Тэтчер и тэтчеризм

3. Электоральная мобилизация

Наипервейшей заботой любого лидера крупной оппозиционной партии является завоевание массовой поддержки, достаточной для победы на выборах, и Тэтчер, конечно же, не была здесь исключением. Что отличало ее от всех ее предшественников, так это выбор путей и способов завоевания поддержки избирателя. Как политик, не только понимающий, но и отлично чувствующий ситуацию, Тэтчер лучше, чем кто-либо другой, осознала, что прежние, рутинные методы привлечения масс уже не срабатывают и что настал момент, когда требуются иные, более действенные средства воздействия на них.

Выше уже было показано, с какой решимостью и целеустремленностью начала опробовать Тэтчер новый стиль общения на собственной партии и ее активистах. Однако это был лишь один из каналов такого общения, который, при всей его важности, все же не решал дела. Партийная машина консерваторов, да и партия в целом, все еще оставалась достаточно инертной и малоэффективной. Как отмечала уже спустя два года и после избрания Тэтчер газета "Файненшл таймс", "нынешнее состояние умов (в партии тори) представляет собой удивительную смесь фрустрации и эйфории". Несмотря на меры по привлечению новых членов, роста партийных рядов не происходит. Агенты в партийных организациях избирательных округов находятся в состоянии "глубокой деморализации, их число уменьшается, а здоровая, молодая кровь не приливает..." Как утверждалось в статье, "консервативный избиратель (но не консервативный активист) предпочтет единство, умеренность и стабильность, и это объясняет, почему Хит так часто оказывается в состоянии превзойти своего соперника"[142].

Несмотря на явно антитэтчеристский настрой этой статьи, состояние неопределенности, раздвоенности партии подмечено им достаточно верно. В значительной мере это состояние было характерно и для общества в целом, которое, разочаровавшись в старой, реформистской политике, в то же время еще не было готово принять новые, неоконсервативные ценности.

Помимо общеполитической и внутрипартийной ситуаций, требовавших неординарных решений и действий со стороны нового лидера, к тому же побуждала ее и новая роль средств массовой информации, открывшая перед ведущими государственными и партийными деятелями невиданные ранее возможности для воздействия на массы.

Но дело, конечно же, не только и даже не столько в новой роли средств массовой информации и в мастерском их использовании. Чтобы новые методы общения с массами работали хорошо, должны быть в наличии определенные общественно-политические предпосылки, и такие предпосылки во второй половине 70-х годов были налицо.

Одна из них - "полувозбужденное" состояние, в котором оказалась к этому времени значительная часть "молчаливого большинства" британских граждан, все с большим раздражением реагировавшая на ухудшающуюся ситуацию и на попытки правительств решить обостряющиеся социально-экономические проблемы за счет относительно благополучной части общества, т.е. в том числе и за их собственный. Пожалуй, наиболее наглядным внешним проявлением такого состояния умов явилась начавшая набирать силу волна нового правого активизма, в основном по линии организаций и объединений средних слоев. Самой многочисленной из них стала образованная в июне 1974 г. Национальная ассоциация налогоплательщиков, численность которой достигла всего за полгода 350 тыс. человек. Ассоциация была создана на формально непартийной и даже "неполитической" основе, ее главной целью стала борьба за ограничение резко возросшего при лейбористах местного налога, взимаемого с граждан, имеющих недвижимость, и идущего в основном на покрытие социальных нужд. Ассоциация развернула бурную лоббистскую деятельность и во многом способствовала политическому сплочению праворадикальной оппозиции, обретению этой последней организованного и массового характера.

В подобном же формально неполитическом, но фактически неоконсервативном ключе развертывалась и деятельность также созданных в том же, 1974, году организаций, как "Национальная федерация самостоятельных работников", "Ассоциация среднего класса", а также "Ассоциация самостоятельных работников". Как отмечали исследователи поведения британского "среднего класса" этого периода, намеренное подчеркивание указанными организациями своей политической нейтральности фактически было способом выражения их недовольства "умеренной" линией, проводившейся тогдашним руководством партии тори[143].

Своего рода апогеем активности консервативно настроенных слоев и групп стала деятельность созданной в 1975 г. "Национальной ассоциации за свободу" (позднее - "Ассоциация свободы"). Ассоциация начала широко практиковать различного рода акции, нацеленные на срыв стачек, стала активнейшим образом вмешиваться в трудовые конфликты на стороне предпринимателей, особенно мелких и средних. Как подчеркивалось в одном из документов ассоциации, ее члены "единодушны в том, что чрезмерная мощь тред-юнионов является самым большим из всех зол, препятствующих процветанию Британии"[144]. Ассоциация повела также шумную пропагандистскую кампанию против "марксистов" в профсоюзах и лейбористской партии, резко выступала против осуществлявшихся лейбористским правительством уступок тред-юнионам, организовывала антисоветские митинги и манифестации, высказывалась в поддержку расистских режимов в Южной Африке. Помимо индивидуальных членов и активистов (всего около 15 тыс. человек в феврале 1977 г.) в сфере притяжения ассоциации оказались и некоторые из упомянутых выше организаций мелкого и среднего бизнеса, а также ряд центров типа "Цели свободы и предпринимательства", "Промышленные исследования" и др. Не имея формальных связей с консервативной партией, ассоциация со всей решительностью поддерживала деятелей ее правого крыла, многие из которых активнейшим образом с ней сотрудничали и даже входили в ее руководящий костяк.

