Тэтчер и тэтчеризм

4. Кризис партии или зависание маятника?

Будучи по самой своей сути цельным, органичным феноменом, в той или иной степени пронизывавшим все основные ипостаси консерватизма, тэтчеризм не просто влиял на состояние консервативной партии, но и в значительной мере определял сам ее имидж. Отсюда неизбежные трудности "расставания" с тэтчеризмом и перехода в иное, посттэтчеристское состояние. Проблемой номер один, почти перманентно лихорадившей партию, была острота внутрипартийных разногласий, и особенно разногласий в руководящих кругах. Если до выборов 1992 г. эти разногласия были после острейшей вспышки конца 1990 г. довольно быстро приглушены, то почти сразу же после выборов ситуация явно стала выходить из-под контроля.

Основным яблоком раздора оставалась, как и в конце 80-х годов, европейская политика правительства. Заметно ускорившийся после принятия Единого европейского акта процесс экономической и политической интеграции ЕС потребовал от британских властей совершенно конкретных действий и решений. Подготовленные в основном сторонниками федеральной Европы Маастрихтские соглашения требовали от государств-участников снятия практически всех ограничений на свободное продвижение товаров, капиталов и рабочей силы, введения единого европейского паспорта для всех граждан региона, значительного повышения роли и прерогатив институтов ЕС, и прежде всего Комиссии и Европарламента. Серьезность предлагавшихся изменений подчеркивалась и тем, что Европейское сообщество переименовалось в "Европейский союз". Согласно более ранним договоренностям Маастрихтские соглашения должны были, разумеется, после ратификации их странами-участницами, вступить в силу в 1993 г.

Позиция правительства в отношении соглашений была определена еще накануне выборов 1992 г., и, несмотря на ряд оговорок, оно недвусмысленно выступало за их ратификацию. Однако, как только выборы остались позади и начались обсуждения, предварявшие ратификацию, от 30 до 50 парламентариев стали решительно возражать против соглашений, и в партии развернулась острейшая полемика, в стороне от которой не осталась и сама бывший премьер. Ее отношения с правительством и с его главой становились все более натянутыми, чем не преминули воспользоваться "евроскептики". Лишь с огромным трудом в июне 1993 г. правительству удалось провести через парламент решения, одобрявшие Маастрихтские соглашения. Мейджору даже пришлось пригрозить роспуском парламента, чтобы добиться своего. При этом правительство осталось на прежней позиции в отношении Социальной хартии ЕС, специально оговорив неучастие Великобритании в ней. Как неоднократно заявлял и премьер-министр и другие члены кабинета, соглашения не кладут начало европейскому супергосударству, и Британия, равно как и другие страны-участницы, сохраняет национальный суверенитет почти в том же объеме, что и раньше.

Тем не менее отметим, что даже после ратификации правительству не удалось закрыть проблему. На повестке дня почти постоянно стоял вопрос о новых мерах по углублению интеграции, и прежде всего о переходе к единой для всего Европейского союза валюте и более тесной военно-политической интеграции. Острое недовольство противников "объединенной Европы" вызывали и меры, порой самые заурядные, по практической реализации достигнутых соглашений.

Наибольшего накала страсти в партии достигли в конце ноября 1994 г., когда парламент по предложению правительства должен был принять решение об увеличении взноса Великобритании в бюджет Союза примерно на 100 млн. ф.ст. Хотя сумма этого увеличения была сравнительно небольшой и изыскать ее не представляло большого труда, наиболее непримиримо настроенные "евроскептики" решили, что называется, стоять насмерть. Несмотря на все принятые меры, восемь из них проголосовали против этого решения, за что были исключены из состава фракции.

В обычных условиях такая мера означала бы политическую смерть ослушников, поскольку они не имели бы никаких или почти никаких шансов быть избранными в парламент на следующих выборах. Однако, чтобы такое произошло, необходимо было "послушание" партийных организаций избирательных округов, их согласие на отказ вновь зарегистрировать нарушителей в качестве кандидатов. Но, как писал в те дни "Экономист", указанные восемь парламентариев не только не встретили осуждения в своих организациях, но, напротив, ходили там "в любимчиках". Что же до прессы, то она превратила их в "героев"[424].

Не менее нежелательными для правительства оказались и чисто политические последствия этого шага. Исключив из рядов правящей партии столь большую группу ее членов, оно фактически утратило абсолютное большинство в парламенте. При голосовании об увеличении взноса его спасла от поражения лишь поддержка девяти парламентариев фракции ольстерских юнионистов. Но поддержка эта отнюдь не была надежной, особенно в связи с теми разногласиями, которые как раз в данный момент возникли между ними и правительством в связи с переговорами между Британией и Ирландией о будущем Ольстера.

Шаткость позиций правительства была нагляднейшим образом продемонстрирована в начале декабря, когда оно потерпело унизительное поражение, не сумев провести через парламент решение о повышении налога на горючее (о чем упоминалось выше). На сей раз против него голосовали и семь из восьми "ослушников", и вся фракция юнионистов, причем, как писала пресса, и те и другие голосовали не против налога, как такового, а по чисто политическим мотивам. На волосок от поражения находилось правительство и в ряде других случаев.

Помимо европейских дел разногласия, хотя и в менее острой форме, обострялись и по ряду других вопросов, и прежде всего по вопросу о темпах и масштабах приватизации, отношению к реформированию государственной службы, бюджетной и налоговой политике и т.д.

Хотя основной ареной столкновения мнений и позиций являлись парламент и околопарламентские круги, важным фактором нестабильности становились и усилившиеся разногласия внутри кабинета. Эти разногласия были тем более серьезны, что касались они не только тех или иных конкретных вопросов, но и общей стратегии реформ. Как сообщала весной 1994 г. "Файнэншл таймс", ряд членов кабинета, и прежде всего такие, как министр иностранных дел Д. Хёрд, лидер Палаты лордов лорд Уэйкхем, главный парламентский организатор Р. Райдер, лидер палаты общин А. Ньютон, министр внутренних дел М. Хоуард и министр по вопросам социального обслуживания У. Уолдгрейв выступали за более медленную и осторожную приватизацию, ссылаясь, в частности, на то, что такая спешка вызовет серьезное сопротивление в палате лордов и среди многих консервативных парламентариев[425]. Эти "консолидаторы", как их стала именовать пресса, требовали также проявить большую сдержанность в таких вопросах, как дальнейшая перестройка экономики, местного самоуправления, и, напротив, сосредоточиться на доведении реформ в области образования, здравоохранения и других общественных служб. Не проявляли они особого рвения и в вопросах "европейского строительства".

К тому же такие влиятельные деятели, как министр финансов К. Кларк, министр торговли и промышленности М. Хезелтайн и некоторые другие, выступали за ускорение и расширение приватизации, требо- вали не терять темпа в других вопросах консервативной политики. Видимо, под давлением Кларка была предпринята упоминавшаяся выше попытка провести через парламент решение о приватизации почтовой службы. Он же настаивал и на скорейшей приватизации ядерной энергетики[426]. Спешил с приватизацией угольной промышленности и М. Хезелтайн. Что касается "Европы", то К. Кларк и другие более радикально настроенные министры настаивали на практически безоговорочном согласии с планами дальнейшей интеграции, включая и переход к единой валюте.

Как видим, размежевание в партии после отставки Тэтчер и особенно после выборов 1992 г. отнюдь не повторяло того, которое имело место в течение 80-х годов. Будучи "антитэтчеристами" в вопросах европейской интеграции, "радикалы" действовали как последовательные тэтчеристы в вопросах приватизации. То же сочетание обоих подходов, правда в более сглаженном виде, наблюдалось и у "консолидаторов". При этом на передний план неизменно выдвигались разногласия вокруг проблем национального суверенитета и европейской интеграции. И хотя и численность, и влияние твердых "евроскептиков" оставались сравнительно небольшими, концентрация противоречий на вопросе, который чем дальше, тем больше становился центральным вопросом политической борьбы в стране, делала достижение единства крайне сложной и почти неразрешимой задачей. Недаром с некоторых пор и в печати, и в общественном сознании утвердилось мнение, что имидж "расколотой партии", десятилетиями преследовавшей лейбористов, к середине 90-х годов все прочнее ассоциировался с партией тори.

Казалось бы, и в силу своего темперамента, и, главное, политических убеждений Дж. Мейджор должен был поддерживать "консолидаторов", выступавших против "забегания вперед" и озабоченных реакцией избирателя на ослабление внимания к социальному реформаторству. Однако, обеспокоенный прежде всего сохранением единства партии и недопущением ее раскола, он стремится лавировать между двумя упомянутыми фракциями, выступая не столько в роли лидера, сколько "медиатора", координатора. Подобного рода позиция, естественно, не добавляла ему престижа и авторитета, и популярность его падала даже в глазах тех, кто не так давно считал его способным и целеустремленным лидером.

