Тени «желтого доминиона»

КРАХ

С самого рассвета Мешхедский базар жужжал встревоженным ульем. Казалось, этот знаменитый город с гробницами святых шиитов, куда стекались толпы паломников отовсюду, даже из соседних стран, только и знал, что занимался куплей-продажей. Такие базары, которых в Иране немало, таили для разведчика и известные удобства.

По соседству с базаром, в тихом переулке, берущем начало у гончарных рядов, в квартале ремесленников и купцов, в двух небольших залах за массивными дубовыми ставнями, разместился довольно приличный магазин. Здесь любой, даже самый привередливый покупатель мог выторговать приглянувшийся ковер, будь то персидский или туркменский, афганский или арабский… Пожалуй, никто, даже самые любопытные соседи, не подозревали, что здесь приютилась резиденция английской секретной службы Интеллидженс сервис. Ее позаботились устроить под «крышей» богатого коммерсанта, выходца из Средней Азии, торговавшего коврами да скакунами арабских кровей.

Самого хозяина дома не было — уехал по своим «коммерческим» делам в соседний Афганистан. Но на дальних задворках, под густой тенью раскидистого ильма, в приземистом доме с решетчатыми окнами и просторной верандой жил Кейли, «компаньон коммерсант». Только кое-кто из сановников генерал-губернаторства смутно догадывался, чем занимался этот вездесущий англичанин, удивительно похожий на перса. Но не это сейчас тревожило его — все, кто знали об истинных занятиях Кейли, предпочитали за благо молчать, ибо у них самих рыльце было в пуху: за приличную мзду они исправно снабжали английского эмиссара разведывательными данными, естественно, не приносившими пользу безопасности Ирана.

Кейли, вставший спозаранок, вышел во двор, равнодушно скользнул заспанными глазами по возвышавшемуся вдали золотому куполу гробницы святого имама Али Резы, криво поморщился: проклятый базар! Проклятые люди! Они будили его чуть свет… Невозможно привыкнуть к людскому гулу. Все в этой стране не как у нормальных людей… Все на виду, как на базаре — купи-продай! Кейли горестно вздохнул: разве жизнь подобна базару, где что угодно продается и покупается, где один обманывает другого? И каждый в восторге от сделки: надул ближнего! Все, все покупается — даже люди, их честь, совесть, если таковыми они обладают.

Как-то Малькольм, небезызвестный английский посол в Персии, в одном из писем своему правительству, характеризуя персидских министров как «хороший» товар для покупки, писал: «Если Англия не начнет покупать этот товар, то его купят другие, а, как известно, на рынке всегда выгоднее быть первым». Это азы шпионской работы, усвоенные Кейли с первых дней службы в разведке, и суть их заключалась в подкупе крупных чиновников. Отсюда и «сел-пэрчес систем», что означает — «система покупка-продажа». Ну что ж, Кейли вправе быть довольным собой — он обскакал своих немецких соперников, обеспокоенно шнырявших и по Мешхеду.

О, Кейли улыбнулась удача, ему удалось еще кое-что пронюхать о резиденте германской разведки в Мешхеде, некоем бароне Вилли Мадере, который, правда, пока еще ничем себя не проявил. Однако не мешало бы узнать своего соперника еще ближе. Судя по шифровкам из британской столицы, швабы в Иране разворачиваются. А конкретно? Лондон имел весьма смутное представление о действиях немецкой разведки в Иране. Шефам только бы пену взбивать, чтобы постоянно держать его, Кейли, на взводе. О, там на это мастера!.. Дельного совета не дадут, а нервы потреплют… Хорошо еще, что на рождество, по итогам тридцать второго года, пришла от шефа добрая весточка: благодарил за мешхедцев, пополнивших ряды осведомителей Интеллидженс сервис. Никак тут рука тестя, самого старика Кейли, видимо, надоумившего шефа послать зятю теплую шифровку…

— У, чертов базар!.. — Кейли взъерошил ладонью темные, редкие волосы на голове. — Опять не дал поспать.

Не шум базарный разбудил его — заботы не давали покоя. Вон сколько хлопот с эмигрантскими организациями, которых в Мешхеде развелось как собак нерезаных. Поди разберись, на кого они работают — на англичан, американцев, французов, немцев, японцев?.. Все разведки запускают в Иран свои щупальца, чтобы переманить кое-кого из эмигрантов. А эти тоже не очень-то разборчивы, идут на услужение к тому, кто больше платит… Да, эмигрантский сброд на удивление не брезглив. Деньги ж не пахнут.

Зато Кейли привередлив, на кой ему залежалый товар, из вторых рук. Словом, на туркестанскую эмиграцию надежда не ахти какая… Впрочем, лучших пока нет, придется работать с такими, какие есть. Дело ли, что немчура стала наступать англичанам на пятки, перевербовывая старых английских агентов, перехватывая под носом ценные разведывательные данные. Почему? Просто немцы стали щедры, как восточные принцы, расплачиваясь со своей агентурой чистым золотом. Оно, пожалуй, во все века посильнее было бумажных денег, и Кейли удалось убедить в том своих шефов. Правда, ерепенились, кое-кто даже ворчал: «Не забывайте, что наш фунт стерлингов — самая устойчивая в мире валюта». Но Лондон вдруг расщедрился, стал платить своим агентам только золотом. Не сглазить бы! Ведь кое-что прилипало и к рукам Кейли.

Он горестно вздохнул, нервно потер виски, словно что-то припоминая. Почему так давно нет вестей из Каракумов? Кейли с нетерпением ожидал возвращения оттуда Джапара Хороза. Прошли все сроки, а его все нет… Может, не дошел? Что-то перебежчиков много развелось… Кто угодно, но Джапар Хороз к красным не сунется, так им насолил — не простят во веки веков.

Кейли благоволил к этому усердному и исполнительному туркмену, не лишенному хитрости. И военный атташе английского консульства за него поручился. Что говорить — славный малый, предан как собака. А преданность сейчас — редкое качество… Не хозяйничай в Туркестане большевики, ходить бы Джапару Хорозу в премьерах или министрах туркестанского правительства, на худой конец мог бы заделаться ханом всего Мервского оазиса. Не чета иным эмигрантам, готовым раскаяться в содеянном, любой ценой вернуться домой — лишь бы Советы простили… Болтуны, пройдохи… Никчемные людишки!