Деятельность праворадикальных сил вне консервативной партии или на "пограничных" с ней территориях сочеталась с возросшей активизацией тех же сил внутри самой партии, и не в последнюю очередь в ее местных организациях.

Тот факт, что новый активизм средних слоев стал проявляться преимущественно в виде протеста против налоговой политики государства и деятельности профсоюзов, был, конечно же, далеко не случайным. Рост социальных расходов государства потребовал дальнейшего увеличения подоходного налога и местных налогов, и только в 1974 г. этот последний увеличился на 30%[145]. Еще в большей мере, чем рост налогов, на положении указанных слоев стал отражаться рост потребительских цен. Если в 1961 г. среднегодовые темпы этого роста составляли 4,1%, то в 1971-1975 гг. - уже 13, а в 1976 г. - 16,5%. В значительной мере в результате инфляции в 1974-1975 гг. наблюдалось абсолютное сокращение потребительских расходов в стране[146], причем сплошь и рядом наиболее сильно оно затрагивало именно средние слои[147]. Инфляция превратилась в одну из наиболее острых социальных проблем, и естественно, что вопрос о ее "виновниках", о путях борьбы с ней становился в центр политических дебатов, во многом определял политические предпочтения различных слоев и групп населения. Упорство и настойчивость, с которыми британские тред-юнионы боролись за повышение заработной платы, непрерывно возраставшая и достигшая рекордного для послевоенного времени уровня стачечная активность приводили к тому, что в глазах все большего числа англичан такими виновниками становились именно профсоюзы. Как показывают опросы общественного мнения, антипрофсоюзные настроения в этот период получили самое широкое распространение, причем отнюдь не только в среднем классе[148].

Одной из главных причин, обусловивших столь необычное для такой "тред-юнионистской" страны, как Британия, антипрофсоюзное поветрие, стало то, что категория "средних" граждан к этому времени довольно резко расширилась, в основном за счет приобщения к ней весьма многочисленных представителей рабочего класса. Как писал журнал "Марксизм тудей", новые, связанные с высокой технологией и вышедшие на более высокий уровень потребления группы рабочего класса уже не приемлют старого стиля руководства, основанного на корпоративной солидарности, иерархичности и этатизме[149]. Если при этом учесть, что быстрый рост цен и соответственно номинальной заработной платы обусловили приобщение относительно высокооплачиваемых рабочих к числу несущих основное налоговое бремя граждан, то мотивы антиколлективистских и антиэтатистских настроений среди них станут еще более понятными.

В дальнейшем изложении мы еще не раз будем возвращаться к изменениям в умонастроениях тех наемных работников, которые обычно причислялись к рабочему классу, но во все большей мере тяготели к средним слоям. Здесь же важно лишь подчеркнуть резко возросщую зону неустойчивого политического поведения традиционно "пролетарского" социума и открывшиеся в связи с этим возможности воздействия на него справа.

Довольно существенные изменения произошли и на другой, противоположной стороне социального спектра Великобритании. Если на протяжении большей части послевоенного периода, вплоть до 70-х годов, антиэтатистские, либералистские настроения, т.е. недовольство растущим вмешательством государства в социально-экономическую сферу, были характерны в основном для мелкого и среднего предпринимательства, то начиная с этого времени они получают все более широкое распространение и в кругах "большого бизнеса", опасавшихся, что если не положить предел этой экспансии государства, может наступить момент, когда оно окажется в состоянии диктовать ему свою волю.

Разумеется, ни масштабы распространения "либертаристских", антиэтатистских и антиколлективистских настроений, ни степень их интенсивности и глубины не были одинаковыми для всех упомянутых здесь слоев и групп британского общества. Даже в средних слоях новый активизм захватил в основном их мелкобуржуазную часть, тогда как многочисленные слои гуманитарной интеллигенции, государственных служащих, научно-технических работников остались приверженцами старой, традиционной системы ценностей. Еще в большей мере это относилось к рабочему классу и "рабочей аристократии", далеко не поголовно утратившей приверженность к солидарности, коллективистским ценностям и принципам. Как уже отмечалось, сохранила прежние, этатистские настроения и значительная часть крупного капитала, особенно связанная с промышленностью.

При всем том размывание социальных и социально-психологических основ влияния традиционного лейбористского и консервативного реформизма к середине 70-х годов зашло достаточно далеко. Создались реальные предпосылки массовой политической переориентации, способной коренным образом изменить укоренившуюся модель политического поведения, при которой одна реформистская партия сменяла у кормила правления другую и в результате которой обеспечивалось сохранение в неизменном виде возникшей после войны модели общественных отношений.

