Титановый бардак

На свете ещё много зла и мне ещё долго стрелять…

Незначительный, казалось бы, успех японцев в самом начале войны с американцами — захват атолла Мидуэй — на ход войны в Тихом океане оказал очень большое воздействие. И не только на войну в Тихом океане, а вообще на войну Америки с Японией. Японская авиабаза в двух тысячах километров от Гонолулу вроде бы прямой угрозы тихоокеанской базе американского флота не создавала, но транспортам она увеличила путь в Китай больше чем на неделю — и американская помощь Гоминдану резко сократилась. А вот товарищ Мао от Советского Союза помощь получал во все возрастающих объемах. Как, впрочем, и товарищ Ким.

Товарищу Киму еще очень повезло с тем, что до Кореи американцам было теперь вообще никак не дотянуться, а всенародную поддержку его армии японцы обеспечили очень нехило. Ну а материально-техническое обеспечение из СССР шло вообще бесперебойно: японцам на севере своих владений как-то стало не до Кореи. Совсем не до Кореи: в сентябре менее чем за месяц японцев вышибли с Сахалина и Курил. Причем товарищ Сталин (правда, после очень долгих споров и обсуждений с Сашей Суворовым, Светланой и Ольгой) согласился с тем, что японский остров Хоккайдо на самом деле является частью Курильских островов под названием Йессо…

Вообще-то японцы успели выстроить на острове неплохой аэродром, с которого Пе-8 и Пе-12 легко доставали до самых отдаленных островов самой Японии. А раз уж немцы в Иене героически выпускали более чем неплохие объективы к телеуправляемым бомбам, я промышленностью у Японии стало плоховато. Плюс потеря Кореи и Манчжурии, да и товарищ Мао к концу года выбил японцев практически со всего континентального Китая и готовил десант на Тайвань…

Кстати, после того, как Народно-освободительная армия Китая выпинала британцев из Гонконга, Гоминьдану тоже стало очень грустно…

Откровенно говоря, Валентина очень удивил тот факт, что при освобождении Курил японские войска практически не сопротивлялись: они слегка повоевали на Сахалине и на Парамушире, да еще несколько попыток сопротивления продемонстрировали на Хоккайдо, а в основном спешили сдаться. При том, что «в старом мире» янки практически любой остров брали после затяжных и ожесточенных боев. Свое удивление он изложил на традиционной новогодней вечеринке, но Света ему эту «странность» объяснила очень просто:

— У японцев самые мотивированные и выдрессированные войска как раз на юге были, а с севера они никакого сопротивления вообще не ждали, не говоря уже о наступлении с нашей стороны — и здесь армия у них состоит из солдат третьего сорта. Да и промывка мозгов у них вся была направлена на борьбу с американцами, так что наше наступление даже у генералов вызвала глубочайший когнитивный диссонанс. Да и то, что наши самолеты их заводы сносят одной бомбой, репутацию нужную создало, а самураю сдаться противнику, равному богам по силе, не особенно и стыдно. Я, правда, не совсем понимаю, что Иосиф Виссарионович собирается делать с японцами на Хоккайдо…

— Он ничего с ними делать не собирается, — вмешалась в разговор Оля, — этот вопрос мы со Струмилиным уже обсудили, всё подсчитали и Сталин эту проблему на нас перебросил.

— Продолжай, — заинтересовался Валя.

— Уже продолжаем. Василевский утром сообщил, что японцы предлагают переговоры…

— А на хрена нам переговоры?

— А на хрена нам Япония? Хирохито уже понял, что война с державой, за пару лет разгромившая фашистскую Германию вместе со всеми ее сателлитами, Японии не под силу, и предпочитает капитулировать перед нами, а не перед американцами. Потому что, если капитуляцию правильно обставить, это будет… это можно будет внутри Японии представить как договор между равноправными державами, подписанным без потери лица…

— Капитуляция? С потерей Хоккайдо и без потери лица?

