Титановый бардак

Пора-пора-порадуемся на своем веку…

Первого сентября сорокового года в Богородске вышла на полную мощность электростанция на почти тысячу мегаватт, из которых «дополнительные» двести девяносто (к семистам «атомным») выдавал пароперегреватель, работающий на угле. Пятнадцатого — заработала теплотрасса Богородск-Нижний Новгород, а семнадцатого — Богородск-Павлово. Вообще-то эти две тридцатикилометровые теплотрассы ее стали первенцами «атомного теплоснабжения», Боровичи и Кончанско-Суворовск уже второй год отапливались «атомной печкой», но они все же стали «определенным достижением»: на трассе в Нижний Новгород температура воды в трубе падала со ста семидесяти «на входе» всего лишь до ста пятидесяти пяти «на выходе». С другой стороны, а полутораметровой трубе вода и должна остывать не так быстро, как в тонкой, но все же новая (и очень качественная) теплоизоляция из пенополиуретана сыграла очень большую роль. Но Вася (правда лишь он один) считал, что главным в этой «трубе» было то, что ее сварили из нержавеющей стали «в полевых условиях»…

Струмилин лишь крякнул от удовольствия, когда Аня, специально приехавшая в Москву, чтобы «проинформировать начальство», сообщила ему, что «Нижний, Дзержинск, Павлово и Ворсму можно снимать с обеспечения углем и дровами» — в «детали» его посвящать не стали, но «общую картину» Сталин ему обрисовал исчерпывающе:

— Эти ребята придумали новый источник энергии, сам понимаешь, совершенно секретный. Но мощный, а сколько мы сэкономим угля и дров, ты сейчас посчитаешь и мне расскажешь.

Сам же Иосиф Виссарионович, уже наедине с Аней, задал осень серьезный вопрос:

— А вы уже сделали бомбу?

— Пока нет. Сами мы умеем только в атомы играться, а для бомбы нужно очень много того, что мы сделать не можем…

— Это плохо.

— Сами так думаем, поэтому сейчас над бомбой работает Хлопинский институт, у Виталия Георгиевича специалистов теперь хватает.

— А какую мы можем оказать ему помощь?

— Я думаю… то есть я точно знаю, что было бы очень полезно направить в институт Хлопина еще Юлия Харитона и, возможно, Якова Зельдовича. То есть для бомбы Харитон будет просто незаменим, а Зельдович — он, конечно, с бомбой тоже помочь сможет, но главное — превратит атомные электростанции из безумно дорогой экзотики в просто дорогую, но уже привычную и очень экономичную обыденность. И обязательно — Зинаиду Ершову. Ей, кстати, уже пора присвоить звание Героя социалистического труда.

— За что Героя?

— Сложно объяснить, но если исключить многочасовые лекции, к тому же понятные максимум полудюжине физиков на планете, наши электростанции — это на девяносто процентов результат её работ. Которые мы с Валерой, конечно, немного творчески переосмыслили, но основу заложила именно она. Любое здание должно иметь под собой надежный фундамент, а вот научный фундамент АЭС выстроила как раз она.

— После наших разговоров, а особенно после тридцать седьмого года, я довольно внимательно слежу за вашей наукой. И чем занимается Зинаида Васильевна, представляю, — Сталин вдруг лукаво улыбнулся. — Героя-то присвоить несложно, а вот поймет ли она сама, за что ей будет присвоено это звание?

— Я уверена… а знаете, вы ведь правы, человек должен понимать за что его награждают. Но года через два после того, как она начнет работу у Хлопина… Вы все же указ о её награждении приготовьте, а я скажу вам, когда она уже сама все поймет.

— Значит, договорились. Стесняюсь спросить, — Иосиф Виссарионович уже не скрывая улыбки «процитировал» любимое присловье Ирины, — вы в Москву приехали чтобы только похвастаться достижением своим или у вас еще вопросы остались?

— Вопросов к вам — нет, не осталось. Так что поеду я, надо к войне готовиться.

— Вы все так уверены в том, что война вот-вот начнется… Ольга Дмитриевна что-то о сроках начала войны говорила нового?