Превратить эти предпосылки в политическую реальность и призваны были новые, популистские методы мобилизации массовой поддержки, взятые на вооружение Тэтчер, а вслед за ней и многими ее единомышленниками. Преимущество Тэтчер как партийного и политического деятеля перед многими ее коллегами и оппонентами состояло в том, что она лучше их всех осознала важность изменений, происшедших в обществе, ощутила потребность значительной его части в новом стиле политического лидерства и, не жалея сил и энергии, стала насаждать этот стиль.

Хотя сфера потенциального воздействия этой тактики была достаточно широкой, Тэтчер отнюдь не пыталась апеллировать одновременно ко всей этой достаточно разнообразной аудитории. Опять-таки чисто интуитивно она избрала в качестве своего рода референтной группы гораздо более узкий спектр социальных сил, умонастроения и психология которых ей были наиболее близки и язык которых она усвоила еще с детства. Что же до остальных, то в силу отмеченных выше особенностей их положения им также могла в той или иной степени импонировать мелкобуржуазная риторика Тэтчер, хотя захватить их целиком она вряд ли могла. Однако и временное, непрочное притяжение в сложившихся условиях обеспечивало высокие шансы на успех. Судя по целому ряду высказываний Тэтчер, с приходом к власти она надеялась осуществить такую глубокую трансформацию от "полусоциализма" к "народному капитализму", которая в скором времени превратила бы едва ли Не все население страны в ее единоверцев. Несмотря на элемент утопии или, точнее, антиутопии, во всем этом был и свой трезвый расчет, нацеленный на то, чтобы превратить потенциальных временных союзников в постоянных и тем самым не просто взойти на политический олимп, но и надолго там закрепиться.

Выбор сравнительно узкой "референтной группы" позволил Тэтчер довольно быстро освоить одну из наиболее характерных черт ее популизма, а именно сугубо доверительный, почти интимный стиль общения с аудиторией. Прежде всего она стремилась максимально упростить сюжеты бесед и выступлений, ввести в них элемент "бытовой" проблематики. Нужно сказать, что здесь она выступила в полном смысле этого слова как пионер, первопроходец "бытовизированного" стиля общения.

Излюбленным ее приемом было обращение к временам своего детства, из которых она любила черпать примеры "добродетельного" поведения и высокой, викторианской морали. Однако это не было просто обращением к истокам и тем более ностальгией по усвоенным в детстве и юности жизненным правилам и установкам, а нечто гораздо более сложное, своего рода политизация и идеологизация жизненного среза, казалось бы никакого отношения к политике и идеологии не имеющего. За простыми, "примитивными" рассуждениями и примерами прослеживалась умело замаскированная избирательность, четкая привязка к принципам и концепциям, которые должны были лечь в основу будущей политики. "Воспоминания" детства и юности помогали найти верный тон, интонацию, форму общения. Так что примитив здесь был всего лишь кажущимся, в действительности же это была самая что ни на есть высокая политика и даже, без преувеличения, высокое искусство. Тэтчер так органично и непосредственно входила в роль умудренного опытом наставника, что никому из ее политических противников так и не удалось использовать, казалось бы, столь очевидную "примитивизацию" и "вульгаризацию" против нее.

Главная сфера, где Тэтчер наиболее преуспела в "бытовизированном" стиле общения, была сфера экономики. Своего рода коньком, который она прочно оседлала, было разъяснение принципов и постулатов экономического либерализма и монетаризма на примерах "семейной экономики" и отношений между продавцом и покупателем. Сравнивая государственный бюджет, национальные финансы с семейным бюджетом и заявляя, что тратить нужно не более, чем зарабатываешь, а лучше и откладывать что-то на будущее, она пыталась популяризировать, сделать азы монетаристской доктрины понятными для миллионов британцев. Вот лишь одно из таких ее рассуждений: "Я хотела бы, чтобы (консерваторы) стали партией бережливых людей. Моя бабушка, муж которой был охранником на железной дороге, оставила после своей смерти в 1935 г. 600 фунтов сбережений. То поколение умело это делать. И смотрите, мои дорогие, правительство за правительством обкрадывали их с помощью того, что они называли рефляцией. В результате на 100 фунтов, сбереженных в 1935 г., сейчас можно купить ровно столько, сколько тогда на 8 фунтов и 70 пенсов"[150].

Не ограничиваясь такого рода "историческими" экскурсами, она и в своих публичных выступлениях, и во время различного рода встреч приводила примеры собственной бережливости, того, как она сама делает покупки, готовит для семьи еду, стремится создать теплоту семейных уз и т.д. и т.п.