А Джапар Хороз знай себе молчит, кто знает, что у него там на душе, но зато из кожи лезет… Вот чье место в Туркестанском национальном центре, кому быть президентом, вместо этого слащавого Мустафы Чокаева. Да не волен Кейли там распоряжаться, ибо центр этот обитает в Париже и пляшет пока под дудку французской секретной службы. Правда, к англичанам там прислушиваются, но у французов он под рукой, на их земле да на их хлебах… Потому-то в Париже свой человек нужен, именно такой, как Джапар Хороз. Не то рыскай, узнавай о Туркестанском национальном центре окольными путями. А туда ведь тянутся многие нити… В самый раз Джапара Хороза туда, кого же еще? Хватка волчья, сила буйволиная, болезненно тщеславен. Жаль, конечно, его от себя отпускать, когда рядом сподручнее, ибо дока он и на «мокрые» дела — все сработает чисто, шито-крыто. На новости у него нюх дрессированной собаки, на интриги — спец; позавидуешь — так стравит, что давние друзья, ничего не подозревая, за ножи хватаются, готовы головы друг другу снести.

Вот почему Кейли так дорожил своим подручным туркменом из Мервского оазиса: ученик был достоин своего учителя.

Кейли хорошо помнит, как афганский эмир Аманулла-хан стал якшаться с Советами. Разве Британия могла позволить такое своеволие? И вот в январе 1929 года Аманулла-хан отрекся от престола. Эмир не сошел бы с трона по своей воле. Тут уж перед этим английская секретная служба постаралась. По ее сценарию в Афганистане разгорелся междоусобный пожар войны родов, племен и народностей. В городах и селах, в горах и пустынях свирепствовали отряды, вооруженные заморским оружием. Они убивали сторонников Амануллы-хана, терроризировали всех, кто хотел жить в дружбе и мире со своим северным соседом, сеяли рознь и вражду. Словом, не брезговали ничем, чтобы подкопаться под Амануллу-хана и свергнуть его. Англии здесь был надобен «твердый правитель», типа марионетки Бачаи Сакао, который был послушен британской воле, враждебно относился к Советскому Союзу. Заваруха в стране не обошлась без таких, как Джапар Хороз и Нуры Курреев. Они в паре рыскали по Гератской провинции, где в основном живут туркмены: устанавливали связи с разбойными отрядами, привозили им оружие, передавали инструкции британского военного атташе, а иных предводителей отправляли в Мешхед, где Кейли давал им особые задания.

Одно время шефы приставили Кейли к английскому финансисту Уильяму Ноксу Д’Арси, тогда еще безызвестному, но уже с непомерными аппетитами. Пройдет время, и Д’Арси прозовут «отцом всей нефтяной индустрии Ближнего Востока». По справедливости этот «титул» должен был бы достаться Кейли и его коллегам из Интеллидженс сервис, так как финансист, за бесценок получив концессию на разработку иранских месторождений нефти, собрался выгодно перепродать ее французам, но секретная служба упредила эту сделку…

Так иранская нефть стала и английской. Боже мой, боже мой, чего это стоило! Разорение и банкротство одних, взлет и падение других… Приходилось раскошеливаться, чтобы насытить прожорливую армию персидских взяточников, шагать через трупы, чтобы добиться цели. Игра стоила свеч… Пришлось даже приручать самого Ахмед-шаха из династии каджаров, правившей тогда Ираном. А он, глупец, не учуял, откуда ветром задуло, стал озираться по сторонам, шарахаться от англичан к французам, поглядывать на Германию и Турцию… И его решили ссадить с трона.

Свято место пусто не бывает… Династического шаха смели после государственного переворота, который возглавил кавалерийский офицер Реза-хан, с трудом умевший читать и писать. Единственным достоинством последнего было то, что он являлся выучеником известного английского генерала Эдмунда Айронсайда. Малограмотный, но честолюбивый кавалерист, всю жизнь мечтавший о свержении династии каджаров, в декабре 1925 года был провозглашен шахом Ирана, самозванно принявшим династическое имя Пехлеви. Новоявленный шах был предупредителен и сговорчив — годы не стирали память о горькой судьбе венценосного предшественника.

И почему, досадливо раздумывал Кейли, все, что так просто решается в Индии, Афганистане, Иране, не удается в Средней Азии? Тот же Восток, та же чернь, забитая и безликая… Почему оттуда не возвращаются агенты? Уйдут, и как в воду канут. А ведь обученные, натасканные, во многих переплетах побывавшие. И Джапар Хороз вот о себе никаких вестей не подает. Может, он, Кейли, перестал понимать Восток, может, люди, которых он знал прежде, теперь уже не те? Что же изменилось на этом свете?..

В калитку раздался стук — Кейли вздрогнул от неожиданности. Прислушался. Слуга, выскочивший на веранду, застыл вопросительным крючком, но, заметив кивок хозяина, побежал открывать.

Кейли ожидал увидеть кого угодно, но только не того, кого он узнал еще издали. Высокий, плотный, в изысканном модном костюме, в светлой сорочке, в поблескивающих штиблетах, он обогнал слугу и шагнул на веранду, протягивая Кейли обе руки.

Гость сиял с ног до головы. Его скуластое лицо, тонко подстриженные усики, не вязавшиеся с крупными чертами, и свисавший на лоб франтоватый прямой чуб были напомажены каким-то ароматическим маслом, отчего он весь блестел, словно цирковой артист, собиравшийся выйти на сцену. Боже мой, боже мой, чего он так вырядился? Кого он напоминает?.. Кейли не скрывал своего удивления, здороваясь с нежданным гостем.

— Бог мой, мистер Чокаев! — Кейли притворно потер веки, словно не веря своим глазам. — Вам явно вредит парижский климат — вы перестали быть похожим на казаха. Француз французом! Пардон, мсье!.. Какими судьбами?

— Да вот… — неопределенно протянул Чокаев, не зная, как отнестись к словам Кейли, — шутит тот или иронизирует. — Приехал в Мешхед по делам своего Туркестанского центра и вспомнил про вас. Вернее, необходимость…

— О, какая милость с вашей стороны, мсье! — ядовито улыбнулся Кейли и тут же сменил фиглярский тон на строгий, хозяйский. — Вы что, забыли наш уговор — встречаться в экстренных случаях?! Почему заранее не дали знать о себе? Чем хотите удивить?..

Мустафа Чокаев уловил в тоне английского эмиссара саркастические нотки и явное недоверие. Кейли имел к тому все основания: Чокаев играл в «две руки», поставляя одну и ту же информацию и французам и англичанам, ища одновременно подходы и к германской разведке, но, говорят, торговался, боясь продешевить. Если уже не успел запродаться… Бойкий малый! На трех стульях усидеть вздумал? Как бы не прищемило! Сведения у Кейли были достоверные, из Лондона.

— Необходимость заставила меня нарушить условия конспирации, — невозмутимо продолжал Чокаев. — Если хотите, случай экстренный! Плохи, очень плохи наши дела. В Туркестане басмаческое движение трещит по всем швам… Полный крах.

— Откуда у вас такие сведения? — Кейли пробуравил резидента глазами, потянул носом — от Чокаева резко пахло одеколоном, запах которого англичанин не переносил. — Не верю!