При всем том премьеру удавалось сохранять в общем и целом взятую после отставки Тэтчер "посттэтчеристскую стратегию" и не отступать от нее в главном. Европейская политика, несмотря на колоссальные трудности, претворялась в жизнь, социально-экономическое реформаторство, несмотря на достаточно серьезные сбои в области приватизации и налоговой политики, продолжалось. На руку премьеру было и то, что в 1994 г. был окончательно преодолен экономический спад и рост ВНП составил внушительную цифру в 3,5% (наивысший уровень в Европе), а прогнозы на 1995 г. сулили еще более благоприятный результат.

Несмотря на получивший широкое хождение в прессе тезис об "изношенности" кабинета и его основных фигур, их менее всего можно было заподозрить в пораженчестве. Даже Хезелтайн, несмотря на свой возраст (в 1994 г. ему перевалило за 60), был, судя по всему, не прочь в случае достаточно внушительной поддержки подняться на последнюю, высшую ступень власти. Что же до таких деятелей, как К. Кларк, министр по делам занятости М. Портилло и еще нескольких ведущих министров, то их амбиции, судя по событиям июня - июля 1995 г., лишь подогревались обстановкой кризиса и разногласий. Да и в целом кабинет Мейджора оставался весьма компетентным и работоспособным органом.

При всем том престиж кабинета и правительства продолжал падать, чему не в малой степени способствовали участившиеся случаи "нестандартного" поведения министров, чаще всего на сексуальной почве и причастности к коррупции. Наверняка в памяти англичан надолго сохранится случай, когда едва ли не на другой день после заявления Мейджора на конференции 1993 г. о необходимости "возвращения к истокам", которое призвано было положить начало своего рода крестовому походу против безнравственности[427], разразился один из наиболее громких скандалов вокруг нечистоплотности действий одного из министров. Естественно, что задуманная кампания провалилась, и имидж не только правительства, но и всей партии серьезно пострадал. После этого случались и другие скандалы, и эффект их был столь же негативным.

Далеко не лучшим образом складывалось положение и в "массовой партии". Ее боевитость, способность противостоять оппозиционным силам и демонстрировать свое превосходство над ними заметно снизились после выборов 1992 г., чему не в последнюю очередь способствовали почти что постоянные неурядицы в верхах и непопулярность лидера. Особенно наглядно ослабление дееспособности партии проявлялось в 1993-1995 гг. в ходе местных выборов и выборов июня 1994 г. в Европарламент. На местных выборах, состоявшихся в мае 1994 г. Партия набрала соответственно всего 27 и 25% поданных голосов, тогда как лейбористы получили 42 и 46%, а либеральные демократы - те же 27 и 24%[428]. Как писала сразу после объявления результатов выборов 1994 г. "Файнэншл таймс", тори и их лидер уже "на веревках, но все еще продолжают бой"[429].Не удалось партии тори поправить свои дела и на европейских выборах, состоявшихся 9 июня 1994 г. В ходе этих выборов консерваторы потеряли 14 из 32 своих мест, лейбористы же увеличили свое представительство с 45 до 62. Соответственно процент голосов, поданных за первых, снизился с 34 до 28, а за вторых возрос с 40 до 44[430].

Беспрецедентным поражением на выборах соответствовало и поистине катастрофическое снижение престижа партии в глазах избирателей. По данным целого ряда опросов 1994-1995 гг., в случае, если б на дату опроса состоялись всеобщие выборы, партия собрала бы всего около 2530% голосов, лейбористы получили бы 55-60% и либеральные демократы - около 15-20%.

Явно неблагополучная ситуация в партии неизбежно ставила в повестку дня вопрос о ее лидере, и неудивительно, что в средствах массовой информации где-то с 1993 г. стал периодически будироваться вопрос о его замене на более сильную и авторитетную фигуру.

Правда, в печати встречаются и более взвешенные суждения, и в качестве одного из таковых можно привести статью известного журналиста Самуэля Бриттена, который в момент особо нелицеприятных нападок на Мейджора в прессе писал о том, что тот стал жертвой беспрецедентной по своей истеричности, злобности и длительности кампании. Бриттен в то же время заявлял, что отсутствие харизмы у премьера это скорее норма и она относится к подавляющему их большинству. Главная вина Мейджора в глазах многих его недоброжелателей - это его "отступничество" от тэтчеризма[431].

Хотя доводы и объяснения Бриттена, равно как и даваемые им оценки, звучат весьма убедительно, они все же не отвечают на главный вопрос, а именно, в чем глубинная причина действительно почти беспрецедентной непопулярности Мейджора и одновременно его "непотопляемости" как премьер-министра?

Что касается последнего вопроса, то большинство обозревателей сходятся на том, что удержаться на этом посту ему помогла и помогает принадлежность его более сильных конкурентов либо к одной, либо к другой из упомянутых выше группировок кабинета. Вступление их в борьбу за пост лидера неизбежно привело бы к обострению внутреннего конфликта в партии, и это служило для каждого из них мощным сдерживающим фактором.

И все же, думается, главная причина "непотопляемости" Мейджора не в этом. При всем том, что о нем говорили и писали, Мейджор был и остается компетентным и знающим свое дело премьер-министром.

Не уходил и не уходит он, в случае необходимости, и от принятия жестких решений, в том числе и по отношению к своим коллегам по кабинету. Когда в канун острых дебатов по Маастрихтским соглашениям он почувствовал, что занимавший пост министра финансов Н. Ламонт не обладает должной хваткой и авторитетом, чтобы выдержать натиск оппонентов, и не является политиком, калибр которого соответствует занимаемому посту, он назначил на этот пост одного из наиболее сильных членов кабинета - Кларка. Ламонт же, который считался другом Мейджора и более чем кто-либо другой содействовал его победе в 1990 г., "хлопнул дверью" и произнес "разоблачительную" речь в парламенте. Со временем, однако, буря улеглась, а дееспособность кабинета возросла.

Не демонстрируя должной решительности и последовательности, Мейджор в чисто политическом плане оказывался сплошь и рядом значительно более реалистичным и гибким политиком, нежели его более яркие оппоненты.

К тому же существуют области политики, где все предшественники Мейджора терпели провал, а ему удается добиться успеха или полууспеха. Прежде всего это относится к политике в отношении Северной Ирландии, гражданская война в которой уносила не только жизни, но и наносила огромный урон экономике, социальной сфере, всей общественно-политической жизни провинции, а в какой-то мере и всей стране в целом. После длительных и изнурительных переговоров с премьером Ирландской республики был согласован проект соглашения, в соответствии с которым в Ольстере создается полномочный парламент, наделенный правами не только решать дела самой провинции, но и определять ее статус. В ответ Ирландская республиканская армия прекратила террористические акты и почти на полтора года кровопролитие было остановлено.

Уязвимым местом соглашения было то, что в его подготовке не приняли участие представители враждующих сторон, и в том числе лидеры самой многочисленной, протестантской общины. Еще до опубликования соглашения в конце февраля 1995 г. партия ольстерских юнионистов, выражающая ее интересы, сделала ряд заявлений о неприемлемости для них предлагавшихся решений, поскольку они ставили под вопрос их исходную приверженность к вхождению Ольстера в состав Соединенного Королевства (отсюда и само название партии). Тем не менее они не отказывались сесть за стол переговоров и участвовать в них. А это, естественно, продлевало достигнутое перемирие и создавало реальную надежду на более длительное прекращение военного противостояния и перевод его в противостояние политическое[432].

При всем значении этой и некоторых других инициатив премьера, равно как и изменений экономической ситуации страны к лучшему, сколько-нибудь заметных сдвигов в отношении избирателя к правительству и премьеру не происходило.

А это, естественно, еще больше усугубляло кризис в партии и рано или поздно должно было привести к попыткам разрешить его традиционным для тори способом, а именно сменой лидера. Однако, вопреки всем прецедентам, вопрос о лидерстве был поставлен летом 1995 г. не кем иным, как самим Мейджором. Предвидя неизбежность борьбы в начале новой сессии парламента в ноябре, когда, согласно существующим правилам, претендент или претенденты на этот пост могли потребовать баллотировки, он решил упредить события и пошел на беспрецедентный шаг, объявив о своей отставке с поста лидера партии. При этом он тут же заявил, что выставляет свою кандидатуру, и выразил уверенность в победе над любым другим кандидатом, если таковой найдется. В случае же поражения он тут же уходит с поста премьер-министра.