— Мы думаем, что она начнется летом следующего года. В начале лета, но точной даты никто не знает. Даже Гитлер не знает, поэтому нужно быть готовым в любой момент. А чтобы быть готовым… Светлана Юрьевна считает, что по крайней мере два генерала окажутся совершенно не готовы: Власов и Павлов. А если их оправить укреплять, скажем, границу с Монголией, то германская граница от этого станет лишь прочнее и надежнее. Мы все в Девятом управлении с ней согласны, но если вам интересно, почему Света пришла к таким выводам, то она может вам соответствующую записку подготовить. Интересно? Я ей вашу просьбу передам…

Валентин первого сентября тоже запустил кое-что интересное: огромный пресс, на котором ковались заготовки для коленвалов харьковских мотов В-2. Мотор этот был, по сути «дизельным вариантом» все того же германского БМВ-6, и для него — как и для прототипа — коленчатый вал делался «сборный», из кучи отдельных деталей, поскольку технологии первой половины двадцатого века не позволяли изготовить для него монолитную заготовку. То есть позволяли, если эти технологии правильно применить, предварительно «собрав» их в единый технологический процесс — и вот инженеры первого экспериментального под Валиным руководством это сделали. То есть пока еще не до конца сделали, мощности первого пресса не хватало — но ее хватало для того, чтобы делать заготовки для «усеченный версий»: шестицилиндровых В-3 и В-4. Как раз в середине сорокового инженеры уже в Ленинграде довели харьковский В-3 до приемлемого уровня, получив В-4, и даже стали на базе этого мотора делать новенький танк…

— Если мне склероз не изменяет, то этих танков в Питере успели сделать штук пятьдесят, и исключительно по той причине, что больше моторов изготовить не сумели, — поделился он радостью от своего достижения с Олей.

— А теперь они этих танков смогут больше сделать? А танк-то хороший был?

— Для нынешнего времени просто отличный. Маленький, шустрый… правда пушка слабовата, но это дело поправимо.

— Хочешь ленинградцам пушек в довесок к моторам отгрузить?

— Не хочу. Под нашу пушку — а мы взяли ЗИС-4 и приделали к ней автомат заряжания — нужна новая башня, а под нее корпус танка надо на полметра удлинить. Но тогда танк или на двухосную платформу по весу не встанет, или броню потоньше делать придется, а насчет брони… Андрей Завьялов конечно гений, но гений упертый и наши советы по броне даже слушать не хочет. А если этот Т-50 варить из нашей брони…

— Из чьей такой нашей?

— Которую на Васином заводе в Чите делают.

— Я, конечно, про оружие всякое с вами спорить вообще права не имею, но чисто для общего развития: на кой хрен вы решили броню варить и катать на танкоремонтном заводе?

— Он только называется танкоремонтный. А в Чите его выстроили потому что там и железо в Краснокаменске, и марганец недалеко от Петровска, и уголь правильный в Букачаче, и — главное — монацит в Балее. С редкими землями, Саша говорит, у нас пока негусто, а нашу броню без неодима или хотя бы лантана не сварить.

— А там рядом, Саша говорил, Железный Кряж, с середины прошлого века известный как богатейшее месторождение железа, а в нем еще и золото с висмутом.

— Мы с ним это обсуждали, но пока нам Краснокаменск важнее: африканского урана нам надолго все же не хватит.

— Понятно… то есть не совсем: на танкоремонтном-то вам наша сталь зачем? Заплатки на подбитые Т-26 ставить?

— Мы на них просто тренировались, зато, должен сказать, терминаторы с ЗУшкой из них получились неплохие. Мы только башни на них поменяли под ЗУшки, мотор дизельный поставили Кольчугинский. И броню все же проапгрейдили: с нашей машинка выдерживает германские сорокапятки вполне терпимо уже.

— Понятно: броня новая, пушка новая, мотор новый… там из старого что, один мехвод остался?

