Только с дочерью

18

Однажды в «Хайяне» я наткнулась на объявление о сдаче квартир внаем иностранцам.

– Вероятно, там говорят по-английски, – сказала я Махмуди. – Может, стоит позвонить?

– Позвони, – бросил он.

Ответила женщина на прекрасном английском и пришла в восторг оттого, что чета американцев ищет жилье. Мы назначили встречу на завтра, ближе к вечеру, когда Махмуди освободится после работы.

В течение нескольких следующих дней агент по недвижимости показал нам несколько квартир – чистых, светлых, обставленных комфортабельной мебелью в западном стиле. Ни одна из них нам не подходила. То квартира была слишком мала, то расположена слишком далеко от больницы. Но мы знали, что находимся на верном пути. Эти дома принадлежали либо состоятельным людям, живущим за границей, либо просвещенным иранцам, желавшим сохранить их в хорошем состоянии. А самый простой способ для этого – не сдавать их своим соотечественникам.

Мы не сомневались, что рано или поздно найдем именно то, что нам нужно, однако занятость Махмуди ограничивала нас во времени, и женщина-агент предложила разумное решение. Не догадываясь о наших взаимоотношениях, она наивно произнесла:

– А что, если Бетти будет со мной целый день? Так мы сможем обойти гораздо больше квартир, а вы уже станете осматривать то, что ей приглянется.

Я с сомнением взглянула на Махмуди, не зная, как он отреагирует.

– Хорошо, – сказал он.

Позже, когда мы остались одни, он сделал оговорку:

– Она должна за тобой заезжать. И чтобы ты ни на минуту от нее не отходила. Потом она должна привозить тебя домой.

– Ладно, – согласилась я.

Постепенно – Боже, как медленно! – путы ослабевали.

На следующий же день я нашла идеальный вариант. Это была просторная, двухэтажная квартира, самая большая из трех, расположенных в том же доме. Дом находился в северной части Тегерана, где большинство построек были сравнительно новыми и всего в пятнадцати минутах езды на такси от больницы.

Дом был выстроен еще при шахе, а заинтересовавшая меня квартира – обставлена итальянской мебелью. Здесь была комфортабельная гостиная, элегантная столовая и оснащенная современным оборудованием кухня. В квартире уже был установлен телефон, так что не надо было записываться и ждать в бесконечной очереди. Перед домом был разбит зеленый двор с большим бассейном.

Квартира почти целиком занимала два этажа и идеально подходила для того, чтобы Махмуди мог открыть свой кабинет – в одном из двух примыкавших к дому флигелей, которые агент называла виллами. Вилла, пристроенная справа и заходившая за дом, могла служить нам жильем, а часть особняка – кабинетом Махмуди. Большие деревянные двери отделяли флигель от центральной части квартиры, где можно было устроить как приемную, так и врачебный кабинет.

Спальня и комната Махтаб находились на втором этаже, здесь же была и ванная комната – с ванной, душем и европейским туалетом. Спальня граничила с небольшой квартиркой, выходившей окнами на зады дома.

В тот вечер Махмуди вместе со мной осмотрел квартиру и тоже влюбился в нее. Без подсказок с моей стороны он отметил, что это идеальный вариант для собственного медицинского кабинета.

А еще, подумала я, идеальный вариант для моих собственных планов. Здесь, в роли хозяйки дома и жены доктора, я получу еще большую свободу. Махмуди не сможет контролировать каждый мой шаг или не подпускать к телефону. И здесь не будет домашних шпионов, не будет способа посадить меня под замок.

Меня несколько беспокоили два обстоятельства: то, что мы как бы осели, а также то, что я не могла сказать Махтаб правду: этот дом лишь временное пристанище. Она больше не заговаривала о возвращении домой, в Америку. И хотя я читала в ее глазах затаенную надежду, она не осмеливалась признаться в ней вслух, даже когда мы оставались одни.

Мы вселились в эту квартиру в конце июня благодаря тому, что за нее заплатили Маджид и Маммаль. Они также дали Махмуди изрядную сумму наличными на питание и на обзаведение всем необходимым – нам нужны были полотенца, одеяла, подушки, кастрюли и сковородки.

Другие родственники, довольные тем, что мы устроились, тоже помогли. Ага и ханум Хаким были так рады нашему примирению, что пригласили нас на ужин, где преподнесли Махмуди сюрприз, оказавшийся приятным и для меня. Как только мы переступили порог их дома, Махмуди просиял при виде двух гостей, которых никак не ожидал здесь встретить.

– Шамси! – воскликнул он. – Зари!