Вопреки ожиданиям Мейджора, рассчитывавшего на лояльность кабинета министров, вызов ему бросил один из членов кабинета, ответственный за проблемы Уэльса, Джон Редвуд. Однако даже столь сильному противнику не удалось ослабить поддержку Мейджора настолько, чтобы в борьбу могли вступить такие "тяжеловесы", как Хезелтайн и Портилло, считавшиеся наиболее перспективными кандидатами на пост лидера.

На состоявшихся 4 июля 1995 г. выборах за кандидатуру Мейджора было подано 218 голосов - ровно две трети парламентской фракции. Редвуда поддержали 89 парламентариев, около 20 воздержались или испортили бюллетени.

Сам Мейджор и его сторонники расценили результаты выборов как недвусмысленный мандат на руководство партией и обеспечение ее единства. Сразу же после выборов Мейджор произвел серьезную "перетряску" в кабинете, в результате которой М. Хезелтайн стал заместителем премьера, а министром иностранных дел - центрист М. Рифкинд, который сменил подавшего еще до выборов лидера в отставку Д. Хёрда. Хотя представитель "евроскептиков" М. Портилло получал более важный пост министра обороны, а новый министр иностранных дел зарекомендовал себя не столь однозначным "европеистом", как его предшественник, в целом баланс в новом кабинете остался почти прежним. М. Хезелтайн, чья популярность среди рядовых консерваторов достаточно высока, стал фигурой номер два в кабинете, "европеист" К. Кларк сохранил пост министра финансов, и вместе с самим Мейджором и Рифкиндом эта четверка была призвана, судя по всему, создать более дееспособное и авторитетное ядро новой команды.

Естественно, что главной заботой премьера при формировании нового кабинета было не только и даже не столько обеспечение единства (в котором в свете приближающихся выборов заинтересованы даже самые непримиримые евроскептики), но прежде всего создание более авторитетного ядра, способного ответить на становящийся все более опасным для консерваторов вызов оппозиции.

Все эти обстоятельства, равно как и приближающиеся выборы, побудили премьера и его ближайшее окружение пойти на известную коррекцию проводимого курса. Наиболее наглядно это проявилось на ежегодной конференции партии в октябре 1995 г., в самый канун которой один из довольно известных парламентариев тори, бывший директор исследовательского центра партии А. Ховарт заявил о своем переходе на скамью лейбористской оппозиции. Несмотря на этот неприятный сюрприз, в результате которого большинство консерваторов в парламенте снизилось до пяти (еще до этого исключенью из фракции парламентарии были восстановлены в своих правах), конференция продемонстрировала небывалую в последние годы степень сплоченности партийных верхов и их решимость сохранить за собой бразды правления страной.

Основой скорректированного в преддверии курса партии явилось довольно заметное смещение ее политического курса вправо. Вновь, как и в период "раннего" тэтчеризма, в полный голос зазвучал лозунг "законности и порядка", призванный продемонстрировать решимость партии покончить со все более тревожащим население ростом преступности. При этом чем дальше, тем сильнее в хоре голосов, озвучивавших этот лозунг, стали звучать и более или менее откровенные расистские нотки, призванные потрафить определенной категории избирателей. Как лейбористская оппозиция, так и более широкие общественные круги сочли рассчитанным на тот же эффект и заявленный в тронной речи, а затем и срочно проведенный через парламент законопроект, существенно ограничивавший приток ищущих политическое убежище иммигрантов.

Еще одним заметным шагом в том же направлении явилось демонстративное ужесточение европейской политики тори. На конференции партии с довольно резкой "антиевропейской" речью (как ее тут же окрестила и британская, и европейская печать) выступил министр обороны Портилло, осудивший, в частности, идею общей оборонной политики страны ЕС. Спустя некоторое время и сам Мейджор, не разделявший и ранее федералистских поползновений ряда руководителей ЕС, стал намекать на то, что Британия не согласится на введение общей европейской валюты по меньшей мере до 2002 года[433]. Симптоматично, что именно такую отсрочку предлагал в период борьбы за лидерство его соперник Дж. Редвуд. Как заявил еще в ходе конференции один из оппонентов Мейджора справа, "мы все теперь евроскептики"[434]. Конечно же, это заявление выдавало желаемое за действительное, однако факт явного сближения позиций двух основных фракций тори в данном вопросе оно, безусловно, отражало.

Пожалуй, наиболее серьезные надежды на упрочение резко снизившейся популярности тори связывались и связываются с уменьшением подоходного налога в бюджете на 1996 г. Правда, вместо ожидавшихся многими снижения средней ставки налогообложения с 25 до 23 и даже 22% в представленном в ноябре проекте бюджета было предложено сокращение всего на 1%. Тем не менее, учитывая предшествующую линию на рост налогообложения (за 1992 г. его общий рост составил 7%), это подавалось как далеко идущее изменение социально-экономической политики в "тэтчеристском" направлении.

При всем том и перечисленные, и некоторые другие предложения и меры не возвращали партию к тэтчеристским истокам, а носили скорее конъюнктурный, тактический характер. И хотя они способствовали некоторому сплочению партии кардинально изменить ситуацию в ней они не были в состоянии.

Все это, естественно, ставит вопрос о том, где кроются более глубинные причины кризиса доверия к консерваторам и какие последствия он может иметь.

Наиболее простой ответ заключается в том, что партия, находящаяся

у власти более полутора десятка лет, не может не "приесться" избирателю, и хотя главные ее действующие лица время от времени меняются, она тем не менее сохраняет и свой облик и свои общие характеристики. Консерватизм, какие бы обличия он ни принимал, а также какое бы из его течений ни брало верх, остается ограниченным теми исходными "родовыми" принципами, на которых он базируется. В результате эффект "маятника", сколь бы долго его движение ни тормозилось теми или иными факторами, рано или поздно проявится, и именно это явление, судя по всему, мы наблюдаем в Британии с середины 90-х годов. Отставка Тэтчер в 1990 г. сняла на какое-то время тормозящий момент и позволила маятнику качнуться дальше обычного, но чем далее это продолжалось, тем труднее становилось удерживать его от обратного хода.

Сравнение с маятником, однако, требует существенного уточнения. Чтобы механизм вновь пришел в действие, нужна, помимо прочего, достаточно эффективная "контрсила", которая в определенный момент оказалась бы достаточной, чтобы не только остановить движение в одну сторону, но и толкнуть его в противоположную. В отличие от маятника механического, в котором колебания заранее заданы, колебания маятника политического не происходят автоматически, они жестко обусловлены состоянием тех политических сил, которые находятся по разные стороны от точки равновесия и между которыми он колеблется. А посему непременным условием нормального функционирования системы становится разность потенциалов указанных сил, причем разность не постоянная, но время от времени меняющаяся. И поскольку опять-таки время это заранее не может фиксироваться и зависит от многих обстоятельств, и сами колебания политического маятника носят весьма специфический и даже не всегда регулярный характер. В принципе если потенциал одной из сторон снижается до критически малой величины, механизм колебаний маятника может вообще перестать действовать.

Собственно, именно к такому выводу после выборов 1992 г. пришли некоторые из ведущих политиков Великобритании, посчитавшие, что оппозиционные лейбористская и либерально-демократическая партии настолько ослаблены, что утратили саму способность управлять страной и что традиционно функционировавшая в Британии двухпартийная система превращается и даже превратилась уже в однопартийную. Так, ведущий автор книги о выборах 1992 г. А. Кинг утверждал в ее заключительной главе, что препятствия, лежащие на пути лейбористской партии и мешающие ей вновь обрести позиции правящей, практически непреодолимы. Это и "сужающаяся социальная база", и "ослабленное и серьезно дискредитированное профсоюзное движение", и "сильно увязшая в прошлом идеология", и, наконец, "твердо укоренившееся среди избирателей мнение о лейбористах как о партии высоких налогов, высокой инфляции, высокого уровня стачечной борьбы, бесконечных сбоев общественных услуг и безнадежно некомпетентного управления экономикой"[435]. Главный вывод, который он сформулировал еще во введении к книге, сводился к следующему: "Может случиться, что выборы 1992 г. сигнализируют окончание длительной исторической эпохи, когда две главные партии Британии довольно часто сменяли друг друга у власти"[436].

