Титановый бардак

Ох вы деньги, деньги, деньги, денежки…

На подготовку визита к Менжинскому Петр потратил почти полтора месяца и в Москву смог поехать лишь четырнадцатого февраля. Впрочем, как и предсказывала Оля, Вячеслав Рудольфович всерьез «достижения химиков из Боровичей» не воспринял, так что еще неделю с лишним Петру пришлось организовывать встречу с Николаем Семашко — но когда они встретились и поговорили, всё завертелось с невероятной для Советского Союза скоростью: возможность получения произвольного количества аспирина, причем по цене раз в шесть дешевле германского, наркома здравоохранения настолько воодушевила, что он даже предложил «на развитие производства» выделить часть денег, направленных на строительство больниц и даже на обучение врачей. Однако Петя благоразумно отказался — и вовсе не потому, что «попаданцам деньги не нужны», а из совершенно других соображений, причем и близко не стоящих рядом с заботой о здоровье советских людей. То есть стоящих, но несколько своеобразно. Да и рядом с заботой о здоровье далеко не всех людей:

— Николай Александрович, на свою работу денег наше Управление найдет, а от вас нам было бы желательно получить лишь заключение о том, что производство это действительно очень важно для здравоохранения. Но только вот что: заключение ваше должно быть передано лично товарищу Менжинскому, а никому другому о нём вообще знать не нужно. По целому ряду причин, среди которых и вопросы экономические… внешнеэкономические. А еще, чтобы исследования наши продолжались успешнее, я бы попросил вас подобрать преподавателей… врачей и фармацевтов, с определенным опытом, а не скороспелых выпускников мединститутов, для нового медицинского и химико-фармацевтического институтов, которые осенью откроются в Боровичах.

— Почему в Боровичах? И я не уверен, что доктора с большим опытом согласятся поехать в провинцию…

— Я же не сказал «отправить», я сказал «подобрать». Подобрать тех, кто, по вашему мнению, для такой работы подходит. А уж склонять их к переезду к нам мы сами будем.

— Я категорически протестую…

— Николай Александрович, давайте так договоримся. Поскольку времени у нас еще достаточно, вы подумайте над персоналиями — но мне о них ничего не говорите, а потом, я думаю где-то в июне-июле, уже мы с вами вдвоем съездим в наш славный древний купеческий городок и уже тогда вы сами разберетесь, захотят ли эти люди сами — подчеркиваю, именно сами и именно захотят — переехать. Причем временно: у нас там работа исследовательская, а фармзаводы нужно будет в других местах строить… мы подскажем, где именно.

Двадцать шестого Петр вместе с товарищем Семашко посетили Менжинского. Предполагалось, что двадцать восьмого они сделают совместный доклад на Коллегии ВСНХ, но Вячеслав Рудольфович предупредил, что докладывать придется, скорее всего, без него: у него как раз на эту дату намечено «очень важное дело». О сути «дела» «старый ФСБ-шник» разузнал в секретариате, и утром двадцать восьмого он, вместе со срочно вызванным из Боровичей Валентином, устроились на довольно неудобных деревянных креслах в ожидании «захватывающего спектакля».

Николай Фотиевич Оболенский смотрел на происходящее со скукой. Не то чтобы его не волновало происходящее, просто он заранее знал, чем всё закончится. Владимир Ильич Симонов — тот вообще делал вид, что дремал. А вот Павел Юрьевич Постельников смотрел на всё с явным интересом, но и его, похоже, заинтересовали лишь два молодых человека, сидящих почему-то в зале и периодически что-то шепотом обсуждающие. Причем один еще и постоянно что-то записывал в тетрадку — а заинтересовали бывшего капитана первого ранга не действия этой парочки, а то, что судья смотрел на них… с опаской смотрел. Впрочем, действо скоро закончилось и всех уже осужденных «граждан» отвели в камеру рядом с залом судебных заседаний, как извещала непосвященных табличка на двери. Впрочем, в этом здании непосвященных не было.

