Тени Атлантиды

Глава тринадцатая

Никогда Кулл не был утонченным знатоком блюд, но за многие годы походной жизни ему надоело жареное над костром мясо, насажанное на клинок или на пику. То ли сырое, то ли горелое, с одного бока соленое и перченое так, что глаза лезли на лоб, а с другого совершенно пресное — это была нормальная пища для юнца, отправившегося за подвигами, но не для короля.

Однажды, лет шесть или семь назад, во время привала в сухой осенней степи Кулл отведал похлебки, состряпанной одноглазым воином из мяса каких-то мелких зверюшек с пряными травами и кореньями.

Опустошив миску, Кулл вдруг подумал, что прежде не едал ничего более вкусного.

— Кто готовил? — поинтересовался тогда он.

— Мун, мой король, — ответили ему. — Он воин, состоит при обозе.

— Будет моим поваром, — распорядился Кулл и сыто рыгнул.

С тех пор одноглазый Мун стряпал исключительно для короля, а также для близких друзей Кулла и его военачальников.

Поварскому делу Мун учился мало, он обладал этим даром с рождения. Готовил он всегда, повинуясь лишь чутью, и, надо сказать, оно редко его подводило.

В тот вечер одноглазый Мун запек на углях двух барашков, фаршированных рыбой и сладким перцем. К ним подавалось пальмовое вино из винных погребов наместника Тшепи. Повар уверял, что вино это значительно старше короля Валузии.

Пировали во дворце наместника, в большом зале. Ночь выдалась душной, поэтому все окна были отворены. Со двора доносились смех и нестройное пение валузийских воинов. Войско отдыхало после штурма. Этой ночью город принадлежал ему.

За столом, уставленным роскошной посудой, собрался весь цвет валузийской армии. Сначала Кулл награждал особо отличившихся. Никого не забыли, даже сотник Фарамий стал командиром полутысячи.

Все чествовали Тальмеша, а Келкор, осушив с ним не один кубок пальмового вина, побратался с доблестным камелийцем.

— Мун, этот барашек выше всяких похвал, — сыто улыбнулся Брул.

— Я даже не предполагал, что можно так вкусно есть, — добавил Рамдан, бросая ребрышко на блюдо, полное чисто обглоданных костей.

— Да, недурно, — согласился Кулл.

Мун с достоинством поклонился:

— Жаль, мой король, что завтра мы покидаем Тшепи. Задержись войско здесь еще на день, я осмелился бы угостить тебя и твоих друзей жарким из крокодила.

— Из крокодила? — удивленно взглянул на него атлант.

— Да, мой король, — кивнул Мун.

— Но ведь у крокодилов жесткое мясо, — заметил Брул.

— Я слышал об этом, — ответил одноглазый повар. — Но мне кажется, я знаю, как сделать его мягким и сочным.

— Жаркое из священного крокодила… — хмыкнул Рамдан. — Слышали бы жрецы Сатха… Славная была бы шутка!

Брул громко захохотал, а Усирзес едва заметно улыбнулся.

Келкор, сидевший у отворенного окна в широком кресле с подлокотниками, хмыкнул, выронил кубок и оглушительно захрапел. Тальмеш посмотрел сквозь него и смачно зевнул.

— Келкор ведет себя непочтительно, — отсмеявшись, заметил Брул.

— Он победил кхешийцев, но кхешийское вино победило его, — сказал Рамдан.

Начальник стражи подал знак, и в зал вошли воины.

— Отнесите Келкора туда, где есть ложе, — распорядился Кулл.

Слуги то и дело убирали со стола опустевшие блюда и приносили из кухни новые, полные всякой снеди. Пальмовое вино текло рекой.

Время от времени Мун украдкой наполнял кубок из сосуда необычной формы и, воровато озираясь, залпом осушал его.

В зал позвали храмовых танцовщиц — развлекать победителей. Зазвучала тихая музыка, девушки начали исполнять священные танцы, восхваляющие богов. Все, кто еще был не пьян, с интересом наблюдали за ними, отпуская сальные шутки.

Пир продолжался.

С чашей в руке валузийский король подошел к окну и подозвал Брула. Во дворе горел большой костер, вокруг которого сидели воины. Искры и лохмотья гари, точно огненные бабочки, летели в ночное небо.

