Титановый бардак

Кого и где сегодня ты ласкаешь по ту иль эту стороны Днепра?

Штурмфюрер фон Браухич на фронт попал, можно сказать, случайно. Откровенно говоря, ему там вообще было делать нечего, но Ганс Лэнг, его личный механик, носил звание всего лишь штурмманна, и его на фронте вообще никто не стал бы слушать: ефрейтор, тем более из СА, и для армейского лейтенанта не авторитет. Конечно, и простого штурмфюрера даже капитаны слушать бы не стали, но штурмфюрера фон Браухича… Генрих Коппенберг, отправляя своего личного помощника в далекую Россию, с ухмылкой поинтересовался у Манфреда:

— Интересно, ты там встретишь хоть одного офицера, который про тебя вообще не слышал?

А работа на фронте была исключительно для Ганса: солдаты вермахта взяли в качестве трофеев многие сотни русских грузовиков, и теперь перед автомобилистами встал вопрос чем эти грузовики заправлять. Русские-то на грузовики ставили дизельные моторы, а в вермахте дизельной техники практически не было — как не было и запаса топлива для них. Но хуже всего было то, что используемую в германских дизельных моторах солярку русские машины тоже «не воспринимали»… Ганс, конечно, влез со своим предложением, Манфред его слова передал начальству…

Вообще-то в том, что идея Ганса окажется верной, у Манфреда сомнений не было абсолютно, ведь именно этот парень, выглядевший, как простой деревенский увалень, мог буквально по запаху определить, что нужно добавить в бак чтобы мотор работал на пределе, но не развалился бы на трассе. И именно благодаря Гансу… нет, с некоторой помощью в том числе и Ганса Манфред получил свои самые высокие награды: ведь на самом деле Ганс успел закончить университет и — не скажись его пристрастие к автоспорту — давно бы уже стал доктором химических наук. Но его интересовали лишь моторы… что было, оказывается, не очень хорошо: доктора Лэнга армейские автомобилисты с почтением выслушали бы и без штурмфюрера фон Браухича. Но сама поездка оказалась не очень-то и опасной, Манфред просто поговорил с несколькими высокопоставленными офицерами (и начальник был прав: слушали его, буквально впитывая каждое слово, а под конец попросили сфотографироваться со всеми прибывшими на встречу офицерами). Осталась последняя, очень короткая и совершенно пустяковая поездка: Гансу потребовалось убедиться, что солдаты в частях правильно смешивают керосин с маслом и раствором соды в бензине.

На обратном пути из авточасти Ганс обратил внимание Манфреда на одну очень интерсную деталь:

— А ты заметил, что русские на всех своих машинах, по крайней мере армейских, ставят одинаковые моторы?

— Не обратил, потому что моторы эти если и имеют что-то общее, так это то, что они все дизельные.

— Сразу видно: гонщик, а не механик. В принципе да: на трехтонках у них моторы рядные шестицилиндровые, на полуторках — V-образные «шестерки», а на легких машинах рядные четырехцилиндровые. И V-образные двенадцатицилиндровые на тяжелых тягачах. Но у всех этих моторов абсолютно одинаковые цилиндры, совершенно одинаковые форсунки, поршневая группа идентичная — и одна запчасть годится для ремонта любого мотора. Кроме коленвала и блока цилиндров с картером, конечно. Я там говорил с механиками, они это заметили и деталями с разбитых трофейных машин ремонтируют любые другие трофеи. У нас, конечно, тоже стараются ввести подобную унификацию, но до русских, по крайней мере в части унификации моторов, нам еще очень далеко.

— Я слышал, это потому, что моторы для всех своих грузовиков русские делают вообще на одном заводе, и поэтому у них и машин не очень много. А в Германии только крупных автомобильных фирм восемь, и у каждой моторы делаются не на одном заводе…

— Боюсь, что русские нам просто головы дурят. Я же смотрел машины в этом батальоне, и там моторы минимум четырех разных производителей, по крайней мере если судить по надписям. Кстати, ты видел эту бензиновую таратайку? На ней стоит бензиновый мотор с чугунным блоком цилиндров, но поршневая там точно такая же, как и на всех русских дизелях!

— Интересно даже, а на танках у них какие моторы? По двадцать четыре цилиндра?

