Титановый бардак

Деревянные качели, расписные карусели…

Господин Сенжье с некоторым удивлением смотрел на собеседника. Вероятно, не зря его предупреждали в банке, что «парень слегка ненормальный», но тем не менее очень просили быть с ним «повежливее». Почему просили, было совершенно понятно, ведь и Сосьете Женераль де Бельжик находилась далеко не в блестящем состоянии, да и Юнион Миньер переживала явно не лучшие времена. В особенности после того, как британцы отказались менять фунты на золото, и активы банка обесценились почти на треть, а спрос на различные металлы в Европе сократился больше чем наполовину. Вдобавок Советы практически полностью прекратили размещение промышленных заказов в Бельгии и почти миллиард франков, которые Бельгия уже практически считала своими, ушел в Германию. А этот американец с испанским именем, который держал в банке весьма немалые деньги, предлагал в принципе очень неплохую сделку. Далеко не на миллиард, но ведь он был готов платить деньги практически за мусор. И вопрос заключался лишь в том, сколько с него получится выдоить…

— Господин Сенжье, согласитесь: Олен завален вашим мусором, а я готов за довольно приличные деньги вас от него избавить. Двести долларов за тонну отходов — это ведь более чем достойная плата.

— Господин Альварес, а давайте мы не будете мучить мой слух и мы перейдем на английский, — Эдгар Сенжье даже поморщился, демонстрируя, насколько ему режет слух французский собеседника, мало что «украшенный» сильнейшим акцентом, так еще и по лексике более уместный в портовом кабаке нежели в элитном ресторане. — К тому же мы привыкли рассуждать о суммах, исчисляемых в фунтах, — продолжил он на превосходном «оксфордским» английском, — причем скорее в тысячах фунтов.

— Очень рад, что мы начали беседу с попытки найти общий язык, — ответил Альварес на французском, уже полностью лишенным даже намека на акцент, причем и лексика сменилась на более уместную для дипломатического приема в Версале века так восемнадцатого. — Всегда приятно общаться с человеком умным и… и умеющим слышать собеседника. Так давайте вернемся к предмету торга, и я предлагаю все же ваш родной французский, иначе некоторые тонкости мы можем интерпретировать по-разному. Итак, у вас есть куча отходов…

— Мы не считаем это отходами…

— Куча отходов, из которой вы за последние пять лет смогли продать что-то около полутора тонн.

— Но более чем по пять франков за килограмм!

— Отлично. И в следующие двести лет вы сможете заработать на этом миллиона полтора, а то и два! Два миллиона франков — это же куча денег, так?

— Но ваша цена… доллар сильно подешевел.

— Франк тоже, но вы в чем-то правы. Поэтому я предлагаю считать в «старых» долларах, причем я изначально платить собрался золотом.

— И сколько же вы хотите купить?

— Много, очень много. И если мы договоримся о цене в двести… ладно, чтобы было проще считать, в триста пятьдесят нынешних долларов за тонну…

— Это все равно втрое дешевле, чем мы продаем сейчас.

— А оптовая скидка?

— Об этом можно говорить после того, как мы поймем, какую партию вы готовы купить.

— Да все что у вас здесь есть, я имею в виду в Олене. По-хорошему, нам достаточно и двенадцать тысяч тонн, но если у вас есть больше…

— Сколько? Да зачем вам столько?

— Мсье Сенжье, вы знаете, что такое коммерческая тайна? Исключительно из уважения к вам, как к горному инженеру, я могу рассказать — но если эта информация станет доступна третьим сторонам…

— Считайте, что сейчас я представляю банк. Ваш, как я понимаю, банк.

— Ну хорошо. Вы знаете, моя компания продает много чего. Храбрость, любовь, преданность… Но за все время её существования еще никто не захотел приобрести у нас мозги.

— Это вы к чему?