Спустя пять минут после того как за заключенными закрылась дверь камеры, она приоткрылась снова и конвоир выкрикнул:

— Осужденный Вонлярлярский, на выход! — причем в первом слове он сделал на букву «у».

— Наверное опасаются, что мы его тут удавим потихоньку, — подумал Анатолий Владимирович, «бывший гардемарин», — вот и убрали побыстрее, — но, откровенно говоря, всем здесь собравшимся Константин Владимирович давно уже стал просто безразличен: в среде моряков показное игнорирование любого офицера считалась высшим проявлением презрения. Да и у каждого оставшегося в камере было теперь слишком много поводов подумать уже и о себе.

Было о чем подумать: для всех оставшихся в камере приговоры были вынесены… очень невнятные приговоры. И времени подумать у оставшихся в камере было достаточно: еще часа полтора они оставались предоставленные самим себе. А потом их вывели, погрузили в два грузовика — и через полчаса на Царском вокзале посадили в «столыпинский» вагон, приспособленный для перевозки заключенных. Там каждому выдали по миске гречневой каши, причем — что удивило большинство из «осужденных» — каша была с мясом. А еще через час вагон тихо тронулся и тихо поехал, перенося свежеиспеченных «государственных преступников» из столицы в места, очевидно, не столь отдаленные.

То есть очевидным это стало ранним утром первого марта, когда вагон прибыл на какую-то станцию: здесь всех из вагона высадили и пешком погнали… не очень далеко погнали, в красивое кирпичное здание, обнесенное деревянным забором. На первом этаже двое рабочих сосредоточенно долбили стены, еще несколько человек крутились вокруг большой бухты электрического провода, не обращая внимания на вошедших. При этом внутри здания ощутимо воняло уксусом и еще какой-то химической дрянью, а на лестнице, по которой всех завели на второй этаж, в нос шибал еще и запах краски. Наверху их загнали в средних размеров зал, где из-за приоткрытых окон вонь была уже почти не заметна, снова покормили — и на этом «рутинная» часть их приключений закончилась. Потому что дальше случилось что-то весьма неожиданное:

— Доброе утро, товарищи офицеры, — обратился к ним один из тех двух молодых парней, которые сидели в зале суда.

— Да какие мы офицеры? — с горечью пробормотал Владимир Дашкевич. Пробормотал тихо, но его услышали:

— Ну я не знаю, — усмехнулся парень, — так в приговоре написано. В приговоре самого справедливого суда в мире, между прочим, так что я с ним спорить не собираюсь. А теперь доведу до вашего сведения почему, зачем и где вы собрались.

— Считаете это настолько важным? — не удержался капитан Арбенев.

— Итак, — продолжил парень, на реплику капитана внимания не обратив, — вы здесь собрались потому, что некий Константин Владимирович Вонлярлярский, пойманный на мелком хищении, всех вам оговорил, поступив против чести русского офицера. Именно поэтому мы решили его не трогать: советский суд вынес ему совершенно справедливый приговор, пусть хлебает полной ложкой. Ну а оставшиеся собрались здесь затем, чтобы — как указано в директиве нашего начальника — искупить вину на более нужной стране работе. Запомните эту формулировку так, чтобы если вас в три часа ночи разбудили и спросили, сколько будет дважды два, вы, не приходя в сознание, ответили бы «четыре»! Скорее всего, вас никто и спрашивать не будет, но на всякий случай запомнить стоит. А теперь насчет «где».

Парень откашлялся, оглянулся на дверь — очевидно, кого-то поджидая, но никто в зал больше не вошел, так что парень снова повернулся к сидящим перед ним гражданам:

— Вы находитесь в помещении химико-фармацевтической фабрики Особого Девятого Управления ОГПУ. И находитесь вы здесь потому, что начиная с этого момента все вы являетесь сотрудниками Девятого управления.

— Думаю, что вы заблуждаетесь, — очень ехидно высказался Постельников, упомянутый в приговоре как «капитан первого ранга». — Лично я становиться жандармом не собираюсь. Вдобавок ни к химии, ни к фармацевтике ни один из нас не причастен.