Почти столь же категорично высказывался по тому же вопросу другой не менее почитаемый мэтр британской политологии Ричард Роуз. В своей статье, открывающей специальный, посвященный анализу выборов 1992 г. номер журнала "Парламентари аферз", он утверждал, что "циклические флуктации" в британской политической жизни вытесняются принципиально отличной от них моделью "структурных изменений", суть которых, как следует из содержания статьи, все та же элиминация двухпартийной системы. В обоснование своего вывода он приводил данные, свидетельствующие о коренных изменениях в составе избирателей, их образовании, собственности, политических и социальных предпочтениях. Эти изменения, по Роузу, не в состоянии учесть "циклическая теория", ибо она имеет дело лишь с изменениями "плоскостного", количественного характера. Между тем изменения, происшедшие с 1974 г., носят качественный, комулятивный характер. Суть же этих последних заключается в том, что в течение четырех-шести выборов голосование за одну партию обнаруживает восходящий тренд, а за другую - нисходящий. В результате соперничество между партиями становится асимметричным[437].

При всем том Роуз не исключал, что консерваторы могут потерпеть поражение на следующих выборах, особенно в случае предвыборного альянса лейбористов и либералов (который он считает крайне маловероятным). В случае поражения консерваторов результатом будет, скорее всего, "подвешенный парламент", в котором ни одна из партий не будет иметь абсолютного большинства. А это приведет к "структурным изменениям" и перегруппировке политических сил. Однако в любом случае лейбористская партия, даже если она сохранит статут официальной оппозиции [438] не сможет оставаться альтернативным правительством .

При всех оговорках и Роуза и Кинга их основной вывод достаточно категоричен - двухпартийной системе в ее прежнем виде пришел или приходит конец, и главная причина тому - "устарелость" лейбористской партии, ее неспособность адаптироваться к быстроменяющейся обстановке.

Между тем еще задолго до выборов 1992 г. положение в лейбористской партии начало столь быстро меняться, что вывод о ее "устарелости" выглядел по меньшей мере преждевременным.

Сразу же после катастрофического поражения на выборах 1983 г. в партии произошла замена лидера, причем, несмотря на свое левосоциа-листическое прошлое, новый лидер лейбористов Нейл Киннок предпринял энергичные усилия с целью освобождения ее от радикализма и экстремизма. Ему, в частности, удалось практически свести на нет влияние троцкистских "милитантов", которое в 70-х и начале 80-х годов непрерывно росло и благодаря которому престиж партии как потенциально правящей постоянно снижался. Еще более серьезным его успехом было то, что, делая ставку на повышение роли теневого кабинета и верхушки партийного аппарата, ему удалось сначала серьезно потеснить, а затем и ослабить влияние представителей левого крыла в партии, задававших в ней тон после выборов 1979 г. Согласно исследованию, опубликованному Британской ассоциацией политических наук, в течение 1983-1987 гг. Киннок и его единомышленники закрепили свой контроль над партийной машиной и поставили весь процесс подготовки, принятия и исполнения решений на сугубо профессиональную основу[439]. Одним из результатов принятых мер стало прекращение в 1987 г. "исхода" индивидуальных членов из партийных организаций. Если в течение 1984-1988 гг. численность таких членов сократилась на 60 тыс. и достигла в конце этого периода 266 тыс., то в дальнейшем она стала увеличиваться, составив к 1995 г. 320 тыс.[440] Все это способствовало значительному росту эффективности лейбористской партии как "электоральной машины", что и сказалось, в частности, на заметном росте числа собранных голосов на выборах 1987 г.

Однако это был лишь первый шаг реформирования партии, почти что не затронувший ее идеологических и политических установок. Третье подряд серьезное поражение на всеобщих выборах 1987 г. поставило руководство партии перед дилемой: или идти дальше, или же смириться с ролью "вечной оппозиции". Что касается Киннока и подавляющего большинства высших партийных руководителей, то для них ответ был однозначен: нужно идти дальше, и чем быстрее, тем лучше. Да и для основной массы членов и активистов выход из состояния переменной оппозиции стал, судя по всему, приоритетом номер один[441].

Не откладывая дела в долгий ящик, сразу же после выборов 1987 г. лейбористское руководство разработало амбициозный проект, получивший название "Пересмотр лейбористской политики". В рамках этого проекта было создано семь исследовательских групп, призванных выработать новые принципиальные установки как стратегического, так и тактического порядка. Уже в 1989 г. на основании выработанных ими рекомендаций был издан программный документ "Встретим вызов, произведем перемены", который фактически дезавуировал программу 1982 г. и созвучные с ней последующие заявления и декларации[442].

Что же до сути, то она заключалась не только в решительном пересмотре установок и подходов, возобладавших в 70-х - начале 80-х годов, когда усилия левого крыла были нацелены на превращение партии из умеренно социал-демократической в радикально-социалистическую, но и многих из тех, которые составляли квинтэссенцию традиционного лейборизма. Ключевыми выражениями стали не "социализм" и "социалистические ценности", а "справедливость" и "справедливое общество". Так, характеризуя новые лейбористские подходы, Киннок писал в предисловии к документу, что, исходя из подлинных ценностей "индивидуальной свободы", партия старается "способствовать созданию общества, в котором граждане имеют в своем распоряжении достаточно средств для того, чтобы самим быть ответственными за собственную жизнь и выполнять обязательства перед другими. Есть ограничения в том, что современное государство может и должно делать. Но нет никаких ограничений в том, как оно могло бы стимулировать людей на действия ради самих себя"[443].

Помимо этих и им подобных деклараций в документе, содержащем 88 убористых страниц, был разработан целый ряд сугубо конкретных предложений по улучшению ситуации в экономике, отношениях на производстве, социальной сфере в целом и в отдельных видах социального обслуживания. Предлагалось учреждение избираемой второй палаты, расширение роли и прерогатив органов местного самоуправления, создание представительных органов власти в Шотландии и Уэльсе. В области оборонной и внешней политики акцентировалась необходимость участия в НАТО, многостороннее ядерное разоружение, разрядка, приверженность к ЕС.

Что касается прежних приоритетов, национализации, перераспределения доходов и собственности, "планирования", других форм прямого государственного вмешательства в экономику, а также одностороннего ядерного разоружения и ряда других подобного рода мер, то документ не содержал даже намека на них.

Как писал профессор Эссекского университета Айвор Кру, это был "наименее социалистический документ за всю историю лейбористской партии"[444], и он был абсолютно прав.

При всем том документ содержал ряд положений, отдававших дань прошлому и делавших позиции партии уязвимыми для критики со стороны консерваторов, да и не только их одних. В нем, в частности, предлагалось разработать "хартию для занятых", главным пунктом которой было право на полную занятость и восстановление практически в полном объеме права на забастовку. Особо подчеркивалась роль профсоюза, необходимость ревизии ряда важнейших положений законодательства, осуществленного правительством консерваторов.

Отзвуки старых, "перераспределительных" подходов довольно явственно ощущались и в разделе о налогах, и особенно в предложении ввести "эффективный налог на богатство".

В полном соответствии с ревизионистскими идеями "базового" документа был составлен предвыборный манифест 1992 г.[445] И по форме, и по содержанию манифест был документом, сопоставимым по всем параметрам с документом консерваторов - прагматичным, социально ориентированным и отличающимся от него не столько философией, сколько акцентами и конкретным содержанием. По существу оба упомянутых лейбористских документа олицетворяли возникновение нового консенсуса, в основе которого было сближение двух позиций партий, отказавшихся соответственно от правого и левого радикализма. Однако в отличие от возобладавшего после войны реформистского консенсуса, новое согласие оказывалось основанным на гораздо более сложном синтезе социал-реформизма и неоконсерватизма. В области экономики произошло не столько сближение, сколько "одностороннее разоружение" лейбористов и переход их на позиции "свободной экономики" (при сохранении ориентации на более целенаправленное государственное вмешательство). Что же касается социальной сферы, то, отказавшись от установок на "малое социальное государство" и приняв концепцию "смешанного государства благосостояния", консерваторы смогли лишь частично модифицировать прежние подходы. При этом лейбористы, опять-таки не приняли новые подходы целиком, а сохранили свою, более этатистскую версию социального государства.

Казалось бы, проделав эволюцию, сделавшую ее значительно более адекватной требованиям, предъявляемым в новой ситуации к партии, лейбористы, идя на выборы 1992 г., по меньшей мере выровняли свои шансы на победу с шансами консерваторов. В действительности же выборы показали, что до этого было еще далеко, и главная причина сохранявшегося дисбаланса заключалась в том, что в глазах избирателя она действительно во многом все еще отождествлялась со "старой", "рабочей" партией, каковой они знали ее по своему прошлому опыту. И на то были, конечно же, свои причины. Как мы только что видели, известные признаки засилия рабочего, тред-юнионистского начала сохранялись даже в тех документах, где она хотела выглядеть радикально обновленной. Тем более сильно ощущалось это влияние в повседневной действительности, поскольку и на местном, и на региональном, и на национальном уровнях профсоюзы во многих случаях по-прежнему выступали как наиболее существенное звено лейбористского движения. Судя по всему, именно эта реальность побуждала исследователей типа Кинга и Роуза выносить партии столь нелицеприятный вердикт.