— Мои сведения из достоверных источников. Сообщил мой родич, правая рука Илли Ахуна. Гибнет цвет басмачества, воины ислама, которых надо растить не год и не два… А вы, мистер Кейли, оскорбляете недоверием. С кем, позвольте спросить, вы будете освобождать Туркестан, Казахстан? С кем, если большевики всех истребят?

— Боже мой, боже мой! Сколько сразу слов! Узнаю профессиональную привычку адвоката! Что вы предлагаете?

— Перейти от слов к делу… Ввести в Туркестан английские батальоны. Мы подготовили обращение эмигрантов, руководителей басмаческого движения к правительству Англии об оказании помощи всем народам, стонущим под ярмом большевизма.

— Но я не уполномочен решать подобные вопросы.

— Вы, мистер Кейли, влиятельный человек. Вы можете через свои каналы убедить правительство, что сейчас такая мера необходима. Настал удобный момент. Вас просят народы Туркестана и Казахстана, которые ждут, когда их освободят от Советов и большевиков… Неужели не вернутся золотые времена? — Чокаев мечтательно закатил раскосые глаза. — Как сейчас помню то время, когда четырнадцать государств Антанты ополчились против большевистской России… По улицам Баку и Асхабада разгуливали английские офицеры, воды Каспия бороздили суда ее королевского величества. Тогда Англия не поскупилась на освободительный поход деникинских отрядов, истратила сто миллионов фунтов стерлингов… Я всегда верил и продолжаю верить, что только Англия освободит Туркестан и Казахстан… Еще в восемнадцатом я заключил с вашим военным командованием тайное для всех, но не для вас, соглашение. В обмен на военную помощь я предоставил концессию в Караганде и Джезказгане… И я, как бывший уполномоченный Временного правительства по Туркестанскому краю, авторитетно заявляю, что этот договор, несмотря на время, остается в силе. Более того, мы готовы на все… От имени всех эмигрантских сил Бухары, Туркестана, Казахстана я заявляю: мы готовы жить под протекторатом Великобритании, стать ее доминионом. Каким угодно — желтым, зеленым, белым… Только не красным! Эмир бухарский готов отдать под власть англичан весь эмират. Только помогите вернуть Бухару, — Чокаев, мотнув головой, закинул чуб.

Кейли не прерывал собеседника, разглядывая его с каким-то любопытством, будто видел впервые. С чего это он распинается? Хочет убедить его, Кейли, что теперь он не такой непостоянный, как прежде, когда был на короткой ноге с Керенским, однокашником и сокурсником? Вместе с будущим премьером Временного правительства России он вступал в партию эсеров, а закончив юридический факультет Петербургского университета, вернулся на родину, где из казахской интеллигенции создал нелегальный кружок с программой, непримиримо враждебной большевикам. Сразу после Февральской революции Керенский сам вспомнил о Мустафе и назначил его уполномоченным Временного правительства по Туркестанскому краю. Приятели все же! Но тщеславный адвокат уже тогда требовал называть себя не «уполномоченным», считая, что такое звание унижает его, а президентом Туркестана. Он повел линию на создание автономной мусульманской республики, самостоятельной от России. Англию это тогда устраивало, лишь бы отколоть Туркестан от России. Но устраивала ли такая политика Керенского, поверившего университетскому дружку, своему товарищу по партии? В кругу близких Чокаев разглагольствовал о верности исламу, его незыблемым принципам, а сам взял да женился на русской девице. Ох, как корили его за это родичи, соратники: убежденный националист, а жена — неверная! Иной веры! Разве можно положиться на такого человека, у которого, как говорят сами русские, семь пятниц на неделе?

Положив волосатые руки на стол, Кейли сидел с отрешенным видом, но слушал Мустафу Чокаева в оба уха. Тот беспрестанно сыпал словами, и чем больше говорил, тем выше вырастала между ним и англичанином стена отчуждения… Кейли не верил Чокаеву. Уж больно ненадежен, глуповат… Может, слишком хитер?.. Неужто верит, что Англия возьмет да пошлет в Туркестан свои батальоны? Что он — ослеп?! Послала бы! Сию минуту! Будь ситуация иная, а сейчас времена не те. Чего он маячит перед глазами?

Чокаев, то сцепив руки за спину, то положив их на живот, крупно вышагивал по просторному залу. Эмиссар хотел одернуть Чокаева, но сдержался, усмехнулся, вспомнив Керенского, который тоже любил вышагивать, только привычку имел иную — пальцами правой руки теребил пуговицы на груди, левой же беспрестанно одергивал сзади фалды френча. А ведь был кумиром Чокаева, а вот предал же его Мустафа, основав после Октябрьской революции «Кокандскую автономию», которой англичане хотели оказать любую помощь, но не успели. Всего три месяца продержалось это буржуазно-националистическое правительство. А когда по всему Туркестану окончательно установилась Советская власть и английские батальоны спешно ретировались в Иран, то Чокаев, лишившись помощи своих новых благодетелей, не растерялся, переметнулся в другой лагерь. Он сбежал в Турцию, явно рассчитывая привлечь к себе внимание немцев. Но до него ли тогда было поверженной Германии? Однако это ему зачтется в будущем. Тогда же, несолоно хлебавши, из Стамбула он подался в Париж, а своим недоумевавшим друзьям сказал: «Женушке моей, Марии Яковлевне, во Францию захотелось… Парижским воздухом подышать». Это случилось сразу же после встречи Чокаева с одним французом, передавшим ему приветы от старых друзей, обитавших в Париже.

Так Мустафа Чокаев легко обретал и с такой же легкостью менял и хозяев, и друзей, но в одном оставался неизменен — в патологической ненависти к Советской власти. И теперь, всем своим нутром почуяв неотвратимо надвигавшуюся гибель басмачества — последнюю надежду контрреволюционной эмиграции, — он, старый агент английской разведки, забыв законы конспирации, примчался к Кейли, чтобы тот поэнергичнее поспособствовал посылке в Туркестан английских войск на помощь гибнувшим басмаческим отрядам. Любой ценой — пусть даже расплатой будет родная земля.

— Я незамедлительно передам просьбу своим шефам, — Кейли мучительно припоминал, на кого же похож Чокаев в своих манерах — в его речи и жестикуляциях было что-то фиглярское. — Я постараюсь сделать это как можно скорее… Подумайте, мистер Чокаев, как можно пристроить в Париже, в вашем центре, нашего общего друга Джапара Хороза.

— Еще туркмена мне не хватало!

— Ваш центр называется Туркестанским, значит, должен объединять и туркмен. Джапар — славный малый. Можно положиться на него.

— Вы лучше скажите, что хотите приставить его ко мне…

— Боже, боже мой! Еще древние римляне знали, что разведчикам в паре работать сподручнее. Вы по-прежнему наш резидент.

