и никто поначалу не обращал на это особого внимания. Пока не случилась одна неприятность.

* * *

Александре-Софии исполнилось семь месяцев. В этом возрасте у детей режутся первые зубки, и они ведут себя еще капризнее, чем обычно. Девочка много плакала по ночам и однажды своим ревом разбудила отца.

Обеспокоенный Александр Федорович накинул халат и пошел на шум.

У порога детской он остановился. Младенческий плач почти затих, вместо него из комнаты доносилась странная заунывная мелодия — Фекла пела ребенку песенку.

Александр Федорович прислушался, и волосы зашевелились на его голове.

Баю-бай, баю-бай,

Поскорее помирай,—

пела Фекла.

Ты помри поскорей,

Мы схороним веселей.

Со двора повезем

Да святых запоем,

Захороним, загребем

Да с могилки уйдем…

Барон ворвался в детскую как смерч.

Фекла, прикорнувшая на скамеечке рядом с детской кроваткой, вскинула голову. Она укачивала малышку, прижав ее к своей пухлой белой груди. Лицо у мамки было сонное и бессмысленное.

В холодном голубом свете, льющемся из-под шелкового абажура лампы, барону показалось, что голова его дочки как-то слишком запрокинулась, а щечки покрылись синюшными пятнами. Лицо куклы Алексы, стоящей на комоде поблизости, с ее розовыми фарфоровыми щечками, смотрелось куда более живым.

С криком ужаса Александр Федорович выхватил из рук Феклы ребенка, едва не уронив при этом.

— Вон! Пошла отсюда! Врача! Звонить сейчас же! — разъярившись, невразумительно требовал он.

Младенец завопил. Перепуганная Фекла заревела от страха. Весь дом пробудился от шума.

Первым примчался в детскую личный камердинер барона. Он вытолкал из комнаты ополоумевшую бабу и на всякий случай вызвал по телефону семейного доктора.

Но первым делом он поспешил успокоить барона — багровый апоплексический румянец уже разлился по щекам аристократа, и ничего хорошего для его здоровья это не сулило.

— Александр Федорович, ведь это природа, — уговаривал старик своего перепуганного хозяина. — Нельзя же так! У ребенка всего лишь зубки прорезаются, ничего страшного в том нет…

— Ты не был бы так спокоен, Прохор Петрович, если б слышал то, что довелось услышать мне!

Барон передал своему доверенному слуге слова чудовищной колыбельной, как они запомнились ему.

— Только вообрази — она уговаривала девочку умереть! Каково?!

Александр Федорович весь дрожал от пережитого потрясения.

Покачав головой, старик осторожно забрал из рук барона плачущую девочку, потетешкал ее, почмокал губами, попоил малышку водой. На руках спокойного и опытного человека ребенок мгновенно уснул, и его уложили в колыбель. Стоя над кроваткой, старик шепотом пояснил:

— Ах, ваша светлость! Это ведь народ. Простые, невежественные люди. Конечно, их дикие первобытные песни кажутся вам ужасными. Но я слыхал, что и в Европе существует такая нелепая традиция в деревнях: матери поют детям о смерти.

Когда в дом явился взбудораженный неожиданным ночным вызовом доктор, он, как ни странно, подтвердил слова камердинера:

— Совершенно верно. На самом деле все эти наговоры воспринимать следует в обратном смысле. Да-да-да!

И, глядя, как недоверчиво смотрит на него барон, доктор прибавил:

— В древности язычники считали новорожденных в некотором роде пограничными существами. Они — те, кто только что явились в мир из небытия, и законы нашего мира до определенного возраста над ними не властны!

В каждом младенце, по старинным крестьянским поверьям, помимо человеческой души, обитает еще и Тень. Что-то вроде невидимой пуповины, связывающей через ребенка мир мертвых и мир живых. Вот эту самую тень, некую загробную субстанцию, матери и уговаривают умереть особыми песнями. Прогоняют ее. Чтобы сам младенец жил. Чтобы он окончательно перешагнул рубеж и остался в нашем мире.

— Какие-то ужасы вы рассказываете!

Александр Федорович передернулся: холодная нервная судорога свела ему плечи.

— Да ничего особенно ужасного тут нет, — заметил доктор. — Просто остатки старых верований. Вы знаете, что мотивы и тексты колыбельных — это самая древняя поэзия на земле? Все это кажется нам теперь чужим и непонятным. Но… Однажды в Андалусии я сам слышал, как мать напевает первенцу, желая ему смерти. При этом лицо ее светилось любовью, как у святой мадонны: как всякая мать, она хотела своему ребенку только счастья и добра. Я уверен, что ваша туповатая крестьянская кормилица, которую вы прогнали…

— Фекла? — Барон, казалось, успокоился, взял себя в руки. — Возможно, вы правы. И даже трижды правы! Но я ни в коем случае больше не доверю единственное дитя этой невежественной деревенщине!