— По дороге у нас как раз танковая часть, если хочешь, можно у них спросить. В любом случае время обеда не просто наступило, но и давно прошло, а среди танкистов, я думаю, твоих поклонников тоже немало. Завернем?

Благодаря визиту в танковую часть Манфред Георг Рудольф познакомился с еще одним «чудом» русской автомобильной мысли — правда, назвать это «чудо» автомобилем можно были лишь при сильном напряжении фантазии. Нелепый каркас из каких-то водопроводных труб с кое-как присобаченным сзади мотором… но фон Браухича заинтересовала — как гонщика — подвеска. Передние колеса вывешивались на рычажной подвеске, аналогичной подвеске сто двадцать пятого гоночного «Мерседеса», задняя подвеска так же была типа Де Дион — как и на немецком болиде, но зачем все это приделано к этой странной колеснице, штурмфюрер автомобильного корпуса понять не мог. А на вопрос, зачем танкисты вообще приволокли к себе это… чудо, ему ответил пожилой капитан:

— Это изделие, вместе с тремя другими точно такими же, сожгло в нашем полку пятнадцать «троек», все тридцать «двоек» и многое другое, причем лично мое мнение… — капитан замолчал.

— Ваше мнение? Я с интересом его выслушаю…

— И можете при случае передать его своему дяде: они не сожгли больше просто потому, что в той колонне, которую они встретили, больше танков не было! Точнее, были, но не успели выйти из леса и русские их не заметили!

— И чем же этот кусок железа смог…

— Если вы не заметили, на этой железяке мотор пробит. Русские сняли с нее оружие и бросили, а остальные такие же железяки умчались прочь. Да, они по полю, по вспаханному полю ездят — и я своими глазами это видел — со скоростью явно больше пятидесяти, а то и семидесяти километров в час! А оружие… все «двойки» они просто расстреляли из каких-то страшных пулеметов. Вот, видите эту дугу? Здесь как раз пулемет и крепился. А «тройки»… у них вот тут, сзади, площадка, так на ней они привозили… я думаю, что ракетные установки вроде наших Небельверферов, только у них ракета летит точно в танк. А когда попадает, то танк чаще всего взрывается изнутри. Это у нас «четверкам» не досталось, а у соседей восемь машин сожгли в одном бою… потом русские отступили, но мы там вообще ничего не нашли, кроме разве что проводов, тянущихся от русских окопов у нашим подбитым машинам.

— То есть, вы хотите сказать, наши танки против русского оружия…

— Я радуюсь, что у русских таких ракет, похоже, очень мало. У нас они ракетами сожгли семь «троек», а еще восемь повредили опять своими чудовищными пулеметами! У них пули броню «тройки» пробивают! Пробитые пулеметами машины мы, конечно, починили… экипажи заменили… теперь я понимаю, почему к северу от нас наши танки застряли. Там, говорят, русские выставили что-то пострашнее вот этой колесницы: что-то бронированное и с двуствольной автоматической пушкой.

— То есть мы, по сути дела, оказались без танков?

— Рано паниковать, штурмфюрер, рано. Мы здесь не просто под солнышком греемся: с разбитых «двоек» срезали броню, сейчас заканчиваем навешивать экраны на «тройки» и «четверки». Инженеры ваши посчитали уже, сказали, что теперь танки выдержат и пулеметы русские, и даже пушки… в основном выдержат. Да и мы под такие наезды подставляться больше не собираемся — вы просто передайте дяде, что «двойки» можно больше танками не считать, а сроки наступления нужно на недельку отодвинуть. На то, чтобы экраны повесить, тоже время требуется. Немного, но все же…

Откровенно говоря, никто не ожидал, что несколько посланных на Украину батальонов смогут остановить наступление фашистов — но оказалось, что после визита автогонщика к двоюродному дяде германская армия наступление приостановила.

Ненадолго, всего на пару недель, в течение которых немецкие сварщики срочно «укрепляли бронетанковые войска», но этого времени хватило на постройку и обустройство дополнительной линии укреплений по линии от Николаева до Кривого Рога и, что Светлана сочла наиболее важным мероприятием, замену командования армий Южного фронта вплоть до командиров полков и даже батальонов.