Там, за стенами цитадели, лежал город, который сегодня был отдан армии на разграбление. Там горели другие костры и пожары, там сотни и сотни воинов хлестали вино из мехов, кувшинов и бочек и ели от пуза.

Они врывались в дома, переворачивали вверх дном целые кварталы, искали золото, насиловали женщин. Так повелось с незапамятных времен. Так было и сейчас.

— В юности, — сказал Кулл, — я думал, что в войне самое главное вот это. — Он указал чашей на языки пламени, плясавшие между домами. — Теперь этот обычай меня больше угнетает, чем радует… Хотя нет худа без добра. Могу биться на любой заклад — завтра спозаранку придут старейшины и принесут выкуп за город. Ладно, оставим это… Я хочу поговорить о десятнике, который пропал с поста. Как его имя?

— Чинор, мой король, — ответил Брул. — Это он освободил Нутхеса из-под стражи. Воинам сказал — приказ Кулла. Другие видели, как Чинор вел кхешийского жреца по лестнице…

— Я так понимаю, — нахмурился Кулл, — десятник оказался предателем. Он освободил жреца, и оба, прихватив кристалл, бежали из города.

— Я думаю, это не десятник освободил Нутхеса и не он унес кристалл, — сказал Рамдан, который подошел совсем незаметно. — Мой король, я уверен: произошло именно то, чего я боялся. Чинор посмотрел в кристалл, и опытный кхешийский маг похитил его тело. Ведь такое возможно? — спросил он Усирзеса.

— Такое случалось, — ответил Усирзес. — Жрецы Сатха способны красть тела у непосвященных людей.

— Где же тогда десятник? — поинтересовался Кулл.

Рамдан только пожал плечами.

— Если все было именно так, то Чинор мертв, — предположил Брул.

— Все равно десятник виноват, — сказал атлант. — Я приказал ему не смотреть на камень. Он нарушил приказ и поплатился за это.

— А мы потеряли кристалл, — вздохнул Рамдан. — И я с досады готов локти кусать. Второго нам уже не достать!

По двору громко застучали копыта, раздалось ржание.

Брул выглянул в окно:

— Повозки, мой король.

— Ну что ж, — сказал Кулл, — пока воины грабят город, их король обчистит храмовую сокровищницу.

Воины из отряда Алых Стражей внесли в сокровищницу факелы и вставили их в скобы на стенах. Отсветы дымного трескучего пламени заплясали по углам и нишам, ложились на каменные полки, а со всех сторон то вспыхивали в ответ лунный блеск серебра, мягкий теплый отсвет золота, крупный топаз, то подмигивал, будто глаз прекрасной невольницы, изумруд, то вдруг озарялось матовым сиянием жемчужное ожерелье, а то выступала из древней полутьмы изящная статуэтка многорукого существа с пикой и распростертыми за спиной крыльями…

Кулл не забыл, что лежавшие на полу сокровища покрывала тонким слоем пыльца черного лотоса, и потому сначала распорядился вынести все с верхних полок: туда яд попасть не мог. Остальное же: каждое блюдо с тонкой, точно паутина, чеканкой, каждое кольцо и браслет, каждую монету — слуги, прикрыв лица повязками, ополаскивали под струей воды. Затем утварь и украшения складывали в мешки, выносили из храма и грузили на повозки.

Когда все было закончено, конный отряд Алых Стражей сопроводил повозки на пристань, где сокровища переложили в трюм стоявшего у причала флагманского корабля валузийского флота — «Великий Хотат».

Кулл задержался в опустевшей сокровищнице, чтобы с факелом в одной руке и кинжалом в другой обойти ее и простучать стены.

Камни отзывались одинаково глухо.

Брул сидел на корточках в углу и с тоской наблюдал за атлантом.

— Искать тайники — занятие куда более увлекательное, чем игра в кости, — улыбнулся Кулл.

Рамдан в свете факела пытался разобрать полустершуюся надпись, которая шла по одной стене, а затем переползала на другую. Следуя за ней, маг шаг за шагом двигался вдоль стены. Вдруг он резко остановился и отпрыгнул в сторону.

— Что-то случилось? — негромко спросил Брул.

Кулл опустил кинжал и с опаской взглянул на мага.

— Это не ловушка, — успокоил всех Рамдан. — Сквозь камни я чувствую магию. Вот здесь.

— Тайник? — заинтересовался Кулл.

— Скорее всего, — кивнул Рамдан.