— Вы же европеец, и вам будет трудно понять. Но янки — они просто обожают меряться… размером мужского достоинства, например. Одному такому мы выстроили в поместье тропинку из желтого кирпича — для того, чтобы его внуки почувствовали себя в сказке. Но пиписькомер стоит на столе в кабинете каждого американского банкира и промышленника, так что мы получили заказ на дорогу, вымощенную желтым кирпичом, длиной в двенадцать миль. Кирпич мы делаем с применением диураната аммония: так цвет получается достаточно яркий и стойкий. Некоторое время стойкий, но опять: никто не заказывает у нас мозги.

— Насчет мозгов вы верно заметили, но… у нас нет столько отработанного урана. В Олене наберется хорошо если пара тысяч тонн…

— Это несколько меняет дело. Но ведь вы руду откуда-то возите? Там разве не наберется еще десять тысяч тонн?

— Там осталась довольно бедная руда, её просто невыгодно перерабатывать.

— То есть у вас нет подходящих технологий?

— Есть. Однако спрос на радий упал практически до нуля…

— Это с одной стороны печально, но с другой… мы, мне кажется, в такой ситуации можем неплохо помочь друг другу. Про радий я не в курсе, но если вы продадите нам весь уран из Олена по триста пятьдесят долларов…

— По тысяче.

— Весь отработанный уран по пятьсот…

— По восемьсот, и ниже цену, скорее всего, правление даже рассматривать не захочет.

— По семьсот пятьдесят: мы в любом случае не будем строить дорогу себе в убыток. Но если вас это устроит, то мы готовы купить и исходную руду, и вот ее уже — в пересчете на уран — по тысяче…

— Основная проблема в том, что там уже не осталось богатой руды, а в отвалах урана не более десяти-двенадцати процентов…

— Значит, нам будет нужно сто тысяч тонн такой бедной руды, из которой еще придется добывать этот чертов уран… по пятьдесят долларов за тонну в порту Амстердама.

— По сто в порту в Анголе, вы же еще из неё сможете вытащить довольно много радия.

— Еще раз: мы не продаем радий. Мы даже не продаем уран, мы не продаем прочие забавные вещи. Мы торгуем радостью и понтами, причем торгуем ими все же чтобы заработать.

— Я думаю, что ваше предложение правление Юнион Миньер обсудит уже до конца недели…

— Мсье Сенжье, давайте договоримся так: в понедельник мы встретимся здесь же, чтобы подписать контракт…

— Я не уверен, что мы успеем до понедельника.

— Или на этом наше общение заканчивается. Yellow Brick Road отвечает заказчикам в течение десяти дней и никогда не нарушает данной оферты. Нам выгоднее отказаться от заказа чем испачкать собственную репутацию. Надеюсь, что мои резоны вам понятны…

— В целом, я считаю, что контракт получилось заключить достаточно выгодный, — вкратце отчитался перед товарищами Петруха. — Тысяча девятьсот пятьдесят тонн окиси-закиси урана по девятьсот тридцать долларов за тонну и двести пятьдесят тысяч тонн исходной руды по восемьдесят, причем если концентрация урана окажется меньше десяти процентов, то цена резко уменьшается, а объемы пропорционально возрастают, вдобавок цена руды уменьшается вдвое сильнее, чем увеличиваются её объемы. То есть им будет выгодно продавать нам руду с концентрацией не ниже двух с половиной процентов — но такую мы выгребем практически всю. Я купил для перевозки руды шесть довольно старых, но вполне еще приличных угольщиков, так что в принципе мы всю партию можем за полгода перевезти.

— И куда мы столько руды запихнем? Мы же просто не успеем столько переработать, — недовольным тоном, но с широкой улыбкой на лице поинтересовалась Аня.

— Они столько руды нам будут года четыре добывать, у них в Катанге просто столько вообще нет: из отвалов они что-то около двадцати тысяч тонн готовы сразу отгрузить. Так что времени на переработку у нас хватит.

