Точка невозврата

Глава 8

Дима смотрел на Камаева с выражением «как вы меня достали». Но Камаев отставать не спешил.

– Может, вы заметили, в каком он был состоянии? Возможно, он уже тогда был нетрезв?

– Да нет, – Дима отрицательно мотнул головой. – Да мы и посидели-то всего три минуты от силы. А что мы не пили, так это может вон девушка подтвердить. Она как раз мимо шла и еще пошутила, мол, как проходит встреча недавних врагов.

– Какая девушка? – встрял Мухин. – Как выглядела? Беленькая?

– Нет, наоборот, темненькая. Красивая.

– Виктория, – задумчиво пробормотал Мухин и оглянулся на Усова. Тот завертел головой, приподнялся на цыпочки, выглядывая в первом ряду жену.

– А где? – Усов протиснулся мимо Камаева, добежал все же до своего места, убедился, что жены там нет, сунулся в туалет и побежал в обратную сторону, снова протиснулся мимо Камаева.

Тот хмуро посмотрел ему вслед.

– Мне надо доложить обстановку командиру, – обратился он к Мухину. – Если не передумали поговорить с ним, пойдемте со мной.

Усов добрался до последнего ряда, где путь ему преградил бортпроводник, молодой, с пижонской бородкой.

– Прошу воспользоваться туалетом в головной части самолета.

– Там моя жена, – Усов попытался сдвинуть его с места.

– Там никого нет. Мимо меня никто не проходил.

– Но она там! Больше ей быть негде. В том туалете я уже смотрел. Вика! Виктория! – громко позвал он.

– Хорошо, – бортпроводник посторонился.

Усов забарабанил в дверь.

– Вика, ты там? Вика, у тебя все в порядке? – За дверью была тишина. Усов как-то странно всхрипнул и принялся со всей силы дергать створку. – У вас есть ключи? Откройте. Она там. Возможно, она тоже…

Жанна безуспешно пыталась успокоить Майю. Та тряслась и повторяла, что не может находиться рядом с покойником, требовала перевести ее на другой пост. Когда в туалет принялся кто-то ломиться, Жанна с облегчением оставила Майю, погрозив ей кулаком.

– Перестаньте. – Она подошла к мужчине, в котором узнала врача команды, и положила руку на дверь. – Вы пугаете остальных пассажиров. Если вы не успокоитесь, мы вынуждены будем…

Дверь щелкнула. В проеме показалась Виктория с черными разводами под глазами.

– Вика, ты меня до смерти напугала. Тебе плохо?

– Прости, – тускло произнесла Виктория. – Да, мне стало плохо.

– Тошнота? Что? Как именно плохо? Какие симптомы?

Виктория помотала головой:

– Нет, нет. Просто эта смерть… Я боюсь смерти, ты же знаешь…

Из ее рук выпала косметичка, на пол брызнули карандаши, помады, тушь… Виктория покачнулась и прислонилась к косяку.

Усов нагнулся и принялся подбирать косметику. Жанна быстро налила стакан воды и вынесла женщине.

– Выпейте.

Усов меж тем поднялся и что-то вертел в руках. Пустой блистер из-под таблеток.

– Вика, – прошептал он, – ты их все выпила? Когда?

Виктория недоуменно посмотрела на него.

– С ума сошел? Это не мое.

– Они лежали на полу.

– И что? – Виктория протянула стакан Жанне. – Это не мои таблетки.

– Где они лежали? – встряла Жанна.

– Ну там, – Усов кивнул за унитаз. – Там карандаш укатился, я полез и наткнулся.

– Значит, уронил кто-то другой.

– Да, но… – Усов как-то странно глянул на блистер. – Ты точно не пила таблетки? Это клофелин…

– Да нет же! – Виктория отлепилась от стены и пошла по проходу, цепляясь за спинки кресел руками.

– Позвольте, я выброшу. – Жанна выхватила блистер у растерявшегося Усова и сунула в карман.

Усов дернул щекой, словно хотел что-то сказать, но посмотрел на спину жены и поспешил за ней.