Усирзес подошел к магу, потоптался на камне, на который тот указывал, потом присел и коснулся пола ладонями.

— Ничего не чувствую, — признался он.

— Я сам слышу ее едва-едва, — сказал Рамдан, — и могу ошибаться, но мне кажется — это очень древняя магия. Как этот храм.

Усирзес вздрогнул, и даже в сумрачном свете факелов было видно, как жрец побледнел.

Нагнувшись, Кулл постучал рукоятью кинжала по каменной плите, потом по соседним. Хмыкнул. Вставил лезвие в щель и надавил — плита не сдвинулась ни на волос. Атлант попробовал сдвинуть плиту в другую сторону — ничего. Тогда он нажал сильнее.

Закаленный клинок изогнулся и треснул. Кулл коротко выругался сквозь зубы.

— Возможно, где-то есть механизм, который открывает плиту, — предположил Брул.

Рамдан кивнул.

— Да, — согласился Усирзес. — Это может быть панель или камень, на который нужно нажать. Только как его найти? Разве что повезет.

Кулл задумчиво посмотрел на Усирзеса.

— Ну-ка, малый, принеси мне молот, — приказал король стоявшему у входа телохранителю. — Самый тяжелый, какой найдешь.

Не прошло и ста ударов сердца, как тот вернулся в сокровищницу с большим кузнечным молотом.

Атлант взвесил молот в руке:

— Годится. Рамдан, отойди в сторонку…

Качнув молотом туда-сюда, Кулл размахнулся, крякнул, как заправский кузнец, и опустил его на плиту.

Из-под молота выскочила оранжевая искра, плита треснула и раскололась. Под ней обнаружилась выложенная камнями ниша, в которой стоял сундучок из брусков железного дерева, обернутый истлевшей ветошью.

— Похоже, это была шкура леопарда, — сказал Брул, разминая в руках клочок волос. — Дубленая кожа. Такой сносу нет.

— Ничто не вечно, — тихо сказал Усирзес.

Рамдан, встав на колени, внимательно изучил каменную нишу.

— Не было здесь никакого механизма, — сказал он, поднимаясь. — Тайник смастерили тогда же, когда строили храм. Попросту говоря — этот сундук замуровали в фундамент.

Ни замка, ни замочной скважины на крышке не было, однако она просто так не открывалась.

Брул попытался поддеть крышку лезвием кинжала, но стальное острие лишь скользило по железному дереву. Пожав плечами, Брул передал сундучок Рамдану, но валузийский маг даже не стал пытаться его открыть.

— Его запечатали заклинанием, — уверенно сказал он. — Настолько древним, что я тут бессилен.

— Можно, я попробую? — спросил Усирзес.

Никто не возражал.

Жрец взял сундучок и легко открыл крышку.

Брул и Кулл молча переглянулись.

— Я, кажется, понял… — сказал, помолчав, Рамдан. — Что бы ни лежало здесь, это связано не Сат-хом, а с другим богом. С его братом, Усиром.

— Ты прав, — улыбнулся Усирзес, и глаза его блеснули.

Жрец осторожно вынул из сундучка свиток. Не нужно было касаться его руками, чтобы понять, насколько этот папирус источен временем.

Кулл откашлялся:

— Рамдан?

— Да, мой король.

— Ты не мог бы объяснить, как он открыл сундук? — спросил атлант.

— Все дело в заклинании, мой король, — ответил Рамдан. — Этот сундучок не мог открыть никто, кроме служителей или последователей культа Усира.

Почему-то король и маг говорили совсем тихо, едва ли не шепотом, и сухой шелест пергамента, который прозвучал в следующее мгновение, показался им очень громким.

— Я знаю, что это! — воскликнул Усирзес. — Этот свиток написан во времена, когда кхешийский народ был еще юным. Маг, который запечатал заклинанием сундук, был свидетелем роковых событий. Здесь предсказание, в котором говорится о том, что рано или поздно Сатх коварно убьет своего брата Усира. Это первоисточник, семя истины…

— А что еще там сказано? — поинтересовался Рамдан. Свиток был не так уж мал, там явно имелись и иные записи кроме того предсказания, о котором сказал только что жрец.

