Когда поднимается бестолковщина, лучше находиться от нее подальше. Хотя бы даже и в зиндане. Рошан привалился виском к холодному камню. В спокойствии подземелья ему чудилось равнодушное неодобрение.
Манбидж знал сотни узников.
В этой яме умирали неудачливые влюбленные, яростные мстители, искатели правды и завзятые лжецы. Все они маялись перед смертью, пятная тьму страхом и болью. Этот же узник почему-то был спокоен, перед его спокойствием трепетала тьма.
«Над твоей головой три человеческих роста пустоты, решетка и стража, — шептала она. — А выше — камень, камень, камень. Бойся меня, Фаррох! Я — дух тюрем и неволи!»
— Глупый дух, — проворчал гебр, устраиваясь поудобнее. — Нашел кого пугать. Иди лучше с Исой потолкуй. Он ведь тоже пленник.
Тьма разочарованно отступила. Рошан же принялся размышлять. По всему получалось, что сидеть в зиндане ему придется недолго. Слишком быстро развиваются события, слишком многим он нужен. Интересно, кто первый заявится: Керим или стражники Исы?
Или же ассасины?
Мысли Фарроха перескочили на рыцаря в желто-зеленом плаще.
«Прости, дружище, — подумал гебр, обращаясь к неведомому франку. — Очень не вовремя ты появился. Но что же всё-таки значили твои слова о свадьбе? Что за шутовство придумал Балак?»
Думай! Думай!
Где-то капала вода. Шуршали крысы, молясь своим помойным богам, прося у них благ сытных и приятных: гнили, плесени да разрушения. Временами Рошану казалось, что он близок к разгадке, вот-вот ухватит суть. Но аша-правда не давалась. Ускользала насмешливо, подмигивала: нет, не то, холодно.
— Рошан!
Где-то наверху зашуршали шаги. Посыпались вниз мелкие камешки. Гебр поднял голову.
— Рошан! Это я, Керим. Ради Аллаха, слышишь ли ты меня?
Свет факела резанул по глазам; узник прикрыл лицо. Стукнула решетка.
— Убери свет, Керим, — поморщился гебр. — Тут темно, прохладно. Я уж спать собирался. Что привело тебя в этот поздний час?
— Не время спать, Рошан. Иса совсем плох. Клянусь тем, кто знает причины, мы нуждаемся в тебе!
Фаррох уселся поудобнее. Вот и случилось то, о чем он думал. Дальнейшее он представлял себе довольно хорошо. Всё в мире вплетено в миждем, или, как говорят индусы, в узор кармы. За причиной идет следствие. Одни наши поступки влекут за собой другие. Главное — не терять связь с ашей-законом. Тогда предсказать поступки казначея будет несложно.
— Говори.
— Рошан, город спасать надо! Нынче такое время, что крысам лучше заодно с котами. Мы уже решили: Сабих поднимет воинов, ты станешь во главе.
— Ну?! Решили, значит. Остался пустяк. Да?
— Да, — евнух сглотнул слюну. — Ты гебр, неверный. Огню поклоняешься. — Лицо Керима пряталось во тьме, но Рошан знал, что тот настороженно огядывается по сторонам. — Прими Аллаха, Рошан! Как человека прошу!
Гебр молчал.
— Помнишь, ты рассказывал о своем боге? Ормузде? Ты говорил, будто он хотел создать нас чистыми и непорочными. И ведь я поверил. Так приятно сознавать, что мы беленькие! Что чистота в нас изначальна, лишь прячется под слоем грязи. Что я хоть и евнух, но созидателен по сути… Да, без мужских причиндалов. Ваш Иблис — Ангро-Манью отравил людей, землю и небо. Не ты ли рассказывал, что наше назначение — сражаться с ним?
Рошан вздохнул. Богословского спора ему тут не хватает. И отчего люди так любят всё переворачивать с ног на голову?
— Ты хорошо говоришь, Керим… — устало ответил он. — Но ты путаешь яичницу с божьим даром. При чем тут моя вера?
Керим сплюнул с досады:
— Ни при чем, ни при чем. Но ты — лжец! А я-то думал… — Плевок скользнул по решетке и шлепнулся в гнилую солому. — Город наполнен людьми, Рошан. Там дети, старики, женщины. Не пощадят никого! Хасан просил помощи франков — ты думаешь, Балак простит это? Аллах великий, да открой же безумцу глаза его! Тысячи жизней — вот цена твоего добра, Рошан!
Этого Фаррох не вынес:
— Да что ты знаешь о добре и зле, глупец? От того, что я приму ислам, или повешусь, или спляшу вприсядку, злая суть Балака не изменится. Он как хотел вас вырезать, так и будет хотеть. Выслушай меня, Керим. Выслушай, а потом решай сам.
— Говори.
Гебр откашлялся. Когда он последний раз пил? Утром, не позже.
— Керим, знать добро — прекрасно, но знать только его — это ловушка. Люди тьмы страстно мечтают о том, чтобы исчезла граница между запретным и дозволенным. Ведь кто тогда уличит их. Мусульмане за воровство рубят руку. Где-то сажают в тюрьму, где-то порют, а где-то, может, говорят «пусть тебе будет стыдно, нехороший человек!».
— Благословенна страна, в которой так.
— Да. Но суть в другом. Когда вор кичится тем, что он вор, когда убийца с гордостью привязывает к седлу головы убитых — мир движется к гибели. Все религии проводят черту между хаосом и порядком. Там ли эта черта или в другом месте — неважно. Как человек искренне движется к свету — рано или поздно он придет. И всё равно, откуда начат путь.
— Но тогда что тебе за разница? Огнепоклонничество или ислам — что с того, если мы придем к одному и тому же?
Рошан засмеялся:
— Ты ведь себя сейчас убеждаешь? Значит, я прав, а ты — нет.