В условиях, когда значительная часть британцев проявляла все большее беспокойство по поводу эпидемии вседозволенности, которая с конца 60-х годов с пугающей быстротой распространялась среди подростков, молодежи и уже повзрослевших мужчин и женщин, такого рода пропаганда "викторианской" нравственности прочно привязывала многих не только к системе ценностей, которую она пропагандировала, но и к ней лично.

Конечно же, доверительный стиль общения Тэтчер с массами далеко не у всех, и даже не у большинства встречал благожелательный отклик. Больше того, многих он отталкивал, вызывал неприязнь, а то и прямую враждебность. Согласно данным опросов, спустя два года после ее избрания лидером 34% сторонников консерваторов были по тем или иным причинам недовольны ею. Что касается страны в целом, то лишь немногим более 1/3 избирателей (35%) позитивно оценивали ее деятельность[151].

Однако такого рода сдержанность не только не останавливала ее, но, напротив, побуждала ко все более настойчивым и целеустремленным действиям, заставляла оттачивать и совершенствовать свой пропагандистский инструментарий.

Ни в коей мере не заблуждаясь по поводу возможных пределов своей популярности, Тэтчер вполне сознательно шла на прямую кофронтацию с теми, кто органически не мог стать ее сторонниками. Это тоже была достаточно необычная новация, ибо, пожалуй, ни один из политических деятелей столь высокого ранга не осмеливался до нее выступать с призывами нарушать, а не укреплять гражданское согласие. Как уже отчасти упоминалось выше, лейтмотивом многих ее выступлений, интервью, реплик становится решительное неприятие так называемой политики согласия, или консенсуса, практиковавшейся как консерваторами, так и другими крупными партиями, будь то либералы или лейбористы. Однако из наиболее часто повторяющихся ее высказываний этого периода звучало примерно так: "Я не политик согласия или прагматичный политик. Я политик убеждений. Моя задача - убеждать людей в том, во что я верю..."[152] К вопросу о том, прагматик Тэтчер или нет, нам еще придется вернуться. Да и ее неприятие политики консенсуса, как мы увидим в дальнейшем, не являлось столь уже однозначным. Тем не менее, если говорить о стиле ее публичных выступлений и пропаганды, то он, безусловно, с самого начала носил демонстративно конфрон-тационный характер. С тем же конфронтационным подходом связано и резкое, категорическое неприятие Тэтчер и ее сторонниками центризма, к которому тяготели ее предшественники и который лежал в основе политики согласия, практиковавшейся ими.

В этой связи уместно привести разговор, который состоялся у Тэтчер с одним из наиболее влиятельных приверженцев традиционного, консенсус-ного подхода Джеймсом Прайором. После довольно продолжительного спора относительно того, в какой мере обстановка второй половины 70-х годов требует принятия радикальных мер, Прайор заявил ей, что, к сожалению, он должен прервать беседу, так как приглашен на презентацию книги Г. Макмиллана "Средний путь". Как пишет автор, этим он хотел уязвить Тэтчер, однако в ответ услышал: "Стоять на середине дороги очень опасно, вас могут сбить как с одной, так и с другой стороны". - "Не очень оригинально, - замечает, приведя этот разговор, Прайор, - но это была точная констатация ее позиции".

Основной мишенью для критики Тэтчер, естественно, стала лейбористская партия, и уже в ее первом крупном политическом выступлении на конференции партии она не преминула обрушиться на нее с серией обвинений, возложив на нее и ее руководство всю ответственность за переживавшиеся страной трудности. Пожалуй, одно из самых резких высказываний в адрес лейбористов прозвучало на следующей ежегодной партийной конференции. Заклеймив лейбористскую партию как источник "социалистической угрозы", Тэтчер в усвоенной ею патетической манере обвинила партию в том, что она приняла "марксистскую программу", которую трудно отличить от коммунистической. В результате, по словам Тэтчер, "теперь у британцев только один выбор: или последовать за лейбористами к восточноевропейской модели, иди же откликнуться на призыв консервативной партии, которая отныне апеллирует к глубоко укоренившимся инстинктам людей"[153].

Действительно, принятая в 1976 г. лейбористской партией программа была достаточно радикальным документом, составленным в основном представителями левого, "беннистского" крыла партии. Однако несмотря на фразы о "социалистических приоритетах", "кризисе капитализма", решимости партии "трансформировать экономические институты и изменить характер экономической власти в интересах народа"[154], что касается реальной политики лейбористского правительства, то именно в 1976 г. она стала решительно сдвигаться в направлении "практического монетаризма" и порывать с "беннизмом". Примечательно, что еще до принятия программы А. Бенн был перемещен с ключевого поста министра промышленности на значительно более второстепенный пост министра энергетики. Ни о каком "социализме", тем более в марксистском его понимании, лейбористское правительство не помышляло, его заботили иные, куда более прозаические проблемы, и прежде всего поиски путей преодоления экономического кризиса и социального мира.