— Это ты думаешь, что хватит, а на самом деле я с трудом представляю, как мы хотя бы с очищенной рудой справимся. Это же почти две тысячи тонн!

— Это не руда, а две тысячи тонн качественно очищенной от любых примесей окиси-закиси урана, а как с ней работать, не мне тебе рассказывать.

— Всё это хорошо, а если кто-то заинтересуется, где это YBR дорогу строит — что ответим? — задала свой вопрос Света.

— Ответим, что конкретно в Техасе, на ранчо местного скотовода Даниеля. Мистер Даниель денег заработал много, а куда девать — не знает. Точнее, не знает куда девать, чтобы еще больше прибыли получать: мясо-то нынче недорогое, да и народ лишней копеечкой небогат, так что продажи у него практически на нуле. А на развлечения пипл копеечку найдет, так что его идея вдохновила. Развлечения в тяжелую годину пользуются повышенным спросом…

— И сколько урана ты собираешься потратить на прикрытие нашей аферы?

— Свет, ты нас всех за идиотов, что ли, держишь? Кирпичи для Даниеля красят оловянно-титан-ванадиевым красителем, он и ярче, и не выцветает на воздухе. Да и задачи облучать американских бедняков у нас не стояло. Если спросят где дорога — мы покажем.

— А если спросят где уран?

— Свет, YBR продает сказки, а про уран вообще ничего не знает.

— А сухогрузы твои, то есть угольщики?

— Я… то есть Аня и Валера убеждены, что до тридцать восьмого года никого уран не заинтересует, а мы уже в тридцать шестом эти угольщики затопим где-нибудь в Атлантике, дабы не фонили. Хотя есть шанс, что и после тридцать восьмого никто не спросит: мы в Европе почти все запасы урана подмели, и в Америке тоже — так что всяким там Энрикам Ферми и прочим Борам с Ганами будет трудновато материал для своих исследований изыскать.

— Ты уверен, что они не найдут пару грамм урана?

— Они и килограмм найдут, и несколько центнеров даже — а вот насобирать урана хотя бы для самого крошечного реактора у них уже не получится. И они будут это точно знать, так что стимулы копать дальше у них резко сократятся.

— Ага, — добавил Саша, — когда они спохватятся, то просто на налаживание добычи у них уйдет лет пять. А потом еще лет несколько уйдет на проработку технологий глубокой очистки выкопанного урана, ведь кроме бельгийцев этим сейчас никто и не занимается.

— Ясно, то есть почти сорок пять миллионов долларов мы не зря выкинули. Осталось только придумать как их снова заработать.

— Да чего там думать-то, всё уже придумано, — усмехнулась Гуля. — Судя по рассказам Оли, товарищ Сталин до сих пор пытается разобраться где именно мы его вокруг пальца обвели.

— А мы разве его обвели?

Иосиф Виссарионович почти каждый день вспоминал разговор с Ольгой Суворовой, просто потому вспоминал, что ему приходилось почти каждый день «выполнять намеченные ею планы». Неурожай, точнее сильнейший недобор этого урожая ставил вообще все намеченные партией планы на грань провала, так что бороться с грозящим голодом приходилось более чем всерьез. Но ведь и методы борьбы Ольга Дмитриевна тщательно спланировала, и ресурсами эту борьбу обеспечила. Вместе со своей наглой авиаторшей: ведь взбалмошная девица успела выстроить почти пятьдесят самолетов, на которых продукты разводились по стойбищам казахских скотоводов. Когда Иосиф Виссарионович увидел эту летающую этажерку впервые, он долго не мог поверить в то, что на ней в голую степь очень легко доставить почти две тонны продуктов. Однако еще дольше он не мог поверить в то, что эти продукты у Ольги Дмитриевны нашлись…

Одного мяса Девятое управление притащило из Аргентины больше ста пятидесяти тысяч тонн! Почему-то распиханное по пятидесятикилограммовым алюминиевым бакам, так что его приходилось на нескольких (новеньких, выстроенных опять-таки Девятым управлением) консервных заводах перефасовывать в банки по полкило весом. Жесть для банок они тоже из-за границы пока возили, но уже налаживали и свой завод по выпуску столь нужного стране полуфабриката — и обещали, что весной этот завод тоже заработает. Конечно, будут проблемы с оловом, но их-то, в принципе, теперь решить вполне возможно. Как и очень много прочих проблем.