— А ты Светочке спасибо скажи: она раскопала, что в договоре от тысяча восемьсот семьдесят пятого года, по которому Япония навсегда отказывалась от прав на Сахалин, особо указано, что если Япония этот договор нарушит, то ее права на Эдзо аннулируются в тот момент, когда Россия об этом заявит. Вот Россия и заявила, так что всё честно получается.

— Что, прямо так и написано? — удивился Валя.

— Ну, почти так, — усмехнулась Света, — но при острой нужде текст и так можно интерпретировать. А у Хирохито нужда не просто острая, а аж печёт!

— Короче, — продолжила Оля, — мы предложим японцам забрать своих с Йессо, а за это не будет оккупировать остальные острова и геноцидить джапов уже там.

— Думаешь, они согласятся?

— А им деваться некуда. Товарищ Мао уже забрал Окинаву и вообще все острова Рюкю до этой самой Окинавы, товарищ Ким Цусиму прибрал. И при этом оба, особо человеколюбием не страдая, от японцев острова зачистили капитально — но лишь от японцев, тех же окинавцев Мао трогать запретил. Так что некоторое восстановление численности японского населения в Японии поможет Хирохито хоть как-то сохранить японскую человеконенавистническую цивилизацию.

— А нам-то это нахрен?

— Нам просто некогда с ними возиться, да и возможностей экономических что-то там сделать у нас нет. Нам бы с Германией разобраться, а на японцев, если они снова оборзеют, бомбу всегда уронить можно будет. Вот только они еще долго оборзевать не в состоянии будут…

— Самое смешное, что янки такой исход войны вполне устраивает: им больше не нужно воевать, да и по окончании войны японцам придется под них стелиться. Мы-то джапам помогать не будем, так что с точки зрения внутренней политики в США тоже все будет очень красиво. А Рузвельту сейчас очень нужна такая бескровная победа: в Италии, конечно, Эйзенхауэр одержал чистую победу — но экономически Америка все же изрядно просела, да и Эйк приобрел слишком большую, по мнению демократов, популярность…

— То есть мы отдает Японию американцам? — недовольно пробурчал Саша.

— Саш, мы никому ничего не отдаем, — сердито ответила ему Оля, — мы не знаем как справиться даже с тем, что успели забрать. Мао и Киму помогать надо, в Германии орднунг наводить — надо, британцев перевоспитывать… кого еще забыла?

— Канаду, — с ехидной улыбочкой напомнил геолог.

— Точно, и Канаду. Хорошо еще, что Рузвельт пока вроде помирать не собирается.

— Британцев ты, Оль, вычеркивай, — вступил в разговор Петруха. — Там товарищ Голованов перевоспитанием занялся, так что морское сообщение туманного Альбиона с внешним миром полностью прекращено. По предварительным прикидкам Госплана у них запасов едва хватит где-то до марта, так что они или сдадутся, или вымрут за лето с голоду. А разведка доносит, что вымирать они категорически не желают.

— А янки за них не вступятся?

— А зачем? Сейчас американцам раздолье, они весело и с песнями подгребают под себя все Содружество наций. В Европе Италию под себя прибрали, сейчас Грецию дочищают…

— А разве мы греческим коммунистам не поможем? — спросила Ира.

— Ир, там такие коммунисты — фашисты рядом с ними белыми и пушистыми покажутся. Уж насколько местные греки были недовольны тем, что мы Солон Болгарии передали — но когда партизаны коммунистические пошли город «освобождать», то вся старая городская полиция, которые поголовно греками были, тут же записались в ополчение городское — лишь бы не хлебнуть полной ложкой этого «греческого коммунизма». А жители Килкиса — после того, как этих партизан болгары из города выбили — приняли петицию в адрес Георгиева с просьбой принять район в состав Болгарии. Кстати, Эйзенхауэр не против, с ним вроде Толбухин подписал предварительную границу между Грецией и Болгарией по речке Вардар, которая в Греции называется Аксиос.