Возможно, она так считала потому, что этим занимался Петруха. Хотя работы собственно Петра Евгеньевича во всем этом деле было немного: он всего лишь «составил опросник», на который отвечали (в письменном виде) все командиры РККА до командиров батальона включительно, и разработал методику анализа этих ответов. Даже не очень-то и «разработал», он просто вспомнил то, чему его когда-то в будущем учили…

В процессе опроса девятнадцать генералов и полковников застрелились, порядка двух сотен «кровавая гэбня» арестовала и отправила в Москву для более тщательного расследования, а очень много командиров разного уровня внезапно получили повышения по службе. А еще на фронт отправилось почти пять тысяч «выпускников» института Слащева. Сам Яков Александрович тоже убыл на фронт, правда в странной должности «представителя Генштаба на Южном фронте»: после того, как его план был изучен Шапошниковым, тот пригласил Слащева в Москву и после двух дней тесного общения специальным приказом Сталина «отставной белый генерал» был назначен на эту должность. С очень большими полномочиями должность была учреждена…

Оля же считала, что главным в получившейся «паузе» стало то, что из Киева удалось эвакуировать большую часть предприятий. Хотя там, по большому счету, этих предприятий было довольно немного, но все же были — и станки, вывезенные из города, позволяли быстро нарастить выпуск требуемой стране продукции в других местах. То есть теоретически позволяли — но инженеры заводов, куда распределялось это оборудование, жаловались на его отвратительное состояние: прежние рабочие следили за станками крайне небрежно. Но после ремонта и эти станки становились весьма полезными: все же их ремонтировать оказывалось быстрее и дешевле, чем делать новые…

Германское наступление на Украине возобновилось в последний день июня, а спустя неделю немцы вошли в Киев. В полупустой Киев, но Светлана удивлялась и этому:

— Я понимаю, что ждунов там хватает, но почему евреи из Киева эвакуироваться не стали? Мы же всех желающих вывозили, бесплатно, и в дороге кормили!

— Солнышко, — попытался объяснить ей муж, — считай сама: в Киеве было чуть меньше миллиона человек, из которых чуть больше двухсот тысяч евреев. При эвакуации заводов в организованном порядке эвакуировано чуть больше двухсот пятидесяти тысяч человек — это рабочие и инженеры с семьями. Еще порядка ста тысяч — молодежь околопризывного возраста, опять же большей частью с семьями, и тысяч тридцать разной шушеры, главным образом всякой «творческой интеллигенции». Всего получается почти четыреста тысяч, из которых почти треть как раз евреи.

— Ага, а еще хрущевская мобилизация…

— Нет. Двести тысяч мобилизованных — это в основном русские, украинцы, да кто угодно — но в мобилизацию как раз евреев попало меньше пяти тысяч. А из оставшихся там четырехсот тысяч евреи составляют тысяч семьдесят — но это как раз те, кто живет в хороших квартирах, мебель бросать не хочет и прочие богачества. Буденный же запретил тащить в эвакуацию всякое барахло, запретил евреям выделять гужевой транспорт вне всяких очередей — и вот те, кому пианино было бросить жалко, решили остаться… идиоты. Но кто мы такие, чтобы им запрещать самоубиваться? Если кого-то пример Львова ничему не научил, то слова, сама понимаешь, бессильны.

— Это не Буденный запретил, а Оля. Я ей рассказала, что при такой эвакуации евреи оставили фашистам больше сотни тысяч упряжных лошадей, причем в большинстве лошади были искалечены: сбиты холки и плечи. Лошади-то не свои были, чего их жалеть-то? А сейчас у нас транспорта достаточно, так что нефиг лошадок тиранить. Но в целом ты, пожалуй, прав. Кто мы такие? Своих мозгов людям не вложишь, к тому же у нас этих мозгов самим не хватает.

— А вот тут ты ошибаешься. В Белоруссии Пантелеймон Кондратьевич конечно не сами мозги народу вложил, а всего лишь мысли правильные — и с оставляемых территорий ушли почти девяносто процентов населения. Остались практически одни сильно окатоличенные поляки, и вот их, боюсь, мы скоро на той стороне фронта увидим…

— Срать на них, сейчас в Белоруссии на первой линии обороны уже тысяч четыреста обученных бойцов, и десяток тысяч поляков-энтузиастов они с какахами смешают вообще их не заметив. А к середине августа, как говорит Яков Александрович…