Когда Иосиф Виссарионович поинтересовался, под каким соусом Молотов подаст «иностранный кредит» членам ЦК, Ольга Дмитриевна ответила просто:

— Под будущие поставки наших непродуктовых товаров. Тех же медикаментов, например.

— А чего еще? Медикаментов вы, насколько я знаю, поставляете на десятки миллионов, а речь идет о сотнях!

— Да много чего. Вот, например, уже в следующем году Истмен Кодак у нас закупит пленки сто миллионов метров.

— Да что вы говорите! Мы четвертый год завод в Переславле пытаемся запустить…

— Мы просто пленку им продадим, не фото- и кинопленку, а основу для них. Если вы не в курсе, то сообщаю: пленка, которую делаем мы, не горит и втрое прочнее целлулоидной.

— И вы думаете, что американцы не смогут её сами сделать?

— Думаю, что смогут. Более того, мы же диафильмы для детей на этой пленке сейчас и печатаем, так что буржуи наверняка уже образцы пленки получили и даже смогли её сами сделать.

— Так почему же вы уверены, что они будут пленку у вас покупать?

— Потому что пока мы не собираемся устраивать у них революцию, то буржуев волнует только вопрос получения прибыли. Мы им пленку собираемся продавать по цене всего лишь самую малость дороже целлулоидной, но минимум вчетверо дешевле, чем они сами ее могут сделать.

— То есть вы им собираетесь продавать нам в убыток?

— Нет конечно, мы минимум шестьдесят процентов чистой прибыли с этих продаж получим. Просто для того, чтобы этот материал делать так же дешево, как делаем мы, нужна соответствующая технология, базирующаяся на новейших материалах. В частности, для производства этой пленки нужно все химические реакторы или покрыть толстым слоем платины, или делать их из титана. И здесь главным является даже не то, что про последнее буржуи не знают и, надеюсь, узнают не скоро. Главное заключается в том, что кроме нас никто в мире не умеет делать чистый титан. И никто даже не догадывается, что этот титан в принципе возможно правильно обработать.

— Это почему?

— Потому что даже малейшие примеси, поступающие из титановой руды, делают титан хрупким и его становится невозможно ни ковать, ни прокатывать, ни даже сваривать. Так что лет на десять минимум Кодак обречена покупать пленку у нас. В следующем году сто миллионов метров, через год, думаю, уже триста, а там и германская Агфа подтянется. Да, французам мы пленку продавать ни под каким видом не будем…

— А почему вы так уверены, что они столько купят? Сейчас за границей серьезный кризис, многие компании просто разоряются…

— Мы уверены, что я назвала минимальные цифры. Голливуд называют «фабрикой грёз», а в кризис как раз грёзы получают максимальный спрос. Платежеспособный, так что наши оценки, основанные на текущих объемах производства, могут оказаться и сильно заниженными. И, хотя мы рассчитываем только за пленку получать чуть меньше тридцати миллионов долларов в год, вполне допускаю, что мы и пятьдесят в год получим. Допускаю, но расчеты все же свои базирую на выручке в тридцать, а если получим больше запланированного… вы, думаю, найдете, куда деньги эти с максимальной пользой для страны потратить. Так что обоснование такого кредита у Вячеслава Михайловича будет железное, и выгоды он сможет продемонстрировать не только финансовые, но и для отечественной промышленности.

