Пролог
2 апреля 1946 года. Кенигсберг
Уже практически год, как перестали бушевать пожары над разрушенным прекрасным прусским городом, который повидал за период своего существования далеко не одну эпоху различных династий. Древние пруссы, Тевтонский орден, приглашенный польским королем для борьбы с язычниками, вотчина Польского королевства, а затем вновь несколько веков Прусское герцогство и Прусское королевство. И вот у Кенигсберга вновь сменился «владелец»: над бастионами и руинами реют алые, как пламя, советские флаги, предвещая начало нового отсчета в истории этого места.
Всюду петляли заваленные обломками и строительным мусором улочки. Над водами небольшой журчащей речушки Преголя, несущей свои воды в Гданьский залив, а оттуда в Балтийское море, вздымались гордые каменные изваяния в готическом стиле: вертикальные башни, высокие стрельчатые арки, окна и порталы. Однако все это великолепие оказалось подвергнуто нещадным для мирного времени, но вполне закономерным в состоянии войны британским бомбардировкам сорок четвертого года, когда были применены напалмовые бомбы, а город горел несколько дней.
Но главной жемчужиной Кенигсберга был его Королевский замок, заложенный еще в 1255 году чешским королем Оттокаром II Пржемыслом и располагавшийся у слияния двух рукавов реки Прегель. Строение объединяло в себе разнообразные архитектурные стили: готика, ренессанс, барокко, рококо. Однако сейчас он был далек от своего былого величия: когда-то самая высокая башня в городе, она же колокольня в неоготическом стиле, увенчанная огромными часами и флюгером, лишь торчала скромным обломком на юго-западном углу разрушенного и выгоревшего замка.
Прямо сейчас именно туда и лежал путь Анатолия Михайловича Кучумова, который возглавлял правительственную комиссию по розыску похищенных гитлеровцами ценностей. Он быстро перемещался по разбитым мостовым, печально озираясь по сторонам. К сожалению, то, что он видел сейчас, было везде, где случилась оккупация немцев, а также где велись ожесточенные бои.
Поднявшись уверенной походкой на холм, мужчина ловко выудил из кармана пиджака свое удостоверение и продемонстрировал его дежурящим у ворот караульным. Те быстро кивнули, убрали ружья и расступились, предоставляя такому важному человеку возможность пройти внутрь. Однако и там его ждало не более замечательное зрелище, чем по всему городу: по красивой каменной кладке расплылись дымные чёрные разводы от бушевавшего тут пожара, на месте орнаментных резных окон — зияющие пустоты, по которым гуляет сухой и жесткий ветер, навевая не уходящие до сих пор ароматы пепла.
Пройдя по узкому тоннелю, Анатолий Михайлович оказался у подножия знаменитого в то время ресторана «Блюдхерихт» или, как он был более известен в народе «Кровавый суд» — огромная каменная бочка, наполненная до отказа бочками поменьше и овальными столами с резными стульями из дуба, где собирались посетители. Когда-то он представлял из себя трехэтажное здание под черепичной крышей с длинным деревянным балконом, а на входе стояли фигуры античных героев, над которыми свисали устрашающего вида тюремный затвор и цепи, а вдоль стен высокие восковые свечи. Была здесь и своя «изюминка» в виде большого зала, который украшала композиция из пяти огромных винных бочек с декоративной резьбой видов Кафедрального собора, гербов Альтштадта, Кнайпхофа и Лебенихта. Сюда часто приходили горожане даже во время войны, однако нещадные бомбардировки сделали свое дело: ресторан и расположившийся над ним знаменитый «зал Московитов», где состоялась коронационная трапеза первого прусского короля Фридриха I, а также останавливался Пётр I, из-за чего помещение и получило соответствующее название, оказались разрушены. До войны же там располагались артефакты славы прусской армии: пушки, ядра, копья и ружья. Сейчас на этом месте зияла дыра в потолке от прямого попадания нескольких бомб.