— Павел Юрьевич, — с легкой улыбкой обратился к нему «товарищ», — про химию и фармацевтику вы верно заметили, но у нас просто другого помещения с приличным залом пока нет. А Девятое управление еще именуется научно-техническим. И нам — для развития этой самой науки и техники — иногда требуется что-то такое, чего в России, даже советской, найти невозможно. А еще нельзя допустить, чтобы злобные буржуазные иностранцы вообще узнали, что это что-то мы где-то нашли и в Россию доставили. Так что… Насколько я помню из материалов дела, вы свободно говорите по-французски и по-английски, так?

— Допустим…

— Поэтому мы рассчитываем, что вы — именно вы — некоторое время поработаете капитаном совершенно торгового и совершенно иностранного судна, которое всякое разное будет доставлять из одного места в другое, причем и все места эти будут строго иностранными — да и сам капитан судна будет сугубым иностранцем. А вот Николай Алексеевич Арбенев, владеющий, причем не на отлично, лишь наречием германским, будет возить самые простые грузы в Россию и обратно в какие-то иностранные порты, будучи капитаном уже советского парохода, едва не разваливающегося от старости.

— И зачем мне такое счастье? — не удержался «бывший» капитан первого ранга Арбенев.

— Не «зачем», а «почему». Лично я думаю, что содержать в полностью исправном состоянии пароход так, чтобы даже при тщательном внешнем осмотре он выглядел будто уже начал разваливаться на части, далеко не каждому под силу. Тут нужна железная дисциплина экипажа, а обеспечить такую далеко не каждому капитану дано. Вы, насколько нам известно, сможете обеспечить. А остальные товарищи — вы большей частью войдете в экипажи этих двух судов, поначалу войдете, пока наш флот не расширится. А в свободное от такой работы время потихоньку начнете обустраивать новый порт в деревне Усть-Луга: что-то незаметно привезенное потребуется и незаметно разгрузить. Да, извините, сразу забыл сказать: ваши семьи сюда переедут в течение пары недель, кроме разве что семьи Александра Николаевича — и парень указал на Бахтина — так как из Севастополя просто добираться долго.

— А сюда — это куда? — решил уточнить Бахтин.

— Ах да, это город Боровичи. Климат тут, конечно, не черноморский, но жить можно, причем жить с комфортом. Отсюда вы все по местам трудовой славы — и эти слова парень произнес как-то очень естественно и без тени усмешки — и будете ездить. А насчет жилья… пока каждому из вас подобрали относительно приличные комнаты, весной начнется массовое жилищное строительство и к осени каждому будет предоставлена отдельная и совершенно благоустроенная квартира, проживать в которой семье русского офицера будет не стыдно. А пока… — тут в зал вошла молодая женщина, которую, очевидно, парень и поджидал — а сейчас все проследуют на медицинский осмотр. Знакомьтесь: Сухова Гюльчатай Халматовна, доктор медицинских наук, военврач, полевой хирург, майор медицинской службы.

— Майор? — удивился Томашевич.

— А вы что, думаете только вы здесь товарищи офицеры? Майор Сухова, кстати, еще и начальник военно-медицинского отдела Управления, и теперь она по чину в переводе на ваши деньги — контр-адмирал, так что прошу субординацию соблюдать. Гуля, ты здесь осмотр проводить будешь или у себя в госпитале?

— Ну не на стройке же его проводить! Товарищи офицеры, прошу следовать за мной…

Спустя два месяца Борис Леонидович Адлард внимательно осматривал очередную «посудину» в порту Пирея.

— Ну, что скажете?

— Особых замечаний по состоянию судна у меня нет, — ответил капитан второго ранга на вопрос Петра Евгеньевича. — Мелкий ремонт, конечно, необходим, но его мы сможем и своими силами произвести. Что же до цены…

— Цена пусть вас вообще не беспокоит. Главное, что я хочу знать, так это сможет ли посудина через месяц доставить груз из Петербурга в Гётеборг.

