Только море

ПОВОРОТ ОВЕРШТАГ

Как всегда бывает перед началом гонок, шлюпки бес- толково толклись у линии старта — ожидали сигнала. Петр Громов, старшина шестивесельного яла под номером тридцать, поискал глазами шлюпку Веселовского и не нашел. Стена полотнищ, колыхаясь на волнах, мешала обзору.

Громов мысленно представил возбуждение на лице Веселовского и усмехнулся. Причина для волнения сегодня была. Громов чувствовал это по себе. Нервы — словно натянутые струны. Во рту сухо. Петр нагнулся к анкер- ку и зачерпнул воды.

«Неужели я боюсь? — подумал Громов, и эта мысль показалась ему чужой и холодной. — А кого? Веселовского?»

Накануне Петр спросил его, что он думает о завтрашней погоде.

— Не знаю, — грубо ответил Веселовский, — но завтра я не думаю тебе проигрывать.

Они разошлись по кораблям, испытывая неприязнь друг к другу.

Говорят, мир тесен. Громов и Веселовский могут подтвердить, что это верно. Надо же случиться такому, что помимо постоянных соревнований на воде они еще соперничали и на суше.

Звали ее Варей. Была она хрупкая, нежная и очень добрая. Настолько добрая, что не могла отдать предпочтение одному, чтобы не обидеть другого. И это длилось не месяц и не два, а полгода…

На судейской вышке прогудел колокол. Один удар… второй… третий… До старта три минуты. Громов оглядел команду. Матросы заняли свои места. Конечно, они верили в своего командира.

А Варя? Она среди зрителей…

Вчера наконец наступила развязка. Как обычно, они сидели на Приморском бульваре втроем. Над морем и парком плыла осень.

Раздраженно отодвинув ногой сухие листья, Веселовский посмотрел на Варю:

— Надоела мне эта игра в третий лишний.

— Ты о чем? — спросила девушка, и ее ресницы задрожали.

— Разумеется, о наших взаимоотношениях.

Варя с надеждой посмотрела на Громова.

— Он прав, — сказал Громов хриплым голосом.

То, что должно было случиться, случилось. Варя от волнения побледнела:

— Можно, я отвечу завтра?

— Зачем? — холодно ответил Веселовский. — Мы готовы услышать это и сегодня.

— Завтра, — сказала Варя и зажмурилась, — вы соревнуетесь на шлюпках. Я буду встречать первого…

Ракета разорвалась с силой пушечного выстрела. Старт!

— Подобрать шкоты! — скомандовал Громов и почувствовал, что дрожь нетерпения, колотившая его за минуту до старта, исчезла. Теперь он осязал только казавшийся живым трепет румпеля.

Раскинув белые крылья парусов, шлюпки устремились в море. Громовская шестерка набирала ход. У форштевня весело журчала вода.

«Одна шлюпка позади… Вторая… — считал Громов. — Где же Веселовский? Уваливается под ветер. Идти за ним? Нет, выберусь на ветер», — решил Петр и переложил руль. Шлюпка резко сбавила ход. Сейчас сзади идущие шестерки обгоняли Громова. Вскоре он оказался последним.

— Старшина, пора поворачивать, — зашептал левый загребной Авдеев.

Громов посмотрел на его возбужденное лицо — на нем бисером рассыпались капли соленых брызг — и подумал, что победа — не только его желание, но и желание всей команды…

— Цет, — ответил Петр и приказал подтянуть шкоты.

— Надо поворачивать, — раздались голоса уже нескольких человек из команды.

Громов ответил резко:

— Прекратить разговоры!

Он начал сомневаться в правильности своего решения, и холодная ярость медленно закипала в его душе.

— Подобрать шкоты!

— Старшина, — обиженно отозвался Авдеев, — подбирать нечего.

Громов растерянно огляделся по сторонам:

— Так держать!

Авдеев недоуменно пожал плечами, но промолчал. Повернули минут через пять.

— Фок на правую, — подал последнюю команду Громов, и шестерка, подгоняемая резвым ветром, понеслась к поворотному знаку. Шлюпка Веселовского и идущие за ней тоже подходили к бую, но Громов проскочил впереди них.

Расчет его был верен. Правда, поворот он сделал все же рановато: кажется, не миновать навала на поворотный знак.

Красный буй с отметкой «42» неотвратимо надвигался на борт громовской шестерки. Если шлюпка коснется буя, ее снимут с соревнований.

Петр почувствовал, как на лице выступил холодный пот.

В кубрике Антон сказал мне:

— Вот здорово!