Доктор с бароном не спорил.

— Разумеется! — воскликнул он. — Да и необходимости нет. Катерина Ивановна уже давно здорова.

* * *

С этого дня они постоянно были вместе: маленькая Александра-София, ее мать, Катерина Ивановна, и любимица баронессы кукла Алекса.

Поначалу пришлось нелегко: первые недели Катерина Ивановна пребывала в угнетенном состоянии духа. Необходимость разделять свою жизнь со слабым беззащитным существом, полностью зависимым, не способным позаботиться о себе, тяготила с непривычки.

Даже помощь домочадцев не снимала душевного напряжения. Но материнство естественно, и в конце концов Катерина Ивановна, как и все женщины мира, стала постепенно привыкать к своей новой роли и даже находить в ней особенное, ни с чем не сравнимое удовольствие.

Ей нравилось, когда малышка, проснувшись, теплая и розовая со сна, улыбалась ей, — это было всегда неожиданно, как внезапный луч солнца посреди хмурого дня, а улыбка и взгляд ребенка становились все более осознанными. Александра-София училась узнавать маму и уже пыталась приветствовать ее на своем младенческом языке. Баронесса учила дочку говорить, и в этом ей помогала Алекса.

* * *

— Ма-ма. Скажи. Ма-ма. Ну?

Катерина Ивановна взяла в руки куклу и наклонила над кроваткой. Кукла произнесла: «Мамочка, я люблю тебя!»

Маленькая Александра-София, вытаращив круглые голубые глазенки, пустила слюни на подбородок и, встав в кроватке, замахала ручками.

Выражение лица у нее при этом сделалось таким серьезным и целеустремленным, что баронесса засмеялась. А девочка тем временем дотянулась и цапнула Алексу за волосы.

— Нет-нет, ты же порвешь, сломаешь! — испугалась Катерина Ивановна.

Но девочка зажала в кулачке одну из блестящих кудряшек и ни за что не хотела отпустить.

Баронессе пришлось разжимать кулачок дочери насильно. Александра-София при этом расплакалась, а паричок Алексы растрепался: часть волос вылезла и осталась на полу.

— Ай-ай-ай! Надеюсь, Алекса не обидится на тебя, — сказала баронесса и убрала куклу на полочку этажерки, туда, где стояла маленькая керосиновая лампа-ночник.

Все случилось в полночь.

Запах гари разбудил прислугу в нижнем этаже. Перепуганная девушка выглянула на лестницу: черные клубы дыма шли с верхней площадки…

Источник пожара обнаружился в детской. Вопли служанки подняли на ноги всех, кто был в доме.

Сообща бросились тушить огонь. Комнату залили водой, и, когда дым рассеялся, страшная картина предстала глазам обитателей дома.

Барон фон Рённ, растолкав слуг, застыл на пороге, не решаясь войти и преграждая путь своей супруге. Он издали разглядел обугленный остов детской кроватки и что-то красно-черное на дне, в обгорелом и все еще тлеющем детском ватном одеяльце, от которого вились синеватые струйки дыма…

— Доченька! — Истерически рыдая, Катерина Ивановна вцепилась в мужнину руку и, не сознавая себя, дергала и трясла ее. — Пустите же!

— Не надо, — прошептал барон и попытался задержать жену, но сил у него не хватило.

— Пустите, — сказала Катерина Ивановна и, оттолкнув мужа, кинулась к детской кроватке. К тому, что от нее осталось. Осколки разбитой керосиновой лампы и кукла на полу подсказали, что именно здесь произошло.

Алекса упала на пушистый ковер в двух шагах от колыбели и, благодаря этому, не пострадала совершенно. Ни единой трещинки не осталось на безмятежном фарфоровом лице. Оно даже не покрылось сажей.

Но горящая керосиновая лампа, которую, падая, она случайно зацепила и увлекла за собой вниз, угодила прямо в колыбель. Тяжелый медный резервуар керосинки ударил младенца по голове и, вероятно, оглушил. Поэтому девочка не кричала, не билась, а тихо сгорела заживо.

Такие факты установила потом полиция. Войдя в детскую, баронесса шагнула к кроватке дочери, но, наткнувшись на куклу, машинально подняла игрушку.

— Мамочка, я люблю тебя! — сказала Алекса, оказавшись на руках у Катерины Ивановны. Услышав этот голосок, такой знакомый и нежный, баронесса вздрогнула и… улыбнулась. Она прижала к груди уцелевшую в пожаре куклу, ласково поглядела в ее красивое фарфоровое личико и спокойно, как ни в чем не бывало, вышла из страшной комнаты, где еще дымился труп ее дочери.