— Скорее через полтора, а то и через два: судно не быстрое, а его еще на Балтику перегонять. А в остальном… Я думаю, что одну навигацию судно и без ремонта выдержит. Не знаю, правда, что по поводу судна скажет Николай Алексеевич…

— Это мы не ему покупаем, здесь вы капитаном будете. И нам нужно, чтобы до октября вы смогли перевезти из Ленинграда в Гётеборг пять тысяч тонн груза. Совершенно открыто, со всеми документами…

— То есть практически в каботаже ходить? Тогда, если проблем с переходом на Балтику не случится, то работу судно практически наверняка выполнит. А если его следующей зимой более серьезно подремонтировать, то его еще на пару навигаций хватит. Однако вряд ли больше…

— Подремонтируем. Программу перевозок закроем и тут же на ремонт поставим. Ну что, идемте оформлять документы?

Откровенно говоря, Джеральд Стирлинг был не очень доволен сделкой. Конечно, продать тридцатилетнюю ржавую галошу на двенадцать тысяч фунтов было очень неплохо, но — если бы не въедливые инспектора Ллойда, обнюхавшие каждую заклепку на корпусе — теоретически было возможно получить за неё и больше. К тому же еще из полученных денег Ллойд потребовал выплатить страховку за перегон корыта на Балтику, где будет оформлена передача судна новому владельцу — и хорошо еще, что хоть экипаж для перегонки не пришлось за свой счет нанимать.

Впрочем, сделка все равно оказалась выгодной, ведь вторым «по ценности» предложением было продать лоханку на металл за сумму меньше тысячи фунтов. К тому же русский капитан не потребовал, как это было принято, произвести полную покраску судна перед продажей — так что было бы грехом роптать на судьбу.

Тем временем Вячеслав Рудольфович слушал доклад уполномоченного из Экономического отдела, и недовольно морщился — хотя и не было понятно, почему: ведь, судя по докладу, его подчиненные достигли очень хороших результатов:

— Отдельно опрошенный профессор Фаворский, который, судя по всему, единственный из всех опрошенных глубоко изучил предлагаемый процесс, показал, что была использована совершенно иная технология получения продукта, и в результате наш аспирин, мало того что получается вшестеро дешевле германского или американского, еще и куда как чище. То есть гораздо лучшего качестве и наносит меньше вреда пациентам. Кроме того, буквально все опрошенные отмечают, что когда оснащение завода будет закончено, он полностью закроет потребность страны в данном лекарстве.

— И когда оно будет закончено?

— Сейчас трудно сказать: по требованию Девятого управления и с полного согласия со стороны Семашко основное производство организуется в Омске, но там только приступили к строительству завода, а вспомогательное производство уже налаживается в Уфе, куда летом перенесут все оборудование из Боровичей и запустят выпуск лекарства в количестве, вдвое превышающее нынешний объем закупок за границей.

— А что говорят ваши сотрудники по поводу экономической целесообразности подобной деятельности? Я про постройку заводов в довольно отдаленных городах…

— Всё же в Боровичах расположены лишь исследовательские лаборатории, и массовое производство — не их профиль, оно мешает работе уже исследовательской. Настолько мешает — этот вопрос вне нашей компетенции, но профессор Фаворский вроде с этим согласен. Вдобавок, если рассматривать картину с точки зрения государственной безопасности, то подобное размещение производств затруднит проведение диверсий. А когда, после завершения постройки всех заводов, у нас возникнут излишки продукции, мы легко выйдем на рынки азиатских государств…