— Здесь говорится, что ничто не вечно. Даже смерть… — восторженно прошептал Усирзес. — Наш бог воскреснет из мертвых, он вернется к нам, так гласит пророчество. О, как сладостно мне читать эти строки! Какое счастье эта благая весть! Когда кровавый культ Сатха падет, а храмы Усира откроются по всей Кхешии, эта реликвия будет хранится в нашем главном храме. И тысячи, сотни тысяч паломников устремятся к ней…

— Но как могло получиться, что такой свиток замурован в фундамент храма Сатха? — удивился Рамдан.

— А кому в голову пришло бы искать его здесь? — вопросом на вопрос ответил Брул. — По-моему, надежнее места не найти. Тем более, возможно, и на месте этого святилища когда-то поклонялись не Змею, а его брату Усиру.

— Этот свиток много для тебя значит? — спросил Усирзеса Кулл.

— Да, господин, — просто ответил жрец. — Это подлинная реликвия. Взгляни, вот здесь, внизу… В знак истинности предсказания, на папирусе проступила капля крови самого Усира. Мой бог свидетельствует сам за себя!

Кулл взглянул на алое пятно внизу свитка.

— Забирай его, он — твой.

…В храм Сатха в Тшепи Нутхес попал восьмилетним мальчиком. Он и брат его отца проделали изнурительное путешествие по пустыне и на закате долгого, как вечность, летнего дня пришли в город. Дядя переговорил со жрецом у храмовых ворот, потом поцеловал маленького племянника в макушку. Ворота храма открылись. Нутхес робко шагнул внутрь, затем резко обернулся: быстрыми шагами, почти бегом, дядя уходил вверх по улице. Мальчик вздохнул, сделал еще один шаг и из золотого пронизанного кхешийским солнцем лета попал в древнюю полутьму.

Нутхес стал послушником, потом жрецом. У мальчика была необычно цепкая память, и магические премудрости давались ему чрезвычайно легко. Он был молчалив, собран, со всеми вежлив, всецело предан Сатху, и такая жизнь казалась ему единственно возможной. Своим прилежанием он привлек к себе внимание верховного жреца, и тот помог ему, сделав сначала жрецом Великого Змея, а затем — своим преемником.

В храме Сатха Нутхесу было знакомо все, и, конечно, скрытые в толщи его древних стен тайники и убежища. В одном из таких убежищ, расположенном между подвалами храма, у самой лестницы за стеной, сложенной из каменных глыб, он и скрывался сейчас.

Жрец провел здесь никак не меньше трети дня, лежа на удобной каменной скамье и положив под голову руки. Его дыхание было ровным и глубоким, точно у спящего, но Нутхес не спал: по лестнице то и дело спускались и поднимались люди. Нетрудно было догадаться, что происходит: Кулл грабил храмовую сокровищницу.

Потом топот смолк. Нутхес выждал еще немного и решил было покинуть убежище, но снова услышал шаги и голоса людей. Тогда он встал и, подойдя к стене, приник одним глазом к смотровой щели.

Видно было немного: четыре выщербленные ступени и стену напротив. Сперва на лестнице было темно, потом ступени залил густой оранжевый свет факелов. Воин из отряда Алых Стражей прошел так близко; что, не будь стены, жрец мог бы коснуться его рукой.

Вслед за воинами шел Кулл.

— Брул, — услышал Нутхес громкий, хриплый голос валузийского короля, — то пальмовое вино, которое мы пили за ужином, как оно тебе?

— Славное вино, мой король.

Кулл шагнул на последнюю ступеньку, которую мог видеть Нутхес, и пропал. За ним шли его приближенные, Рамдан и поклонявшийся Усиру кхешийский предатель.

Нутхес не боялся, что валузийский чародей почувствует сквозь стену магию кристалла: он укрыл камень с помощью особого заклинания, и теперь тот излучал не больше магии, чем булыжник.

— Я, прежде чем лягу спать, пожалуй, выпью еще, — донесся откуда-то сверху голос Кулла. — Ты не составишь мне компанию?

— С удовольствием, мой король, — откликнулся Брул.

За Усирзесом по лестнице шли еще два воина с факелами…

Нутхес снова сел на скамью. Смотреть больше было не на что.

Подождав еще немного и убедившись, что никто за стеной больше не ходит, жрец нажал на округлый камень у изголовья скамьи.

С низким гулом часть стены опустилась, и стала видна лестница. Тусклый рассеянный свет падал на щербатые ступени с площадки наверху. Нутхес поднял с полу суму, где лежали жреческая одежда и магический кристалл, и выскользнул из убежища.