Это были сестры, соседские девочки, рядом с которыми Махмуди вырос в Шуштаре. Он потерял их из виду, после того как покинул Иран, но сейчас был счастлив увидеть их снова. Я сразу прониклась симпатией к Шамси Наджафи, еще до того, как узнала подробности ее жизни. Шамси носила чадру, но такой чадры я никогда раньше не видела. Она была соткана из прозрачного кружева и таким образом не выполняла своего предназначения. Под этим покрывалом на ней была черная юбка и розовый свитер – то и другое западного производства. И она любезно заговорила со мной на безукоризненном английском.

Махмуди чрезвычайно обрадовало известие, что муж Шамси был хирургом в одной из немногих частных клиник Тегерана.

– Может быть, доктор Наджафи смог бы помочь тебе получить там работу, – высказал предположение ага Хаким.

Во время разговора я узнала об одном замечательном обстоятельстве – Шамси и Зари десять месяцев в году жили в Америке. Доктор Наджафи делил свое время между двумя странами: здесь он зарабатывал огромные деньги частной практикой, а затем шесть месяцев в году проводил в Калифорнии, посещая семинары, повышая квалификацию и наслаждаясь свободой и чистотой. Зари была лет на пятнадцать старше Шамси. Овдовев, она жила со своей сестрой. Ее английский был не столь совершенен, как у Шамси, но она тоже была со мной очень мила и приветлива. Обе женщины считали себя американками.

Пока мы ужинали, сидя на полу, я прислушивалась к разговору, который велся частью на английском, частью на фарси. Мне нравилось то, что я слышала.

– Что думает о Бетти твоя сестра? – спросила Зари у Махмуди.

– Ну, между ними не все гладко, – ответил тот. Тут на Махмуди напустилась Шамси:

– Ты не имел права ставить свою жену в зависимость от такого человека, как твоя сестра. Я знаю ее характер, она никогда не смогла бы поладить с Бетти. Как бы Бетти ни старалась ей угодить, она будет вечно недовольна. Слишком велики культурные различия. Не сомневаюсь, что Бетти ее терпеть не может.

Однако Махмуди отнюдь не рассердила подобная дерзость со стороны женщины.

– Верно, – сказал он. – Это была моя ошибка.

– Тебе следует вернуться, – произнесла Шамси. – Что ты здесь делаешь столько времени?

Махмуди пожал плечами.

– Не валяй дурака, – продолжала Шамси. – Не будь идиотом. Возвращайся.

Зари кивнула в знак согласия. Махмуди опять отмолчался, пожав плечами. Мы должны как можно чаще встречаться с этими людьми, подумала я.

Перед уходом Махмуди отдал дань вежливости.

– Мы ждем вас к ужину, – сказал он.

В такси по пути домой я удостоверилась в том, что это приглашение было не просто тараф.

– Слушай, они мне по-настоящему понравились, – сказала я. – Давай позовем их к нам в ближайшее же время.

– Хорошо, – согласился Махмуди, предвкушая удовольствие от хорошей еды и приятного общества. – Они живут всего в четырех кварталах от нас.

Наконец-то главврач сообщил Махмуди, что ему начислили зарплату. Деньги перевели на счет в банке рядом с больницей. Для того чтобы их снять, Махмуди должен был предъявить лишь секретный номер счета.

Воодушевленный, Махмуди сейчас же отправился в банк, чтобы получить свой первый заработок почти за год, проведенный в Иране. Но банкир сказал, что денег на счету нет.

– Мы сделали перечисление, – уверял Махмуди администратор больницы.

– Денег нет, – утверждал банкир.

Махмуди метался от одного к другому, свирепея все сильнее, пока наконец не понял, в чем дело. Бумажная волокита. В Иране бухгалтерские операции производятся вручную. Махмуди с возмущением узнал, что сможет снять деньги не раньше чем через десять дней.

Он рассказывал мне эту историю, задыхаясь от гнева, и в завершение произнес примечательную фразу:

– Единственное, что могло бы вправить мозги этой свихнувшейся стране, так это атомная бомба! Стереть Иран с лица земли и создать заново!

Однако, когда деньги пришли, он разозлился еще больше – сумма была значительно меньше обещанной. Более того, оклад был чрезвычайно низким. Махмуди высчитал, что за эти деньги он мог работать только два, а не шесть дней в неделю. Он поставил в известность руководство больницы, что отныне его явочными днями будут вторник и среда. Это высвободит ему время для частной практики.

