Тень Аламута

МЕЛИСАНДУ ЖДУТ «ГРЯЗНЕНЬКИЕ ДЕЛИШКИ»

Темнота и сырость — вот неизменные атрибуты любого каземата. Сколько позади тюремных дней? Мелисанда уже не помнила. Она лежала на охапке саломы, прислушиваясь к звукам за дверью. Где-то скрипели половицы, сменялся караул. Охал и бормотал коротышка тюремщик.

Мелисанда осторожно уселась. Спину саднило.

Приходилось кусать губы, чтобы не заплакать. Морафия вчера собственноручно выпорола дочь. Недостаток умения королева восполняла энтузиазмом.

— Стой! — прикрикнул тюремщик неведомо на кого. — Сиди спуокойно, шелудивий пес! Кому говорью?

Диккон говорил с причудливым акцентом. Сколько принцесса ни ломала голову, она так и не смогла понять, откуда стражник родом. Гласные в его речи перетекали одна в другую, звучали широко и вкусно. Ему бы актерствовать, а не ворье охранять.

— А что, Дик, — отвечал незнакомый голос, — осталось на донышке? Клянусь пояском Марии Египетской, я алчу и жажду. А ты глух к моим стенаниям, словно жена Лотова.

— Побойся бога, Аршамбоу! Ты в темнице, гнусный храмуовник. Зачем я дуолжен тебя поить?

— Хе-хе! — Что-то звякнуло. — Почему… Потому что ты мне вчера все ключики продул от дальних камер. А ну как Гранье ворья насажает? В шкафу ты их станешь прятать, что ли?..

— Гуосподь покарает тебя, храмуовник! Ну… разве по маленькуой.

— Дело. Раскидывай! Ставлю ключи против бутылки.

Мелисанда прижалась ухом к двери. Неведомый узник не шутил: он действительно собирался сыграть с тюремщиком в кости. Зашаркали подошвы Диккона. Загремели решетки.

— Пуоклянись, что не убежишь, храмуовник.

— Я что тебе, жена Лотова? Ты ж меня, почитай, каждый месяц запираешь.

— Клянись! Знаю я вас, муорд рицарских.

— Ладно. Я, Аршамбо де Сент-Аман, рыцарь Храма, клянусь пояском Марии Египетской, что не буду женой Лотовой и последней сволочью. Клянусь, что не сбегу из тюрьмы, оставив друга моего Диккона в одиночестве распивать бургонское, присланное магистром де Пейном… эй! эй! Куда набуровил столько?.. А мне?.. Договаривались же по три бокала!

Тюремщик что-то проворчал в ответ. Вновь забулькало вино. Мелисанда с тоской вздохнула. После вчерашней порки и допроса немилосердно хотелось есть и пить. Устраиваются же некоторые! Этот вот… как его… Аршамбо де Сент-Аман. Словно дома!

Мелисанда даже стишок сложила:

Аршамбо де Сент-Аман, Плачет по тебе тюрьма.

Но стихи стихами, а тюрьма по храмовнику вовсе не плакала. Наоборот, веселилась. Игральные кости стучали, и счастье игрецкое переходило с одном стороны на другую.

— Ставлю меч против твоего кубка, пояса и ключей!

— Храмуовник… — в голосе Диккона звучала Укоризна. — Твуой меч в этом сундуке. Он не твуой и не муой. Он принадлежит закуону.

— Ладно. Не будь женой Лотовой… Ставлю лошадь Жоффруа. Он всё равно не узнает. А ты доешь вот этот окорок.

Скоро храмовник проиграл и лошадь, и сбрую. Потом отыграл и добавил к этому пояс тюремщика. Диккон вступил в полосу невезения.

— Жена Лотова!.. — доносилось до Мелисанды.

— Муорда рицарская!..

— Но-но! Без жульства! У Храма длинные руки! — Наконец, после ожесточенного перестука костей ликующий голос Аршамбо возвестил:

— Хо-хо! Я выиграл! С тебя прогулка по коридору.