— Нет, — обиделся за Василия Валя, — новые мотор и пушка, а на старую броню Вася только экраны навесил, как раз из нашей стали. У него там инженер работает очень интересный, Ваня Кузьмин, он на битых в Монголии танках отработал технологию модернизации Т-26 до мобильной зенитки за менее чем сорок часов или до «Катюши» за трое суток. Сейчас он в Минск переезжает, на тракторный, и с этим жестяным хламом в Чите мы закончили, а теперь приступаем к выпуску своей версии Т-50. Правда Вася хотел еще и ходовую на нем поменять, поставить что-то вроде ходовой от мотолыги — но просто не успеваем…

— Людей, денег не хватает?

— Времени, Оль, времени не хватает, просто времени. Но его всегда хватать не будет, так что делаем что можем.

Ирина по каким-то делам в середине сентября слетала в Богородск. То есть летала она в Дзержинск, но аэродром нормальный находился возле Богородска, так что она и этот городок посетила. А вернувшись, начала доставать вопросами Аню:

— Я всё понимаю, амфибрахий там, то-сё, но почему у атомной станции из трубы дым идет? Там же дымина такая, что, ребята местные говорят, иногда аэродром закрывать приходится, так как полосы с воздуха не видно.

— А чтобы никто не догадался! Есть угольная станция, от нее трубы с кипятком в города соседние протянуты, обычное же дело! В крайнем случае буржуины спишут всё на врожденный идиотизм русских, не догадавшихся котельные поставить в каждом городе свою.

— Про врожденный русский идиотизм я понимаю, а вот куда вы незаметно собираетесь гигаватт электричества девать? И меня интересует исключительно незаметность.

— А почти все электричество как раз в Дзержинск идет. А сколько по проводу течет электричества, снаружи не видно. Зато все знают, что на алюминиевый завод в Дзержинске идет двести мегаватт.

— А остальное?

— А остальное идет уже на завод титановый, о котором ты так мечтала. И на металлохомический, на котором тебе неодим добывают из монацита уральского.

— Ну… допустим. Однако зачем вы к ядреной станции угольную присобачили?

— Потому что вокруг столько понастроить успели, что только атомной станции уже мало оказалось. Ну и маскировка реактора, конечно.

— Ну и фиг с ним тогда, с дымом. Главное — побыстрее плутония на бомбу наскрести.

— Ир, у нас плутония уже на десяток бомб хватит, еще с нашего старого реактора. Но, хотя Зельдович и прыщет оптимизмом, по его словам только для просчета динамики имплозионного взрыва ему еще минимум год пыхтеть, а с электроникой вообще конь не валялся. Если все будет хорошо, то не раньше лета сорок второго…

— Ясно. Значит будем пока строить титановые штурмовики и растить титановых штурмовиков: Вася уже наладил выпуск пластин к бронежилетам из титан-неодимового сплава. У меня только один вопрос остался: а нам на всё неодима-то хватит?

Архип Михайлович с печалью во взоре смотрел на опустевшие помещения Хранилища-13. Хотя в глубине души он был даже рад тому, что вскоре он сможет руководить предприятием гораздо более масштабным и наверняка воплотить в металл новые, еще более удивительные машины.

— Ну что, юноша, — подколола его Ирина Алексеевна, — оглядываешь места былых сражений? Не грусти, Сарапул — он тоже город приличный, да и развернуться там места побольше чем у нас. Вдобавок я тебе подыскала заместителя толкового.

— Интересно, кого? Я вообще-то планировал… у меня четыре прекрасных начальника групп…

— Но ты ими руководишь, а этого — обучать будешь. Он пока как конструктор совсем еще зеленый, но есть у меня ощущение, что лет так через десять, а то и раньше, он вырастет в твоего главного конкурента. Зовут юное дарование Павлом Соловьевым, и твоей теперь задачей будет натаскать парня.

— Откуда… дровишки? И где он работал, что конструировал?

