Тень Аламута

МЕЛИСАНДА, ИЛИ НОВОЕ РОЖДЕНИЕ ХРАМА

В антиохийской штаб-квартире ордена жизнь кипела и бурлила. Годфруа с утра засел за проект орденского знамени. Вариантов было два: черное (практично и немарко) и белое (на солнце не выцветает). Эти два достоинства предстояло как-то объединить. Пэйн де Мондидье плавал в неверном море рифм. Андре возился с новичками.

— Мессир! — донесся со двора ликующий голос Жоффруа. — Тут к вам народу-то! народу! И все, говорят, в храмовники вступать.

— Пусть ими Андре займется, — приказал магистр. — Я занят.

— Слушаюсь, мессир.

Гуго лукавил, никакие особенные занятия его не обременяли. Просто он устал, последние деньки выдались тяжелыми. Мессиру де Пейну пришлось оправдываться перед Боэмундом и коннетаблем Антиохии. Преступления, в которых обвиняли храмовников, выглядели очень серьезными. Чего стоила рука командира стражи, которую отсек Аршамбо!

Но, к счастью, Храм обелил себя. Документы, найденные в доме ассасинов, неопровержимо свидетельствовали, что некоторые антиохийские стражники вступили в сговор с Аламутом. Сир Бертран кусал губы, но сделать ничего не мог.

Факты есть факты.

Орден приобрел известность. Чудачества храмовников получили свое возвышенное, а местами и зловещее истолкование. О флорентийском коте поползли удивительные слухи. Историки и летописцы их не только приумножили, но и переврали. Поскольку отучить Аршамбо и Жоффруа от дурных привычек не представлялось возможным, а гнать из ордена было глупо, магистр распорядился, чтобы два храмовника, едущих на одной лошади, стали символом ордена. По мнению Гуго, это должно было символизировать скромность и непритязательность рыцарей.

На деле же символизировало черт-те что. Из городских игроков на лошадь Жоффруа не играл только ленивый и нищий.

Но это совсем другая история.

Магистр сидел в трапезной, потягивая падуанское вино. Известный паломник Греффин Аффагарт рекомендовал пить его в жарких странах, поскольку оно некрепкое. Но оно было еще и кислым, оттого магистр беспрестанно морщился.

Брат Роланд изучал содержимое корзин, только что принесенных с базара. Аршамбо и рыжий оруженосец вели сугубо мужской разговор.

— Наплюй, — это Аршамбо. — В первой заварухе всегда так… Ты парень хват, еще себя покажешь.

— Эт точно, — с кислой миной отвечал оруженосец. — Покажу. Но всё равно зло забирает, сир Аршамбо. Хоть отправляйся в Аламут и погибай смертью храбрых!

— Наплюй. Хочешь, научу одному богохульству?

— О да, сир! Всей душой.

— Ну слушай.

Аршамбо наклонился к своему духовному преемнику и что-то зашептал на ухо. До магистра доносились лишь обрывки:

— Святая Екатерина… сон… брачная ночь… — Оруженосец захихикал:

— Ух ты! Обалдеть, что делается!

Храмовник сделал строгое лицо:

— Но учти: при дамах молчок. А то умрешь в целибате. И при священниках помалкивай.

— А те что?

— Вовек не отмолишься. Страшное богохульство.

Рошан Фаррох примостился у окна с книгой на коленях. Мелисанда наблюдала в окно за тем, как Андре принимает новобранцев.

— Имя и титул! — грозно ревел он. — Что? Не слышу!

— Сир Робер де Краон, — доносилось в ответ. — Сын Рено де Краона, сеньора Краона и Эннаген де Витре…

— Стоп, стоп! Довольно, сир.

— …правнук Рено Неверского и Аделаиды Французской, — безжалостно перечислял новобранец, — коя была дочерью Гуго Капета…

— Достаточно, сир, достаточно. Ваше благородство неоспоримо. Ответствуйте же: как вы относитесь к котам?

— Весьма!

— А к кошкам?

Мелисанда задумчиво покачала головой:

— Знаете, мессир… Я думаю, когда-нибудь Андре станет магистром Храма.

— Возможно, сударыня, возможно. Но вот только человек, с которым он разговаривает, станет магистром раньше.

— Никогда бы не подумала. Кстати, мессир, вы так и не рассказали, каким образом вам удалось выбраться из тюрьмы и так вовремя прийти на помощь.

— Боже, какая кислятина! — Магистр отставил в сторону кубок. — Ваше Высочество, я не могу рассказать вам этого. Повествование всецело принадлежит брату Роланду. А я не привык похищать чужие истории.

— Брату Роланду?

— Да. Это он нас всех спас. — Мелисанда захлопала в ладоши:

— Роланд, милый! Умоляю, расскажите! — Толстячок зарделся:

— Ну раз вы настаиваете… Но это всего лишь стечение обстоятельств. — Тут он сообразил, что чересчур скромничает и махнул рукой: — А, ладно. Слушайте же. Началось всё, когда я в тот злополучный день отправился на базар.

Рошан отложил книгу в сторону. Аршамбо и оруженосец перестали шептаться и уставились на брата Роланда.

— Я приобрел баранины и рейхана. Я отыскал анис, горчичное семя, имбирь и майоран. Приценился к перцу и шафрану. Пополнил запасы вина. Когда же я хотел присовокупить к этому немного сельдерея и проса, продавец — тот злосчастный коротышка, что нашел смерть на ноже Аршамбо, — схватил меня за руку. «Эй, правоверные!» — закричал он на весь базар. Прямо так и закричал: «Эй, правоверные! Держите мошенника!» Тут же появилась стража. «Внемлите, о воины-кафиры! — завопил наглец. — Свидетельствую, что человек этот купил товаров на много дирхемов, а заплатил мало. Да и то — фальшивыми деньгами. Он фальшиво улыбался, и купленного им вполне достаточно, чтобы приготовить фальшивого гуся. А то и фальшивого зайца».