— Муорда храмуовничья… Ладно, Аршамбоу, пуока я не осушу этот кхубок, можешь гулять. Но берегись! Я… Эй-эй! Куда ты забруосил его?! Это мой кхубок!

— Тебе же говорили — у Храма длинные руки. А ты не верил. Я видел внизу хорошую стремянку. Сбегай, Диккон. Тогда, может, достанешь.

— Мерзуавец!

Затопали сапоги тюремщика. Эхо разнеслось под каменными сводами. Через некоторое время зазвенели цепи. Звук приблизился к двери камеры, в которой сидела Мелисанда.

— Эй! — негромко позвал храмовник. — Брат мой Жоффруа! Ты всё еще дуешься из-за той лошади? Не будь женой Лотовой, отзовись. Аршамбо пришел тебе на выручку.

— Его нет здесь, добрый сир де Сент-Аман, — отозвалась Мелисанда. И добавила: — Если вы, конечно, о том чернявом юноше с улыбкой законченного прохвоста. Его выпустили. Теперь я вместо него сижу.

— О чудо! Слышу дивный голосок. Клянусь пояском Марии Египетской… Кто вы?

— Я Мелисанда! Принцесса Иерусалимская.

— Принцесса? И кой черт занес вас в эти казематы? Принцессам полагается сидеть на мягких подушках, попивая горячее винишко с пряностями. Вышивать и почитывать молитвенник.

При слове «вышивать» Мелисанду прорвало.

— Я невиновна! — всхлипнула она. — Помогите мне, сир де Сент-Аман!..

И принцесса принялась взахлеб рассказывать, что с ней случилось.

— Вот, значит, как бывает… — пробормотал Аршамбо, когда она закончила свою повесть. — Знаете что, сударыня? Дождитесь вечера. Не погибайте и не падайте духом. Аршамбо что-нибудь придумает, клянусь титьками святой Агаты!

В коридоре забухали сапоги тюремщика.

— Вот досада… Старый хрен возвращается. Что ж, Ваше Высочество, ждите. Сегодня вечером!

— Я верю вам!

Храмовник не ответил. Зазвенели цепи, и жизнерадостный голос объявил:

— Диккон, старина! Что это ты приволок?

— Мерзкий, мерзкий храмуовник! Вот кхубок у меня. Гуляй же!

— Не хочу. Играем еще — на лошадь Жоффруа. Если не верну ее к завтрему, он мне голову оторвет.

— Аршамбоу, я ни разу не видел эту луошадь. И тебе нечего ставить!

— Как? А прогулка? Она оказалась неинтересной. Я верну тебе ее — если выиграешь.

Ближе к вечеру, когда Мелисанда вконец измаялась от страха и неизвестности, за ней пришли. Принцессе хотелось перекинуться с бойким храмовником еще хоть словечком, но не повезло: час назад Аршамбо выиграл досрочное освобождение. Диккон и Мелисанда остались в тюрьме одни.

Если не считать крыс, мокриц и пауков, конечно. А теперь еще и палача.

— Тише, тише, деточка, — донесся из-за двери голос. — Добренький Арман всего лишь выполняет свои обязанностишки. А сейчас принцессочка пойдет к мамочке и расскажет свои тайночки.

Иерусалимского палача звали Арманом Незабудкой. Мерзавец мастерски отбивал людям почки. Вырвавшиеся из его лап помнили Незабудку до конца жизни. У особо забывчивых память прояснялась при каждом походе в нужник.

— Куда вы меня ведете? — с дрожью в голосе спросила Мелисанда, выходя из камеры.

— В пыточный казематик, деточка. Мамочка хочет задать своей дочурке вопросик. И не один. Добренький Арман поможет Ее Величеству, пособит, да. У Армана есть славненькая дыбочка.