— В последнее время вы не доверяете мне, — Чокаев обиженно шмыгнул носом и снова как-то нервно тряхнул чубом.

— Платим мы вам исправно, значит, еще доверяем, — холодно отрезал Кейли и вздрогнул, будто его ударило током: «Боже ты мой! Да он Гитлеру, этому параноику, подражает… И как! Профессиональный клоун так не сумеет. И чуб, и усы — все, как у Адольфа. И руки так же держит на… Ах, дешевка, ах, шансонетка продажная! Бонвиван несчастный!..» — Кейли чуть не прыснул от смеха.

В калитку вновь застучали. Кейли едва не вскрикнул от радости, увидев Джапара Хороза, направлявшегося к веранде своей подпрыгивающей походкой, с усталым, обветренным лицом, в запыленной, залоснившейся одежде. Поздоровавшись, тот тяжело опустился в кресло и выразительно ждал, не сводя с Кейли по-собачьи преданных глаз.

Воцарилось молчание. Чокаев насмешливо ухмыльнулся:

— Пол-Мешхеда с его базарами говорит о том, о чем мистер Джапар сейчас не решается доложить. Хоть для приличия скажите что-нибудь… Как поживают братья Какаджановы — надежда эмиграции… Случаем, их чекисты еще не замели?..

— Не забывайтесь, мсье Чокаев! — Эмиссар осадил зарвавшегося гостя. — Джапар Хороз еще не отдан в ваше распоряжение… Музыка исполняется для того, кто ее заказывает.

Гость обиженно замолчал. Кейли, чувствуя, что чуть переиграл, — Чокаев чего доброго может уйти, а с ним надо обговорить кое-что, — придвинул ему чашку кофе:

— Угощайтесь. Такой кофе и в Париже не попьете… Ради бога, не обижайтесь. Разведчику вести себя так не подобает. Правда, вы еще ходите в деятелях иного рода. Но это не по моей части… И все же, как говорят малороссы, то бишь украинцы, не лезь поперед батьки в пекло. — Кейли, испытывая глубокую неприязнь к своему собеседнику, невольно вновь перешел на язвительный тон, но тут же опомнился, обратился к Джапару Хорозу. — Рассказывайте, мой друг, послушаем, насколько достоверна информация мистера Чокаева… Можно подумать, что мир провалился в преисподнюю, а большевики, подобно богам, наказали всех наших людей…

— Еще хуже, шеф! — ошеломил Джапар Хороз, смешно топорща рыжие кошачьи усы. Заметив, как недовольно поморщился Кейли, заговорил чуть спокойнее: — Ад покажется раем. И большевики, как аждарханы — сказочными драконами, пожирающими людей… Они обрушились на наши отряды кавалерией, аэропланами, десантами на автомашинах. Повсюду — в Каракумах и в горах Таджикистана. Одних туркменских отрядов добровольной милиции, самоохраны, краснопалочников — двадцать тысяч, в Таджикистане — еще больше. А регулярных войск тьма-тьмущая… Батраки, бедняки, дайхане, да и кочевники тоже, эти несчастные рабы, почитавшие за счастье ползать перед нами на коленях, просто обезумели… Они ополчились против наших отрядов. В аулах нам не верят, дайхане в открытую говорят: «Вы не народные борцы, а разбойники с большой дороги. Вы ведете не политическую борьбу, а занимаетесь бандитизмом… Служите англичанам, а не своему народу…» Оно и понятно — поют с чужого голоса. Самое страшное, большевики сделали так, что оторвали от нас наш народ. Как им это удалось! Самое страшное…

— Заладили, как попугай, «самое страшное, самое страшное…»! — оборвал Кейли. — Излагайте только факты.

— Хорошо, шеф, — Джапар Хороз тяжело вздохнул. — Считайте, шеф, что теперь у нас почти нет отрядов. Глупо погибли джигиты Илли Ахуна. А какой отряд был! Двести пятьдесят всадников, вооружены до зубов, боеприпасов — целый караван… Отряд наполовину был из казахов, они не подчинялись туркменам, а туркмены их не признавали, вот и жили как на ножах. Свара пошла в отряде… Я как-то Илли Ахуну говорил: «Не подвели бы в бою эти вояки. Их самих мирить надо, а ты с ними собрался на красных…» Старик ответил высокомерно: «Ты, Джапар Хороз, не видишь того, что я вижу в своих людях… Воевать они будут зло — за шкуры свои дрожат и большевиков люто ненавидят. Псы всегда меж собой грызутся, а как завидят врага посильнее, волка, то в одну стаю сбиваются, о распрях забывают».

— Что с Илли Ахуном?.. Он жив? — Кейли заерзал в кресле.

— Жив-то он жив, — с досадой усмехнулся Джапар Хороз. — Лучше б в бою погиб… После разгрома бежал в Акяйла, да поймали на кладбище, в бабьем платье. От страха вырядился. Срам-то какой! Высшее духовное лицо! Видать, перетрухнул, забыл, что туркменке живой дорога на кладбище заказана. Ну и схватили ахуна в бабьем…

— Да-а-а… Ахун вовсе не оригинален. В истории такой случай уже был, — Кейли насмешливо взглянул на Мустафу Чокаева, намекая на известный побег в женском платье его дружка Керенского.

Чокаев сидел с невозмутимым видом, внешне не реагируя на плоскую шутку англичанина.

— Что слышно об Ибрагим-беке? — Кейли делал какие-то пометки в блокноте. — Жаль, очень жаль этого самого Илли Ахуна.

— Про Ербент вам известно, шеф. Вот так-то… В Таджикистане не был, да и такого задания, шеф, вы не давали. Но про Ибрагим-бека кое-что узнал, — Джапар Хороз, порывшись во внутренних карманах халата, достал газеты и три узкие полоски тонкой бумаги, мелко испещренные записями. — Вот здесь… Обидно, что такие джигиты, воины ислама, как Ибрагим-бек, раскалываются на первом же допросе.

— Если раскалывается, значит, не джигит и не воин! — со злостью развернул Кейли газету и, попеременно вчитываясь в пожелтевшие бумажные полоски, неожиданно рассмеялся. — Вы только послушайте, какую ахинею нес на суде Ибрагим-бек… Вот. — И Кейли вслух зачитал: — «Эмир бухарский — глупец и баранья голова. Какой же умный человек может оставить свой дом, родную землю и очертя голову удрать за границу?.. Лучше на родине смерть принять, чем жить на чужбине…» — «Почему и с какой целью вы брали у англичан оружие?» — «Чтобы воевать против Советской власти, вернуть Бухару бывшему эмиру, а Туркестан — ханам и баям».

