Тимошкина марсельеза

Царевна Фроська

В цирке кончилось дневное представление. Вечером будет другая программа, для взрослых. Артисты до вечера должны отдохнуть. Почти все разошлись по домам.

На арене стоит погашенная ёлка. С пустых ярусов веет холодом. Тимошка, встав на цыпочки, наклоняет колючую ветку. Звенят хрупкие бусы, сыплются блёстки стеклянного инея. Тимошка осторожно дотрагивается до разноцветного фонарика. Как бы не расшибить! А это что? Яблоко крашеное.

Среди тёмной хвои улыбается Фроська. На голове у Фроськи корона.

Похожа, ей-богу! Прищурилась, в косе ленточка.

Тимоша покачивает ветку.

«Раскачивай! Раскачивай! — бывало, кричала Фроська, сидя на доске самодельных качелей. — Я люблю шибко качаться!»

И Тимошка толкал доску так, что она взлетала выше забора.

Фроська не визжала, как другие девчонки. Она крепко держалась руками за верёвки. И когда качели летели вниз, только зажмуривалась.

К ёлке подходит клоун Шура.

— Тебе нравится? — спрашивает он Тимошу.

Тимошка молчит. И вдруг дёргает за косу царевну в золотой короне, и та, цепляясь за колючие ветки, падает в снег.

Снег под ёлкой ватный, посыпан бертолетовой солью, чтобы блестел, как настоящий.

Потеряв корону, в ватном снегу лежит царевна. Тимоше уже не кажется, что она похожа на Фросю. Глаза у царевны нарисованные — глупые, круглые.

— Ты чудак, Тимми! — говорит клоун Шура. Он поднимает игрушку. — Зачем же так? Дёрнул за косу, сорвал с ветки? Ей больно.

— Отчего ей больно, если она бумажная? — усмехается Тимоша.

Сконфуженный клоун вешает игрушку обратно на ёлку.

Вечером в цирке снова звенит звонок.

— Опять разевал рот? Шнель! Шнель! — ворчит Польди.

Не попадая в рукава, Тимошка спешит натянуть трико.

— Шнель! — Польди даёт Тимошке затрещину. — Это что за гримас?

Польди румянит ему щёки. И на арену бежит нарядный, весёлый мальчик.

Он посылает публике воздушный поцелуй. Может быть, там, наверху, на одной из скамеек, сидит девочка в вязаном платке, в валенках, похожая на царевну?

— Алле! — И мальчик ловит летящую перекладину.

— Алле! — Польди держит его крепко. — Теперь сальто!

Номер окончен. Акробаты кланяются.

— Браво, браво! — кричит публика.

— Улыбка! Очаровательный улыбка! — шепчет Польди и кривит рот.

— Браво, Тимми!!!

Ночью Тимошке снится ёлка: она кружится, блистая огнями, и растёт всё выше, выше, проламывая макушкой крышу.

Тимошка с Фросей лезут вверх по её колючим ветвям.

«Обожди! — кричит Тимошка. — Упадёшь!»

Фроська нарочно разжимает руки и…

Тимошка просыпается. Ему ещё страшно. Повернувшись на другой бок, он прислоняется щекой к шершавой спинке дивана. Диван пахнет пылью, мышами, гостиницей. За перегородкой громко храпит Польди.

Тимошка натягивает одеяло на голову, но страх не проходит. «Расшиблась бы в два счёта», — ужасается Тимошка, ещё не освободившись ото сна.

Уже светает, а Тимошка не спит. Он перебирает в памяти всё, что было. Вспоминает, как они с Фроськой играли в «придумки».

…Керосину нет. Лампу Пелагея Егоровна не зажигает. Они с Фроськой сидят за холодной печкой, где дремлет Ахилл.

— Если бы меня пустили в магазин и сказали бы: бери что хочешь, — говорит Фроська, — я бы знаешь что выбрала?

— Ситного с изюмом!

А Фроська смеётся:

— «Ситного»! Я бы ничего не взяла, кроме одной вещи. Я бы взяла… — Фроська говорит шёпотом, — я бы взяла перстенёк с волшебным камешком.

— На кой он тебе? — удивляется Тимошка.

— Надела бы его на палец, повернула камешек налево — дворец бы вырос, повернула направо — платья какие хочешь.

— Ну и дура! Нет такого перстенька!

— Есть, — обижается Фроська. — Есть!..

Она водила Тимошку смотреть на этот перстенёк.

За углом была лавочка, в окне разложен товар: пуговицы, кружева, гребёнки. А в уголке, в паутине, — перстенёк с синим камешком. Завалился за катушки и лежит.

— Видишь?

Тимошка обомлел.

— Ну, чего надо? — крикнул на них лавочник. — Кончена торговля! — и закрыл окно ставней.

А через несколько дней в окне лавочки стало совсем пусто, только на куске картона было написано: «Соль отпускается по карточкам»…

«Может, всё-таки Фрося придёт в цирк, — думает Тимошка, — не навек же она уехала за хлебом…»