Лаврушин поправил наушники, включил тумблер.

– Уважаемые пассажиры, говорит командир воздушного судна Лаврушин. В связи со сложившимися обстоятельствами наш самолет вынужден совершить посадку на аэродроме Привалки в Воронежской области. От лица экипажа приношу извинения за доставленные неудобства.

– Ну как там? – спросил он Камаева, в этот момент вернувшегося в кабину. – Бушует?

– Вроде нормально. – Камаев надел наушники. – Понял, что посадки не избежать, но успокоился, узнав, что обратно самолет не развернут. Сказал ему, что дождемся полиции и продолжим полет.

Лаврушин одобрительно кивнул. Да, прошли точку невозврата. С земли предложили садиться под Воронежем на небольшой аэродром при авиазаводе.

Жанна и Наталья шли по салону, проверяя ремни. Еще пять минут назад здесь гудело, как в потревоженном улье. Антон с трудом держал оборону от нескольких особо ретивых, пытающихся прорваться к телу Борисова. От мордобития его спас окрик Мухина:

– Всем сесть! Выгоню из команды… – далее было добавлено совсем уже жестко и непечатно, парни послушались.

– Пожалуйста, пристегните ремень, уберите столик, – в который раз повторяли стюардессы.

Словно дети, раздраженно думала Жанна, сохраняя вежливую улыбку на лице. Наверное, разбуди меня среди ночи, я проснусь уже с оскалом. Вспомнила первый полет в качестве стажера. «Улыбка – твоя косметика, – сказала Татьяна. – Можешь забыть сделать макияж, но не улыбку. Ясно?» Тогда Жанна еще не знала, что с Таней ее свяжет не только работа.

Она всегда думала, что жизнь, как фильм, можно отмотать назад и пересмотреть заново или снять новую серию. Оказалось, что жизнь – полет. До какого-то момента еще можешь повернуть обратно, а потом уже все. Прошел точку невозврата – лети дальше, лети с тем, что есть, надейся, что хватит топлива, что мотор не подведет, что пассажиры не устроят бунт, что среди них не окажется больных, агрессивных или террористов. Лети и молись своим богам. Если веришь. Жанна не верила уже давно. Ни в черта, ни в бога. А может, и никогда не верила.

Семья была простой как три копейки: отец – слесарь на заводе, мать – парикмахер. Обычная среднестатистическая семья из российской глубинки. Жили по тем временам очень даже прилично. Отец – мастер на все руки – в голодные девяностые неплохо зарабатывал частными заказами: кран починить, дверь поставить и все прочее в том же духе. Мать принимала на дому клиенток, с усмешкой наставляя дочь: «Волосы отрастают быстро, так что ножницы всегда прокормят, вот и выбирай профессию с умом». На вопрос, кем хочешь стать, маленькая Жанна отвечала: «Стюардессой». Спрашивающий смеялся и разражался песней про стюардессу по имени… Отец хмыкал, мать гладила по голове. Нормальная семья. Была.

Где-то в сорок лет отец прошел свою точку невозврата – ушел из семьи. Жанне было восемнадцать, она училась на экономиста, жила в Петербурге, в общежитии, ходила на дискотеки, менялась кофточками с подругами, сдавала потихоньку сессии, влюблялась, а мать в это время тихо сгорала от рака. Она не жаловалась, нет. На редкие звонки дочери отвечала: «Все хорошо. Когда приедешь? Жду, доченька». Не дождалась. И эта боль, как глубоко вошедшая в плоть заноза, давно заросшая, слившаяся с эпидермисом, не беспокоила вроде, но иногда при неудачном нажатии давала о себе знать острой вспышкой неотвратимости.

После похорон Жанна забрала документы из института, не доучившись всего полтора года. Мама хотела видеть ее человеком с хорошей денежной профессией, хотела дождаться внуков и, наверное, дождалась бы, если бы не предательство отца. На похороны Жанна отца не пустила. Выгнала. Не кричала, нет, но так посмотрела, что он, пробормотав что-то вроде извинений, поспешно ретировался. Зато не забыл потребовать свою долю наследства. Официально они с матерью не были разведены. На то, что осталось после продажи квартиры и неприятного дележа с отцом, можно было купить разве что комнату в коммуналке.