— Так может они просто против коммунизма…

— Георгиев официально заявил, что в Болгарии будет социализм строиться. Правда, у него по поводу формы этого социализма с Димитровым возникли серьезные разногласия…

— Ничего, я уже провела среди Сталина воспитательную работу, — рассмеялась Оля, — и он сказал, что Димитрова и особенно Коларова он постарается осадить слегка. Нам нужны все же процветающие и дружелюбные соседи.

— Ага, а кто проведет воспитательную работу среди него по поводу Германии? Он мне уже ругательную записку прислал…

— Ир, а кто на новых немецких марках портрет Бисмарка поместил?

— Но ведь не просто портрет, а с самой важной цитатой! И почему это Сталину не понравилась, я не знаю. Да и Бисмарк только на пятидесятке изображен. На марке — Бах, на трояке — Бетховен, на пятерке — Пахельбель…

— А Карлу ты вообще забыла хоть где-то изобразить!

— Ну, на десятке я Гёте поместила, а на двадцатке Шиллера — так что для Карлы просто банкнот не осталось.

— А если серьезно, — поинтересовалась Гуля, — почему ты Карлу решила проигнорировать? Знаешь же в какой стране мы сейчас живем.

— А если серьезно, то сейчас подсовывать немцам еврея на самой дорогой банкноте — это лишний раз среди них пробуждать страшилки о жидобольшевиках. Вот пройдет лет десять, правительство нормальное у них организуется — и пусть уже оно думает, какие деньги выпускать. Раз уж Сталин на меня взвалил задачу приведения немцев в чувство, то пусть мои решения и терпит!

— Да уж, пусть терпит выходки знаменитой немецкой писательницы, — довольно заржал Вася, — ибо нефиг гнобить германскую творческую интеллигенцию!

— Режиссера, ты хотел сказать? — удивилась Аня.

— Режиссер Ирочка у нас сугубо австрийский, а вот писатель — германский. Она по памяти воспроизвела Тима Талера, и роман уже в продажу в Германии поступил. Ира специально немецких линотипистов в Боровичи притащила, еще двух художников не из последних — и эта команда за три недели книжку подготовила к печати, а теперь по десять тысяч экземпляров в сутки мы печатаем и в Германию отправляем. Кстати, Ир, а какое следующее эпохальное произведение ты готовишь братскому германскому народу?

— Я немецкую литературу практически не знаю, а Тим Талер был единственной доступной книжкой с подстрочником, я по ней немецкий учила. Ну, в числе всего прочего. Так что нефиг от меня ждать покорения литературных вершин, хватит им и одной книжки. Меня и без того этот Гротеволь достает со всякими идиотскими вопросами, хотя книжка вообще детская.

— А как связана книжка и немецкий премьер?

— А он решил, что я очень хорошо разбираюсь в германской действительности и в германском менталитете, и постоянно лезет с вопросами как ему подать народу ту или иную инициативу.

— Ну, Отто — мужик вменяемый, — заметила Оля, — и достаточно грамотный. Просто еще не привык к ответственности, которую на него возложили как на предсовмина. Но вот то, что он нашел время еще и детские книжки читать…

— Он ее не читал, — с грустной улыбкой ответила Ира, — он ее печатал. Мне же грамотный печатник понадобился с хорошим немецким, вот я к нему и сунулась — а он с перепугу, не иначе, сам за работу взялся: он же по профессии как раз печатник и есть!

— Ну, если ты к нему при всем параде, с орденами и медалями…

— Да еще в маршальскими звездами, — заржал Вася.

— Не с маршальскими, — сердито ответила Ира, — не доросла я еще до них. С простыми погонами обычного…

— Генерал-полковника НКГБ! — закончил фразу жены Вася. — Тут не то что немецкий премьер тебе книжку печатать, тут и Молотов бы тебе на скрипке фонограмму для кино сбацал бы!

— Тьфу на вас на всех, вам лишь бы поиздеваться над бедной женщиной. А Сталин еще велел мне в депутаты баллотироваться… ну куда мне столько должностей?