— Нет мощи и величия, кроме как у Аллаха!.. Ты дурак, Фаррох.
— Я честен, а это иное. Вы привыкли считать других дураками… И во что превратился этот мир? Слышишь, Керим: чтобы перенести границу между добром и злом, ее надо сначала стереть. А когда она исчезнет — пусть даже на миг, — вся силы тьмы обрушится на меня. И не знаю, выдержу ли я.
Керим в отчаянии распластался на решетке. Аргументы, приготовленные для самоубийцы, иссякали, словно сухой песок в кулаке. Когда он шел сюда, муэдзин возвестил аль-Магриб. Скоро придет время аль-Иша, а когда настанет ас-Субх — всё закончится.
Утром Фарроха казнят.
Да Иблис с ним, с безумцем! Сам-то он, Керим, если верить Рошану, давно находится во власти злого шайтана Ангро-Манью. Путь царедворца скользок, где-нибудь да оступишься. Там взятку сунешь, тут кляузу настрочишь. Слушок дурной о ком-нибудь пустишь… У евнухов мало радостей в жизни.
Пьянство. Обжорство. Интриги.
Керим ни одной не упустит.
И всё же, всё же… Ну нельзя Фарроху умирать! Аллах ведает, как ему удается, но проклятый гебр видит хорошее в любом мерзавце. Даже таком, как Керим.
И вот — предательство.
Завтра Фарроха поставят на ковер крови. А вместе с ним — всех манбиджцев, не разбирая, кто прав, кто виноват.
— Фаррох, — прошептал казначей. Вспомнил, что узник далеко внизу и, может быть, не услышит, позвал громче: — Фаррох! Послушай, безумец. Мне в прошлом году святой суфий историю рассказал. Ну сказку…
Ни звука не донеслось из тьмы. Евнух торопливо продолжал:
— Однажды одному человеку повстречался ангел. Обычный ангел по имени… по имени… Аллах ведает, как его звали. Пусть будет Габриэль. И вот человек спросил ангела: если Аллах милостив — отчего он допускает зло? Где справедливость? И ответил ангел: «Пойдем со мной. Я покажу тебе справедливость».
Керим надолго замолк, вспоминая, что дальше. Он никогда не интересовался сказками и не понимал, зачем их рассказывают. Ведь проще же объяснить обычными словами. Или же нет?.. Захочешь обмануть, сказки тоже ни к чему. Они слишком простодушны.
Он закрыл глаза. Лицо суфия-рассказчика всплыло перед ним, как наяву. Казалось, его собственный писклявый голос налился силой. В нем зазвучало убеждение.
— И вот отправились они в путь. Один из перходов оказался особенно тяжел. Путники попросились на ночлег в богатый дом, но хозяин прогнал их. И Габриэль перед тем, как уйти, открыл ему клад — огромное золотое блюдо. Вслед за тем они постучались к бедняку. Бедняк приютил их, накормил и роскошно обустроил. А утром Габриэль отнял жизнь у его коровы.
И спросил искатель мудрости: «Отчего ты поступил так? Где справедливость в деяниях твоих?» И Габриэль отвечал: «Добро и зло сокрыты от твоих глаз. Блюдо это погубит богача — придут разбойники и зарежут неправедного. А корова умерла оттого, что пришло время умереть жене бедняка. И я попросил ангела смерти, чтобы тот забрал вместо нее корову».
И возрадовался искатель. И возблагодарил он Аллаха всемогущего…
Молчание гебра начинало раздражать. Керим замолк, поперхнувшись на полуслове.
— Ну… что?.. — наконец спросил он.
— В смысле?
— Это… история. О различении… так сказать…
Рошан вздохнул.
— Скажи, — спросил он, — а что произошло с человеком, который рассказал тебе эту притчу?
— Я щедро наградил его. Накормил, приютил в своем доме.
— Ну хоть чего-то он добился. Керим… никогда не рассказывай историй с чужого голоса. Суфии вплетают в них шум базара, бескрайнюю синь неба и вонь толпы. Что толку повторять басни, когда они мертвы без рассказчика? Смерть богача не связана с блюдом. Богач был просто богат. И нечист душой. Смерть коровы и смерть женщины также не связаны — просто никто не живет вечно. Каким бы ни был бедняк хорошим и богобоязненным, ему не отменить этого закона.
Евнух лежал, вслушиваясь в угасающее эхо слов. Ныли ободранные колени. От тюремной вони мутилось в голове. Всё оказалось бессмысленно… Поборник света останется гнить в яме — ради каких-то своих призрачных идеалов.
А утром его убьют.
Аллах всемогущий! Ну понятно, он, Керим… Человек подлый, своекорыстный. Но Рошан-то, Рошан! Ведь сотни людей погибнут из-за его упрямства! Как же так? Где справедливость?!
Рванув ворот, чтобы легче было дышать, евнух вскочил на ноги. Побрел к выходу, покачиваясь, словно безумный. Мелькнуло плоское, лишенное выражения лицо стражника. Подслушивал, слуга шайтана…
Ну и пусть. Всё, всё потеряло смысл.
Внезапная мысль осенила казначея. Он бросился назад, крикнул:
— Эй, Рошан! Так что же нам делать-то?!
— А вот с этого и надо было начинать. Выпусти меня, Керим.
— Выпустить?
— Ну да. Ты что, глухой?
— А потом что?
— А потом начнется самое интересное. Я прокрадусь в лагерь Балака. Придется вспомнить кое-какие ассасинские штучки, хоть видит Ормазд, как я их ненавижу. Керим, скажи, ты можешь достать одеяние муллы?
— Му…муллы?
— Да. Потребуется небольшой маскарад.
Потрясенный казначей не нашелся, что ответить.