Для лейбористского руководства и всех тех, кто не хотел смириться с ролью партии в качестве вечной оппозиции, стало очевидным, что нужен еще один, теперь уже третий этап реформирования партии и заключаться он должен прежде всего в том, чтобы не просто завершить начатое, но и убедить широкую публику в готовности выступать в новом качестве, не боясь при этом идти на серьезные жертвы. И самое первое, что пришлось сделать партии после выборов, - это пожертвовать своим лидером. При всем том, что делал и сделал Киннок, он по-прежнему ассоциировался с "вождистским" типом руководителя, и вполне закономерно, что на смену ему был выдвинут человек иного, в чем-то противоположного склада. Как своей карьерой сначала преуспевающего юриста, а затем уравновешенного и компетентного парламентария, так и самим своим обликом и манерами, сменивший его после выборов 1992 г., Джон Смит демонстрировал качества не столько партийного, сколько государственного деятеля. После выборов 1987 г. Киннок также пытался, и пытался всерьез, изменить стиль своего поведения в том же "государственном" ключе, но эффект этих усилий был невелик.

Став лидером, Джон Смит сосредоточил свои основные усилия на том, чтобы ослабить узы, связывающие партию с тред-юнионами. Его важным достижением стало то, что профсоюзы утратили значительную часть своего влияния на процесс выдвижения кандидатов в парламент и муниципальные представительные учреждения. Возобладал принцип, в соответствии с которым решаюшую роль стали играть индивидуальные члены партии и представляющее их руководство местных партийных организаций.

Не меньшую роль сыграл еще один успех Смита и его единомышленников на том же поле, а именно одобрение конференцией партии в 1993 г. решения о снижении доли подаваемых профсоюзами голосов на ежегодных партийных конференциях с 90-95 до 70%. Помимо чисто символической демонстрации уменьшения влияния профсоюзов такого рода "девальвация" коллективного членства[446] перед индивидуальным существенно снижала возможность лидеров крупнейших профсоюзов с помощью "голосования блоками" навязывать свою волю при принятии важнейших партийных решений.

Своими мерами по дистанцированию от профсоюзов лидеры лейбористов помимо прочего обеспечили себе практическую свободу рук в процессе принятия решений и комплектования партийного и парламентского руководства. Факт же сохранения связей с профсоюзами и даже их влияния сам по себе уже не может трактоваться как нарушающая суверенитет партии зависимость.

В чем-то отношения лейбористской партии с профсоюзами начинают напоминать отношения партии консерваторов с большим бизнесом, которые носят, по крайней мере внешне, характер отношений "донора" и "пациента". Момент более формализованных связей, характерных для лейбористов, бесспорно, важен, однако после того, как они существенно ограничены, он будет, судя по всему, играть все менее заметную роль и вряд ли может быть использован в качестве сильного козыря оппонентов в межпартийной борьбе. Тем более что в связи с резким ослаблением стачечной активности и более сдержанным поведением профсоюзов отношение к ним в обществе стало заметно меняться в выгодном для них направлении.

Скоропостижная смерть Джона Смита в мае 1994 г. не повлияла на общее направление той эволюции партии, которая началась десятилетие назад. Больше того, она еще более ускорила эту эволюцию, и решающую роль здесь сыграло избрание лидером деятеля новой формации 40-летнего Тони Блэра. Олицетворяя по существу полный разрыв с "классовой" лейбористской традицией, выпускник одной из престижных частных школ, а затем Оксфордского университета, новый лидер по существу стоит на позициях социального либерализма. Этому соответствует не только содержание его речей и статей, но и весь его облик современного, коммуникабельного политического деятеля, апеллирующего прежде всего к "среднему англичанину".

Сознавая, что в содержательном плане лейбористская доктрина и система внутрипартийных отношений эволюционировали уже достаточно далеко, он сосредоточил свои главные усилия на том, чтобы серией публичных, близких к рекламным мероприятий убедить широкие массы англичан в том, что нынешняя партия - это, как он любит повторять, "новая" лейбористская партия, качественно отличающаяся от той, которую они знали на протяжении большей части своей жизни.

Наибольшую отдачу здесь могли дать меры, которые освободили бы лейборизм от традиционной государственно-социалистической и увриерист-ской символики. Опять-таки первый шаг на этом пути был сделан еще при Кинноке, когда сразу же после своего избрания он добился того, что сменил в качестве "знака" партии красный флаг на красную розу. Блер, однако, решил пойти значительно дальше и замахнулся на "святая святых" лейбористского символа веры, а именно на ст. 4 устава партии, принятого в 1918 г. Статья эта гласила, что своей главной целью партия считает установление "общественной собственности на средства производства, распределения и обмена".

Хотя в своей практической деятельности лейбористские правительства всегда руководствовались доктриной смешанной экономики, все попытки убрать статью из устава партии заканчивались либо громким скандалом, как это случилось с Гейтскеллом в 1960 г., либо их инициаторы останавливались на полпути во избежание таковых[447]. И широкие массы членов партии, и ее актив, и значительная часть руководства, даже понимая нереальность реализации ст. 4 в сколько-нибудь полном объеме, не были готовы пожертвовать этим символом "социалистического будущего" и потому всякий раз давали решительный отпор замахивавшимся на нее ревизионистам.

Оценив изменившуюся ситуацию и пропагандистский эффект, который может иметь такого рода акция, Тони Блэр уже через месяц после своего избрания предложил изъять статью из устава. И поскольку главное здесь было не столько в том, чтобы добиться нужного решения, а чтобы обеспечить сдвиг в сознании реальных и потенциальных сторонников лейборизма, вокруг этой акции была организована широкая пропагандистская кампания. Важнейшей ее частью стала серия консультаций с рядовыми членами и активистами партии, которые продолжались более полугода (с августа 1994 г. по март 1995 г.). В процесс консультаций было вовлечено до 30 тыс. человек, и даже заместитель лидера Дж. Прескотт, признававшийся в своем "скептицизме" в начале кампании, оценил ее как "одну из крупнейших просветительских политических кампаний в истории нашей страны"[448].

Первым крупным успехом Блэра и его сторонников было принятие предложения о "переформулировании" ст. 4 на конференции Шотландской организации партии. За это предложение проголосовало 56% делегатов при 44% против[449]. Учитывая факт, что шотландская организация имеет устойчивую репутацию левой, это был действительно впечатляющий успех, по сути дела предопределивший дальнейшее развитие событий.

На созванной 29 апреля 1995 г. специальной конференции партии было принято окончательное решение и новая редакция статьи, которая определяет лейбористскую партию как "демократическую и социалистическую", нацеленную на создание "сообщества, в котором мы живем свободно, в духе солидарности, терпимости и уважения"[450]. Эта общая цель согласно тексту должна претворяться в жизнь путем создания: а) "динамичной", основанной на конкуренции и служащей общему благу экономики, б) "справедливого" общества, обеспечивающего равенство возможностей и дающего гарантии против бедности, предрассудков и злоупотребления властью"; "открытой демократии", где правительство ответственно перед народом и где гарантируются фундаментальные права личности, в) "здоровой окружающей среды", г) условий для адекватной защиты британского народа и кооперации с Европейскими институтами ООН, Содружеством нации и другими международными организациями и институтами. В заключительной части статьи говорится, что лейбористы будут стремиться достичь этих целей в сотрудничестве с профсоюзами, кооперативами, другими присоединившимися организациями, а также с добровольными объединениями, группами потребителей и другими представительными организациями.

Даже из сокращенного изложения нового текста статьи можно сделать вывод, что речь в нем идет о попытке всерьез сформулировать саму обновленную философию движения и определить приоритеты, которые не лишили бы его оригинальности и в то же время выглядели бы достаточно привлекательными.

На первый взгляд и слово "социализм", и акцент на коллективистские солидаристские начала могут выглядеть как дань прошлому, и не более. Однако в действительности это далеко не так. Исследователи, всерьез изучающие эволюцию массового сознания и общественного мнения англичан, в том числе наиболее авторитетный и компетентный из них -упомянутый выше профессор Кру, пришли в конце 80-х - начале 90-х годов к выводу, что, несмотря на все усилия Тэтчер и тэтчеристов, им не удалось изменить преобладающую ментальность англичан. На серию вопросов, призванную выяснить приверженность к "тэтчеристским" или "социалистическим" (а точнее, социал-демократическим. -Авт.) ценностям, в подавляющем большинстве случаев опрошенные рядом независимых друг от друга организаций однозначно отдали предпочтение последним. Как подытоживает Кру, "после десятилетия тэтчеризма публика осталась приверженной к коллективистской этике и этике государства благосостояния - так она считает сама"[451].