— В какие депутаты?

— Верховного Совета. Мы же выборы сорок первого года из-за войны отменили, Сталин решил в феврале новые провести. Война-то закончилась…

— От Москвы баллотироваться будешь, совсем Боровичи бросишь вместе с мужем и детьми? — тонким голоском проблеял Вася.

— Фигу! От Боровичского Особого района депутатить буду. И, кстати, Свет, тебе на днях разнарядка от Молотова придет на предмет проведения в районе агитации за меня, всю такую красивую и, блин, трудолюбиво-работоспособную. Так ты постарайся особо не стараться, даст бог и прокатят меня…

— Вячеслав Михайлович часом не заболел? Какая нахрен агитация? В городе достаточно шепотом раз в очереди в булочной сказать, что ты в депутаты избираешься — и на участке не протолкнуться будет! Изберут тебя единогласно, так что насчет прокатят ты даже не мечтай. И с честью неси что положено куда положено. А сейчас заканчиваем дебаты не по теме: через пять минут Иосиф Виссарионович будет поздравлять народ по телевизору! Шмапанское уже достато?

Света в своем предположении крупно ошиблась: шестого февраля боровчане не избрали Ирину единогласно. Потому что один голос был «против» (и все были абсолютно уверены, что это был голос самой Иры), но на результат это, конечно же, никак не повлияло. Хотя и заранее было понятно, что не повлияет: на выборах почему-то всегда побеждали выдвинутые кандидаты. Почти всегда: в Восточном Туркестане и в Финляндии избирательные законы несколько отличались от общесоюзных, и там за место в Совете приходилось бороться нескольким кандидатам. Еще периодически проваливались «кандидаты единого блока большевиков и беспартийных» в Узбекской республики: мнение никогда в Узбекистане не бывавшей Гюльчатай Суховой тамошний народ принимал наравне с гласом Аллаха, так что пару раз «ненужные» Девятому управлению товарищи выборы с треском проваливали. Но это было редким исключением — и Ире предстояло спустя неделю «подремать на заседаниях Съезда», как она сама охарактеризовала мероприятие. Однако были и факторы, способные эту дрёму развеять…

Шестого февраля после обеда в кабинете Сталина собралась «теплая компания»: кроме хозяина кабинета там сидели Молотов, Струмилин и Берия.

— У кого какие возражения, замечания? — поинтересовался Иосиф Виссарионович.

— Если бы меня спросили… — начал Станислав Густавович и на несколько секунд замолчал, собираясь с мыслями.

— Ну так я тебя и спрашиваю, в чем дело-то?

— Лично я думаю, что Ольга Дмитриевна более чем неплохо разбирается в плановом хозяйстве. Но есть одно незначительное препятствие…

— Никаких препятствий, Ольга Дмитриевна прекрасно занималась, прекрасно занимается и прекрасно заниматься будет как раз нашим плановым хозяйством. А еще, что бы ты, Слава, не говорил, она еще попутно и совершенно на добровольных началах занимается плановым хозяйством Болгарии, Словакии, Кореи и Китая. Как она сама говорит, без фанатизма занимается, однако товарищ Георгиев ее предложения ценит очень высоко…

— А товарищ Готвальд ее разорвать готов, — с улыбкой заметил Лаврентий Павлович. — Она вывезла из Чехии завод по выпуску мотоциклов. Целиком вывезла, включая столы и табуретки в конструкторском отделе и два фикуса из кабинета директора.

— Это она правильно сделала, но не о ней речь.

— Женщина она, конечно, видная, и талантов у нее много, — высказался Вячеслав Михайлович. Но вот справится ли она с такой работой? К тому же она беспартийная.

— А я не против, — заметил Лаврентий Павлович. — А насчет справится — не справится… ведь мы не ее персонально на должность назначаем, а всё Девятое управление в полном составе. Они всё, абсолютно всё делают вместе. А вместе они сделают что угодно, и, в чем, надеюсь, никто не сомневается, сделают хорошо.