Чтобы придать своим утверждениям большую убедительность, Тэтчер изображала таких известных и уважаемых в стране лейбористских деятелей, как Вильсон, Каллаген, Хили и им подобных, которых даже при большом желании было трудно заподозрить в симпатиях к марксизму и "восточному социализму", в качестве "пленников" левого крыла, якобы неспособных сопротивляться его натиску.

Как видим, стремясь любыми путями укрепить и расширить набиравшее силу правоконсервативное течение, Тэтчер не гнушалась идти на откровенную вульгаризацию образа своего главного политического соперника, превращать сложную политическую мозаику в черно-белый пропагандистский плакат.

Одной из излюбленных тем ее выступлений стала тема свободного предпринимательства, противопоставлявшегося ею обюрокраченной и опутанной государственной регламентацией экономике. Не удовлетворяясь словесной пропагандой, Тэтчер с готовностью принимает приглашения на встречи и мероприятия, носившие иногда откровенно рекламный характер. Так, спустя всего полгода после ее избрания на пост лидера, она участвует в проведении "Дня свободного предпринимательства", призванного символизировать подъем новой, предпринимательской субкультуры. Мероприятие это было противопоставлено традиционным первомайским торжествам профсоюзов, и к нему был даже сочинен гимн "Флаг свободы", написанный в пику гимну рабочего движения "Красный флаг". Гимн был положен на музыку Моцарта из "Свадьбы Фигаро" и, как писали газеты, с энтузиазмом распевался присутствовавшими в зале бизнесменами, политиками и партийными активистами.

Естественно, что главной фигурой и главным оратором на торжествах стала Тэтчер. Наибольший энтузиазм и возгласы одобрения вызвали следующие ее слова: "День свободного предпринимательства, 1 июля, знаменует начало битвы за возвращение свободы. Это битва, которую я горда возглавить и которую мы не должны проиграть"[155].

В своем стремлении укрепить, расширить новое социальное движение Тэтчер уделяла особое внимание его наиболее активной части, каковой является мелкий бизнес. Тема "освобождения" мелкого предпринимателя, торговца, от притеснения со стороны бюрократии и государства, от непосильного налогового бремени регулярно присутствует в ее речах, интервью, беседах. Известное изречение Шумпетера "Малое - прекрасно" становится на долгое время ее излюбленным выражением. Превознося независимость, чувство собственного достоинства, инициативность, свойственные представителям малого бизнеса, те неформальные, уважительные отношения, которые завязываются между торговцем, ремесленником, хозяином ремонтной мастерской, с одной стороны, и заказчиком и покупателем - с другой, она не имела себе равных в умении и даже артистичности, с которыми это делалось. Как и в случаях, описанных выше, она не упускала возможности, чтобы привязать эти рассуждения к воспоминаниям своего детства, воспроизвести атмосферу ее родного городка, лавки, вокруг которой вращалась вся жизнь семьи. Недаром некоторые наблюдатели утверждали, что ее цель - это насаждение в стране как можно большего числа "процветающих Грэхемов". Конечно же, Тэтчер вовсе не была столь наивна, чтобы всерьез стремиться к такого рода мелкобуржуазной утопии. Скорее подобные умозаключения свидетельствуют о том, сколь увлеченно и убедительно пропагандировала будущий премьер-министр свойственные мелкому бизнесу образ жизни и ценности, как легко и свободно она входила в роль.

Апеллируя к мелкому бизнесу, Тэтчер одновременно стремилась пробудить "вирус предпринимательства" и в тех, кто потенциально мог бы приобщиться к такого рода деятельности. Это ее стремление не в последнюю очередь проистекало из убеждения, что численность лиц наемного труда в стране явно превышает ту, которая необходима для функционирования существующих производственных и управленческих структур. "Вместо того чтобы держать людей на работе, не приносящей прибыли, - заявляла она, - было бы гораздо лучше дать им выходное пособие, которое позволило бы завести свой собственный малый бизнес, который в дальнейшем мог бы стать и большим"[156]. Хотя это и ему подобные высказывания очень часто интерпретировались в тот период как образец предвыборной демагогии, в действительности за ними стояло нечто большее. И рациональная оценка ситуации, и инстинкт политика приводили Тэтчер к осознанию того факта, что в условиях переживаемого экономикой структурного кризиса и растущей массовой безработицы мелкий бизнес мог сыграть немалую роль в качестве сферы приложения значительной части рабочей силы. Если при этом учесть, что увлечение Тэтчер пропагандой достоинств малого бизнеса совпало с объективной тенденцией к возрастанию его роли и места и в экономике, и в общественном развитии в целом, то станет очевидным не сводящийся к пропаганде смысл ее "млекобуржуазной риторики".

Среди "болевых точек", на которых Тэтчер акцентировала свое внимание, одно из первых мест занимала проблема законности и порядка, обеспечения условий для нормальной, "привычной" жизнедеятельности. Широкую общественность все больше беспокоило нарушение социальной стабильности, связанное главным образом с усилением стачечной активности в государственном секторе и сфере социальных услуг. Не меньшее беспокойство вызвал быстрый рост преступности, и особенно преступлений против личности, неспособность полиции, других правоохранительных органов должным образом защитить честь и достоинство граждан. На эти настроения наслаивалось недовольство падением нравственности, моральной распущенностью и вседозволенностью, о которых уже шла речь выше.