Он вывесил на дверях простую табличку на фарси, которая гласила: ДОКТОР МАХМУДИ: ОБРАЗОВАНИЕ И ПРОФЕССИОНАЛЬНУЮ ПОДГОТОВКУ ПОЛУЧИЛ В АМЕРИКЕ, СПЕЦИАЛИСТ ПО УТОЛЕНИЮ БОЛЕЙ.

К нам пришел его племянник, адвокат Мортезе Годжи, и закричал:

– Ты с ума сошел! Заниматься частной практикой, не имея лицензии! Тебя арестуют.

– Пускай, – ответил Махмуди. – Я ждал целую вечность, а с моей лицензией дело так и не тронулось с места. Больше я ждать не намерен.

Если Махмуди и продолжал беспокоиться о том, что мы с Махтаб можем ускользнуть из-под его влияния, он ничего не пытался предпринимать. Теперь он нуждался в нас больше, чем когда бы то ни было. Мы были его семьей, единственными близкими людьми. Ему не оставалось ничего другого, как полагаться на нашу любовь и преданность, пусть даже вопреки здравому смыслу. А это означало новые возможности.

Неподалеку от нашего дома находилась магистральная улица, там было три магазина, куда я ежедневно заглядывала, – надо было пройти наш квартал, затем свернуть на другую улицу и пройти еще один квартал.

Один из магазинов назывался «супер» – хотя его и нельзя было сравнить с американским супермаркетом, здесь можно было купить все необходимое. В продаже всегда были неотъемлемые элементы национальной кухни: бобы, сыр, кетчуп и специи. В определенные дни завозили молоко и яйца. Второй магазин назывался «сабзи», здесь продавались овощи и зелень. И третий был мясной лавкой.

Махмуди поддерживал дружеские отношения с каждым из трех владельцев. Они и их семьи бесплатно у него лечились. В свою очередь они извещали нас, когда у них появлялись редкие продукты, и оставляли нам все самое лучшее.

Почти каждый день я приносила владельцам магазинов газеты и веревочки, которыми они перевязывали товар. Ага Реза, владелец «супера», говорил мне:

– Вы лучшая женщина в Иране. Большинство иранских домохозяек не умеют разумно тратить деньги.

Все трое называли меня «ханум доктор» и всегда посылали какого-нибудь мальчика помочь мне донести покупки.

Махмуди хотелось осуществить свою мечту – жить как процветающий врач, получивший образование в Америке, как культурный представитель престижной профессии, сумевший возвыситься над низменным окружением, но не имеющий времени вникать в подробности быта. Он давал мне деньги.

– Купи все, что нужно, – говорил он. – Устрой дом. Устрой мой медицинский кабинет.

Для меня эта задача была рискованным предприятием – я, иностранка, должна была решать бытовые проблемы в городе с населением в четырнадцать миллионов человек, подчас враждебно настроенных и всегда непредсказуемых. Я не знала такой женщины – иранки, американки или кого бы то ни было, – которая бы отважилась совершать регулярные вылазки в Тегеран без сопровождения мужчины или по крайней мере другой женщины.

Однажды Махмуди попросил меня съездить в центр, в магазин отца Малук, у которой жила Махтаб, когда Махмуди оторвал ее от меня. Он хотел, чтобы я купила полотенца и материю для простынь – предметы роскоши, доступные только элите.

– Езжай на автобусе, – посоветовал Махмуди. – Путь дальний, а платить не надо.

Он вручил мне множество автобусных талончиков, бесплатно предоставлявшихся правительственным служащим.

Беспокоясь не столько о том, чтобы сэкономить несколько риалов для Махмуди, сколько желая освоить все доступные виды транспорта, мы с Махтаб тщательно выполнили все инструкции. Дошли до улицы Пасдаран, где взяли такси и доехали до автобусной остановки рядом с домом Маммаля. Мы сели в автобус, который напоминал скорее автобус дальнего следования, нежели городской.

Все сиденья были заняты, а проходы до отказа набиты пассажирами.

Поездка в центр города заняла больше часа. На каждой из многочисленных остановок из автобуса выходило несколько десятков человек и столько же втискивалось на их место. Никто терпеливо не дожидался своей очереди – люди входили и выходили одновременно, работая локтями и громко бранясь.

Наконец мы отыскали магазин и сделали покупки. И я, и Махтаб вконец измучились. Руки мне оттягивали тяжелые свертки, но надо было дойти до вокзала по запруженным людьми улицам. Я никак не могла найти автобус с нужным номером, который продиктовал нам Махмуди, и начала ужасно нервничать. Я во что бы то ни стало должна была справиться с возложенной на меня миссией. В противном случае Махмуди решит, что одна я не в состоянии передвигаться по городу. Но что было бы еще хуже, необъяснимая задержка могла вызвать его подозрения.