Кейли недолго упражнялся в громкой читке, вначале пропуская целые строчки, потом что-то бубнил себе под нос и, наконец, вовсе умолк, возмущаясь болтливостью Ибрагим-бека, своего бывшего агента. Кто мог подумать, что этот дерзкий, бравый офицер из дворцовой охраны эмира бухарского, спровоцированный и завербованный им, Кейли, еще в пятнадцатом году, когда тот приезжал в Афганистан, так легко развяжет язык, выболтает имена его, Кейли, Лоуренса, многих доверенных лиц английской секретной службы, наставлявших Ибрагим-бека, как бороться с Советской властью.

Возмущению Кейли не было предела… Шкурники! Кого угодно могут предать — всех и вся! Стоит им угодить в руки красных, и, ослепленные страхом, они продадут и отца родного… Чего ради Ибрагим-бек молол языком о пулеметах, винчестерах, боеприпасах, присланных его отряду… Зачем он, негодяй, назвал имена английских эмиссаров?! Не мог свалить на немцев, на французов, как учили… Хоть на японцев! На кого угодно, но только не на англичан! Зачем было трепаться о его, Кейли, увлечениях? Кого, кроме Кейли, волнуют старинные национальные украшения азиаток, терракотовые фигурки или древние рукописи? Да и что смыслят в них эти дикари? Им они до чертиков, а для Кейли — это смысл всей жизни.

Любителю древностей было от чего печалиться. Крах басмачества хоронил и его заветную мечту заглянуть самому, как это сделал в восемнадцатом году генерал Маллесон, под древние курганы Парфии, Багабада… А сколько там еще ненайденных кладов парфян, массагетов, дахов… Парфянские ритоны, золотые цепи, буддийские божки, хранившиеся в коллекциях Кейли, — это лишь жалкая толика бесценных сокровищ, скрытых под древними холмами Каракумов…

На лице Кейли мелькнула тень беспокойства: это же явный провал! Скандала не миновать… Сейчас в Лондоне начнут дознаваться: «Кто вербовал этого недорезка Ибрагим-бека? Кто дал ему пищу для излишних разговоров?» Вовек не оправдаешься…

Эмиссар с досадой подумал о Лоуренсе… Этот первый поднимет вопль, Кейли наперед знает, что тот скажет: «Стоило мне уехать, оставить вас одних, как тут же опростоволосились. Вам наплевать на идею «цветного доминиона». Не вами выстрадана… И все от того, что в ваших жилах, Кейли, не бьется кровь истинного британца, вас не волнует престиж Великобритании…»

Разве Кейли заслуживал такого упрека? Кто лез из кожи ради победы басмаческого движения? Он — Кейли! Он может это доказать где угодно. В сейфах хранились горы шифровок, зафиксировавших все его действия. Разве не он исправно и щедро отправлял в Каракумы, в Бухару, на Памир оружие, боеприпасы, инструктировал главарей крупных басмаческих отрядов, не забывал пристегнуть к ним своих надежных соглядатаев? И к этим приставлял по паре глаз… Так-то оно вернее. В Иране и Афганистане Кейли создал пункты по формированию отрядов из одних курбашей, которые, перейдя Советскую границу, становились во главе крупных или мелких отрядов. Когда же стало трудно с пополнением басмаческих отрядов — местные дайхане, скотоводы отказывались идти в ряды басмачества, то Кейли и тут нашел выход — стал посылать подкрепление из афганских и иранских туркмен, сынков тамошних феодалов и купцов.

А сколько его лучших агентов рыщут по Каракумам, скольких он завербовал в Иране, Афганистане… Разве не он через верных людей вырвал Платона Новокшонова из рук чекистов? Того самого Новокшонова, то бишь Хачли, теперь уже с новой кличкой Сутулый, который сейчас среди иранцев вербует агентуру. А Джапар Хороз, Нуры Курреев, Грязнов… Да каждый из них стоит целого басмаческого отряда, если не больше.

Если бы Илли Ахун не был таким самонадеянным, послушался Джапара Хороза и, прежде чем очертя голову ввязываться в бой с красными, навел бы порядок в своем отряде, пристрелил хотя бы с десяток для острастки, не сидеть бы ему сейчас за решеткой. О, нет худа без добра. Теперь все, все надо валить на Илли Ахуна, опровергнуть он не сумеет. Не мешало бы приписать, как духовный старец кичился дружбой и благосклонностью самого Лоуренса. Потому и повел себя спесиво с Джапаром Хорозом. Кто знает, какие тайны доверял ему Лоуренс, и неведомо пока, как ведет себя Илли Ахун на допросах у чекистов. Может, он окажется говорливее Ибрагим-бека…

Так складывались в голове Кейли строки докладной. Умело составленная, она должна обелить его в Лондоне, не поколебать, наоборот, укрепить у начальства веру в него, как в делового, умного эмиссара, не щадящего себя ради интересов британской короны. И не его вина, что обстоятельства порою оказываются сильнее человеческих желаний и возможностей. Тут ты будь хоть самим Соломоном, но Восток есть Восток…

Кейли все же надеялся на свое умение блеснуть донесением. Любую оплошность, даже провал, он мог так красочно, искусно разрисовать, будто это была тонкая, заведомо продуманная операция. Так ему удавалось срывать у начальства похвалу, а то и щедрое вознаграждение. И так на протяжении всей службы в Интеллидженс сервис…

Вечером, когда Кейли остался наедине с Джапаром Хорозом, он узнал, что его любимец привез не только худые вести, но и такое, что обрадует и вызовет похвалу лондонских шефов, при условии, если, конечно, умно преподнести это. У Кейли даже дух перехватило: в Мерве создана крупная разветвленная антибольшевистская организация со своей типографией, газетой, и будто там все готово для вооруженного восстания. Но рассказ агента был беден деталями, фактами, так как сам он в Мерве не бывал, слышал краем уха от Нуры Курреева, который прихвастнул, что встречался с руководителями подполья и будто ждет их письмо-обращение к английскому консулу в Мешхеде. Дудки! Если такое послание появится, то оно прежде побывает в руках Кейли…

Но английский эмиссар не дурак, чтобы вот так, с ходу, поверить первому слову агента. И Джапара Хороза тоже на мякине не проведешь — ведь он проверял мимоходом Курреева, выходил на трех агентов. Двое из них, надежные люди, подтвердили существование в Мерве националистического подполья.

В другое время Кейли едва ли так легко поверил бы этой необычной новости, но, ошеломленный крахом басмачества в Средней Азии, еще не отдавал себе ясного отчета, как доложит лондонскому начальству, он сейчас невольно искал что-нибудь утешительное, возможно, сенсационное. То, что способно завуалировать, скрасить поражение и замазать глаза руководителям секретной службы, которые уже ищут козла отпущения, и такой жертвой наверняка может стать не кто иной, как сам Кейли. А тут сама удача, которую он назвал «громоотводом», плыла ему прямо в руки… Бери, не зевай! Конечно, одного только этого факта хватило бы с лихвой для составления красочного донесения, способного на время — только на время, а там видно будет — утешить начальство и подсластить горечь разгрома басмачества, провал планов вдохновителей «желтого доминиона» или «цветного доминиона».