Солдаты нарочно замедляли шаг, чтобы не идти рядом с изувером. В отличие от выморочной твари Незабудки, они были обычными людьми. И не выглядели так, словно сей же миг собираются вцепиться вам в горло.

Принцессу затрясло.

«Папа! Помоги мне! — взмолилась она. — Гуго, где ты?!»

И почему-то:

«Сир Аршамбо!»

Странное дело: вспомнив бесшабашного храмовника, она успокоилась. Имя это оказало поистине целительное действие. А вслед за ним всплыло другое.

Гуго де Пейн. Великий магистр Храма.

— …ах, эти буравчики для ушек, — пел палач. — Еще тисочки для пальчиков бывают чудненькие. Такие с язычком и бархатными рукояточками. Чтобы крутить удобнее. И прелестненькие жаровенки. Знаете, милочка, когда раскаленный брусочек кладут человечку на животик, язычок развязывается, как бутон розочки. А какие дивненькие иголочки для ноготочков! М-м-м! Прелесть!

Одинокий луч солнца, чудом прорвавшийся в пыль и одиночество тюрьмы, упал на щеку принцессы. Девушка выпрямилась.

«Я — будущая королева, — подумала она. — Морафия, де Бюр, Арман — ух, вы у меня попляшете!»

Чтобы отвлечься от болтовни Незабудки, принцесса принялась считать ступени. А также запоминала переходы и повороты. Всё, что угодно, лишь бы избавиться от сладкой патоки, марающей уши.

— …а я говорю: «Это всего лишь пятилетняя девочка». Но барон… прошу прощения, милочка!. Сир барончик отвечает: «А мне без разницы. Я хочу видеть в действии свой новый, недавно приобретенный испанский сапожок. А также железную деву с бронзовыми усовершенствованными ручками, и набор трубок для раздутия чрева горячей водой». А я: «Не извольте беспокоиться, господин барон. Вот только сапожок, боюсь, великоват будет». А он: «Две ноги всунуть — в самый раз».

Мелисанда стиснула зубы.

Арман. Морафия. Де Бюр. Нет, Армана первым. Такие люди, как он, не должны жить. Но сперва надо выжить самой.

И не выдать Гуго.

— …а когда дошло до чревозаполнительных трубок, глаза у бедняжечки стали вылазить наружу. Тут я беру ложку…

Послышался сдавленный хрип: это затошнило одного из солдат. Второй с ненавистью скосился на палача.

— Вот упырина… — Он открыл дверь и ободряюще шепнул: — Пожалте, Ваше Высочество. Не держите зла. И да хранит вас Господь.

Хирургия Средневековья в основном сводилась к работе пилой и долотом. Дезинфекция, антисептика — от этих слов попахивало чернокнижием. Хирурги счищали ржавчину с инструмента точильным камнем, о прочем же не заботились.

Арман вымачивал свои лезвия и тисочки в бычьей моче, смешанной с киприйским вином. По стерильности его инструменты могли дать сто очков форы содержимому любого лекарского мешка.

Когда принцесса увидела коллекцию Незабудки, силы едва не покинули ее. Прихотливо изогнутые клиночки в форме листьев. Дробилки для пальцев, запястий и носовых хрящей. Сверла зубные, носовые, ушные.

Угли в жаровнях переливались рубиновым сиянием. Дыба черного дерева лоснилась от масла. Угол занимал огромный сундук с палаческим снаряжением, а рядом на табурете сидела нахохлившаяся Морафия.

— Здравствуй, дочь моя. Как спалось тебе?

— Благодарю, Ваше Величество.

— Не передумала еще? Учти, хахаля твоего и так сыщем. Никуда не денется. А вот ты… Ты станешь очень печальной девой.

— Ножки можно укоротить, сударыня, — услужливо подсказал палач. — Особенно левую. Для пикантности.

— Да. Вырезать нос. Снять губы, обнажив десны. Уши, щеки, веки… Арман — мастер своего дела, девочка моя. Он может превратить тебя в ночной кошмар. Подумай! — Королева подошла к девушке. — Твой любовник, кто бы он ни был, в ужасе бежит от тебя. Я знаю мужчин.