Сказать, что Лаврентий Павлович был в ярости, было бы сильным преуменьшением. Но нарком госбезопасности умел сдерживать свои чувства, поэтому он очень спокойно и рассудительно подготавливал приказы. Много приказов: Петр Климов принес ему «представления» почти на полторы тысячи человек. Вообще-то «всесильный нарком» с трудом представлял, как Девятое управление справилось с такой работой всего за полторы недели, но работа была выполнена на совесть, ни к одной бумажке придраться было невозможно. И, откровенно говоря, от этих документов становилось страшно…

Когда Берия с подготовленными проектами приказов пришел к Сталину, тот долго перечитывал «постановляющую часть», затем передал документы Шапошникову и устало поинтересовался:

— А ты сам уверен, что мы здесь не сделаем ошибки? Или, что хуже, не станем жертвой тщательно задуманной вражеской провокации?

— У меня мелькала такая мысль, в особенности учитывая, что по планам, подготовленным в том числе и по их данным, мы оставили Киев. Но если учесть, как воюют те, кого они поставили вместо отозванных с фронта, они всего лишь исправили… попытались исправить нанесенный этими мерзавцами вред. Причем, я бы сказал, они изначально рассчитывали на наихудший сценарий, а если получается сделать лучше… В Белоруссии они предполагали еще ко вчерашнему дню отойти на вторую линию обороны, но пока стоят на первой и, похоже, отступать больше не будут. На юге они собирались встать на линии Днепропетровск-Кривой Рог-Херсон, а встали на линии Кременчуг-Кировоград-Николаев.

— А Одессу сдали…

— По словам Бориса Михайловича это спасло до ста тысяч наших бойцов. А по мнению Шверника, организованная эвакуация позволила вывезти почти триста тысяч гражданских, причем больше ста тысяч из них как раз вторую оборонительную линию и выстроили.

— Да, за две недели выстроить две линии… Кто командовал строительством? Карбышев?

— Да. Кстати, на него Светлана Юрьевна очень забавную характеристику написала.

— Я не видел, и что там забавного?

— Вначале вроде ругает: неплохой, пишет, фортификатор, но плохо адаптируется к современным требованиям войсковой обороны, советы специалистов игнорирует и все в том же духе. А затем пишет, что безмерно предан нашей стране, жизнь не задумываясь готов за нее отдать и вообще было бы неплохо присвоить ему звание Героя.

— Ну, за эти два укрепрайона… Если войска, как обещает товарищ Слащев, с них не отойдут и врага на линии укреплений удержат, Красное Знамя он точно заслужил. А, возможно, и орден Ленина… а чем Светлана Юрьевна обосновывает Героя?

— То-то и странно, что, по сути, ничем. Просто в характеристике написала, что безусловно заслуживает присвоения — а характеристики эти она мне еще до войны прислала… для ознакомления. Кстати, она подобные характеристики не на одного Карбышева писала: у нее несколько человек так же отмечены были. То есть именно так, без повода и обоснования…

— Откровенно говоря, я не удивлен. То есть не очень удивлен, ведь Девятое управление сначала изучает людей, выясняя, какую они могут пользу нанести… тьфу! И меня своими словечками заразили! Ну так если они видят потенциальную пользу, скажем, очень большую… А Светлана Юрьевна — женщина вообще… азартная, она что думает, то и говорит.

— И это, возможно, не всегда хорошо.

— Ты вообще-то прав, но здесь случай особый: она нам говорит что думает. Не всем, а лишь нам. А это уже не просто хорошо, а очень хорошо. Или ты думаешь, что Жуков и Хрущев, которые не говорили, что думают, хорошо поступали?

— Тоже верно. Но, с другой стороны, Ирина Алексеевна фактически запретила Голованову бомбить нефтепромыслы румынские…

Сталин буквально зашелся в припадке смеха.

— И что смешного?

— Нет, это я вспомнил, как она свое распоряжение объясняла. Сказала, что наше контрнаступление должно быть внезапным и резким, как понос… — Иосиф Виссарионович достал платок, вытер слезы, прокашлялся и продолжил:

— Она сказала, что каких-то своих бомб термобарических они делают по пять штук в сутки, а для румынских промыслов и прочего им нужно накопить их минимум сотни две. И сейчас Баранов отправил в Крым две сотни Ильюшинских ДБ-3, которые в нужный момент одновременно вылетят и вкизячат… тьфу, вот ведь зараза… разбомбят и нефтепромыслы, и заводы, склады боеприпасов и топливные базы, станции и все прочее. И одновременно сухопутные войска пойдут вперед. Вон, Борис Михайлович, когда с планом операции ознакомился, в восторг пришел.