Однако эмиссар с донесением торопиться не стал, решил дождаться Нуры Курреева, который, если только он жив, должен вот-вот появиться в Мешхеде.

Нуры Курреев застал Кейли на веранде, за завтраком, состоявшим из вчерашних сандвичей и кофе, похожего на бурду. Поговаривали, что Кейли даже личного шофера-пенджабца, преданного ему человека, уволил лишь за то, что счел его аппетит слишком неумеренным для слуги.

Каракурт, крепко сбитый, с длинными, как у гориллы, руками, с блестящими, маслянистыми глазами, сидел перед англичанином развалясь, бесцеремонно разглядывая его, будто видел впервые. «Отчего его глаза так сверкают?.. Неужто терьякеш? Успел опиума накуриться?.. И большерукий… Раньше что-то не замечал. На кого он похож?..» И Кейли вспомнил село с родовым поместьем старого тестя, древнюю церковь, у которой жил бобыль-могильщик с такими же неестественно длинными руками, как у этого молодого нагловатого туркмена.

Действительно, Курреев держался независимо, как купец, имевший за душой красный товар, которому знал истинную цену. Нуры чуть отодвинулся от Кейли, жарко дышавшего ему в лицо, снял его руку со своего плеча, словно это было ему неприятно. Затем демонстративно поднялся с дивана, прошел широким, уверенным шагом на веранду и, хотя ему вовсе не хотелось есть, схватил со стола сандвич и впился в него крепкими зубами.

— У шефа кофе-то мог бы быть покрепче и качества лучшего, — Курреев, морщась, глотнул из чашки и с переполненным ртом крикнул слуге, находившемуся за стеклянными дверями кухни: — Эй, ты! Завари-ка кофе! Не такую похлебку! Свежего, покрепче!

«Скотина! — Кейли побагровел от возмущения. — Дикарь неумытый! Где ты его пил — «качества лучшего?!» — Кейли вымученно улыбнулся, приказал слуге, чтобы тот заварил кофе, присланный из Египта.

Смутная тень подозрения мелькнула в голове Кейли: так грубо, нарочито нагло ведут себя усердно проинструктированные, начинающие немецкие агенты… Мысль эта тут же сменилась беспокойством. Спустить бы этого наглеца с веранды… Но Курреев ничего еще не рассказал. У, дрек мит пфефер — дерьмо с перцем! Такому запросто с немцами связаться. Те не поскупятся, если уже не перекупили… Нет, не успели! Откуда! От Курреева еще дорожной пылью пахнет, а сам он навряд ли догадается к немцам пойти… Может, с Джапаром Хорозом снюхался? Исключено. Джапар родовит, считает себя чуть ли не ханом, а этот — босяк… С чего же он так беспардонен? Опиума перекурил…

Курреев действительно накурился опиума. Однако эмиссар не подозревал, что происходило в тот момент на душе Нуры, принявшего для храбрости изрядную дозу наркотика. Нечеловеческого напряжения стоила ему эта игра. Иного выхода у него не было — страх, извечно точивший его душу, подстегивал плетью. И Курреев, зная свою трусливую натуру, порою до тошноты презирал себя, но еще больше, с глухой яростью, до одури, ненавидел тех, кто стоял над ним, повелевал им, ибо они всегда вызывали в нем чувство трепета и гнетущего унижения. Он все чаще вспоминал своего отца, все чаще виделись его неестественно, как мелкие монеты, округленные глаза, то панически бегающие, то застывшие в ужасе, а в ушах все чаще раздавался его по-бабьи испуганно-визгливый голос или нервный, угодливый смешок. Только его, родного отца, винил Нуры в своей трусости: все от породы, яблоко от яблони недалеко падает…

…В Мерве, у зеленого базара, по соседству с караван-сараем, в кирпичном доме, где жили братья Какаджановы, было душно и жарко. Его удивило, как много там мух. Жирные и полусонные, они бесшумно летали по всему дому, засиживая старинную массивную мебель, стены, белые занавеси на окнах. Но больше всего Нуры поразило то, что братья не замечали, как мухи, облепив их наголо выбритые головы, садились на лицо, у влажных уголков губ. Лишь однажды старший Какаджанов, Беки, вяло махнул рукой, будто не отгонял, а, наоборот, приманивал их к себе.

Братья со стороны походили на загипнотизированных кроликов, а Курреев, с которым они встречались и раньше, всем своим видом напоминал удава, готового проглотить их живьем.

— Как можно?! — Беки опомнился первым. — Мы сразу… двум хозяевам. Каждый день ждем, когда нас прибьют…

— Кому нужны ваши заячьи души? — Курреев прихлопнул муху, севшую ему на шею.

— Два хозяина — это многовато, — продолжал канючить Беки. — Да нет у нас этой типографии! Я еще тогда говорил… Отпечатали с грехом пополам десяток-другой листовок… Чекисты накрыли станок, а нас аллах уберег…

— Типография-то была? Ну, станок этот самый!.. — Курреев бросил дохлую муху под ноги, на ковер, и почувствовал тупую боль под животом, на лбу выступила испарина… Надо уходить, заметут еще. Заметив, как Беки с любопытством уставился на него, Нуры зло передразнил Какаджанова: — Два хозяина, два хозяина! Надо будет, и третьему будете служить. Советам! Не хотите?.. У них джигиты посмелее. Только меня слушайтесь! Иначе, — Каракурт выразительно ткнул указательным пальцем в горло, — иначе никому служить не придется. Чтобы завтра к вечеру все бумаги мне выправили. Какие, я скажу… Только сюда я больше не приду. Бумаги принесете сами. Куда, я дам вам знать…

Насмешливый голос Кейли вернул Курреева издалека.

— Эй, Нуры, пей кофе! Тебе нездоровится? Или вздремнул?

— А-а-а… — вымученно улыбнулся Курреев. — Мне что-нибудь покрепче…

— Есть водка, вино крепленое. Может, джина хлебнешь?

Кейли весело хлопнул в ладоши — в дверях вновь закорючкой возникла фигура слуги. Он даже обрадовался, что Курреев сам попросил спиртного: выпивший человек скорее сболтнет то, о чем хотелось бы умолчать трезвому. Слуга тут же поставил перед ними два стакана с джином — для Кейли разведенный с тоником, для Нуры чистый.

— Я привез целый санач[19] новостей, — Курреев хлебнул из стакана и, не сводя глаз с англичанина, продолжил: — Такие вам и во сне не приснятся…

— Давай выкладывай. — Кейли, оскорбленный снисходительным тоном агента, заерзал на месте: «Питекантроп несчастный! И где так складно лаять научился? Недавно еще у Джунаид-хана бессловесным столбом торчал… Погоди ж, прохвост, проучу я тебя!» И все же эмиссар спокойно повторил: — Выкладывай, Нуры… Послушаем, чего стоят твои новости.