Она провела кончиками пальцев по груди Мелисанды.

— Острые соски, нежная шейка, — пальцы коснулись подбородка девушки, — прекрасное личико. Вот что их манит. И когда ты лишишься всего этого — подумай! — чем привлечешь своего милого?

Королева придвинулась. В ее глазах плясали оранжевые точки факелов.

— Скажи его имя, дочка. Обещаю, он умрет быстро и почти безболезненно.

Девушка помотала головой. Горло перехватило. Мелисанда боялась, что, если скажет хоть что-то, страх превратит слова в беспомощный писк.

— Жаль. Я хотела спасти тебя. Приступай же, Арман.

Палач засуетился, радостно потер ладони: Сейчас, сейчас! Добренький Арман уже готов. С чего начать? Жаровенку? Сверлочки?

— Помягче что-нибудь. Дадим девочке шанс. Девочке… тьфу! Дыбу или костеломку готовь.

Мелисанде стало дурно. Незабудка запрыгал вокруг нее жирным воробышком:

— Вы платьюшко-то снимите, деточка. Делишки нам предстоят грязненькие. Кровушка, мяско. Еще обделаетесь невзначай. А платьюшко, — он пощупал ткань, — дорогое. Большие безантики за него плочены.

— Не беспокойся, Арман. Делай свое дело. Если платье мешает, то сними.

— Не мешает, не мешает, Ваше Величество. Дорогому Арманчику ничто не мешает.

Словно во сне девушка прошла к дыбе. Морафия смотрела на дочь с легким сожалением:

— Может, одумаешься, мерзавочка? Последний раз предлагаю. Потом не буду.

Плюнуть в мучительницу у Мелисанды тоже не вышло. В горле пересохло от страха.

«Ой, мамочки! — билось в висках. — Да что же это? Да ведь это меня… со мной…»

— На скамеечку… на скамеечку, пожалте, сударыня… Не оступитесь, здесь кровосточек… Ручечки за спиночку… Сейчас петелечку накину принцессочке… ох незадачечка!

Палач с недовольством на лице рассматривал веревку:

— Вот горюшко… Не королевская веревочка… нет, не королевская! — Он обернулся к Морафии: — Не извольте беспокоиться, Ваше Величество. Да только всё должно быть по правилочкам. И веревочку мы сменим. Да…

С тупой обреченностью Мелисанда смотрела, как палач снимает с дыбы «простецкую» веревку. От сухого чада жаровен першило в горле. Арман, непрерывно извиняясь, влез на скамейку рядом с принцессой. Потный, мешковатый — он выглядел мальчишкой. Вот он привстал на носочки и принялся распутывать узел:

— А в сундучке у меня новая веревочка. Простите, Ваше Высочество… Извините… еще разик побеспокою… вот так…

Из носа палача выглядывали белые волоски. Работая, он от усердия высовывал язык. И пахло от него чем-то сладким, радостным — фруктовой сдобой или фисташковой халвой.

— Вот… вот, сейчас… В сундучке…

Арман спорхнул со скамейки и засеменил к своему сундуку.

Интересно, как выглядит «королевская» веревка? Она в блестках? В золоте, изумрудах? Живыми цветами расшита?

— Один моментик… один-одинешенек!..

Ключ вошел в замочную скважину. Замок скрипнул, и крышка бесшумно откинулась. В сундуке лежал человек в полосатом халате. Плешивый. Низкорослый. Кривоногий.

Палач сдавленно пискнул и отпрянул. Плешивец выскочил из сундука, и в руке его сверкнул кинжал. Тени разбежались по стенам.

— Стража! — заорала Морафия. — Стра-а-ажа! Ассасин в замке!

Нож бродяги полоснул по балахону Незабудки. Должность иерусалимского палача стала вакантна.

А Мелисанда получила короткую передышку.