— Ну, с кредитом какая-то ясность появилась, а вот с грядущим голодом что делать… посоветуете?

— С хохлами, думаю, особо ничего делать не нужно, — при этих словах Иосиф Виссарионович поморщился, но промолчал, — разве что им на треть госзакупки сократить. Для горожан у нас пять миллионов тонн картошки есть, даже больше, и приличные запасы картофельной муки. Опять же, мы в Аргентине еще и риса немало подкупили — так что города будут сыты. А вот с казахами…

— А там что? То есть какие вы видите проблемы?

— Шая Голощёкин уничтожил там больше половины скота, и кочевым казахам становится просто нечего жрать. То есть не то, что они будут вымирать с голода, хотя и не без этого, но там чуть ли не половина покинет степи, разбежится в разные стороны. В русские области, где им реально будет очень голодно, или, что хуже, к уйгурам, причем туда по моим прикидкам, около миллиона человек откочует. Если ничего не делать, то откочует.

— А что вы предлагаете именно делать?

— Мы привезли немножко мяса в консервах. Надо всем казахам, испытывающим проблемы с продуктами, организовать бесплатную выдачу мяса и круп. Скажем, по полкило мясных консервов и по полкило риса в день на каждого человека.

— Сколько? Полкило мяса в день?

— Да, не меньше. Чтобы эти кочевники искренне поверили, что страна о них заботится и всячески помогает в тяжелую годину. У уйгуров я планирую еще скота немного купить, тысяч сто голов, а если получится, то и двести, и скот мы тоже кочевым казахам раздадим, как компенсацию за деяния голощекинцев. Уйгуры с удовольствием берут в оплату царское серебро, рубли и полтинники конечно.

— А где вы столько серебра царского нашли?

— Американское утаскиваем потихоньку, сами очищаем, переплавляем, чеканим…

— Фальшивомонетчествуете?

— Нет. Мы чеканим монеты точно такие же по весу, пробе, размеру и номиналу, но с эмблемой Девятого управления. И их уйгуры тоже уже принимают без проблем.

— И вы считаете, что ваши действия проблемы с казахами решат?

— Разве что частично, но хоть так. Еще хорошо бы в местной прессе всячески Голощёкина осудить, врагом народа обозвать и прихвостней его показательно наказать.

— Каких прихвостней?

— Да весь казахский крайком, по-хорошему их поголовно расстрелять надо.

— А по-плохому?

— По плохому… я, как человек не кровожадный, просто на кол бы всех посадила, на всеобщем казахском курултае или как там общее собрание всех племен называется. Но правильнее было бы просто передать их старейшинам и пусть бы они весь крайком по степи конями размотали бы.

— А почему? Глядя на вас и не скажешь, что вы способны на подобные… жестокости. Тем более, по отношению к коммунистам. Или вы…

— Да какие они коммунисты? Жидва обнаглевшая, они же казахов вообще за людей не считают!

— А вы антисемитка?

— Отнюдь. Более того, убеждена, что среди евреев большинство — очень достойные люди. Тот же Лазарь Моисеевич — настоящий коммунист и великолепный организатор, или Станислав Адамович… да их миллионы! Но я четко различаю коммунистов и сионистов, которые евреев считают высшей расой, и вот в Казкрайкоме именно такие и собрались! Взять хотя бы чисто экономический фактор: они сгноили миллион тонн мяса, просто забивая скотину в степи чтобы, как они это оправдывали, разорить, уничтожить казахское кулачество. В результате обрекли на голод миллионы простых казахов, которые — если им срочно не оказать помощь — до конца дней своих будут проклинать Советскую власть.

— Но миллион человек, и вы предлагаете по полкило мяса в день…

— Два миллиона, а это всего тысяча тонн в сутки — но у нас только консервов сто пятьдесят тысяч тонн. Еще столько же мороженого мяса на складах и в пути.

— И где у вас морозильные склады?