— Боюсь продешевить, шеф. Знать хочу наперед, сколько отвалите мне за работу… Я мог голову потерять.

— Кота в мешке не покупаю. Мы никогда не обижали своих. Слово джентльмена!

Курреев бережно достал из хорджуна увесистый сверток, завернутый в темный платок, развернул не спеша — там были бумаги, газеты, листовки, — аккуратно разложил их на три отдельные стопки и многозначительно посмотрел на эмиссара.

— Вот, шеф, — Курреев протянул три листа, испещренные в два столбца только одними именами. — Тут все двести восемь членов подпольной организации Мерва… Многие в список не вошли. Верховодит ими Тайный комитет из семи, точнее, из девяти членов. Имена семерых обведены зеленым…

— Программа организации? — Кейли вперился глазами в список.

— Есть и программа. Вооруженное восстание в Мерве. Раз. Одновременно за оружие берутся в Ашхабаде, Теджене, Хиве, Кизыл-Арвате, Ташаузе и на западе Каракумов. Перебить всех русских, большевиков в первую очередь, распустить Советы. Это два. Провозгласить буржуазную автономию под протекторатом Великобритании. Это три…

— Все подполье сформировано в организации? Или только в Мерве?

— Только формируется… Тайный комитет курьеров разослал, создают подпольные организации по всему Туркменистану.

— А оружие, боеприпасы?

— Есть кое-какие остатки… Не густо. Ну, надеются, что друзья-англичане помогут, — Курреев подал два лощеных листа. — Вот тут программа организации и ее ближайшие задачи…

— Кто глава? Имя?

— Да… — спохватился Курреев. — Имена двух членов Тайного комитета держатся в строгом секрете, они у большевиков работают. Один из них устроен в Ашхабаде, в одном государственном учреждении. Он глава, имени его я не знаю. Его настоящего имени, говорят, не знают даже члены Тайного комитета. Все указания исходят от братьев Какаджановых.

— Как построена организация? Ее структура? — Кейли, услышав фамилию Какаджановых, почему-то подумал о Чокаеве: «Почему это казах расспрашивал у Джапара Хороза о братьях?»

— А-а… разбиты на семьи. В каждой по шесть человек — это ядро организации. Все шестеро необязательно знают друг друга, но каждый знает вожака семьи. Вступающий в организацию обязуется завербовать по три новых члена. В организацию принимают очень строго… Провалов опасаются. Прием новых членов проходит торжественно, новички клянутся на Коране и маузере… Вот и сама присяга, — Курреев развернул лист бумаги.

Пока Кейли просматривал присягу, Курреев готовил новые.

— Вот, шеф, газета подпольной организации, ее листовки. Это во второй раз типографию создают, а первую чекисты накрыли. Да обошлось, никого арестовать не сумели. А эта типография солидная, чекистам до нее не добраться.

Кейли, не скрывая своего восхищения, радостно потер ладонями, нетерпеливо вырвал из рук Нуры газету.

— А солидность требует денег, — продолжал Курреев. — За спасибо никто под чекистские пули лезть не желает…

— Говори, сколько?.. Не тяни жилы.

— Вот, расчеты у меня тут. Точные, без дураков. Члены Тайного комитета считали… К примеру, для членов Тайного комитета, а их девять, по двести фунтов стерлингов каждому ежемесячно. По сто фунтов для содержания лошадей, корма… Много затрат на подпольную типографию, на содержание двух журналистов, печатников, на приобретение станков, шрифта, за аренду помещения… Вот тут счета. Одна только покупка бумаги обошлась в переводе на английские деньги в четыреста шестьдесят два фунта стерлингов. Ведь бумагу свободно не купишь, только за взятку…

— Разве в Советском Туркменистане английские фунты стерлингов в ходу? — съязвил Кейли.

— А рубли зачем, если Советам после восстания конец придет… Наши люди предпочитают английскую валюту, не знающую падений, как сама Британская держава. Сейчас деньги для подпольной организации дают два именитых человека, которые имеют счета в заграничных банках… Они-то и хотят, чтобы их расходы оплачивали только фунтами стерлингов или золотом.

— Кто это такие?

— Одного зовут хан Човдурский — известный человек, — и Атда-бай, хромой миллионер из Конгура. Два его сына учатся в Стамбуле, третий — в Германии. Вот здесь, шеф, в бумагах все записано…

Кейли придвинул к себе бумаги и долго сидел над ними, придирчиво изучая каждый счет, каждую листовку. Его на миг поразили педантичная аккуратность оформленных документов, пунктуальность в расходах, зафиксированных счетами, дотошная точность — качества, не очень-то свойственные туркменам. Но это чувство появилось и тут же утонуло в бумажном ворохе, хотя удивительно, что такой бывалый разведчик мог оказаться во власти этих бумаг, которые на самом деле буквально заворожили Кейли. Потом его снова охватило смутное беспокойство, снова вспомнил Чокаева… Почему тот расспрашивал о братьях Какаджановых? Ни о ком больше не спросил… Он ведь уже однажды слышал о мервской типографии. От кого? От Вахидова и того же Джапара Хороза… Может, не стоит пороть горячку? А если французы перехватят подполье? Или, еще хуже, немцы? Скандал… Может быть, в этих документах, в этом подполье единственное спасение его, Кейли. В иное время английский эмиссар, кто знает, осмотрительнее отнесся бы к этой необычной новости, но в замешательстве от разгрома басмачества, страшась ответственности за это, он потерял голову, предал забвению совет своего тестя — старого разведчика, учившего никогда не пренебрегать врагом, который может оказаться хитрее тебя.

Кейли поспешно собрал бумаги и прошел с ними в соседнюю комнату, загремел там ключами от сейфа, вернулся вскоре, держа в руках синюю чековую книжку.

— Ты забыл одну существенную деталь, — Кейли, сев за стол, развернул чековую книжку. — Пароль для связи с Мервом.

— Я не забыл, шеф, — Курреев расплылся в самодовольной улыбке. — Пароль скажу сразу, как получу чек.

— Черт с тобой, Курреев, валяй! — Кейли, сопя, заполнил два чека на предъявителя и протянул их Куррееву. — Один на крупную сумму — для организации… Второй — тебе, за службу.

Курреев учтиво склонил голову. Кейли почему-то показалось, что этот нагловатый туркмен воровато отвел глаза, когда, едва скрыв усмешку, произнес пароль.

До торговой фирмы Вели Кысмата — у персидских властей Вилли Мадер зарегистрировался под именем турецкого предпринимателя — было всего полчаса ходу, но Нуры они показались целой вечностью. Каракурт не вошел, а буквально ворвался в помещение фирмы, и по его возбужденному виду Мадер понял, что тому удалось надуть английского эмиссара. Не утерпев, сразу спросил:

— Волк или лиса?