— Я его, можно сказать, зубами выцарапала у руководства Рыбинского моторостроительного. А вот что он там конструировал, я не знаю. Да, собственно, и знать не хочу. Однако есть мнение, пока еще только мое, что талант у парня имеется, причем немаленький. Я так, краем глаза, глянула, что он за время учебы в Рыбинском авиаинституте делал — и впечатлилась. А ты туда — я имею в виду в институт — даже не суйся, мне важно, чтобы ты не по бумажкам, а в деле парня посмотрел и выводы о нем сам сделал. Так что поначалу ты его просто в какую-то свою группу запихни и никому внимание свое к нему не показывай. Напрасно не хвали, зазря не ругай, в общем, пусть сам своим талантом продвинется. Или не продвинется, ведь и я могу ошибаться. Последнее, конечно, чисто теоретическое умозаключение, но вдруг?

— Понятно. А все же: почему Сарапул-то?

— Видишь ли, дорогой мой Архип Михайлович, выбор правильного места для любого завода — задача очень непростая. И тем более непростая, когда речь идет о заводе, на котором будут производиться самые совершенные в мире авиамоторы. Сделать это люди с умишком скудным вообще неспособны, так что я взяла карту нашей бескрайней Родины, положила её на стол, зажмурила глаза и плюнула. И вот куда мой плевок попал…

— Вы серьезно?

— А своей головой подумать? Там уже и наш завод электроламповый, и по производству других радиодеталей, и авиационных электромашин. То есть наша строительная структура с кирпичными и цементными заводами уже имеется, наш, причем очень неплохой, жилой городок, который развивать и расширять довольно просто. Есть свои институты, рабочая сила квалифицированная в доступности на месте — так что еще есть куда и с кем развиваться. Причем город еще Ижевском прикрыт от иностранных шпионов — и что тебя не устраивает?

— Да все устраивает. Просто я здесь столько лет провел, а теперь смотрю на пустые цеха — вот и взгрустнулось немного.

— Ну что, погрустил уже? Теперь пошли веселиться: туда полетишь на новеньком Турболете. На серийном, причем первом с твоими же серийными моторами. И вообще на своем собственном: этот самолет теперь закреплен за твоим заводом. Только ты того, зря его не трать, летай только по делу и только к мне — ну, или, в Омск: машина пока еще секретная, не надо ее показывать кому не надо.

Новый год праздновался в Боровичах не очень весело. Точнее, горожане его именно праздновали, но в доме «попаданцев» весельем и не пахло. Но все же Новый год — это Новый год, так что все взрослые собрались в «служебной квартире», подняли бокалы с двенадцатым ударом курантов — и продолжили обсуждение того, что успели сделать и что очень хотелось бы успеть доделать до войны.

— Ну что, товарищи, встречаем военный год? — невесело произнесла Ирина. — Мы сделали, что хотели, когда сюда попали: у нас есть два завода, которые штампуют КПВТ и «Корды», и даже с патронами для них все выглядит неплохо, но, к моему сожалению, на этом наши достижения практически заканчиваются.

— Ир, ты какая-то пессимистка, — попытался отвлечь жену от грустных мыслей Вася. — А как же самолеты?

— С самолетами у нас хорошо, у нас с авиацией полная жопа. Баранов с Жигаревым стараются как могут, но наши, извини за выражение, маршалы победы все их инициативы зарубают. А я лично Сталину, допустим, нажаловаться не могу: он меня в военном плане всерьез, как мне кажется, не воспринимает.

— Еще бы, ты же для него просто тетка-матерщинница!

— Искусствоведы в процессе обучения овладевают глубинами русского мата хуже разве что училок литературы, но это знание — как атомная бомба. Имеется, но это не значит, что нужно по каждому поводу применять. Да и отец учил меня рот свой не поганить.

— А говорят, что ты самого Кагановича переплюнула, да так, что он почти материться перестал.

— А, это, — Ира слегка улыбнулась, — я не материлась. Когда он начал всех вокруг поливать, я всего лишь процитировала не знаю кого. Сказала «что же вы, Лазарь Моисеевич, материтесь как дитя малое? Вам же потом этими руками хлеб брать» — и он проникся сразу и осознал. То есть не сразу, но потом, если из него выскакивало, обязательно кто-то интересовался: «а хлеб вы сами берете?»