Вряд ли А. Кру прав на все сто процентов, ибо, как следует из многих и многих эмпирических наблюдений и откровений самих англичан, тэтчеристское просперити не прошло для их ценностных ориентаций так уж бесследно. Едва ли не общим местом стали утверждения и сетования на то, что народ стал более эгоцентричным, повысилась склонность к противозаконным действиям, нарушению этических норм, а общество в целом теперь более равнодушно относится к бедным, инвалидам, тем, кто по той или иной причине оказался на "дне". На этой же почве появился тезис о "моральном кризисе" британского общества, от которого вряд ли можно просто так отмахнуться.

Судя по всему, опросы, на которые ссылается А. Кру, отражают не столько состояние умов и ментальности, сколько степень удовлетворенности или неудовлетворенности существующим положением дел, не то, какие англичане есть, а какими бы они хотели быть и какими они хотели бы видеть приоритеты правительственной политики.

Видимо, именно на эти, отнюдь не мимолетные настроения, а также на подсознательный "идеализм" среднего англичанина и ориентирована та система ценностей, которая представлена в проекте новой статьи четвертой. В этом контексте и понятия "социализм", которое там фигурирует, уже не столько дань прошлому или уступка левым, сколько квинтэссенция нового понимания "идеала". Ибо это уже не "государственный социализм" недавнего прошлого, а чистой воды этический социализм, ориентированный прежде всего на взаимное обогащение индивида и "коммьюнити", оптимальное их взаимодействие.

Хотя новая программная статья - это плод коллективного творчества, ее ведущий автор - новый лидер партии, которому и принадлежат наиболее ответственные формулировки в ней.

Согласно биографу Т. Блэра - Дж. Сопелу, акцент на ценности "коммьюнити" и этического (христианского) социализма тот начал делать еще будучи студентом в Оксфорде. Впоследствии он сформулировал свою позицию как нацеленную на "восстановление единства этического кодекса христианства и основополагающих ценностей демократического социализма"[452].

Конечно же, в полной мере политические и мировоззренческие позиции нового лидера и возглавляемого им партийного руководства проявятся лишь со временем, в ходе его практической деятельности на посту лидера оппозиции и особенно премьер-министра, если ему, конечно же, удастся стать таковым. Главный вопрос, который остается открытым, - это то конкретное соотношение, которое будет установлено между ориентацией на упомянутый выше новый консенсус и на реализацию "солидаристской" философии, о которой речь шла выше. Однако в любом случае возврата к прошлому уже не будет, и отказ от старой ст. 4 - лишь наиболее наглядное тому подтверждение.

Эволюция, которую проделала лейбористская партия и ее руководство за истекшее десятилетие, а точнее, с 1983 г., - это не только результат чисто прагматической адаптации партии к новым реалиям и все усиливавшегося стремления занять положение правящей партии, но и результат настойчивых и целеустремленных усилий интеллектуальной и политической элиты партии осмыслить заново процессы, идущие в экономике и обществе, и, не ограничиваясь извлечением сугубо практических выводов во всех основных направлениях своей политики, переформулировать и само кредо партии.

При всем том успехе, который сопутствовал попыткам Блэра и его сторонников изменить и само кредо партии, и ее имидж, задачу эту отнюдь нельзя считать окончательно решенной. Ибо, во-первых, успех этот во многом был предопределен обстановкой приближающихся выборов и той сдержанностью, которую в этих условиях были вынуждены проявлять левое крыло и профсоюзы, далеко не во всем согласные с происшедшим и готовые при первом же удобном случае выдвинуть свои встречные планы и альтернативы. Во-вторых, и само новое кредо партии далеко не во всем достаточно четко сформулировано и подкреплено реальной программой действий, особенно если опять-таки принять во внимание обстановку кануна выборов, в которой они разрабатывались.

Проблемы, вставшие перед лейбористами накануне всеобщих парламентских выборов и в более отдаленной перспективе, начали довольно отчетливо проявляться еще весной 1995 г. и особенно в последующий период. Знаменательно, что если в ходе апрельской конференции 1995 г. за сохранение прежней ст. 4 было подано всего 3% голосов представителей индивидуальных членов партии, то процент не поддержавших инициативу Блэра посланцев профсоюзов составил свыше 40%[453]. Объясняется это в значительной мере существенной разницей между социальным составом индивидуальных членов, входящих в местные партийные организации, и коллективных членов, подавляющая часть которых входит в партию через профсоюзы. Согласно исследованию, проведенному в начале 90-х годов известными британскими политологами П. Сейдом и П. Уитли, основная часть индивидуальных членов партии (74%) принадлежит к представителям среднего класса и работникам нефизического труда и только 26% - к рабочему классу[454]. Примечательно, что обследования социального состава лейбористских избирателей дали существенно отличные результаты: на начало 90-х годов 57% от их общего числа принадлежало к рабочему классу и 43% - к среднему классу и "белым воротничкам"[455].

Хотя политические позиции избирателей и членов партии далеко не напрямую корреспондируются с их принадлежностью к той или иной социальной категории, и среди членов лейбористской партии, и особенно ее активистов, принадлежащих к среднему классу, всегда были сильны левые и даже леворадикальные настроения, в течение последнего десятка лет эпицентр этих настроений сместился в сторону профсоюзного, преимущественно рабочего крыла партии (о чем, кстати, красноречиво свидетельствуют и приведенные выше результаты голосования по ст. 4 устава партии). Одним из симптомов недовольства значительной части профсоюзного членства и особенно актива эволюцией идейно-политических позиций партии стало создание в 1995 г. отколовшейся от лейбористской партии "социалистической рабочей партии", которую возглавил широко известный своим радикализмом глава профсоюза угольщиков Артур Скаргилл.

Вряд ли есть основания считать совершившийся "откол" серьезной угрозой для лейбористской партии и ее руководства. Даже в 30-х годах, когда социальная напряженность в стране была существенно выше, подобного рода инициативы постепенно оканчивались уходом отколовшихся партий в политическое небытие. О крайне слабой поддержке нового образования свидетельствует в частности тот факт, что на состоявшихся 1 февраля дополнительных выборах в парламент в одном из традиционно лейбористских округов выставленный им кандидат смогла набрать всего 5% голосов. Кандидат от лейбористов получил 72%, консервативный кандидат-9%[456]. Если учесть, что выборы проходили в шахтерском регионе, где позиции Скаргилла и его организации наиболее весомы, то полученная поддержка свидетельствует о крайне низких шансах новой группировки на завоевание сколько-нибудь существенного влияния.

Есть все основания полагать, что как и прежде основная борьба между различными течениями в лейбористском движении будет, как и в течение многих десятилетий до этого, развертываться внутри партии. И судя по всему вопрос об отношениях с профсоюзами, равно как и их собственная активность, займут в этой борьбе одно из центральных мест. Тот факт, что в последнее десятилетие позиции профсоюзов довольно резко ослабли, скорее всего будет побуждать их воспользоваться приходом лейбористов к власти для укрепления и этих позиций и защиты интересов лиц наемного труда в политической, да и не только в политической сфере. Согласно заключениям экспертов соотношение между размерами прибылей и заработной платы в национальном доходе за годы правления консерваторов резко изменилось в пользу первых, а доля заработной платы сейчас находится на самом низком уровне за последние 40 лет[457].

Серьезной проблемой для лейбористской партии может обернуться и наличие в ее рядах довольно влиятельной группы "евроскептиков". В более же краткосрочной перспективе ее руководство беспокоит сохраняющиеся у многих англичан сомнения относительно его способности компетентно управлять экономикой и в частности сохранить оптимальный баланс между доходами государственной казны и ее расходами.

Однако если о проблемах лейбористской оппозиции пока что можно говорить в основном в сослагательном наклонении, то проблемы и трудности, вставшие в самый канун предстоящих выборов перед партией консерваторов, - это суровая реальность, на которую приходилось и приходится реагировать немедля.

Выше уже говорилось о той непростой ситуации, в которой партия тори оказалась к середине 90-х годов как в результате внутренних "разборок" в ней, так и некоторых других факторов, связанных с затянувшимся пребыванием ее у власти с конца 70-х годов. Казалось бы, сплочение, которое было продемострировано на ежегодной конференции 1995 г., равно как и утверждение Мейджора в качестве непререкаемого лидера, позволяло партии выйти на финишную прямую перед парламентскими выборами в далеко не худшей форме. Но уже к началу нового, 1996 года, и особенно сразу же после окончания рождественских и новогодних каникул ситуация стала довольно быстро меняться и проблемы, загнанные на какое-то время внутрь, дали о себе знать с новой силой.