Я понял, что Антона больше всего радовало, что мы опять вместе. Почему-то всегда получалось так, что нас обоих отправляли на выполнение одних и тех же заданий. Я уже не говорю, что по боевому расписанию мы находились на одном боевом посту и были взаимозаменяемы. Антон замещал меня, а я был его боевым заместителем. В кубрике наши койки находились рядом. Мы были закреплены на одном бачке и в строю стояли бок о бок. Правда, я ближе к правому флангу, так как Антон был чуть ниже меня.

— Нас с тобой судьба одной веревочкой связала, — шутил Антон, и в его глазах вспыхивали теплые искорки.

В общем, и на этот раз традиция оказалась ненарушенной: мы оба стали аквапланистами.

Начались тренировки. Сначала не все шло гладко. Довольно часто, вместо того чтобы легко и непринужденно стоять на доске и скользить над волнами, мы, неуклюже размахивая руками, врезались в воду, а затем с вытаращенными глазами снова пытались поймать доску, но она уже была далеко.

Акваплан вел себя самым коварным образом. Каждый раз, когда катер давал ход, он, упруго подрагивая, выскальзывал из-под ног в сторону. В девяти случаях из десяти все происходило именно таким образом. На катере начиналась обычная суматоха:

— Глуши мотор. Опять свалился…

Наглотавшись горько-соленой воды, я смотрел на доску с ненавистью.

Антон добродушно улыбался:

— Не кипятись. Терпение и труд все перетрут. Ко всему надо с умом подходить. По-моему, необходимо научиться управлять оттяжкой. Акваплан что взнузданный конь. Научись удерживать в руках вожжи — и все будет в порядке.

Мы изучили движение акваплана, роль оттяжки, и я понял, что Антон был прав. Дела пошли лучше. На следующих тренировках мы падали реже. Доска, выкрашенная голубой краской, уже не казалась нам врагом.

Тренировки проходили так. Я прыгаю в воду и подплываю к акваплану. Пока катер па месте, в акваплане нет никакой силы. Я ложусь на доску и жду команды. Фыркнув мотором, катер дает ход. Я чувствую, как доска, словно живая, вздрагивает. Подбираю ноги и становлюсь на нее во весь рост. В руках у меня оттяжка. Я подтягиваю ее на себя, и акваплан, задрав переднюю часть, легко перепрыгивает через волны. В ушах звонко свистит1 ветер. Он приятно щекочет мое лицо и ласкает тело. Вслед за катером несусь навстречу солнцу. На берегу все сливается в расплывчатую, бесформенную полосу: здания, корабли, крапы, причалы. А катер набирает ход, и мне кажется, что я скольжу не по воде, а над водой. За спиной у меня крылья. Я лечу в воздухе, как чайка. Мне хочется петь что-нибудь задорное, веселое. Открываю рот и захлебываюсь упругим, вкусным воздухом. Из-за рубки катера выглядывает улыбающееся лицо Антона:

— Ну как дела?!

— Порядок! — кричу я ему. — Да здравствует жизнь!

На корабль мы возвращаемся усталые, но очень довольные, заряженные солнечной энергией, как аккумуляторные батареи.

Однажды нас снова вызвал капитан-лейтенант Сенюш- кин. У него в каюте находились двое мужчин в синих беретах и в очках с толстыми выпуклыми стеклами. Оба они очень походили друг на друга: розовощекие, полные и веселые.

— Вот товарищи из кинохроники, — сказал Сенюш- кин, — хотят снять вас в киножурнал.

— Мы думаем снять одного, — уточнили кинематографисты.

— Да, конечно, одного, — рассеянно ответил Сенюшкин и внимательно посмотрел на меня и Антона.

Антон кашлянул в кулак и сказал:

— Я думаю, что надо на съемки назначить Федина. Он держится на акваплане лучше.

— Ну что ж, Федин так Федин, — сказал Сенюшкин и добавил, обращаясь к Антону: — А вы будете дублером.

Операторы из кинохроники осмотрели меня со всех сторон и, перебивая друг друга, сказали, что попытаются снять крупным планом, так, чтобы на весь экран было мое лицо.

Я чувствовал себя настоящим киноактером. Шутка ли, попасть в кино, да еще крупным планом. Антон сказал мне:

— Мы как космонавты. Ты аквапланист номер один, а я твой дублер.

Вечером я и Антон пошли в увольнение. Это был чудесный вечер. С нами была еще и Елочка. Кто такая Елочка? Ну как вам сказать. Это девушка, с которой я дружу. Между нами говоря, зовут ее Леной, но я называю ее Елочкой. Это имя очень подходит к ней. Почему? Трудно сказать. Наверное, потому, что она очень аккуратная и хрупкая и платье у нее колокольчиком, как ветви у ели.