Товарищ Менжинский дослушал доклад и, когда сотрудник экономического отдела вышел, снова недовольно поморщился. Настоящей причиной его недовольства было то, что он вообще очень слабо понимал, чем конкретно занимается это Девятое Управление — хотя оно, несмотря на огромные финансовые вливания, за год успело не только окупить вложения, но и принести весьма заметную пользу стране. Вероятно Феликс был прав: если для того, чтобы использовать знания контрреволюционеров, нужно поместить их в золотую клетку, не выстроить такую клетку — при наличии нужного «золота» конечно — было бы просто глупо. Ну а как сотрудники Управления достигают таких результатов… и интересно, где их Феликс вообще откопал? Уровень квалификации у них просто запредельный, по крайней мере у тех, с чьей работой люди уже столкнулись. А мотивация — Вячеслав Рудольфович вообще не понимал, чем такая высокая мотивация вызвана. Вот взять, к примеру эту восточную врачиху: ну приехала в Москву, ну родила в больнице Грауэрмана — но на следующий день после родов она же в больнице провела, как передают слова врачей соответствующие сотрудники, уникальную операцию другой роженице! Потом неделю лекции врачам роддома читала — а после, оттуда выписавшись, две недели инспектировала роддома и родильные отделения больниц Москвы и направила докладную Семашко на семидесяти страницах «О положении дел в советском родовспоможении и мерах по его улучшению». Николай Александрович этот доклад даже издал в виде брошюры и разослал по всем больницам республики с указанием «к обязательному исполнению»…

А геолог этот: специалисты говорят, что иногда складывается впечатление, что он просто на двести саженей вглубь земли всё глазами видит. Ладно в Порхове шахту гипсовую устроил: вроде гипс там еще до Революции нашли. А вот как он этот гипс в Бобриках учуял?

Вячеслав Рудольфович вдруг поймал себя на мысли, что он вообще не сомневается, что гипс — по словам этого геолога «самое большое месторождение в мире» — там обязательно найдется, хотя шахту закончат строить хорошо если через восемь месяцев, а гипса в Бобриках пока вообще никто и не видел. Не сомневается потому, что этот геолог предсказал, какие под землей возникнут проблемы при постройке шахты — и все, абсолютно все его предсказания сбылись. Пока сбылись… Но выстроенная на заводе «Спартак» необычная цементная печь, выпускающая — уже выпускающая — цемента больше, чем весь завод делал еще три месяца назад… правда, её-то, вроде, строили по проекту другого сотрудника Девятого управления…

Ладно, чёрт с ним, этим Управлением. Дело делают — и ладно. А уж если ЦК утвердит представление Семашко…

Николай Александрович, как нарком здравоохранения, некоторое время пребывал в шоке. Затем он гораздо более продолжительное время пребывал в гневе, а под конец испытал что-то вроде эйфории — и все это случилось с ним в течение трех дней. Хотя началось десятью днями раньше.

В конце февраля двадцать седьмого года произошло не очень заметное событие: на строительстве Штеровской электростанции несколько человек заболели тифом. Сыпняк захватил всего два барака, и всех заболевших немедленно увезли в карантин, а на Донбасс «для усиления местных кадров» было решено направить и нескольких врачей из Москвы. И их «поймала» Гюльчатай Халматовна, как раз объезжающие московские больницы с «инспекцией», так что врачи на Донбасс из Москвы выехали с двумя коробками таблеток.

А через неделю все они вернулись обратно с круглыми от удивления глазами: все больные этими таблетками были вылечены! Совершенно все из более чем двух сотен заболевших! Причем собственно лечение заняло не более пяти дней! Правда, согласно инструкции Суховой, двое местных уже докторов еще две недели скармливали выздоровевшим мужикам (и бабам, и детям) ежедневно по таблетке препарата с таинственно-пугающим названием «плавикс», но вообще-то это была уже «профилактика осложнений»: в инструкции Суховой было отмечено, что без такой профилактики может наблюдаться небольшая (менее процента) смертность и после выздоровления, а вот с этим «плавиксом» гарантируется полное восстановление деятельности организма. Вернувшихся врачей больше всего поразило «предостережение», предварявшее инструкцию по проведению лечения: «по мнению разработчика возможна индивидуальная непереносимость препарата, приводящая к неизлечимым нарушениям жизнедеятельности пациента. Однако такая вероятность, в отсутствие достоверной клинической статистики, может колебаться от высокой (один случай на шесть тысяч пациентов) до средней (один случай на тридцать-сорок тысяч)». Высокая вероятность один на шесть тысяч! Для болезни, при которой вообще смертность достигает двадцати процентов!!!