Пройдя в подвал, уцелевший лучше остальных комнат, поморщившись от запаха смрада и пепла, Кучумов уселся за стол напротив Фейерабенда — директора того самого ресторана, который сейчас смотрел в одну точку в подавленном настроении. По выражению его лица было понятно, что он заметно нервничает.
— Guten Tag Herr Feyerabend[1], — поздоровался с ним Анатолий, выложив на стол из своей сумки листы и ручки для записи.
Однако немец на это никак не отреагировал, чем вызвал немало удивления советского деятеля. Он явно не желал разговаривать, многократные допросы успели уже его доканать.
— Während des Krieges waren Sie der Leiter dieses Restaurants[2], — продолжил с ним диалог Кучумов, внимательно поглядывая на свои заметки.
— Ja[3], — бросил короткое и безразличное Фейерабенд.
— Gut. Sagen Sie uns, wo das Bernsteinzimmer aufbewahrt wurde[4].
Немец лишь посмотрел, наконец, более живым взглядом вокруг, обведя глазами окруживших его сотрудников МГБ, стоящих рядом в красивых чёрных шерстяных кителях и красных фуражках.
— Im Schlossmuseum befand sich das Deutsche Bernsteinzimmer. Nach der Bombardierung Königsbergs im August 1944 wurde das Bernsteinzimmer sofort eingepackt und in den Ordenssaal über dem Restaurant verlegt. Der in zahlreiche Kisten verpackte Raum blieb dort, bis der Angriff auf Königsberg begann[5].
Кучумов не отрывал перьевой ручки от бумаги. Он внимательно и вдумчиво записывал каждое слово, чтобы не пропустить ни крупицы нужной информации.
— Weitermachen[6], — заявил тот, сделав характерный жест рукой.
— Ende März 1945 besuchte Gauleiter Koch das Schloss. Koch tadelte Dr. Rohde scharf dafür, dass er das bis dahin überfüllte Bernsteinzimmer im Schloss zurückgelassen hatte. Koch wollte für eine sofortige Entfernung sorgen, doch die brutale Kampfsituation ließ eine Entfernung nicht mehr zu. Der überfüllte Saal blieb im Ordenssaal stehen… Ab dem Nachmittag des 9. April 1945 hatte ein von Gauleiter Koch ernannter Kommandant die Leitung des Schlosses inne, der jedoch unerwartet verschwand[7].
— Wo warst du in diesem Moment?[8] — старался выведать у него детали Анатолий.
— Ich war in einem Weinkeller. In Absprache mit einigen Offizieren hängte ich als Zeichen der Kapitulation weiße Fahnen im Nord- und Südflügel des Schlosses auf. Nachts um 11.30 Uhr kam ein russischer Oberst, der, nachdem ich ihm alles gezeigt und erklärt hatte, die Anweisung gab, zu gehen. Als ich nachts um 12.30 Uhr die Burg verließ, war das Restaurant nur von einer Artillerieeinheit besetzt. Der Keller und die Ordenshalle blieben völlig unbeschädigt[9].
— Was ist danach mit den Panels passiert?[10] — напрягся Анатолий, вжавшись в спинку своего стула.
По лицу потекли капельки пота, дыхание стало прерывистым. Он всеми фибрами души ожидал, что же тот скажет дальше, а каждая секунда промедления съедала его изнутри.
— Ich weiß es nicht, ich habe sie nie wieder gesehen[11], — равнодушно ответил немец, пожав плечами и изобразив на лице гримасу.
— Was ist mit dem Oberst, wer ist er?[12]
— Ich habe keine Ahnung[13], — развел тот скованными в наручники руками.
Услышав это, Кучумов раздраженно вскочил с места, став ходить кругами по помещению, вызвав удивлённое выражение лица у своих коллег.
— Du musst es nicht versuchen[14], — неожиданно сам заговорил директор ресторана, приведя Анатолия в небольшой ступор.
— Was?[15] — переспросил он, подумав, что ослышался.
— Du wirst sie sowieso nie finden[16], — радостно улыбнулся немец, снова замолчав и став смотреть куда-то в стену.