— Забавно, — высказался Валя мрачным голосом. — Но все равно не всё так плохо. Фортификаторы института Слащева в Белоруссии, в Псковском и Великолуцком округах соорудили три линии обороны. Правда вот к северу от Чудского озера ЛенВО ни хрена выстроить не позволил, а на Украине… Сначала Косиор себя там царем считал, теперь Кукурузник…

— Петь, а почему Кукурузник еще жив? — сердито поинтересовалась у мужа Светлана.

— А когда бы мне им заниматься-то? Я, считай, год в Урумчи провел, или ты не заметила, что мужа дома практически не бывает? А ведь еще и с Мехлисом разбираться пришлось…

— Так, ребята, кончайте ругаться, — прервала нарастающую перепалку Оля. — Мы уже сделали чуть больше чем дофига. Я даже про оружие не говорю, но лишь то, что Петрович метро в Ленинграде прокопать успел…

— Но ведь не до конца еще.

— А нам пока больше и не надо. Кстати, Вась, Бисноват сделал что ты хотел. Правда дура у него получилась та еще, и цена у нее пока чуть больше семи тысяч рублей…

— Семь тысяч… это же столько, за сколько мы хотели продавать наш «Самурай»!

— «Оку», Гуля, исключительно «Оку». Но лично я считаю, что это недорого.

— Ну раз наш главный экономист говорит, что недорого, кто я такая, чтобы спорить?

— Оль, я что-то не пойму, — повернулась у ней Света. — Ты говорила, что у нас безналичный рубль чуть ли не впятеро дороже наличного, а значит новая ракета стоит уже тридцать пять тысяч? Она же в магазинах продаваться не будет…

— Свет, ты опять путаешь теплое с мягким: я говорила, что за один рубль в зарплату рабочий должен произвести продукции на шесть рублей потому что еще пять рублей нужно заплатить рабочим, которые произведут станки, грузовики и локомотивы, ракеты и танки, а еще заплатить учителям, врачам, которые вообще ничего не произведут. Но так как за одинаковую работу мы и платить должны одинаково, то получается, что рабочий, который производит станок или танк, как бы производит его впятеро дешевле: мы же их считаем по зарплате!

— Все равно непонятно, но плевать.

— Свет, ты тут вообще единственный человек, кому должно быть не плевать. Ты должна сама разобраться и в учебники школьные по истории понятными словами, понятными даже для детей словами написать, как работает социализм: все товары продаются по себестоимости и никто в принципе не извлекает при торговле пресловутую прибавочную стоимость. Но в себестоимость включаются не только затраты на зарплату, сырье и амортизацию оборудования, но и расходы на оборону и социалку, причем строго пропорционально этой самой зарплате или, что то же самое, в полном соответствии с нанесенной обществу каждым рабочим пользой.

— Хорошо, я к тебе завтра зайду, когда высплюсь. Такие вещи нужно на свежую голову воспринимать — и уж, тем более, готовиться учить этому других. Ребята, а давайте спатушки? Все равно по телевизору ничего не показывают потому что телевизоров нету, а спорить о том, что мы не сделали и почему, смысла нет. Мы все и так знаем, что ждет нас непростой год, так не будем же усугублять с первого же часа…

Иосиф Виссарионович утром десятого января находился в состоянии крайнего раздражения. Вообще-то в похожем состоянии он был уже практически каждое утро в последние года два: рабочий день он начинал с изучения сводок, предоставляемых Струмилиным, о выпуске и продаже за прошедшие сутки товаров народного потребления. И если с выпуском все выглядело терпимо, то с продажами просто отвратительно. Что, среди прочего, говорило и о низком качестве этих товаров. А ведь торговая выручка по сути определяла, сколько новых рабочих можно привлечь в промышленность, не вгоняя экономику в инфляцию!