— И когда нам ждать этого счастливого момента? Двести бомб своих они сделают за сорок дней, а сегодня уже…

— Они не бомб ждут, — Шапошников оторвался от чтения. — Фашисты пока нас превосходят в количестве самолетов, но мы их быстро догоняем: в сутки они, с учетом заводов своих союзников, производят чуть больше тридцати самолетов, а мы уже больше шестидесяти. А сейчас наши летчики и сбивают их больше, чем новых самолетов производится — и когда у нас будет полное господство в воздухе… Баранов говорит, что где-то к октябрю мы будем готовы. В воздухе.

— А наши самолеты что, не сбиваются?

— Ирина Алексеевна привела статистические данные, которые мы, похоже, просто раньше в расчет не брали. Вот у нас сейчас готовых шестьдесят тысяч летчиков, а она говорит, что пятьдесят тысяч из них погибнут в боях, так и не сбив ни одного врага. Зато остальные десять тысяч, выжив и опыта реальных боев набравшись, будут сбивать врага буквально десятками. Потому что сейчас наши самолеты уже лучше немецких, просто у военлетов опыта не хватает. И они этот опыт приобретают, кровью своей и жизнями товарищей приобретают. За время с начала войны каждый день мы в среднем теряли в боях больше трех десятков самолетов, но если посмотреть статистику за последнюю неделю, то выводы Лукьяновой подтверждаются. Из десяти новичков в первом же вылете сбивают двоих, через неделю, или через двадцать-двадцать пять боевых вылетов из десятка остаются двое — но эти двое уже лупят врага беспощадно и очень умело. Я тут прикинул: выходит, что в среднем за сутки мы получаем по двенадцать опытных пилотов. Немного, а для прикрытия налета только на Плоешти Жикарев планирует задействовать три сотни истребителей…

— Истребители Поликарпова до Плоешти просто не долетят…

— Да, но Лукьянова обещает подготовить триста своих Лу-7. А «Ишачкам» работа будет по прикрытию «Арок» и «горбатых», которые вкизячат… именно вкизячат все в оперативном тылу противника.

— Чтобы вкизячивать, нужно точно знать куда бомбы бросать.

— Есть мнение, что Лукьяновой давно пора вместе с Героем СССР за Берлин дать и Героя труда. У меня тут состоялась встреча с некоторыми авиаконструкторами, так наш итальянский барон сказал, что его доля в проекте ЛБ-9 — только консоли крыла, а остальное Лукьянова сама сделала. Причем у Бартини над крылом работало двенадцать человек, а вот Лукьянова все делала в одиночку! А теперь три этих чуда спокойно так летают на высоте чуть больше четырнадцати километров с утра и до вечера. А кинофабрика Ирины Алексеевны в Боровичах нам в Генштаб ежедневно присылает фотокарты на двадцать пять километров в глубину начиная с восьми километров от фронта и дальше всех вражеских позиций, причем с указанием чуть ли ни каждого танка и автомобиля!

— А почему только начиная с восьми километров?

— А на все, что ближе, они прямо с неба наводят артиллерию, причем благодаря Анне Федоровне снаряды экономить им не приходится. Даже не так: высотные разведчики дают целеуказания ближним корректировщикам, те поднимаются в воздух и с нашей стороны фронта корректируют артобстрелы. Очень, оказывается, эффективная тактика, хотя и затратная: на прикрытие корректировщиков обычно поднимается пара звеньев истребителей. Но, если верить Ольге Дмитриевне, это и экономически оказывается выгодно.

— Все это хорошо, — Лаврентий Павлович снова начал раздражаться, — а с этими-то что делать? — он указал рукой на лежащие перед Сталиным бумаги. — Борис Михайлович, вы-то что думаете?