Стараясь ступать неслышно, он поднялся по лестнице и выглянул на площадку. Там никого не было. Воткнутый в скобу на стене догорал факел. На полу валялись осколки. Подойдя ближе, жрец разглядел, что статуя Великого Сатха, стоявшая в нише, разбита.

Следующий лестничный пролет тонул во тьме, а откуда-то издалека доносились голоса: похоже, несколько сотен варваров горланили во дворе походную песню.

Пройдя еще десяток ступеней, жрец увидел, что ворота храма распахнуты, во дворе полыхал огромный костер, и отсветы его пламени озаряли храмовый вестибюль. К чаду костра и запаху горелого мяса, долетавшему из-за ворот, примешивался кислый запах мочи. Оглядевшись по сторонам, Нутхес задохнулся от возмущения: валузийцы превратили храм в отхожее место. Понятное дело, стражников у ворот не было.

Жрец открыто, не таясь, вышел во двор. Воины сидели, стояли и бродили вокруг костра. Они кричали, хохотали, нестройно пели или, точнее говоря, драли глотки. Из темных углов доносился пьяный женский смех.

У стены оружейного склада стояла подвода, груженая бочками. Одна из бочек раскололась, и из трещины по двору растеклась винная лужа, возле которой, раскинув руки, лежал Оглушительно храпящий воин.

Нутхес неспешно направился к воротам цитадели. Насколько он мог разглядеть, они были приоткрыты и никем не охранялись.

Жрец шел понурив голову и смотрел только себе под ноги. Никто не останавливал и не окликал его. Он уже почти достиг ворот, когда на плечо жреца опустилась чья-то рука.

— Ты чего такой невеселый? — спросил его немолодой уже воин с опаленной костром бородой.

Нутхес не нашелся сразу, что ответить.

— Да, наших тоже поубивали, — вздохнул валу-зиец. — На то она и война…

Он поднял мех с вином и надолго припал к нему, после чего передал мех Нутхесу.

Жрец сделал глоток, потом другой. Это густое и пряное вино, несомненно, было из винного погреба наместника Тшепи.

— Двух моих друзей кхешийцы сбросили со стены, — продолжил воин. — И мне тоже как-то не очень весело… Я вижу, друг, ты меня понимаешь. Давай уйдем отсюда. Погуляем по городу, напьемся, а если надоест, поймаем какую-нибудь девку. Их здесь много…

Валузиец обнял Нутхеса за плечо, и оба зашагали к воротам.

У входа на мост стояли пятеро воинов с луками. Все были изрядно пьяны и забавлялись, стреляя горящими стрелами по крокодилам.

Один оглянулся на звук шагов и, увидев Нутхеса и его спутника, окликнул их.

— Ты не задирайся, а то зубы повыбиваю, — огрызнулся воин с подпаленной бородой.

— Ты, Харам? — удивился лучник и подошел ближе, держа в руке вместо факела стрелу, обмотанную у острия чадящей промасленной ветошью.

— Ты мне огнем в лицо не тычь! — рассердился Харам.

— Тебя куда небет? — грубо спросил лучник, — Ты на ногах едва стоишь, свалишься с моста.

— Может, я и плохо стою на ногах, но половину зубов тебе с одного удара вышибу, — вскинулся Харам.

— Иди ты к демонам, — огрызнулся лучник и отступил.

Больше никто не обращал на них внимания, и вскоре Харам и Нутхес миновали мост. Старого воина изрядно шатало…

— Пей, друг, — сказал Харам, когда они уже шли по городской улице к окраине. — За тех славных ребят, кто погиб сегодня, и радуйся, что это не мы…

Нутхес сделал пару глотков и почувствовал, что порядком захмелел.

Харам тоже выпил, изрядно полив себя вином, и пробормотал:

— Ненавижу этот город…

С трудом переставляя ноги, он дошел до перекрестка и вдруг заметил, что идет один. Молчаливый спутник исчез…

Нутхес тем временем направлялся к пристани. Город, по которому он шел, был мало похож на Тшепи. Жители, не успевшие удрать, попрятались. Они сидели в темноте, улицы освещали пожары, а окна были черны и мертвы.

Там же, где веселились победители, все было по-другому. Нутхес, шагая по улицам, видел, как девушка, спасаясь от воинов, выбросилась из окна, видел старика с разрубленным черепом, лежавшего у стены, семью, застывшую с узлами посредине улицы, точно изваяние. От пожарища было светло — это горел их дом.