— Вот и прекрасно, — подвел итог краткой дискуссии Иосиф Виссарионович. — Вячеслав, козлобородому ты скажешь?

— И не подумаю. Пусть это будет таким маленьким сюрпризом…

Четырнадцатого февраля состоялась первая сессия Верховного Совета нового состава, а еще в воскресенье Сталин пригласил Ирину «на обед»:

— Ирина Алексеевна, мы все знаем ваши заслуги перед советской культурой, ровно как и перед советской авиационной промышленностью. Больше того, вас знает практически вся страна…

— Спасибо за комплимент, но я…

— Я не закончил. И есть мнение, что если известного всей стране депутата Верховного Совета этот Совет единогласно изберет Председателем Президиума, то это будет правильно.

— Иосиф Виссарионович, я к вам со всей душой, вон даже обещанную сказку привезла на просмотр — а вы мне такое… За что? — голос у Иры был «жалостливый», но глаза смеялись.

— Сказку? Сказки я люблю. И нас радует, что возражений на наше предложение от вас мы не услышали. Товарищ Берия искренне убежден, что вы с предлагаемой работой прекрасно справитесь, просто потому справитесь, что вы вот уже много лет всегда всё делаете совместно. И товарищ Молотов тоже думает, что эту традицию стоит сохранить. Вы, надеюсь, и сами понимаете, что до полного завершения войны эта должность является… как вы сами любите говорить, декоративной. Но декорация должна быть привлекательной. И не только внешне, — Сталин улыбнулся, увидев — впервые за все время — что Ира немного покраснела, — но в ГКО сложилось единодушное мнение, что сейчас нам будет очень трудно найти кого-либо, сравнимого с вами по привлекательности среди народа. Однако должен предупредить: с окончанием войны вам предстоит не только представлять Советскую власть, но и эту власть непосредственно осуществлять.

— А в чем это осуществление должно заключаться? Я буду подписывать указы, постановления и законы, которые разработают в комиссиях? Это я могу, по моим подсчетам получается где-то по пять подписей в день ставить. А если шустрого курьера подобрать, то делать это смогу даже не выходя из кабинета министра культуры.

— Боюсь, что совмещать должности у вас не получится. Но ведь наверняка в министерстве у вас есть толковые заместители?

— Нету у меня заместителей… но человечка на министерство я, пожалуй, посоветовать могу. Например, секретаря МГК Екатерину Фурцеву: женщина в культуре разбирается более чем неплохо. За ней, конечно, какой-то присмотр нужен, но я присмотрю. И на первых порах подучу — хотя тут больше административные навыки нужны, а у нее они есть уже.

— Пишите приказ… по Девятому управлению, от сегодняшнего числа, о переводе этой Фурцевой в Минкульт вашим заместителем. А указ о вашем освобождении в связи с переходом на другую работу мы во вторник проведем — так бюрократии меньше будет, да и вопросов лишних никто задавать не станет.

— Сделаю. А Калинин в курсе?

— Пока нет, но ему это и не надо. А вы тем временем и о новой работе подумайте: сейчас британцы уже созрели до подписания капи… мирного договора, и от Советского Союза его подписывать будете уже вы. Я искренне надеюсь, что на церемонии вы все же не будете их посылать… куда-нибудь.

— Как вы хотя бы подумать о таком могли? — Ира с трудом сдерживала смех. — Я мирный договор подпишу, не сказав ни одного невежливого слова, больше того, жеста себе не позволю неуважительного, даже намека на жест.

Вечером, рассказывая о предложении Сталина Светлане, Ира — упомянув свое обещание Сталину — ехидно захихикала.

— Ты решила Сталина обмануть?

— Упаси господь! Но английский язык, да еще для коренного британца, дает столько возможностей! Я же в Хэрроу училась и прекрасно знаю разные тонкости произношения. Эти лорды после общения со мной предпочли бы, чтобы их прилюдно обоссали на площади дабы меньше опозориться: меня-то в этой школе специально учили как деталями произношения показать человеку, что ты глядишь на них как на говно. И, что самое забавное, они это поймут, а вот окружающие — нет, так что хрен придерешься.