— Если написанное соответствует правде — а сомневаться в изложенном у меня нет ни малейших оснований — то я считаю, что суд примет правильное решение. Товарищ Сухов правильно говорит: страна должна знать своих героев. И тем более — своих предателей. Если суд спросит мое мнение, то я — за высшую меру. И еще: хотя это дело как бы не совсем мое, но под характеристиками Октябрьского и Жукова, Гавриила Васильевича, я подписываюсь…

Александр Александрович Архангельский, когда его вызвала Ирина Алексеевна, был уверен, что разговор пойдет об очередной модернизации Ар-2. И особого смысла в таком разговоре он не видел, просто потому, что считал, что из машины уже выжато все, что возможно. Да, Иркутский завод теперь выпускал Ар-2М3Т — то есть самолет, в котором на «старый» планер ставились новые турбовинтовые моторы, но он прекрасно понимал, что завод «новые» планеры изготавливать еще долгое время будет не в состоянии. Вот Баранов и старался протолкнуть идею о замене в самолете лишь стальных элементов на алюминиевые «суперсплавы», что даже по первым прикидкам должно было облегчить машину на полтонны (а на удорожание самолета больше чем на треть Петр Ионович решил внимания не обращать: мол, Ирина Алексеевна средства найдет, в военное время экономить на обороне некузяво) — но Александр Александрович почти не сомневался, что в Иркутске и с такой доработкой рабочие не справятся. И инженеры не справятся, ведь алюминий в Верхнеудинске варили в специальной аргоновой камере, которую делали по спецзаказу чуть меньше года. А без сварки такой самолет не сделать…

Однако разговор с Ириной Алексеевной его очень удивил. Зайдя к ней в кабинет, Александр Александрович решил сразу предупредить её:

— Ирина Алексеевна, я не считаю, что дорабатывать Ар-2 вообще имеет смысл.

— Имеет, имеет, только с доработками есть кому справиться. Если вы имеете в виду идеи Баранова, то их вообще забудьте, а вот на серийные, уже летающие машины, по мере износа моторов поставить новые было бы неплохо: планер надежный, мотор в тысячу семьсот сил выдержит — как и скорость под шестьсот километров. И этим пусть занимаются инженеры серийного завода, я им уже всю нужную документацию передала. А вам стоит все же заняться не доводкой древнего артефакта, а разработкой новой машины. Тут как раз наш горячо любимый Архип Михайлович новый моторчик подогнал…

— Моторы в тысячу двести пятьдесят…

— Нет, на ваши «Арки» их ставить смысла нет: машина тяжелая, ей нужен мотор помощнее, а Архип как раз начал выпуск новых, именно в тысячу семьсот… плевать, это теперь не ваша забота. Я зачем вас позвала-то: Владимир Михайлович сейчас налаживает в Ташкенте выпуск новых региональных самолетов на сорок пассажиров, как раз с такими двигателями, и это хорошо. Но самолетик-то региональный, а стране нужен среденемагистральный… для начала. У Люльки как раз заканчивается этап проектирования подходящего двигателя, с тягой в четыре тонны. Хорошо бы иметь моторчик тонн на шесть, но пока придется обойтись таким. Смотрите… — она подошла к стене, отдернула закрывающую ее занавеску. — Это — общая схема. Три двигателя в хвосте, салон на восемьдесят пассажиров. Поскольку самолет будет летать только между городами, между большими городами, то исходим из наличия аэродромов с хорошими бетонным полосами. Отсюда принимаем высокие взлетные и посадочные скорости, рассчитываем на полосы длиной в два километра и более. Принимаем крейсерскую скорость в восемьсот пятьдесят километров в час, рабочий потолок в двенадцать километров, дальность полета в районе двух тысяч километров, коммерческая нагрузка девять тонн…

— А где пропеллеры ставить?

— Двигатели реактивные, вам Люлька все про них расскажет.

— Новый тяжелый бомбардировщик?

— Нет, самолет будет строго пассажирский, бомбардировщики у нас и так только ленивый не строит, а до гражданской авиации ни у кого руки не доходят. Да, хочу заранее предупредить, а то все вы, выкидыши из туполевского гнезда, стараетесь нагрузку на крыло поменьше сделать и в результате машины перетяжеляете — так вот, у нас есть достаточно прочные материалы и достаточно мощные моторы для того, чтобы делать самолеты легкие и шустрые. Увижу, что снова крыло делаете побольше да потяжелее — отдам проект Мясищеву. Он на нашем Л-610 уже научился нормальные крылья проектировать.

— Понятно… и когда проект должен быть готов?