Объявив себя решительной противницей любых отступлений от общепризнанных норм поведения и морали, Тэтчер сделала лозунг "закона и порядка" одним из основных лозунгов своей кампании по завоеванию идейно-политического лидерства в стране. Хотя в самом этом лозунге не было ничего нового, частота, с которой он начал повторяться и упор, который стал на него делаться, должны были убедить широкую публику в том, что Тэтчер и ее единомышленники намерены предпринять самые радикальные меры для выправления положения. Отвергая заявления, будто во всем виновата среда, окружение, в котором ныне живет и действует индивид, Тэтчер утверждала, что если б дело было только в среде и в условиях жизни, то сейчас было бы меньше преступлений, чем в 30-х годах. В действительности же их много больше, и ответственность за это, утверждала она, несут люди, находящиеся у власти[157].

Знаменательно, что уже в первой своей большой речи после избрания лидером партии она сочла необходимым не просто упомянуть об этой проблеме, но и торжественно пообещать: "До тех пор, пока я буду лидером консервативной партии, я намерена стоять твердо на страже закона и власти и разверну войну против нарушителей закона"[158].

Мессианская тональность ряда выступлений Тэтчер, несомненно, импонировала многим реальным и потенциальным ее сторонникам, внушала им уверенность в серьезности ее намерений, обещала им самим более активную роль в процессе грядущих перемен. В уже цитировавшейся речи на конференции 1976 г. она возвестила: "Я призываю нынешнюю консервативную партию к крестовому походу. И не только консервативную партию. Я обращаюсь ко всем мужчинам и женщинам доброй воли, которые не хотят марксистского будущего для себя, своих детей и детей своих детей. Это не просто борьба за сохранение национальной дееспособности. Это борьба за сами основы социального порядка. Это не борьба за то, чтобы временно приостановить наступление социализма, но за то, чтобы остановить его наступление раз и навсегда. Чтобы сделать это, мы должны не только повлиять на умы, но и на сердца и чувства, на глубинный инстинкт нашего народа... Мы очень часто одерживаем верх в споре, но проигрываем на выборах. Мы завоевываем умы, но теперь мы должны еще завоевывать и сердца"[159].

Думается, что этими словами Тэтчер наилучшим образом выразила "сверхзадачу" своей кампании по завоеванию избирателей, во многом предопределившую и стиль, и форму, и само ее содержание.

Реагируя на рост антистачечных и антипрофсоюзных настроений населения[160], Тэтчер поставила проблему наведения порядка в индустриальных отношениях в самый центр своей кампании за восстановление законности и порядка.

Однако ее отношение к тред-юнионам, являющимся главными организаторами и "возбудителями" забастовок, оказалось намного гибче и изощреннее, чем отношение к лейбористской партии, в которой она видела только источник угрозы "восточноевропеизации". Ни в одном выступлении Тэтчер как этого, так и последующего периода мы не найдем осуждения профсоюзов как таковых. Напротив, буквально во всех ее речах и интервью, где так или иначе затрагивалась профсоюзная тематика, она подчеркивала в целом позитивную роль профсоюзов в британском обществе, их необходимость в качестве одного из институтов британской демократии. Как заявила она в одном из своих выступлений: "Наша (т.е. консервативная. - Авт.) философия гораздо более сродни основополагающей философии тред-юнионизма, чем та, которую исповедует контролируемый из центра социализм"[161]. По ходу дела отметим и тот факт, что при ее активном содействии партийный аппарат консерваторов затратил немало усилий для вовлечения части тред-юнионов в орбиту влияния тори. Эта деятельность не принесла сколько-нибудь ощутимых успехов в чисто организационном плане, и созданное в 1975 г. объединение "Консервативные тред-юнионисты" (КТЮ) не превратилось в весомое образование, хотя бы в какой-то степени сравнимое с конгломератом коллективных членов лейбористской партии[162]. Тем не менее свою роль во внесении разлада в находившиеся под преимущественным влиянием лейбористов профсоюзные движения они сыграли. А это как раз и было главной целью "антипрофсоюзной" стратегии Тэтчер, нацеленной отнюдь не на уничтожение, а на трансформацию, "перестройку" профсоюзного движения и на привлечение симпатий значительной его части к идеям и ценностям консерваторов.