— А они не затаят?

— А даже если? Сталин сказал, что подписание договора предполагается в Париже, так что пусть свои затайства домой увозит. Жалко, что я французский так же глубоко не изучала. Впрочем, этот длинный генерал все равно не понял бы языковых изысков, ему нужно открытым текстом все говорить — а нельзя. Ладно, раз уж партия и правительство возложили на меня эту тяжелую ношу, давай впрягайся. И для начала разложи мне в деталях международные расклады и возможные перспективы их развития…

Двенадцатого марта в Елисейском дворце состоялась церемония подписания мирных договоров между СССР и Францией и между СССР и Англией. С французской стороны мир подписывал Де Голль — и «стороны разошлись довольные друг другом», хотя французская сторона и корчила страшные рожи: пресловутые Эльзас и Лотарингия по этому договору отходили «на вечные времена» Германии. Британцы понесли гораздо меньшие территориальные потери: им пришлось всего лишь передать во владения СССР две группы северных островов и отказаться от Ольстера в пользу Ирландии. Вероятно, в момент подписания договора скрип зубовный раздавался над всей Англией — но деваться бриттам было просто некуда: ультиматум Сталина иных вариантов не предполагал. То есть предполагал — продолжение морской блокады…

Когда полгода назад СССР объявил пятидесятимильную зону вокруг островов «зоной боевых действий» и сообщил, что там будут топиться любые суда любого государства, Черчилль лишь злобно хмыкнул — но уже через месяц от самоуверенности его вообще ничего не осталось. Ведь в небе круглосуточно висели несколько «летающих радаров» и к любому судну, вошедшему в указанную зону, немедленно вылетала группа советских бомбардировщиков. Которые просто топили это судно, невзирая ни на что. Любое судно любой страны: сверху же не видно, какой на судне флаг — так что уже через неделю ни один капитан не рисковал приблизиться к Альбиону. И очень скоро на острове стало просто нечего жрать…

А еще ежедневно советские самолеты прилетали на бомбардировку промышленных предприятий. Причем Советы заранее по радио сообщали, какие именно предприятия будут сегодня уничтожены — и всегда обещание выполняли. Так что сэр Черчилль прибыл в Париж с очень тяжелым сердцем (и тремя ящиками старых русских драгоценностей: Советы согласились не делать из передачи «ранее похищенных российских ценностей» шоу на весь мир, позволив Британии хоть немного «сохранить лицо»). Но когда новая русская дама-президент произнесла свою речь, Черчилль внутренне чуть не закипел. В особенности, что шведский король Густав, который и организовал в основном эти мирные переговоры, понял, что она, собственно, сказала. Да, британский нобилитет до тонкостей отработал речевые намеки на презрение к собеседнику — но как эта русская тетка смогла столь виртуозно воспользоваться древним английским опытом? К счастью, кроме них двоих это никто больше не понял — так что британец постарался взять себя в руки и подпись на бумаге поставил.

Третьим «подписантом» был Леопольд Третий — но Бельгию-то русские просто «освободили», так что договор с ним был почти не унизительным. Просто Советы в качестве вознаграждения за это освобождение попросили право торговли с бельгийскими колониями — и Леопольд в знак благодарности милостиво им такое право предоставил — ну, внешне это именно так и выглядело. Но Черчилля бесило не откровенное унижение его лично и даже не унижение Британии: больше всего он возмущался тем, что янки во время мирных переговоров полностью встали на сторону русских. Ну да, они уже в Индии свое представительство организовали, а Австралия целиком под янки легла…