Дважды Нутхеса останавливали пьяные воины, угощали его вином, и жрец кричал вместе со всеми: «Слава Куллу!»

Как-то его чуть не сбили с ног всадники. Прижавшись к стене, Нутхес смотрел, как они проносятся мимо. На черных конях, в черных доспехах и плащах, точно демоны…

Наконец он вышел к пристани.

Там было оживленно. У причалов стоял валу-зийский флот. Нутхес попробовал сосчитать, сколько кораблей пришло в Тшепи, но не сумел: слишком много. Мачты, подобно стволам высоченных деревьев, упирались в небо, горели факелы и костры. Присмотревшись, он понял, что все воины здесь совершенно трезвы, повернулся и пошел вдоль берега в другую сторону. Здесь у каждой семьи была своя лодка, и жрец довольно быстро нашел то, что искал: небольшое суденышко с мачтой, парусом и веслами.

Положив суму под скамью, Нутхес столкнул лодку в воду и стал тихо выгребать на середину реки.

— Эй, ты куда?! — раздался с берега писклявый голос.

Жрец вздрогнул и оглянулся.

По берегу вслед за ним бежала старуха.

— А ну греби к берегу! — крикнула она, видя, что Нутхес ее заметил. — Я тебе все руки переломаю, ворюга! Лодку верни!

Отвернувшись от старухи, Нутхес поставил парус, затем лег на руль и выровнял посудину. За бортом мерно качалось звездное небо, нос лодочки мягко разрезал ночной бархат, и волна размывала знакомые созвездия.

Нутхес оглянулся.

За кормой догорал Тшепи. Высоко над крышами домов поднимались черные стены цитадели, которую еще вчера все считали неприступной.

Старуха стояла на берегу и отчаянно ругалась.

Кхешийский флот вышел из Ханнура, когда солнце стояло в зените. Первыми по речной глади скользнули десять боевых галер, выкрашенных в белый и синий цвета. На каждом судне стояли низкие мачты с широкими белыми парусами, штевни боевых кораблей были вырезаны в виде уток.

Вслед за ними от причала отошла галера правителя Кхешии — изящное и прочное судно под лиловыми парусами, с расписанным носом и штевнем в виде белого лотоса. Каюты на галере были удобны, просторны и богато отделаны.

За кораблем владыки пристроилась три храмовые галеры с высокими черными бортами под черными же широкими парусами. На парусах серебряной нитью было вышито изображение Великого Змея. Штевни этих судов были вырезаны в виде черных лотосов.

За ними отчалили еще три десятка боевых галер с белыми парусами — они везли кхешийскую пехоту.

Затем стали сниматься с якорей самые различные суда, которые прежде перевозили лишь скот и всевозможные грузы.

Чтобы быстро переправить армию к Туиту, пришлось собрать небывалый флот. Связь между кораблями устанавливали сигнальщики, которые сидели в корзинах, привязанных к верхушкам мачт.

Чтобы передать приказ или сообщение от флагманской галеры другим судам, они использовали флажки разного цвета, а в сумерках и ночью — факелы.

Кхешийский флот был настолько велик, что, когда первые суда спустились по реке на пару десятков лиг, плывшие на них воины уже не могли различить в закатной дали башни Ханнура, а от причалов еще продолжали отчаливать новые корабли.

Когда последнее судно покинуло порт, день близился к вечеру. Уставшие жители Ханнура стали расходиться по домам, лениво обсуждая увиденное. В город снова вернулась размеренная жизнь.

Начало смеркаться. По приказу Халега, чтобы избежать столкновения, на корме каждого корабля зажгли фонари. Хотя столкнуться в ясную лунную ночь было довольно сложно, тулиец не хотел рисковать.

Ни владыка Сенахт, ни Халег, ни маги Черного Логова не хотели ждать завтрашнего утра. На военном совете решили: главное сейчас — выиграть время, прийти к Туиту раньше Кулла и занять выгодную позицию.

Когда взошла луна, а поля по обоим берегам сменились лесами, сигнальщик с храмового струга передал сообщение для Халега, а затем за тулийцем прислали легкую лодочку с двумя гребцами, которая быстро доставила его к судну с черными парусами.