Все это предопределило двойственность популистской апелляции Тэтчер и к наемным работникам в целом, и к самим профсоюзам. С одной стороны, она, как только что отмечалось, выступала в качестве едва ли не протагониста "истинного" тред-юнионизма и тем самым стремилась привлечь на свою сторону тех, кто был заинтересован в сохранении и даже расширении профсоюзного движения в стране. Однако по сути дела тут же и одновременно с этим она предпринимала гораздо большие усилия, направленные на то, чтобы посеять семена недоверия к профсоюзам, противопоставить их "корпоративные" интересы интересам нации в целом. Повторявшаяся в самых разных вариантах и по самым разным поводам критика корпоративизма была призвана не только дискредитировать профсоюзное руководство как эгоистичное и не считающееся с национальными интересами, но и представить могущественные "корпорации" в качестве антиподов парламентской демократии, узурпирующих государственную власть.

Особым, можно даже сказать благодатным полем для конфронтационных атак Тэтчер с первых же месяцев пребывания ее на посту лидера стали отношения между Востоком и Западом, а точнее Советским Союзом и странами НАТО. Уже в первых своих выступлениях на внешнеполитические темы, произнесенных как у себя дома, так и во время визитов в США и страны Западной Европы, она взяла тон, резко отличавшийся от иногда жесткого, но всегда достаточно корректного, уравновешенного тона публичных выступлений других западных лидеров. Наряду с естественным для нее стремлением как можно громче и определеннее заявить о себе, за шокирующей манерой Тэтчер стояло ее искреннее убеждение, что за разговорами и переговорами о разрядке и разоружении идет крайне опасный для Запада процесс нарушения баланса сил и создается ситуация, когда Запад, и прежде всего Западная Европа, окажется не в состоянии противостоять потенциальному агрессору.

Впервые Тэтчер бросила вызов самоуспокоенности Запада на одном из заседаний в парламенте после совещания в Хельсинки летом 1975 г., когда она, вопреки ожиданиям и собственного партаппарата, и премьер-министра Вильсона, поставила под сомнение его оптимистическую оценку соглашениям в Хельсинки. Назвав детант и разрядку "хорошими словами", она заявила, что в течение этого "десятилетия детанта" вооруженные силы СССР продолжают расти и нет признаков их уменьшения. В то же время Брежнев утверждает, что детант не означает снижения идеологической борьбы и ему вторят такие деятели, как Суслов и Пономарев. "Они, в принципе, выступают против всего, что дорого нам", - подытожила она. Выступая в сентябре 1975 г. в Нью-Йорке, она заявила, что в отношениях с Востоком Запад "теряет уверенность в себе в правоте нашего дела. Мы проигрываем оттепель... и Запад стоит перед опасностью потерять свой путь в истории"[163]. Выступление это, прозвучавшее явным диссонансом в ряду успокоительных речей других западных лидеров, встретило благожелательный отклик не только среди американских "ястребов", но и более широкой аудитории. Несмотря на попытки британского посольства ограничить круг ее общения в США[164], она и в этот и в другие свои визиты стремилась использовать любую возможность для демонстрации своего неприятия курса на расширение "взаимного доверия" Востока и Запада и тех губительных последствий, к которым, как она считала, этот курс может привести.

Свою "коронную" антисоветскую речь, заставившую заговорить о ней всерьез и ее друзей и врагов, она произнесла в своей собственной стране, в одном из знаменитых лондонских залов - Кенсингтон Таун Холл. Как заявила она в этой речи, опубликованной ею вскоре под названием "Пробудись Британия!", "стратегическая угроза для Британии и ее союзников со стороны экспансионистской державы сейчас куда более серьезна, чем в какой-либо момент после последней войны. Военные постоянно предупреждают нас, что стратегический баланс изменяется в ущерб интересам НАТО и Запада... Посмотрите, что делает Россия. Она управляется диктатурой терпеливых и расчетливых людей, которые быстро превращают свою страну в самую мощную морскую и военную державу мира... Русские поставили своей целью установить господство над миром... Люди в Политбюро не беспокоятся насчет спадов и подъемов общественного мнения. Они ставят пушки впереди масла, тогда как мы ставим пушки позади всего остального... И если мы не сможем понять, почему русские быстро превращаются в величайшую морскую и военную державу, которую когда-либо видел мир... мы обречены, по их собственным словам, оказаться на свалке истории"[165].

Чтобы этого не случилось, Тэтчер призвала и Запад в целом, и свою собственную страну не жалеть усилий и средств для "защиты свободы", заверив при этом, что консервативная партия, в отличие от лейбористской, политика которой делает страну все более уязвимой, преисполнена решимости внести свой вклад в решение этой задачи. «Через всю нашу историю мы пронесли факел свободы. Теперь же, когда я бываю за границей, люди спрашивают меня снова и снова: "Что случилось с Британией?" Они хотят знать, почему мы зарываем голову в песок»[166].

Речь Тэтчер произвела сильнейшее впечатление и в Британии и за ее пределами. Местная печать опубликовала ее полный текст, подробное изложение и пространные комментарии появились в Соединенных Штатах, странах Западной Европы, советские же средства массовой информации, не удовлетворившись резкой критикой речи, навесили на ее автора ярлык "железной леди". Примечательно, что едва это "прозвище" появилось в печати, как Тэтчер сама упомянула его в одной из очередных своих речей и тем самым способствовала его распространению. Судя по всему, она быстрее других осознала, что "кличка" эта может в скором времени обрести совсем иной, позитивный смысл, и, как стало вскоре ясно, не ошиблась в этом.