В самом 1995 г. еще один заднескамеечник, Эмма Николсон, заявила о своем выходе из парламентской фракции консерваторов и перешла на скамьи либеральных демократов. В результате этого перехода консервативное большинство в Палате общин сократилось до четырех.

В середине января довольно неприятный сюрприз партийному руководству преподнесла и бывший лидер партии Маргарет Тэтчер, выступившая с вызвавшей широкий резонанс публичной лекцией о положении в партии. Основной критический запал лекции был направлен против той фракции партийного руководства, которая более всего ратовала за примирение внутри партии и консенсус в обществе, и наиболее авторитетным представителем которого является сам лидер партии. Как заявила Тэтчер, проповедуемая этими деятелями идея "единой нации" в действительности ведет к отрицанию ее национальной идентичности и отрыву от национальной почвы. Тем самым она недвусмысленно высказалась против попыток найти некую среднюю линию между "европеистами" и "евроскеп-тиками" и со всей решительностью поддержала последних.

При всей остроте и даже экстравагантности выступления Тэтчер оно отнюдь не было продиктовано, как представляется, лишь стремлением укрепить позиции противников европейского федерализма в партии тори но и отражало заметное усиление изоляционистских настроений в более широких кругах британского общества. Примечательно, что даже такая сторонница объединенной Европы, как газета "Гардиан" поместила на своих страницах в феврале 1996 г. статью, автор которой утверждал, что изменение ситуации в Европе и перспективы присоединения стран Центральной и Восточной Европы к ЕС делают проект создания федеральной Европы и тесного экономического и монетарного союза (ЭМС) основанного на общей валюте, скорее "проектом прошлого", нежели будущего[458]. Автор особо подчеркивал, что британское общественное мнение глубоко расколото по вопросу европейского строительства, и уже один этот факт, равно как и растущие опасения широкой общественности по поводу ЭМС не только в Великобритании, но и в других странах ЕС требуют серьезного пересмотра утвердившихся подходов.

О том, что ситуация с введением единой валюты в рамках ЕС не столь проста, как многим казалось всего один-два года назад, свидетельствует и заметно более осторожная позиция, которую стала занимать в этом вопросе лейбористская партия. Во всяком случае еще в середине 1995 г. Тони Блэр заявил о необходимости проведения широких консультаций с общественностью по этому вопросу[459].

Что касается консерваторов, то в партийных верхах все более широкую поддержку получает идея проведения референдума, который должен выяснить отношение рядовых англичан к евровалюте.

Как бы, однако, ни развивались дальше дебаты по проблемам европейской интеграции, и в стране в целом, и в консервативной партии их возобновление, и тем более в столь жесткой и бескомпромиссной форме, как это сделала Тэтчер, отнюдь не способствует процессу успокоения страстей в партии тори.

Серьезные проблемы перед правительством, да и не только перед ним одним, поставили неожиданно возобновившиеся в феврале 1996 г. террористические акты Ирландской республиканской армии. Не удовлетворенная ходом переговоров и отсутствием сколько-нибудь ощутимых уступок со стороны их участников представителям Шинн Фейн, выступающей от имени католического меньшинства, террористы ИРА произвели в начале феврале колоссальной мощности взрыв в районе лондонского Сити. Вскоре за этим было осуществлено еще два террористических акта, правда значительно меньших масштабов. Фактом стал срыв продолжавшегося почти полтора года перемирия, и возникла угроза возобновления насильственных действий и со стороны протестантских ультра.

Все это серьезно осложнило ситуацию в столице и в стране в целом. В самой же Северной Ирландии, буквально возродившейся за полтора года, г. Белфаст и другие города вновь оказались под угрозой разрушительных взрывов и кровопролития.

Естественно, что правительство Мейджора и правительство Ирландской республики сразу же начали поиски путей возобновления перемирия и основ для более прочного соглашения.

Возобновление силового противостояния в Ольстере задевало правительство Мейджора и в том смысле, что сводило на нет те "очки", которые оно завоевало своим успехом в приглушении очага длящегося вот уже четверть века вооруженного противостояния в провинции. Примечательно, что несмотря на казалось бы неплохие шансы использовать ситуацию в своих узкопартийных целях, лейбористское руководство не пошло по этому пути и выразило недвусмысленную солидарность с правительством в его стремлении не дать разгореться вновь кровавой ольстерской драме. При этом оно отдавало себе отчет в том, что успех миротворческой деятельности Мейджора серьезно повысит его шансы на предстоящих выборах. Впрочем, поведение лейбористской оппозиции в этом вопросе целиком и полностью согласуется с канонами британской двухпартийной политики, в соответствии с которыми при всех расхождениях в политической и социально-экономической тактике в коренных, стратегических вопросах общенационального значения обе главные партии выступают если не в унисон, то в принципиальном согласии друг с другом. Эта традиция была, как это было показано выше, нарушена в конце 70 - начале 80-х годов, когда обе партии едва ли не превратились в антиподов, и, как мы опять-таки видели, лейбористы заплатили за это высокую цену.

Но так же, как отношение к проблеме Ольстера демонстрировало эффективность и силу двухпартийной политики, так поведение партий в ряде других вопросов наглядно показывало и тот факт, что указанный консенсус не только не сводит на нет межпартийную борьбу и противостояние, но и побуждает стороны к обострению этой борьбы, особенно в канун нового тура борьбы за власть.

Наглядной демонстрацией такого обострения стали события, связанные с публикацией доклада комиссии, возглавлявшейся сэром НикласоМ Скоттом и посвященном выяснению обстоятельств незаконной продажи оружия Ираку в 80-х годах и роли правительства и отдельных министров в этом деле. Комиссия работала целых три года, и подготовленный ею пространный доклад ("доклад Скотта") занял со дня его публикации в середине февраля центральное место в британской печати на внутриполитические темы. Несмотря на то что доклад не содержал сенсационных разоблачений и был составлен в весьма умеренных тонах, в нем содержался ряд формулировок, суть которых сводилась к тому, что, во-первых, правительство, не поставив в известность парламент, произвольно меняло правила, которыми должны были руководствоваться торговавшие с Ираком компании, и, во-вторых, когда у парламентариев возникли сомнения в отношении правительственной политики по этому вопросу, ответственные за данную политику министры давали вводящую в заблуждение информацию. Примечательно, что в адрес тогдашнего премьер-министра М. Тэтчер в докладе не содержалось никаких обвинений и лишь говорилось, что один из министров должен был проинформировать ее о изменениях в правилах торговли, но не сделал этого.

Внимательно ознакомившись с докладом, несколько заднескамеечников тори выразили серьезные сомнения в том, что правительство и премьер адекватно реагировали на выводы доклада, а один из них даже заявил о своем выходе из состава фракции и принятии статуса независимого парламентария. В результате и без того мизерное большинство консерваторов в парламенте сократилось с четырех до двух (напомню, что сразу после выборов это большинство составляло 21).

Одним из вопросов, поднятых прессой и оппозицией в связи с докладом Скотта, стал вопрос о неоправданной секретности, в которой готовятся и принимаются важнейшие правительственные решения. Актуализация этого вопроса оказалась как нельзя кстати для оппозиции, которая в своих программных и политических документах постоянно связывала его с необходимостью усилить роль парламента как законодательного и контролирующего органа и, в частности, провести закон о "свободе информации ("Freedom of Information Асt")[460].

В свете сказанного не удивительно, что публикация доклада Скотта обернулась для правительства и самого Мейджора, пожалуй, самым серьезным испытанием на прочность за все время его существования. В ходе острейших парламентских дебатов, состоявшихся 26 февраля, ему с огромным трудом удалось избежать поражения, обеспечив себе перевес всего в один голос. В сложившейся ситуации неповиновение даже одного-двух заднескамеечников может привести к падению правительства.

Однако если говорить о более долгосрочных последствиях доклада Скотта, то это, конечно же, актуализация проблем политической реформы, о необходимости которой уже давно настойчиво заявляла и лейбористская, и либерально-демократическая оппозиция.