Молчаливый жрец проводил его на корму, в каюту Тха-Таурага, обставленную весьма скромно, но со вкусом: пара удобных кресел, стол и скамья, серебряные светильники на стенах и под потолком, вдоль одной из стен — пологая лесенка.

Когда Халег вошел, светильники не были зажжены. Тха-Таураг сидел в полутьме, но, казалось, не замечал этого.

Услышав, что дверь отворилась, маг кивнул вошедшему и тонкой рукой указал на кресло по другую сторону стола. Из полутьмы неслышно выступил раб и зажег один из светильников.

Другой раб поставил перед гостем поднос с двумя чашами и высоким сосудом из белого металла, покрытым тонкой чеканкой, с крышкой и носиком. Переставив чаши на стол, раб наполнил их горячей дымящейся жидкостью из сосуда и исчез.

— Это алай, — сказал Тха-Таураг. — Я не пью вина уже третью сотню лет. Но тебе, если хочешь, принесут доброе вино.

Халег взял в руки чашу и с интересом заглянул в нее: жидкость в слабом свете масляной лампы казалась темно-красной.

— Это особый напиток, рецепт его пришел из глубокой древности, — пояснил маг. — В нем — лепестки розы, которая растет на границе пустыни. Он дает силу и не туманит рассудок.

— Мне нравится, — улыбнулся Халег, сделав глоток. — А вина не нужно. Ты пригласил меня для беседы, и я хочу иметь ясную голову.

Тонкие бесцветные губы Тха-Таурага изогнулись.

— Туит, — произнес маг. — Ты думал о Туите, Халег? О битве?

— Да, господин, — кивнул тулиец. — Я думал о битве. Но планов у меня пока нет.

— Все признают, что ты опытный воин и великий стратег, — сказал Тха-Таураг. — Я тоже верю в твой талант и вовсе не хочу обижать тебя. Но битва, которая произойдет у стен Туита, будет совершенно особой. Ни о чем подобном ты даже не слышал. — Маг замолчал и пристально посмотрел в лицо Халега.

Тулиец катал в ладонях чашу и внимательно слушал его.

— Магия, — проговорил Тха-Таураг скрипучим голосом. — Тебе, Халег, придется учесть ее, когда будешь разрабатывать план… А сейчас давай поднимемся наверх.

Он и Халег одновременно встали. В каюту тут же вошел раб с лампой, чтобы осветить ступени.

Площадку на крыше каюты окружала резная деревянная ограда. Опершись о перила, Халег задумчиво посмотрел на реку.

— Сперва меня беспокоил амулет валузийских магов, — заговорил Тха-Таураг. — Чтобы уравнять чаши весов, я достал чешуйку Великого Сатха. Валуэийцы лишились своего превосходства, но и я мог не все предусмотреть. — Тха-Таураг снял с шеи кожаный мешочек. — Возьми его.

Халег надел талисман на шею.

— Я не расставался с чешуйкой с того мгновения, как мы принесли ее из подземелья, — продолжил маг. — Я хочу узнать, заметишь ли Ты то же, что и я.

— Она стала тяжелее, — сказал Халег уверенно.

— Закрой глаза, — посоветовал ему Тха-Таураг.

Тулиец послушно закрыл глаза и прислушался к своим ощущениям.

— Чешуя тянет меня туда, — сказал он, указав рукой в темноту. — Там Туит?

— Думаю, чешуя Сатха указывает не на Туит, а на Тшепи. На Кулла и Щит Хотата.

— Что это значит? — спросил Халег.

— Великий Сатх мудр, — пояснил Тха-Таураг. — Он знает: Кулл пришел в Кхешию, чтобы убить его детей и осквернить его храмы. Сатх знает, где его враг, и ищет встречи с ним… Слушай меня внимательно, Халег. Ты должен быть готов к тому, что другая сила, превосходящая твою или мою, вмешается и решит исход битвы. Возможно, Великий Змей сойдет под стены Туита…

Тулиец оторопело посмотрел на мага.

Скрипели снасти. Нос судна с тихим плеском разрезал речную гладь. Впереди по правому борту мигал огонек в лодке проводника.

— Луна взошла, — сказал Халег.

Тха-Таураг неторопливо оглядел небо.

— Она похожа на спелый плод, — заметил маг, — и через четыре дня созреет. В назначенный срок в указанном месте пересекутся судьбы многих тысяч смертных. И сбудется предсказание Всевидящей Мут, и мы узнаем то, что не смогли прочесть.