Конечно, весь вечер только и было разговоров что про крупный план. Елочка смотрела на меня восхищенно и говорила:

— Честное слово, я не пропущу ни одного сеанса. Буду сидеть с утра до вечера в кино.

— Я тоже не пропущу, — сказал Антон.

Да, это был очень хороший вечер.

Ночью Антон разбудил меня. Я уставился на него сонными глазами:

— Неужели подъем?

— У меня идея, — зашептал Антон, — А что, если на лицевую сторону акваплана прикрепить рифленую резинку? Стоять будет легче.

Мне очень хотелось спать. Я посмотрел на его возбужденное лицо и сказал:

— Давай об этом поговорим завтра.

Следующие тренировки были уже вместе с операторами кинохроники. Они мчались на соседнем катере и, как дулами пулеметов, целились в меня объективами. Временами они приближались совсем близко, и тогда я догадывался, что это как раз для крупного плана. Мне захотелось выглядеть поэффектнее. Я выгнул грудь и свалился в воду. Зрелище было довольно жалким. В пенистой воде я барахтался как котенок.

Операторы почесали затылки и пошли к Сенюшкину. На следующий день капитан-лейтенант сказал, что основным будет Антон, а я дублером.

Вначале я не хотел этому верить. Но когда увидел, как объективы целились на Антона, мне стало не по себе. Ведь Елочка и все мои знакомые уже знали о моем участии в кино. Да что там знакомые! Весь экипаж корабля только и разговаривал о крупном плане. И вот все летело кувырком. После тренировки Антон спросил:

— Ну как я выглядел?

«Радуется, — подумал я со злостью, — радуется моему позору».

Я не ответил и, круто повернувшись, пошел на бак. Антон догнал меня:

— Как насчет увольнения? Елочка будет ждать.

— Оставь меня в покое, — крикнул я зло Антону. — Можешь сам идти. Ты же теперь кинозвезда.

— Чудак, — сказал Антон, пожав плечами.

И вот наступил день показательных выступлений. Для всех это радостный, веселый праздник, а для меня… На душе скверно. Хочется выть от досады. Мне кажется, что все моряки на корабле глядят на меня с усмешкой: «Посмотрите на хвастунишку!» Вот уже и катер спустили на воду. Выкрашенный свежей, яркой краской, он выглядит как игрушка. Такой, конечно, не стыдно показать и в кино. И вдруг ко мне подбежал рассыльный:

— Быстро в катер. Пойдешь на акваплане.

Я поразился:

— Не может быть.

— Точно, — сказал рассыльный, — капитан-лейтенант Сенюшкин приказал.

Не помня себя бросился к трапу. Меня уже ждали. Антона я не видел. В тот момент, признаться, было не до него.

События развертывались стремительно. По команде руководителя аквапланистов катера рванулись с места. Я встал на ноги и почувствовал привычное, живое дрожание акваплана. Ну, теперь меня не отдерешь от него даже силой! Я слился с аквапланом. Вперед!

Мы понеслись к трибунам. Рядом мчался катер с операторами. Сейчас па меня смотрели тысячи глаз с трибун и фиолетовые зрачки кинокамер. Привычно и празднично гудел ветер. В какой-то момент я услышал грохот аплодисментов.

Уже гораздо позже я вспомнил об Антоне. Почему все же на акваплане пошел я, а не он?

Я пошел к Сенюшкину и спросил его об этом.

Капитан-лейтенант недоуменно пожал плечами и ответил:

— Разве вы не знали? Ваш товарищ сказал, что он плохо себя чувствует.

Жгучая кровь бросилась мне в лицо. Я отлично знал, что Антон не болен. И вообще я сомневался, что он когда- нибудь может заболеть. Значит… значит, отказался только ради меня?

Я бросился в кубрик. Антона там не было. Выскочил на бак, обежал всю палубу и нашел его на ходовом мостике. Антон смотрел на бухту. В синеве небес полоскались флаги. Я подошел к Антону. В тот момент я не видел ни флагов, ни кораблей, ни моря, ни неба. Я видел его лицо, его глаза. Если бы снять в ту минуту на пленку это лицо, оно, конечно, заняло бы весь экран.

Я сказал хрипло:

— Спасибо тебе, дружище. — И добавил: — Прости меня, если можешь.

Антон улыбнулся знакомой мне добродушной улыбкой.

— К чему эти сентиментальности? Мы же друзья.