Хотя, если честно, то и с производством было далеко не так хорошо, как хотелось. Точнее, хорошо было очень не везде. И Слава специально отмечал, что один лишь «особый Боровичский район» выдавал больше десяти процентов всей промпродукции в РСФСР, а крошечная Белоруссия обеспечивала почти четверть такой продукции по всему Союзу. И ладно бы, если только промышленной продукции, но ведь и колхозы белорусские полстраны кормили! Ну, не половину, но все же… Это в малоурожайном тридцать седьмом белорусская картошка не дала снова голоду возникнуть — в основном она. А еще псковская и смоленская — а остальные области даже себя прокормить оказались не в состоянии и пришлось уже выгребать запасы из «стратегических складов». В тридцать восьмом опять Украина оказалась «неурожайной», хотя на Кубани и в Ставрополье, где поля больше чем наполовину были засеяны новой пшеницей, выведенной на селекционной станции Пустовойта, зерна собрали даже больше, чем на всей Украине. И масла постного больше произвели…

Иосиф Виссарионович вдруг вспомнил, как осенью тридцать восьмого к нему приехала Светлана Юрьевна с претензиями к «партийцам с тремя классами образования». Но, как всегда, и с конкретными предложениями, в результате которых с поста первого секретаря Рязанской области с треском вылетел Степан Тарасов — и уже в тридцать девятом, году, впрочем, вполне благополучном, Рязанская область дала только сельхозпродукции вдвое больше, чем в тридцать восьмом. Да и заводы рязанские как-то быстро нарастили выпуск разнообразной продукции больше чем на четверть. Откровенно говоря, тогда к её рекомендациям он прислушался лишь потому, что рекомендованный ей же Пономаренко показал себя руководителем замечательным.

Но это были лишь исключения, а в основном и сельское хозяйство не сильно радовало, и промышленное производство. И если с товарами народного потребления выручали Белоруссия и заводы Девятого управления, то с продукцией промышленного назначения дела выглядели грустно. Большинство заводов с планами не справлялись, а Ольга Дмитриевна постоянно присылала записки, в которых указывала, что рост зарплат заметно превышает рост производства, что грозит серьезной инфляцией, даже не смотря на то, что из этих зарплат в виде налогов и «добровольных» займов приходилось изымать почти десять процентов. А если бы эти проценты у народа не изымались, то ведь экономика-то и на самом деле рухнула бы!

А она и так едва дышала. И работала «как-то странно». Например, Закавказская республика, правда, план по продажам даже перевыполняла, а вот по производству… На полях возле этой графы Слава приписал свое замечание: «было бы полезно выяснить, откуда в республике появляется столько наличных денег», но замечание было совершенно пустым. И так понятно, откуда: это колхозы планы не выполняли, а вот на рынках возле многочисленных санаториев частник с приусадебных хозяйств продавал куда как больше, чем в этом хозяйстве даже теоретически вырасти могло. Лаврентий давно уже предлагал там чистки устроить, но ведь некогда! Украина тоже не радовала, хотя республиканский статкомитет пытался объяснить провалы прошлого года необходимостью огромных вложений в присоединенные территории. Но ведь белорусы, у которых территории приросли гораздо больше, все планы даже перевыполнить умудрились!

Сталин на секунду отвлекся от изучения отчета и опять подумал, что в Девятом управлении действительно умеют разбираться в людях и извлекать из них максимум пользы. Когда Светлана Юрьевна буквально вынудила его поставить во главе Белоруссии никому не известного Пономаренко, он согласился лишь потому, что решил, что таким образом Управление собралось и Белоруссией управлять, назначив туда «формально главным» того, что будет молча исполнять их указания. И тогда он подумал, что эксперимент может дать неплохие результаты, ведь в Боровичах и Тихвине они уже успели создать уникальную промышленную территорию. А оказалось, что этот Пономаренко — действительно отличный руководитель и республика под его управлением демонстрировала выдающиеся результаты! В Белоруссии, где «никаких, кроме картошки, полезных ископаемых нет», он наладил добычу угля в объемах, обеспечивающих местную энергетику, рудник железный — и тот выстроил, так что по стали республика себя чуть ли не наполовину обеспечивала сама, причем и сталь получалась высококачественной. Правда, понять, зачем Пономаренко выстроил железную дорогу в Боровичи, Иосиф Виссарионович так и не смог: специально её строить чтобы просто отработать способы электрификации железных дорог явно смысла не было. Хотя… даже на перевозке грузов из Белоруссии в другие республики только на мазуте для паровозов экономия оказалось заметной и в союзном масштабе.