— Наглая клевета. Ты не умеешь готовить фальшивого зайца. И что же ты ответил?

— К стыду своему, мессир, я оробел. Схватил корзины и бросился наутек.

— Ты опозорил орден. Что же случилось дальше?

— Я вернулся в штаб-квартиру. Расстройство овладело мной. Я приготовил поесть, но никто не явился на мой зов, хотя время обеденное подошло. Тогда я отправился на поиски братьев.

— Видимо, вы разминулись с нами совсем чуть-чуть, — заметила Мелисанда. — Когда мы пришли, все блюда были еще горячими.

— Воистину так. Я бегал по городу, пытаясь разузнать что-нибудь о воинах Храма. Но мне и в кошмарном бреду не могло привидеться, что вы все под стражей! Когда же я вернулся обратно, на улице стемнело. На ощупь я пробрался в трапезную. Там на меня напал вот этот незнакомец, — Роланд указал на Рошана. — Я дрался, как лев.

— Сомневаюсь, — ухмыльнулся Аршамбо. — Иначе бы он вышиб тебе мозги.

— Вовсе нет, — вступился гебр за рассказчика. — Мы действительно сражались… Некоторое время.

Чем закончилось побоище, он не стал объяснять. За что и заслужил благодарный взгляд повара.

— Как оказалось, — продолжал Роланд, — ожидая встретить врага, я обрел союзника. Этот достойный язычник рассказал мне о вашей горестной судьбе. Нисколько не медля, я испек пышный вкусный хлеб и нашпиговал его пилами, веревочной лестницей и всем, что потребно для бегства из тюрьмы…

— А мы спали и ничего не слышали! — огорченно воскликнула Мелисанда. — Верно, Гуго?

Рыжий оруженосец обиженно засопел. Принцесса сыпанула соли в его раны.

Роланд же продолжал рассказ. Опуская подробности, сообщим лишь, что он передал насыщенный воровским инструментом хлеб заключенным через стражу.

— Ночью-то? — удивилась Мелисанда.

— Нет, утром. Но всё равно это было чудо. Пэйн каким-то загадочным образом убедил стражников впустить Роланда с его корзиной. Этот мошенник подчас бывает весьма убедителен.

— Иначе не был бы мошенником, — подтвердил Аршамбо. — Это, мессир, я говорю, как знаток дела.

— И что дальше? — выпытывала Мелисанда. — Вы пилили решетку? А потом протискивались наружу сквозь узкое оконце и по веревочной лестнице спускались вниз?

— Если бы. — Магистр вновь поморщился. Воспоминания эти вызывали у него отвращение. — Канальи стражники сожрали весь хлеб… При этом они схватили брата Роланда и попытались впихнуть его в камеру к Аршамбо. Тут-то нам и улыбнулась удача. Разлюбезный сир де Сент-Аман сгреб их в охапку и сдвинул лбами. После чего мы выбрались из крепости и, не теряя времени, отправились вам на выручку. Успели в самый последний миг.

— Рошан нам здорово помог, — добавил Аршамбо. — Если бы не он, орден понес бы немалые потери. Проклятой Фатиме, как оказалось, с самого начала доверять было нельзя.

— Что ж… — с грустинкой в голосе сказала Мелисанда. — Спасибо вам всем. Это приключение подошло к концу, хоть и закончилось оно неудачно. Жаль.

— Почему неудачно? — удивился Рошан. — Зачем так говоришь? Балак мертв. Скоро твой отец вернется в Иерусалим. Праздновать надо! Радоваться надо, а ты плачешь!

— Так-то так. Но всё же… И замолчала.

А собственно, к чему слова? Мир изменился. Изменился орден, изменилась сама Мелисанда. Отныне она знала, что такое бремя власти. В ее потайной шкатулке лежал договор с ассасинами. Договор, в котором не хватало имени человека, которого надо убить. И Мелисанда знала, что, если ее друзьям будет грозить беда, она не затруднится вписать это имя.

А еще она знала, что рядом есть люди, готовые сражаться за нее до последнего издыхания.

Самые лучшие рыцари на свете.

Изменения коснулись всех людей, что повстречались принцессе. Всех, кроме одного-единственного.

Того, кто трясся в старенькой арбе, уезжавшей в сторону Аламута.

— Аллах бы проклял всех этих кафиров! — бурчал Габриэль, баюкая забинтованную просмоленным полотном руку.

Рана горела так, словно тысяча шайтанов рвала ее раскаленными щипцами. Ассасин знал, что отныне не сможет действовать правой и вполовину так хорошо, как раньше.

Рядом сидела сумрачная Фатима. По женскому обыкновению, она умудрялась делать три дела одновременно: думать о том, что сготовить на ужин, править волами и зашивать продранную детскую рубашку. Кто-то же должен заботиться об этих безумных мужчинах. Иначе пропадут.

Хозяин рубашки лежал рядом. Он кутался в одеяло и шмыгал носом. А еще он прижимался щекой к бедру Габриэля и сонно бормотал:

— Деда… Самый лучший деда на свете. Мой знаменитый деда Джебаил.

— Месть, — вторил ему ассасин, поправляя одеяло. — Аллах свидетель, какая страшная месть назначена им всем.

— Деда, ты самый-самый холосый. Я тебя так люблю!