— В сожалению, в основном в Аргентине, но мы только на своих судах можем возить по пятьдесят тысяч тонн в месяц… в два месяца. А можно ведь и иностранные рефрижераторы зафрахтовать, хотя это было бы не очень умно, ведь за полгода мы все наши запасы перевезем, а тут их хранить негде. А если возить понемногу, то мясо успеем упаковать по консервным банкам, если вы о том, как мясо возить в Казахскую республику.

— Ну ладно… а как столько продуктов… ведь там бескрайняя степь…

— Ира сделала несколько специальных самолетиков, к ноябрю обещает, что их уже полсотни будет. Дерьмовенькие самолетики, одноразовые, но за рейс пару тонн продуктов в степь перетащат. Еще потребуется сколько-то грузовиков выделить, гужевой транспорт. Поставить распределительные пункты, куда кочевники сами за продуктами приезжать будут — тут у меня всё расписано.

— Одноразовые самолеты? Это как?

— Не совсем одноразовые, но они хорошо если год прослужат. Но год точно послужат — а кочевники запомнят, что Родина всеми силами старается им помочь. Да, еще вот что: это, конечно, не обязательно, однако украинское руководство тоже надо в стойло поставить. И было бы неплохо за провалы в сельском хозяйстве не только им по башке надавать, но и ряд пострадавших областей обратно в РСФСР перевести. Нам будет проще там помощь населению оказывать: в Москве мы быстрее все нужные вопросы согласуем.

— Мы подумаем… но если в сельском хозяйстве всё так плохо… вы считаете, что курс на коллективизацию был ошибкой? Ведь в следующем году, если следовать вашей логике, все будет еще хуже?

— Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Однако вы не столько ошиблись, сколько слегка поспешили. В этом году мужикам не хватило тягла, но в следующем, когда на поля выйдет уже сто тысяч новеньких тракторов, проблем с посевной и с уборкой будет гораздо меньше, и голода уже не будет. Это я практически могу гарантировать…

— Ну, хоть это можно считать хорошим результатом нашей работы.

— Частично. В следующем году голода не будет, но от капризов природы никто не застрахован. Да и о происках империализма забывать не стоит, так что кое-что в планах придется подкорректировать. Причем срочно, пока есть много свободных рук, которые явно не стоит кормить Христа ради. Пусть на пропитание все же зарабатывают.

— И как?

— Мы смогли запасти определенное количество продуктов благодаря тому, что успели для них выстроить хранилища. Маловато, но для определенного купирования голода их в этом году хватит. Впритык, да и то чтобы народ просто с голоду не помирал — а надо, чтобы в таких хранилищах запас продуктов имелся на пару лет вообще без урожая. Стратегический запас на случай войны и стихийного бедствия.

— Предлагаете понаставить амбаров в каждом селе?

— Амбары делу не помогут. В каждом относительно крупном городе нужно выстроить элеваторы, хлеба в которых хватит городу на год, хранилища-морозильники, где будет лежать запас мяса, овощехранилища для картошки, моркови и капусты — а еще такие же выстроить в тайных глухих местах, откуда в тяжелую годину можно будет и деревню прокормить.

— Ну да… а почему в тайных и глухих?

— Если прокопать шахту в вечной мерзлоте, то в такой шахте то же мясо само по себе лет десять пролежит не портясь. В них и букашки всякие зерно не сожрут. Были бы у нас такие — то же мясо казахское можно было сохранить, а не сгноить бездарно, и сэкономить миллионы на закупках мяса иностранного. А насчет тайных мест — чтобы враги не смогли в них продукты испортить и население не начало их грабить.

— У вас и на такие стройки планы уже подготовлены?