— Я думаю, что у Люльки доводка двигателя потребует где-то пары лет. Ну, где-то к началу серийного выпуска двигателей и подгадывайте. И еще: наверняка Люлька будет вам сказки рассказывать про еще более мощные моторы, которые он скоро сделает. Может быть и сделает, но вам до этого не должно быть никакого дела: в стране у нас хозяйство плановое, а по плану у нас других моторов в сорок третьем не предусматривается. Вот вам постановление о начале работ — это чтобы всякие вам работать не мешали. Появятся вопросы — с удовольствием отвечу. Будут вам мешать и отвлекать — сразу жалуйтесь мне, с отвлекалами я знаю как разбираться. Если вас Берия или Сталин начнут нагибать — валите все на меня. Задача ясна?

— Но ведь война…

— Это еще не война, а так, войнушка. А нам надо смотреть в светлое будущее и работать над тем, чтобы сделать его еще светлее. В частности, набираться опыта в проектировании тяжелых реактивных самолетов высокой грузоподъемности, способных при нужде хоть через океан бомбу доставить. Я понятно объясняю?

— Теперь понятно. Люлька в курсе, что он мне про моторы рассказать должен?

— Александр Александрович, вы же в соседнем подъезде с ним живете и работаете в двух секциях от него. Сами спросить не можете? А когда с ним проект обсуждать будете, заодно передайте: если мне на него опять жалобу за ругань работницы накатают, то я его… в общем, он в курсе.

Тридцатого августа, строго по плану, генерал-лейтенант Фролов начал наступление на всем протяжении Карельского фронта. Для Валериана Александровича планирование этого наступления оказалось задачей не самой простой, ведь на направлении первого удара стояла не финские дивизии, а полноценная германская армия. Зато у Фролова была подробнейшая карта, показывающее размещение буквально каждой роты врага: чудной самолетик ЛБ-9 почти месяц чуть ли не ежедневно летал над всем районом Петсамо. Очень чудной: с фюзеляжем, более подходящим для истребителя, он нес крылья размахом свыше двадцати пяти метров и, снабженный двумя моторами с огромными пропеллерами, мог часами висеть на высоте до четырнадцати километров, снимая хитрым фотоаппаратом с объективом диаметром в тридцать пять сантиметров чуть ли не каждую травинку на земле. Немцы этот самолет видели без особых усилий, часто за ним тянулись белые полосы длинной в километры — но сделать что-либо они не могли. И поначалу очень дергались при виде непонятной машины в небе, но потом как-то успокоились и привыкли, особого внимания на него не обращая.

А зря: в четыре утра по заранее разведанным позициям ударила советская артиллерия. Фролову для этой операции только гаубиц М-20 было выделено сто батарей, а стадвадцатимиллиметровых минометов было чуть меньше тысячи — почти что треть от всех имеющихся в РККА. И ко всему этому артиллерийскому богатству боеприпасов было завезено столько, что хватило на три часа непрерывной стрельбы. Сам Валериан Александрович искренне считал, что при такой плотности огня и часа артподготовки будет достаточно, но прибывший на фронт «представитель ставки» Слащев сказал, что «боеприпасов хватит, а людей жалеть надо» — и похоже, Слащев оказался прав: те немногие фрицы, которые выжили после такого обстрела, вообще сопротивляться не могли и бойцы первые шесть километров прошли без даже намеков на сопротивление. А затем — опять-таки строго по плану — остановились и приготовились к вражеской контратаке. Фашисту не помогли даже хваленые укрепления «гранитного вала»: какие-то специальные мины (с широкой красной полосой на корпусе) даже взрываясь снаружи дота умудрялась доставать фашистов и внутри, если не убивая их, то как минимум оглушая.

Фашистских самолетов бойцы РККА перестали бояться уже через полчаса после начала наступления: не было этих самолетов. В небе летали только краснозвездные машины, очень быстрые и ловкие, и они, похоже, врага уничтожали еще на его территории. А в девять утра в воздухе появились армады «Арок», высыпавших на врага бомбы целыми пригоршнями…

К половине девятого вечера фашистов выбили из Петсамо и Колосйоки, причем на руднике немцам не удалось ничего взорвать или испортить, что входило в план наступления. Но все это были лишь началом — вот только началом чего? Генералу Фролову были хорошо известны дальнейшие планы наступления, но получится ли их выполнить, было пока неясно…