— Волк, мой тагсыр, только волк!.. У лисы одни разговоры да увертки…

— Вы настоящий туркменский волк! — Мадер панибратски хлопнул Курреева по спине. — Я знал, что вы обведете этого пархатого пройдоху. Берекелла! Молодчина, Каракурт! Каков был мой план? А?

— Ваш план был гениален, мой тагсыр! Ни один мудрец не смог бы разгадать. На что хитер Кейли, и тот не допер… Но и ваш покорный слуга тоже достоин своего хозяина, — не преминул похвастаться и Курреев, протягивая Мадеру чек. Тот чуть ли не вырвал его из рук Курреева, близко поднес к глазам, воскликнул:

— Тридцать тысяч фунтов стерлингов?! Для Кейли это щедро. Из этой суммы, мой эфенди, вы получите за службу десять процентов вознаграждения… Остальные пойдут в фонд германской разведки. Совсем недурно, мой друг. А?.. — И Мадер заговорил хвастливо, в менторской манере: — В такой войне, мой эфенди, нравственные законы не писаны. Главное — опередить противника и нанести ему неожиданный удар, чтобы он не смог даже вздохнуть, то есть ответить тебе. Если же враг силен, шансы на успех или неудачу равны, тогда не посчитай за позор отступить в случае необходимости, но только на время, и… затаись или притворись, что тебе не до боя. А сам тем временем набирайся сил, опыта, умения, изучи соперника и возьми реванш — доконай врага! Помните, мой эфенди, — сила разведчика в его выдержке, терпении. Надо уметь, не выдавая себя, выждать, выбрать удобный момент, чтобы потом обрушиться на врага, как смерч в пустыне!

У германской разведки еще с Первой мировой войны имелись свои несведенные счеты с английской секретной службой. И немецкие разведчики, теперь молившиеся на своего новоявленного фюрера Адольфа Гитлера, недавно пришедшего к власти, старались расквитаться с Интеллидженс сервис. Любыми путями, не гнушаясь ничем, начиная от перевербовки английских агентов, дезинформации и кончая провокацией и шантажом.

А идея операции «Подполье Мерва» принадлежала самому Мадеру, вечно снедаемому неудовлетворенным честолюбием, ему, члену нацистской партии, немало сделавшему для прихода к власти Гитлера. И теперь, чтобы напомнить о себе шефам, побравировать своей находчивостью и предприимчивостью, он пустился на авантюру, в которую вовлек и Нуры Курреева.

— Что с вами происходит, мой эфенди? — Мадер потрепал по плечу Курреева, который вдруг как-то сник, его только что горевшие огнем глаза потускнели. — День-то сегодня какой! Мы должны отпраздновать победу… Если к десяти процентам прибавить ту сумму, которую выдал вам этот олух Кейли, то на вашем счету теперь будет кругленькая цифра. Выше голову, мой друг! Хайль!

— Хайль! — Курреев вскинул руку в нацистском приветствии, но в глазах его застыл страх. — Вам, мой тагсыр, ничто не угрожает… У вас все ясно. А я слуга двух господ. Кейли не простит мне, как не простили бы вы мне такое. Я помню ваши слова о том, что законы разведки безжалостны…

— Полноте, мой эфенди, — Мадер снял очки, потер глаза и стал совсем не похож на себя: с короткими, будто опаленными ресницами, с впалыми, как у мертвеца, глазницами. — Вам нечего опасаться. Посудите сами… В Мерве антибольшевистская организация существовала? Маленькая, но существовала… Типография была? Там успели издать один номер подпольной газеты и листовки? Успели! Значит, типография тоже была… Все остальное — бумажки, счета, расчеты, Тайный комитет и все прочее — туфта. Блеф! Пускай Кейли попробует перепроверить, даже попытается на наших людей выйти… Им не поверит, придется на поклон к товарищам чекистам пойти. Потом вы-то, мой эфенди, не виновны, что чекисты замели всю организацию в самом ее зародыше. И пусть Кейли пеняет на себя, что запоздал с покупкой. Где он был раньше? — Мадер, водрузив очки на нос, усмехнулся с хитрецой. — Пусть чекистам свой счет предъявляет, а не вам…

— А Кейли не поймет, что листовки, которые я ему всучил, отпечатаны в Берлине?

— Самые опытные эксперты не смогут этого доказать, мой эфенди. Листовки отпечатаны на бумаге, вывезенной из России еще до революции. Шрифты — из Казани. Комар носа не подточит, как говорят русские… Если Кейли поймет, что его объегорили, то ему самому будет невыгодно признаться в том. Это означает конец его карьере разведчика… А потом, может быть, вам уже теперь не стоит играть в две руки?

Курреев чуть повеселел и вдруг шумно потянул носом воздух. Мадер удивленно вскинул брови.

— Труп врага сладко пахнет, — ноздри Курреева раздувались широко, по-собачьи, в глазах вновь мелькали злые огоньки.

— Да, мой друг! — Мадер, ощеря крупные зубы, фамильярно обнял Курреева за плечи. — Кейли, считай, теперь труп. Я почти два десятка лет ждал этого часа. Теперь мы квиты, господа томми!

Они оба довольно рассмеялись, хотя уже каждый был занят своими мыслями. Курреев нетерпеливо полез в карман и, нащупав хрусткую бумажку чека, успокоился. Вдруг вспомнил о Грязнове… Да, это стоящая находка, особенно для Мадера. Правда, он знает о нем… Но не все. Вот за кого можно слупить! Сказать? Нет, слишком жирно для этого долговязого скупердяя. Лучше в другой раз, тогда можно сорвать с Мадера побольше. Не то продешевишь… Вон по глазам немца видать, что думает: уж больно жирный кусок отхватил Курреев, не по рангу…

Мадер взглянул на часы — успеть бы в банк до закрытия, поскорее получить фунты стерлингов и перевести на казенный берлинский счет: пусть знают, на какие хитроумные операции способен Вилли Мадер, который достоин, чтобы его отозвали в Берлин ведать азиатскими делами, а не держать такого аса в какой-то задрипанной Персии. О, тогда бы он развернулся!.. Мадер чуть не схватился за голову — какой же он кретин! Он не совершит такую глупость, в Берлин отправит лишь половину денег, а оставшуюся часть переведет на свой швейцарский счет… Всякий труд положено оплачивать. Начальство же не всегда догадливо, да и скуповато. Тут своя рука владыка. Вон Куррееву какой куш достался. А он, Мадер, как-никак кадровый немецкий офицер, барон, профессиональный разведчик. За ним право хозяина…

И немецкий эмиссар, достав из кармана записную книжку, торопливо сделал в ней какие-то пометки.