К слову сказать, советские комментаторы не были так уж оригинальны. Еще в феврале 1975 г., т.е. почти за год до цитировавшейся речи, газета "Дейли миррор" назвала Тэтчер "железной девой" (The Iron Maiden)[167], однако тогда этот "титул" не был никем подхвачен.

Как видим, не многие годы потребовались Тэтчер для того, чтобы ее имя и ее личность начали символизировать политический стиль, отличный от того, который утвердился и в национальной, и в мировой политике. Правда, пока это был только стиль, проявившийся главным образом в словах, а не в делах, и многие умудренные опытом политики, журналисты и комментаторы считали, что словами в основном дело и ограничится.

О том, насколько серьезной была недооценка "ученичества" Тэтчер в годы оппозиции, особенно со стороны сторонников традиционного, консенсусного подхода, свидетельствует хотя бы то, что в своей статье, озаглавленной "Выработка политического курса в оппозиции", директор Исследовательского отдела партии К. Паттен (ставший в 1979 г. членом парламента, а впоследствии и членом кабинета) даже не упоминет ни Центра политических исследований, ни Института экономических проблем, ни кого-либо из известных интеллектуалов неолиберальной ориентации из тогдашнего окружения Тэтчер[168].

Несколько упрощая ситуацию, можно сказать, что сложившееся в годы оппозиции тэтчеристское кредо представлялось многим, если не большинству наблюдателей, комментаторов и политиков, в виде некоего легковесного айсберга, не имевшего сколько-нибудь основательной подводной части. Если сказать еще проще и грубее, то оно рассматривалось как достаточно привлекательный для многих избирателей мыльный пузырь, пригодный в лучшем случае для набирания очков в предвыборной борьбе. И то обстоятельство, что Тэтчер, в отличие от Хита, всячески избегала конкретизации прокламировавшихся общих положений, опять-таки воспринималось как отрыв теории от практики, идеологии и пропаганды от реальной политики и соответственно как основание для того, чтобы не принимать ее популистскую риторику всерьез.

Между тем за каждым популистским "выбросом", будь то в области внутренней или внешней политики, стояла четкая и недвусмысленная политическая позиция и политическое убеждение, идущее не просто от инстинкта политика правоконсервативного толка, но и от слияния, синтеза этого инстинкта с теоретическим знанием и основывающегося на нем. Именно в годы оппозиции Тэтчер обрела это новое качество, и ее ученичество в эти годы отнюдь не было лишь школярством усердного "зубрилы".

При всем значении собственной популистской активности Тэтчер задача "завоевания умов и сердец" соотечественников имела хоть какие-то шансы на успех лишь при условии одновременного подключения к ее решению достаточно многочисленной и целеустремленной группы партийных функционеров, пропагандистов и активистов. И такое подключение происходило, причем довольно быстро. Пример Тэтчер не только вдохновлял, стимулировал, но и служил своего рода эталоном, 1 образцом для подражания. Не все из ее популистского арсенала было взято на вооружение, и автор не знает ни одного случая, чтобы кто-то из последователей Тэтчер воспользовался ее манерой и "бытовизации" и "персонализации" пропагандируемых идей. Зато ему не раз приходилось наблюдать на предвыборных собраниях и в дебатах по телевидению, с какой убежденностью, уверенностью они развивали перед аудиторией типично тэтчеристскую систему аргументов, причем, как правило, в той же, броской, тэтчеристской, манере их презентации. Несмотря на свою I простоту, а может и благодаря ей, эти аргументы чаще всего сраба-тывали. И даже в тех случаях, когда большинство аудитории оказывалось в конечном итоге на стороне их оппонентов, последнее слово чаще всего оставалось за ними и покидали зал они с видом победителей. Ощущая себя на гребне подымавшейся неоконсервативной волны, они и вели себя соответствующим образом.

Если теперь попытаться охватить весь спектр интеллектуальной и пропагандистской активности возглавленного Тэтчер праворадикального течения, то нетрудно увидеть, что между лидером партии и ее многочисленными последователями и имитаторами, с одной стороны, и интеллектуальным ядром этого течения - с другой, установилось довольно четкое разделение труда. Последние взяли на себя задачу отработки основных направлений правоконсервативного курса и его популяризации среди "образованной" части общества. На долю же Тэтчер и ее последователей в парламенте, прессе, в местных партийных организациях выпала куда более сложная задача приобщения к ценностям нового консерватизма массы "обычных" граждан. Соответственно различались и методы, которые они брали на вооружение. Каждая из этих сил имела свое собственное поле и свои собственные успехи и завоевания. Однако совокупный эффект их деятельности был куда более весомым, нежели их простая сумма.