Николай Александрович, поскольку Гюльчатай Халматовна была еще в Москве, вприпрыжку побежал к ней договариваться о том, где Наркомздрав будет срочно налаживать выпуск препаратов. И тут уже шок от невероятной радости мгновенно сменился гневом: товарищ Сухова заявила, что эти препараты Наркомздрав выпускать не будет. То есть тогда еще гнев лишь подниматься начал, ведь Гюльчатай Халматовна за разъяснениями отослала наркома «к разработчику препарата» — а уж его-то Семашко наверняка сможет убедить!

Не убедил, и вот тогда гнев практически затмил обычную рассудительность мудрого доктора. Потому что этот разработчик (оказавшейся милой, на первый взгляд, женщиной) причину отказа выдал просто невероятную!

— Видите ли, Николай Александрович, лично я рассматриваю данный препарат как средство наживы. Я собираюсь продавать его, причем за очень большие деньги…

— Но ведь речь идет о здоровье людей! Как вам не стыдно даже произносить такое! — обычно спокойный, доктор Семашко эти слова проорал, и даже лицо его покраснело от гнева.

— Вот так не стыдно, — и женщина посмотрела врачу прямо в глаза, — и вот так тоже не стыдно, — она повернулась в профиль. — И вообще никоим боком не стыдно, причем сразу по трем причинам. Первую я уже озвучила: препарат излечивает не только тиф, он прекрасно работает по целому спектру различных болезней, включая холеру, гонорею, пневмонию, бактериальный менингит и кучу других. Поэтому даже при цене, скажем, в две шведских кроны за одну таблетку, или, проще, в золотой рубль, рынок с легкостью проглотит в год до десяти миллионов таблеток. То есть даст нам десять миллионов столь нужных стране рублей.

— Вы явно заблуждаетесь, у наркомата просто нет таких денег.

— У наркомата есть кроны, гульдены или фунты с долларами? Я говорю исключительно о зарубежных рынках!

— А наши люди пусть гибнут, так?

— Не так, я все же надеюсь, что у меня скоро мощностей хватит и внутренний рынок обеспечить, причем его можно будет — в том числе и за счет доходов с рынков иностранных — насытить вообще бесплатно. Однако есть нюанс, — и при этих словах она рассмеялась. А затем, уже совершенно серьезно продолжила:

— Наша лаборатория сумеет сохранить технологию изготовления препарата в тайне, а передача производства на любую фабрику Наркомздрава неизбежно сделает эту технологию известной и иностранцам. Что практически мгновенно закроет нам очень доходный рынок.

— Вы опять о деньгах…

— И о них тоже, ведь даже просто пациента в больнице держать обходится в некоторую сумму, хотя бы на его кормление. Но я все же не о деньгах, точнее, не только о них. Риск получения неизлечимых повреждений организма при применении данного препарата необоснованно велик…

— Вы считаете шесть сотых процента большим риском?

— Тот, кто будет умирать в мучениях, сочтет его вообще безмерным. Я просто о другом говорю. Сейчас мы этот препарат сделали просто потому что смогли его сделать быстро и пока ничего лучшего у нас нет. Но есть другие препараты, не столь универсальные, но менее опасные, и вот их производство мы собираемся наладить уже в этом году. Не все сразу, но уже летом еще два начнут выпускаться массово. Под торговыми названиями стрептоцид — как сами понимаете, убийца стрептококков, и фуразолидон — штука полезная и в медицине, и в ветеринарии, а название… просто звучное и загадочное. Я вам инструкции по применению сейчас отдам, почитаете на досуге, для врачей размножите…

— А они тоже против тифа…

— А против тифа мы собираемся выдать более мощный препарат где-то в следующем году или через год. С вероятностью негативных побочных действий в районе одной сотой… нет, одной тысячной процента и ниже.

— М… да. Извините, но если вы, как я понял, серьезных клинических испытаний не проводили, то как вы рассчитываете эту самую вероятность?