Де Голль — на правах «хозяина страны» — вышел проводить Ирину к автомобилю, на котором она должна была ехать к аэродрому. Правда, хозяином он был еще чисто номинальным: охрану дворца несли русские солдаты и — в гораздо больших количествах — солдаты немецкие. То есть во дворце были только русские солдаты, а на Елисейской улице стояли уже немецкие. И там же, на улице, стоял и странный автомобиль русской главы государства — так что генерал проводил ее до автомобиля и некоторое время стоял, глядя, как машина удаляется в сторону Фобур Сент-Оноре. Правда думал он сейчас о том, что уже завтра здесь немецких солдат уже не будет…

Когда раздалась очень громкая очередь, именно немецкий солдат, прыгнув, повалил генерала на землю и прикрыл его своим телом. Забавно, подумал Шарль, немецкий солдат героически — и абсолютно глупо — пытается спасти французского президента. Глупо потому, что француз, в боях побывавший, сразу по звуку понял, что стреляет автоматическая пушка. Мелкая, «Эрликон» двадцатимиллиметровый, но все же пушка.

А затем раздались выстрелы вроде как из пистолета, потом выстрелы прекратились и до слуха француза донесся громкий (и, похоже, совершенно неприличный) крик на немецком языке это удивительной дамы, который в приблизительном переводе означал «не трогать этих нехороших подранков, суйте их в мою машину». Солдат слез с Де Голля, помог генералу подняться — и он увидел, что эта русская дама очень спокойно шагает от машины к нему:

— Господин президент, вынуждена отметить, что данный неприятный инцидент произошел мало что на территории Франции, но и напротив президентского дворца. Я не могу вас винить в произошедшем, поскольку вы еще не успели должным образом организовать силы правопорядка, но, надеюсь, Франция оплатит ремонт моего автомобиля…

— Франция его вам и отремонтирует! Или, скорее, выстроит вам новый…

— Исключено, по крайней мере в ближайшие лет десять: Франция не располагает требуемыми технологиями. Но вы не волнуйтесь, это обойдется недорого: новое стекло взамен треснувшего стоит около шести тысяч американских долларов вместе с работой, вмятины на кузове выправить… чуть дороже вероятно, но тоже вполне бюджетно. Я вам счет где-то через недельку пришлю: машина-то моя личная, а в СССР автомобильная страховка ущерб от артобстрела не покрывает.

Только тут Де Голль обратил внимание, что госпожа Лукьянова держит в руке пистолет.

— Вы собирались стрелять по нападающим? — удивился он.

— Что значит «собиралась»? Они стали стрелять в меня, я прострелила им шаловливые ручки… и ножки, чтобы далеко не убежали. Надеюсь, французская полиция не будет меня арестовывать за нарушение общественного порядка? Ведь это — чистая самозащита, — дама рассмеялась. — Ладно, мне пора, было приятно с вами познакомиться…

Уже дома, в Боровичах — куда Ира прилетела из Парижа — она высказала мужу все, что о нем думала:

— Ты был совершенно прав, когда заставил меня ездить по Парижу в твоем титановом бардаке. Честно говоря, не ожидала: очередь из эрликона практически в упор — и только борт немного помят.

— А ты плохо меня слушала: нужно было не с пистолетом на них лезть, а шарахнуть из КПВТ, который на башне установлен.

— Ну, во-первых, меня стрелять из КПВТ никто не учил. А во-вторых, у нас бы тогда было не три источника информации, а три куска фарша. Ладно, больше я по всяким Франциям ездить не буду, у меня и в СССР дел овердофига. Гуля сказала, что завтра утром у нас будет вся информация по заказчикам, Лаврентий Павлович ждет. И информацию, и меня тоже.

— Иосиф Виссарионович тоже. У него внезапно возникли очень интересные предложения для Де Голля.

— От которых невозможно отказаться? А кто эти предложения придумал? Петруха?

— Светка. Вот умеет она в исторической перспективе думать!

— Всё. То есть «ой, всё», пойду спать, завтра вставать рано. Только ты, пока меня здесь не будет, сделай еще десяток-другой таких же «бардаков». А то ждать, пока треснувшие окна в нем меняют, некузяво. Времени на это нет. У меня нет, да и у всех нас. Договорились?