— К сожалению, нет. Пусть такие планы Госплан разрабатывает, тот же Струмилин например. А мы уж лучше будем делать то, что умеем делать хорошо, ту же кинопленку изобретать или самолеты…

— Одноразовые, — усмехнулся Сталин. — Я вижу, что вы очень много для страны делаете, и наверняка сделаете еще больше… но все же можно нас ставить в известность о ваших планах заранее? Кстати, раз уж вы упомянули уйгуров… вы не могли бы пригласить ко мне вашего товарища Климова?

Все же наличие софта для проектирования всяких летающих конструкций очень этому проектированию способствует, так что Ирина — давно уже озадаченная «изготовлением грузовика» — разработала сразу три модели. Одна — «деревянная версия» самолета Ан-2 с мотором М-13, и этот самолетик поднимал две тонны груза, которые мог перетащить на тысячу километров со скоростью под двести километров в час. На самом деле самолет все же делался из авиационной фанеры, набор самолета «штамповался» в термопрессах, да и большая часть фанерной обшивки не выкраивался из готовой фанеры, а изготавливался в формах, и «дерево», по уверению Ирины, при этом становилось даже прочнее обычного алюминия, а по нынешним ценам и заметно дешевле его. Ну а шасси, подмоторная рама и прочие металлические детали делались из «секретного сплава В-1461», благо со скандием в Боровичах особых проблем не наблюдалось, да и с литием резко «получшело»…

Не то, чтобы с сырьем все замечательно стало, но Оля очень тщательно составила планы на добычу этого металла, и даже смогла их согласовать с Вячеславом Рудольфовичем. Тот, конечно, поначалу стал плеваться и рассказывать про необходимость бескомпромиссной борьбы с «белогвардейскими элементами», но программу «переселения антисоветски настроенных граждан» в далекий зарубеж все же подписал. Причем основным доводом стал не Олин о том, что «живой русский офицер, приносящий тысячи советской власти лучше мертвого офицера, не приносящего стране ничего», а довод Мессинга о том, что «русский офицер, склоняющий просоциалистические власти буржуазной страны к построению социализма нам важнее бездумной поддержки троцкистки настроенных зарубежных компартий». Упоминание Троцкого в данном контексте оказалось решающим, так что все «подозреваемые» военспецы автоматически переводились в Девятое управление, откуда Петруха их быстренько переводил на «зарубежные заводы» в Аргентину. Не всех переводил, очень даже не всех — но довольно многих…

Вообще-то назвать президента Аргентины Хусто «склонным к социализму» было бы в корне неверно, но Августин Педро был максимально «проаргентинским» и в рамках своей политики старался всячески защищать интересы страны. Поэтому не прислушиваться к человеку, который фактически спас мясной экспорт Аргентины, он считал крайне нецелесообразным. А выяснив, что по сути дела этот экспорт был «спасен» далекой Советской Россией, он и на отношения с «коммунистами» смотрел довольно благосклонно: деньги-то революции не устраивают. И столь же благосклонно относился к русским «эмигрантам», массово переезжающим в его страну, ведь они с собой привозили не только семьи, но и почему-то очень заметные инвестиции…

Иногда очень странные инвестиции, а иногда — очевидно выгодные. Для Аргентины, и Августин Педро не всегда понимал, почему русские (а практически все проекты, которые привезли «новые иммигранты», явно были русскими) не стремятся, подобно британцам и американцам, получить с таких проектов большую выгоду. А иногда он вообще не понимал, в чем состоит эта выгода…

В особенности он не понимал, зачем русские с таким упорством тянут железную дорогу на Альтиплано, постройку которой предыдущий президент остановил из-за вопиющих фактов воровства со стороны американского подрядчика и общей нехватки денег. Но сейчас денег от государства никто вроде не запрашивал, а стройка велась просто ошеломляющими темпами. Ошеломляющими для тех, кто был не в курсе того, что первая сотня тонн лития с Альтиплано уже пересекла океан, а в планах «этих русских» значилась отправка в СССР по десять тысяч тонн этого металла ежегодно уже начиная с тридцать шестого года…