Тимошкина марсельеза

Поезд дальше не идёт

Разве знала Пелагея Егоровна, собираясь с дочкой в дорогу, что их ждёт?

В Питере на вокзале с трудом втиснулись они в теплушку, и Пелагея Егоровна была рада, что нашлось для них местечко в уголке.

Они ехали уже несколько дней, когда ночью с разбегу поезд вдруг стал как вкопанный.

— Не пойдёт дальше, не пойдёт дальше!.. — выкрикивал бледный кондуктор, размахивая потухшим фонарём.

— А где стоим?

— Не видите где? В степи…

Кондуктор заглядывал в вагоны.

— Мне же до Лозовой, — плакала в темноте женщина.

— Вылезай, не пойдёт дальше…

Выгрузив вещи и детей, пассажиры спустились под откос. А пустой поезд, распахнув двери теплушек, попятился назад. Кто-то на ходу прыгнул на подножку.

— Обратно, в Питер!..

— А нам куда? — спросила испуганная Фрося у матери.

— Нам до Широкого — к дедушке, к бабушке…

Пелагея Егоровна повязала Фроську шалью, приладила ей на спину котомку и, взяв свою меньшую за руку, пошла вместе со всеми по степной дороге.

В степи было тихо. Сбоку от дороги чернела железнодорожная насыпь. И уже далеко был слышен гудок умчавшегося назад поезда.

— Куда идём?

— На станцию.

«Доберёмся до станции, — думала Пелагея Егоровна, — а там на другом поезде — дальше. Не пропадём».

— А до станции далеко?

— До какой?

— Нам до Широкого…

Впереди идущих тарахтела телега.

— До станции недалеко, — сказал возница.

— Слава богу, — вздохнула Пелагея Егоровна.

И Фрося зашагала за телегой бодрее.

А возница рассказывал:

— Кто их разберёт: чи большевики, чи бандиты побрали скотину, поубивали людей. Правда, у нас ещё их пока не было.

— Так откуда вы знаете? — спросил кто-то в темноте.

— А вы мне не верите? — обиделся рассказчик и простодушно посоветовал: — Не слухайте — я не прошу.

Ещё рано было подниматься солнцу, а над степью запылало далёкое зарево.

— Глядите, пожар…

— Это у нас! — крикнул возница и, взмахнув кнутом, погнал что есть духу. — У нас горит…

Телега, подпрыгивая, уносилась по дороге всё дальше, и слышно было, как причитал возница:

— Это мы горим, родные мои… Мы горим…

Фроська заплакала.

— Ну, чего ты, чего? — стала утешать её Пелагея Егоровна. — Не маленькая! — А самой было жутко.

Люди продолжали идти навстречу пожарищу.

Стало светать, и они могли разглядеть друг друга. Рядом с Пелагеей Егоровной шла уже немолодая женщина. Она тащила тяжёлый чемодан. Женщина шла, спотыкаясь на высоких каблуках, и всё, что было на ней надето — и плюшевое пальто, и шляпа с вишнями, — всё не годилось для похода по запорошённой снегом степи.

— У меня билет до Одессы, — повторяла она, сдвигая густые брови, и вдруг принималась кого-то ругать: — Он хотел моей смерти, байстрюк!

Пелагея Егоровна и Фрося, когда эта женщина отстала, подождали её.

— Вы свяжите узел с узлом — так легче, — советовала ей Пелагея Егоровна.

Но попутчица упрямо тащила свой чемодан и узлы, проклиная свою жизнь, и поезд, который умчался, и тот час, когда она купила билет до Одессы.

Пелагея Егоровна, Фрося и все, кто шёл с ней рядом, уже знали, что эту женщину зовут мадам Роза, что у неё в Одессе свой дом и она отпускает дешёвые обеды, и что она ездила в Петербург к сыну Монечке, а сын не желает возвращаться домой, не желает торговать, а желает заниматься политикой.

— Вы видали, нужна мне политика? — спрашивала своих попутчиков мадам Роза.

Никто не шёл навстречу пассажирам. Никто их не догонял…

Кто-то сказал:

— Может, теперь остановимся, передохнём…

И вдруг увидели: с пригорка, на который поднималась дорога, ухватившись за лошадиную гриву, скакал мальчишка.

— Тикайте!.. — кричал он. — Тикайте!.. — и бил в бока лошади голыми пятками.

Высокий старик, который шёл впереди, взял лошадь под уздцы.

— Расходиться надо, — сказал кто-то.

Старик, держа лошадь за оборванную уздечку, допрашивал мальчика:

— Погоны на них есть? На тех, кто вас запалил?

Но мальчишка только размазывал грязные слёзы и ничего, кроме: «Тикайте, дяденька!..» — не отвечал.

— Видать, не большевики, а их благородия распоряжаются, — сказал старик. — Надо идти в другую сторону, граждане! — Он снял мальчишку с лошади, и лошадь стала щипать сухой чернобыльник. — Пойдём оврагом, чтобы нас не было видно. Мы же не войско, чтобы шагать на виду.

Старик взял за руку мальчишку, уже обутого в чьи-то валенки, и первым сошёл с дороги.

Все пошли за ним.

Только мадам Роза поставила свой чемодан на землю и сказала:

— Я больше не марширую! Я покажу им билет! Я заплатила за билет деньги!

— А мы с дочкой пойдём, — сказала Пелагея Егоровна.

Мадам Роза молча смотрела им вслед. По обочине мимо неё, догоняя испуганных людей, всхрапывая, протрусила лошадь. Мадам Роза продолжала стоять, сжимая в озябшей руке картонный билет.

Но когда путники стали спускаться в глубокий овраг, то услыхали крик. Обернувшись, Пелагея Егоровна увидала, как, спотыкаясь о мёрзлые кочки, их догоняет мадам Роза.

Уже совсем рассвело. Узкая тропинка, которая петляла по дну оврага, стала подниматься в гору. На горе в солнце зимнего утра стояли в ряд белые мазанки.

Было тихо, и путники вошли в село.