И да, по результатам сорокового года Пантелеймон Кондратьевич точно на Трудовое знамя наработал: выпуск тракторов на Минском заводе превысил сто тысяч штук, а тяжелые самосвалы с новенького завода в Жодино лишними не покажутся ни на одном карьере страны. Конечно, ему сотрудники Девятого управления помогли, и очень сильно помогли все это выстроить и запустить, но — и Иосиф Виссарионович специально это проверял — именно помогли, а не сами все сделали. Но вот почему они не помогли так же Украине…

Вторая часть годовой сводки все же смогла Иосифа Виссарионовича порадовать. В Ленинграде началось производство нового легкого танка, а средний начал производиться не только в Харькове, но и в Сталинграде. Что же до оружия стрелкового, то тут вообще был серьезный повод сплясать на радостях: и в Коврове, и в Туле, и на новеньком заводе в Уральске выпуск крупнокалиберных пулеметов почти вдвое превысил плановые задания. Вот только небольшая приписка (от того же Славы) радость несколько портила: на все заводы стволы для всех выпущенных пулеметов поставил экспериментальный завод Девятого управления. И радость портилась не от очередного упоминания этого управления, а от указанных в примечании сумм, необходимых, чтобы на эти пулеметные заводы поставить оборудование, позволяющее стволы эти заводам самостоятельно изготавливать. Очень заметные суммы, но торговля с предоставлением денег для этого не справлялась…

Последний раздел отчета был посвящен целиком деятельности заводов Девятого управления, что было, в общем-то понятно: из одиннадцати миллионов промышленных рабочих страны в Девятом управлении работало чуть больше миллиона. И вот результаты их работы точно не могли не радовать. Слава специально этот раздел детализировал гораздо больше, чем все прочие: вот, например, вроде и незначительная графа, а если вдуматься, то выпуск пулеметных патронов со стальной гильзой для тяжелых пулеметов — достижение очень крупное. А если внимательно посмотреть на цифры суточного их производства, то рука сама тянется к перу, чтобы представление на орден написать для того, кто это сумел сделать. И так почти по любой позиции, а ведь Сталин ни на секунду не мог забыть, что по всем прогнозам летом начнется война…

И единственное, что его смущало в этом разделе, так это отсутствие любой информации по целому ряду заводов. Которые вроде и должны были что-то производить, но складывалось впечатление, что они работали даже не вполсилы, а лишь изображали, что что-то там производится…

Закрыв отчет, Иосиф Виссарионович опять вернулся мыслями к Белоруссии. Пономаренко, конечно, молодец, но все его заводы и фабрики позволили ему собирать практически четверть всего наличного оборота, и выручку эту он тратил — в полном, несомненно, соответствии с Конституцией — на строительство новых заводов и фабрик в республике. Практически полностью игнорируя намеки, что было бы неплохо и с другими поделиться…

Но привело его в сильное раздражение даже не это, а записка от Петра Ионовича, в которой он просил утвердить списание всех самолетов И-15 и И-15 бис, а так же двух тысяч И-153. И почти двух тысяч И-16, с передачей списанных самолетов Восточному Туркестану. И это при том, что о скором начале войны он тоже знал. Знал — и хотел списать больше четырех тысяч боевых самолетов!

Наверняка Баранов это свое предложение согласовал с товарищем Лукьяновой, а более вероятно, что он предложение Ирина Алексеевны и оформил как свое, но что именно было причиной столь несвоевременного предложения — с этим требовалось разобраться отдельно.

Однако мысль эту он даже до конца сформулировать не успел: в кабинет зашел (не позвонил, а именно зашел) Александр Николаевич и сообщил, причем с каким-то испуганным видом сообщил, что к нему на прием срочно просятся руководители Девятого управления. Все сразу…