Она вернулась в Петербург, сняла студию возле метро и принялась проживать оставшиеся деньги. Откуда-то появились новые друзья, с которыми было весело, угарно и можно было на время забыть о неопределенности ее нового существования. Тогда она немного поездила по миру. Полетала. Из страны в страну, из города в город. Тогда-то она и вспомнила детскую мечту. Не то чтобы она серьезно мечтала стать стюардессой в детстве, но песня, написанная через два года после ее рождения, каждый раз всплывала при упоминании ее имени. В детстве это смешило, потом раздражало, потом бесило. Потом, к счастью, пик популярности песни прошел, и Жанна вздохнула с облегчением.

Возможно, именно песня помогла ей пройти собеседование при приеме в школу бортпроводников. Ее рост чуть-чуть превышал норму. Она всегда считала себя коротышкой, а тут внезапно оказалась дылдой. Но приемная комиссия, состоящая из людей, чья молодость пришлась на девяностые годы, пошутив насчет «стюардессы по имени», махнула рукой на лишние полтора сантиметра. На обучение пошел остаток унаследованных денег. Через три месяца она получила диплом и, балдея от собственного нахальства, подала документы в самую престижную авиакомпанию страны. Как ни странно, ее приняли. Возможно, пресловутый фактор имени и тут сыграл положительную роль. До ее собственной точки невозврата оставалось три года.

Самолет заложил круг над аэродромом, выходя на глиссаду. Жанна стиснула ремни, охватывающие плечи, и крепко прижалась к спинке кресла. Сейчас самолет представлялся ей живым существом, летучим левиафаном, разрезающим стальным телом плотные воздушные слои. Его тугие бока дрожали, вибрация от ступней ног в удобных лодочках передавалась выше: от коленей к паху и собиралась в центре живота горячим сгустком. В груди же, напротив, клокотал ледяной шар. Где-то в районе диафрагмы эти две субстанции встречались, перетекая друг в друга, бросая ее то в жар, то в холод. Пора было призывать на помощь суслика. Верный суслик честно выполнял свою миссию: храбро шел по лесу, указывая ей путь в безопасное место.

Самолет резко пошел вниз. Еще несколько минут, и можно будет отпустить суслика на временный покой. Шасси, сейчас должны выпустить шасси. С противоположной стороны она почувствовала взгляд Натальи. Та улыбнулась. Жанна иногда завидовала Божко как человеку, который четко знает, чего хочет, и идет к своей цели. «Через два года выплачиваю ипотеку и сразу завожу ребенка. Пока часики не оттикали. Квартиру мужа будем сдавать. К тому времени, когда ребенок подрастет, вернусь на работу, но уже в аэрофлотовский учебный центр, буду тренировать молодняк. Меня возьмут, у меня же стаж, да и начальство обещало похлопотать». Как хорошо жить, зная конечную цель, и как же это ужасно – ужасно скучно. Жанна вздрогнула и посмотрела на Наталью, та чуть заметно подняла бровь. Самолет набирал высоту.

– Пошли на второй заход, – шевельнула губами Наталья.

Что-то случилось. Может, полоса оказалась занята, может, еще что-то. Рядовая, в общем-то, ситуация, но в области диафрагмы вдруг кто-то словно разлил кислоту, едкую, сжигающую внутренности. Жанна сглотнула и сильно прижала руки в то место, где кожу съедало изнутри почти неконтролируемым страхом.

Над головой Натальи тихо тренькнул интерком. Та повернулась, сняла трубку и поднесла к уху. Жанна впилась глазами в ее лицо, по его выражению пытаясь понять, что сообщают из кабины пилотов. Наталья нахмурилась. «Поняла, Степан Андреевич», – повесила трубку обратно и посмотрела на Жанну.

– Вот же гадство, – буркнула она и тяжело вздохнула.