С тех пор баронесса не расставалась с куклой.

Ни на швейцарском курорте, куда ее отправили вскоре по совету семейного врача. Ни в парижской лечебнице для душевнобольных, где больной разум и сломанную душу пытались лечить с помощью гальванических ванн.

Никакие курсы и методы результата не дали: Катерина Ивановна фон Рённ продолжала нянчить фарфоровую игрушку, считая ее своей настоящей дочерью. И эта всех пугающая привязанность с каждым днем только росла.

В клинике доктора Гриневского, в загородном гребневском филиале, баронесса провела несколько лет. Именно здесь будущий писатель Александр Грин познакомился с удивительно красивой душевнобольной дамой, которая чувствовала себя вполне счастливой, пребывая где-то в райской вечности с неживой «дочкой», единственной своей близкой подругой.

История баронессы и ее куклы произвела сильное и болезненное впечатление. Бурная фантазия писателя перемешала новые образы со старыми идеями, давно занимавшими его разум, и спустя много лет на свет появился рассказ «Серый автомобиль», повествующий о сумасшествии, об ожившей кукле, о пугающе живой Смерти и убивающей мертвой Жизни.

* * *

— «Берегитесь вещей! Они очень быстро и прочно порабощают нас». Это написал Александр Грин в 1925 году, — сказал Шалимов, обхватив рукой лоб, как будто у него внезапно заболела голова. Вероятнее всего, так оно и было, потому что гримаса, исказившая его доброе и беспомощное лицо, так и не сошла с него — вплоть до момента, пока мы с ним не расстались.

— Вы рассказали очень интересную историю, — сказал я, упаковывая в чехол фотоаппарат. Автобус, которым я собирался уехать обратно в город, вот-вот должен был подойти. Мы стояли в десяти шагах от остановки и уже пожали друг другу руки, прощаясь: Шалимов явно торопился уйти. Однако у меня еще были вопросы, ради разъяснения которых я готов был задержать его и задержаться сам.

— Так все-таки: о каком же сходстве вы говорили?

Шалимов поморщился, но остановился и ответил:

— Незадолго до открытия музея один из сотрудников, занимавшихся реставрацией, обнаружил в подвале, в небольшом тайнике среди печного фундамента, очень красивую старинную куклу. Она была в достаточно хорошем состоянии, и мы сразу решили, что включим ее в будущую экспозицию. Наши художницы-мастерицы обновили ее гардероб. Им всем нравилось работать с этой куклой, и женщины даже ссорились из-за нее. Никак не могли решить — кому именно она будет говорит своим писклявым голоском: «Мамочка, я люблю тебя!»

Я вскинул удивленные глаза на Шалимова. Реставратор кивнул.

— Да. Именно так. На восстановительные работы в усадьбе ухлопали много сил и средств. Надеялись создать настоящий историко-культурный центр в здешних местах. Собрали необычные музейные экспонаты, картины известных мастеров. Намечалась обширная программа: выставки, концерты…

И вдруг перед самым открытием — пожар. Огонь уничтожил все, только стены остались. Почему загорелось — так и не выяснили. Судебное разбирательство длится ни шатко ни валко уже несколько лет. Никто в нем особенно не заинтересован. Все только и делают, что пытаются спихнуть вину на другого — работники, организации…

— Да, но вы… Как вы…

Он улыбнулся:

— Уже после пожара местные детишки лазили на чердаке чьей-то заброшенной дачи и откопали там груду бумаг — медицинские архивы. Кто-то, видно, забрал их на растопку печи, когда санаторий в Гребнево закрыли. Большую часть старых документов сожгли, но кое-что осталось. Дети принесли их мне — так я заполучил в свои руки историю болезни баронессы фон Рённ. Из нее узнал о кукле. Там было ее описание. И рассказ врача.

Это интересно, знаете ли. Доктор писал о том, какие улучшения происходят постепенно с Катериной Ивановной под влиянием назначенных препаратов. Оказывается, у баронессы были просветления. Но как раз в тот момент, когда она уже согласилась, что фарфоровая кукла Алекса никак не может быть ее умершей дочерью Александрой-Софией… В клинике случился пожар. Он начался в комнате баронессы. Бедная женщина задохнулась от дыма. А кукла нисколько не пострадала. Она приветствовала удивленную сестру милосердия, нашедшую ее, словами: «Мамочка, я люблю тебя!» Доктор был при этом и, по собственному его признанию, содрогнулся. А мне все это кажется невероятно любопытным. Вот почему и пришла в голову мысль поискать… Почему нет?!

Я посмотрел в глаза Шалимову — странное выражение одержимости, промелькнувшее в них, смутило меня.

— Да, конечно, — сказал я. И вздохнул с облегчением, когда долгожданный автобус, наконец, подкатил к остановке.

Загрузка...