Актуальность проблем политической реформы в Великобритании на исходе столетия заметно возросла и в связи с другими событиями, практически не имеющими никакого отношения к деятельности правительства. Речь идет о довольно резком, если не сказать катастрофическом снижении престижа такого важного политического института, каковым является монархия. Когда еще в 80-х годах повышенный интерес к "нестандартному" поведению наследника и его супруги, равно как и некоторых других членов королевской семьи стали проявлять средства массовой информации, это еще воспринималось многими как неизбежное следствие возросшей "открытости" монархии и поначалу почти не сказывалось на отношении к ней как к институту. Однако когда принц Чарльз, принцесса Диана и иже с ними сами стали непосредственными участниками телепередач и публикаций в прессе, реакция публики стала приобретать принципиально иной характер. На отношении к монархии бесспорно сказались и многие другие моменты политическое и социальной жизни Великобритании и в частности все более критическое восприятие принципа наследственности, выдвигающего на заглавные роли людей, нередко явно не заслуживающих этого. Сам факт неизбежной скорой смены монарха и схода с политической сцены королевы Елизаветы II, пользующейся огромным уважением и симпатиями подавляющего большинства англичан, побуждает многих из них взглянуть чуть дальше в будущее и оценить ситуацию уже с учетом выхода на авансцену новых действующих лиц.

Характерно, что публикуя большую статью с подробными данными спроса об отношении к монархии, воскресное издание газеты "Индепен-дент" за 18 февраля 1996 г. поместило ее под заголовком "Общественное мнение сдвигается в направлении республики Великобритания". Согласно приводимым газетой данным, лишь треть населения страны считает, что британская монархия имеет долгосрочное будущее, тогда как 43% полагают, что это не так. Примечательно, что во время аналогичного опроса, проведенного в 1990 г. доля "скептиков", сомневавшихся в том, что монархия "не продержится" еще 50 лет, составляла менее 1/6 всех опрошенных[461].

Не менее показательными оказались и ответы на другой вопрос, касающийся роли монархии как политического института. Если десять лет назад опросы показывали, что его позитивная роль отмечалась в соотношении 15 : 1 по отношению к оценкам негативного плана, то в ходе только что проведенного обследования это соотношение оказалось равным 2:1, причем более половины опрошенных воздержались от ответа.

На вопрос о принце Чарльзе как будущем короле, только 41% опро-шенных выразил удовлетворение его поведением в качестве наследного принца, тогда как 47% высказали противоположное мнение. На вопрос же, будет ли он "хорошим королем", лишь 40% ответили "да". И это при том, что в ходе опроса проведенного всего 4 года назад, доля таких ответов была равна 81% 106 Столь же разительное снижение рейтинга отмечается и в отношении к монаршему двору в целом

Недвусмисленно выскзываясь за скорейшую смену монархического режима на республиканский, газета сообщала, что в дальнейшем поста-рается более подробно высказаться по вопросу о том, как она мыслит этот последний и обещала положить начало дебатам вокруг данной проблемы Весь симптоматично что почти одновременно с публикацией в "Ин-

депендент" другая не менее авторитетная газета примерно того же, центристкого, а точнее - либерального направления "Гардиан" высказа-лась за скорейшую реформу палаты лордов и превращение ее из преи-мушественно наследственного в избираемый всеобщим голосованием орган. При этом газета, соглашаясь в принципе с аналогичными пла-нами лейбористов, подвергла серьезной критике позицию Блэра, намере-вающегося осушествить эту меру постепенно и на какое-то время наряду с избранными всеобщим голосованием членами палаты сохранить неко-которых из ныне заседающих в ней в качестве так называемых "пожиз-ненных" пэров 108.

Автор столь подробно остановился на этих двух публикациях не только потому,что они сами по себе заслуживают внимания как индикатор далекоидущих сдвигов в общественом мнении, но прежде всего потому, что они нагяднейшим образом демонстрируют остроту чисто политических, а точнее конституционных проблем, которые встали перед Бри-таний на рубеже двох тысячелетий.

Возвращаяся на более конкретным проблемам межпартийного соперни-чества в канун предстоящих всеобщих парламентских выборов, хотелось бы упомянуть и о таком далеко не частном вопросе, как вопрос о настоящей и особенно будущей роли либерально-демократической партии, Судя по тому, как складывалась судьба и ее самой и ее предшествен-ников, рещающее значение для нее, скорее всего, будут иметь ее отно-шения с лейбористами. Между тем здесь по-прежнему очень много не-ясностей. Установки обеих партий все более сближаются, и не исключено, что обе они на каком-то этапе и в чисто организационном плане могут пойти достаточно далеко навстречу друг другу (особенно если им будет противостоять преодолевшая свои трудности консервативная партия). Если же ставить проблему отношений либерализма и лейборизма еще щире, то правомерно поставить и такой вопрос: а не идет ли речь о возвращении к ситуации конца прошлого - начала нынешнего века, когда столпами двухпартийной системы страны являлись либералы (или, точнее, социал-либералы), с одной стороны, и консерваторы - с другой. Разумеется, речь идет не о простом повторении пройденного, а о более сложном, спиралевидном развитии.

В подтверждение высказанного соображения хотел бы сослаться еще на одно, немаловажное с моей точки зрения обстоятельство. В описанной выше идейно-политической эволюции лейбористской партии особую, можно сказать уникальную, роль играл и играет созданный в 1988 г. Институт общественно-политических исследований, занявший фактически место Фабианского общества в качестве "мозгового треста" партии. Будучи и в финансовом, и в организационном отношении абсолютно независимым от лейбористской партии, институт в то же время фактически работает на партию, генерируя не только идеи и концепции, но и скрупулезнейшим образом исследуя основные сферы и направления общественно-политической жизни Британии и формулируя практические рекомендации. Имея небольшой штат высококвалифицированных сотрудников и привлекая на тех или иных началах специалистов из различных областей общественного знания, институт к середине 90-х годов опубликовал несколько десятков книг и брошюр, посвященных конкретным вопросам социальной, экономической, внутренней и внешней политики[462]. Особое внимание в разработках института уделяется проблемам государства благосостояния, промышленной политики и конституционной реформы, т.е. тем самым, на которых акцентирует внимание и современное лейбористское руководство. При этом общие подходы института - это опять-таки тот же этический социализм в идеале и социальный либерализм на практике. Как пояснял в беседе со мной весной 1993 г. тогдашний директор института профессор Дж. Корнфорд, эти подходы они приняли с момента его создания.

В 1994 г. институт опубликовал пространный доклад созданной по его инициативе и инициативе лейбористской партии комиссии по проблемам "социальной справедливости". Доклад получил широкое признание и стал, по словам "Экономиста", "неожиданным бестселлером". Основная идея доклада - "национальное обновление", основанное на синтезе "этики, коммьюнити" и "рыночной экономики"[463], т.е. на органическом единстве экономического и социального развития.

В 1995 г. институт заявил о намерении создать новую комиссию с целью формулирования стратегии в отношении промышленности и бизнеса. Эта инициатива опять-таки призвана заложить более глубокие концептуальные основы под ту политику сближения с влиятельными кругами бизнеса, которую начал активно проводить еще Дж. Смит и которая получила новые серьезные импульсы при Т. Блэре. При этом инициатива сближения все чаще исходит и от самих бизнесменов, многие из которых проявляют повышенный интерес к сдвигам, происходящим в лейбористской партии и ее руководстве, устраивают довольно представительные встречи с лидером и теневыми министрами[464]. Примечательно, что новый глава института общественно-политических исследований -Джеральд Холтхэм - экономист, работавший до своего назначения в лондонском Сити.

В прессе все чаще публикуются сообщения о том, как та или иная крупная корпорация принимает решение о выделении средств на финансирование лейбористов, причем во многих случаях это корпорации, чаще всего продолжающие поддерживать консерваторов.

Одной из причин, побуждающих значительную часть большого бизнеса искать сближения с лейбористами, - это более конструктивная позиция последних по отношению к европейской интеграции. Однако немалую роль, вне всякого сомнения, играет и та общая переориентация партии, о которой говорилось выше.

Из всего сказанного можно заключить, что ко второй половине 90-х годов лейбористская партия и в "философском", и в чисто практическом плане проделала эволюцию, которая вполне сравнима с той, через которую прошла консервативная партия в 1975-1980 гг., и эта эволюция позволяет ей выступать как потенциально правящая партия. А это значит, что политический маятник, который надолго завис в одном положении, готов вновь прийти в движение.

Даже если консерваторам удастся в ходе острейшей предвыборной борьбы "сравнять счет" и выиграть выборы (что с точки зрения автора весьма маловероятно), утраченное в 80-х - первой половине 90-х годов равновесие в британской двухпартийной системе будет все равно восстановлено. Больше того, исходя из изложенного выше, можно утверждать, что это новое равновесие - уже свершившийся факт, и вопрос лишь в том, в каком направлении будут продолжаться поиски той новой идентичности, которые определят место и роль обеих главных партий в дальнейшем общественно-политическом развитии страны.