Собеседница наркома вытащила из ящика стола какую-то бумажку:

— Вот документик один, называется «обязательство о неразглашении», подписывайте. Да вы сначала прочитайте! Особо обратите внимание вот на это: «по всей строгости закона». Но вы не беспокойтесь, в лагеря исправительные вас никто отправлять не будет, Петруха вас просто пристрелит в тихом переулке. Да шучу я! Значит так: вы про изомеры что-нибудь слышали?

— Некоторое представление имею…

— Ну так вот: один изомер нашего препарата, назовем его лево… левохинин, потому что он горек как жизнь наша, так вот: один изомер является суперлекарством. А другой, пусть будет правохинин — страшным ядом. Химические формулы одинаковы, но структурно — да и физиологически — они сильно отличаются. Однако при синтезе как правило получаются все возможные изомеры, и мы, по сути, высчитываем чистоту получаемого препарата, заранее зная, что у людей на яды чувствительность, если к деталям не придираться, распределяется по нормальному закону — это статистический закон такой. Причем высчитываем пропорции до начала синтеза, так как разделить изомеры на промежуточных этапах практически невозможно, а при малейших отклонениях в техпроцессе пропорции изомеров в веществе резко меняются. Так что пока только я этот… левохинин делаю просто потому, что знаю, какие изменения в химическом процессе критичны, а какие можно считать допустимыми. И поэтому в обозримом времени нигде, кроме моей лаборатории, его производить не будут.

— А препараты с тысячными долями процента? Их тоже лично вы делать будете?

— Нет, мне и этого хватает. Теперь я разрабатываю препараты, синтез которых прост и не зависит от настроения оператора химического реактора. Я вам уже говорила… ах нет, это я Фаворскому говорила, а теперь и вам скажу: у меня в работе сразу шестнадцать подобных препаратов. То есть шестнадцать уже я смогла синтезировать, от бактерицидных до анастетиков и даже получила препарат, который заметно ускоряет регенерацию живых тканей…

— Но как вы… вы же химик, не врач!

— Врач у нас Гуля. А я — да, химик. Анализирую известные Гюльчатай Халматовне природные препараты и делаю химические аналоги. Просто потому, что в природе они крайне редки…

— Ну а природные… где и как вы исследовали их эффективность?

— Гуля у нас — военный врач, с огромным опытом. И она в курсе про эффективность. А откуда — вам об этом лучше не знать… и даже не задумываться об этом. А лучше всего — забыть даже о том, что вы у меня про это спросили и что я на это вам ответила. Надеюсь, вы меня поняли?

— Я… я понял. Но в любом случае за эти препараты и Гюльчатай Халматовна, и вы… вы достойны ордена! Завтра же, сразу по возвращении в Москву, напишу представления в ЦК!

— От ордена отказываться не стану, только… Давайте вы напишете представление на Менжинского, обеспечившего все эти исследования, а чуть ниже и как бы мимоходом и меня с Гулей упомяните. Вам это ничего не стоит, а нам — может какое дополнительное финансирование обломится…

— Что? Как это — обломится? А, я понял, — широко улыбнулся нарком, — и со своей стороны постараюсь поспособствовать… обламыванию.

— Лучше в каком-нибудь журнале своем медицинском напишите, что разработанный в Наркомздраве левохинин фантастически быстро излечивает тиф, а в комбинации с плавиксом обеспечивает практически стопроцентную выживаемость. Насколько я знаю, русские журналы за кордоном все же читают, а с такой рекламой на нас водопады золотые обрушаться. Да, случайно вспомнила… а Гуля могла в суматохе и забыть: гепатит — это заболевание вирусное, и вирусы эти очень стойкие. Иглы шприцов после инъекций необходимо кипятить в стерилизаторе не меньше трех часов, тут ни спирт, ни яды всякие не помогут. Ладно, надеюсь, мы обо всем договорились и друг друга поняли правильно. Пойду тогда поработаю, а вы в комендатуру зайдите, вас на станцию на машине отвезут: в нашей глуши-то с транспортом довольно грустно…