Видимо, вся степень испуга отразилась у меня на лице, так как какой-то иранец спросил:

– Ханум, что вы ищете?

– Сейид Хандан, – ответила я.

Так назывался район, где жил Маммаль, – пункт пересадки на оранжевое такси, на котором мы бы уже легко добрались до дому. Я указала на автобус:

– Сейид Хандан?

– Нет, – сказал он, помотав головой.

Он жестом позвал нас за собой и подвел к пустому автобусу.

– Сейид Хандан, – произнес он.

Я кивнула в знак благодарности. Мы с Махтаб, нагруженные свертками, забрались в автобус. Мы могли выбрать любые места, но плюхнулись на первое же сиденье сразу за кабиной водителя.

Автобус быстро наполнился пассажирами. К моему удивлению, человек, проводивший нас до автобуса, сел за руль. Он оказался водителем.

Я протянула ему билеты, но он жестом отказался. Я пожалела, что мы выбрали именно эти места, так как от водителя ужасно несло. Он был маленького роста и чисто выбрит, но ни к чему другому слово «чисто» не относилось. Его одежда выглядела и воняла так, словно ее не стирали несколько месяцев.

Перед отходом автобуса водитель прошел назад по узкому проходу и начал собирать билеты. Я не обращала на него никакого внимания. От усталости Махтаб раскапризничалась. Мы были придавлены свертками. И пытались поудобнее устроиться на сиденьях.

Дойдя до передней части автобуса, водитель протянул к нам руку. Когда я отдавала ему билеты, он на мгновение крепко сжал мне пальцы. Недоразумение, подумала я. Иранцы никогда так себя не ведут с женщинами. И я забыла о водителе, думая лишь о том, чтобы побыстрее доставить Махтаб домой.

В течение долгого пути она то закрывала, то открывала глаза и, когда наконец мы доехали до Сейид Хандана, крепко спала. Я ведь не дотащу ее со всеми этими свертками, подумала я. И попыталась ее растолкать.

– Просыпайся, Махтаб, – ласково проговорила я. – Приехали.

Она не пошевелилась.

Остальные пассажиры уже вышли. Водитель дожидался нас. Улыбнувшись, он протянул руки, предлагая таким образом вынести Махтаб из автобуса. Какой милый человек, решила я.

Он взял у меня Махтаб и, к моему ужасу, поцеловал мою спящую дочурку в щечку своими слюнявыми губами.

Я в страхе огляделась по сторонам. В пустом автобусе с узким проходом было темно. Я собрала все свои свертки и поднялась, чтобы идти.

Однако водитель, держа одной рукой Махтаб, другой преградил мне путь. Не говоря ни слова, он прижался ко мне всем телом.

– Извините, – сказала я на фарси и выхватила у него Махтаб.

Я попыталась его обойти, но он не пропускал меня, вытянув руку. Он по-прежнему ничего не говорил. И продолжал прижиматься ко мне, мерзкий и вонючий.

Не на шутку испугавшись, я соображала, как мне защищаться, не ударить ли его коленкой в пах, – я чуть не потеряла сознание от усталости и отвращения.

– Где вы живете? – спросил он на фарси. – Я доведу вас до дома.

Он положил мне руку на грудь.

– Извините! – заорала я во весь голос.

Сработала реакция самозащиты – я с силой толкнула его локтем, оттеснила в сторону и вылезла из автобуса с Махтаб на руках, которая так и не проснулась.

В разоренном городе, переполненном беженцами, опасность подстерегала на каждом шагу – я еще раз убедилась в этом, когда навещала Эллен.

Мы с Эллен заключили между собой негласное перемирие. Несмотря на угрозу предательства с ее стороны во имя исламского долга, они с Хормозом по мере сил помогали мне пережить самые трудные времена и больше ни разу не заговаривали о том, чтобы разоблачить меня перед Махмуди. При всей разнице в нашей жизненной философии мы обе были американками и имели много общего.

Уже почти стемнело, когда я собралась от нее уходить.

– Одна ты не пойдешь, – сказала Эллен.

– Ничего со мной не случится, – ответила я.

– Хормоз тебя отвезет.

– Да нет, я не хочу его беспокоить. Я прекрасно доеду на такси.

– Я тебя не пущу. – И Эллен объяснила, в чем дело: – Вчера в нашем районе убили девочку. Ее нашли поблизости от нашего дома. Эта тринадцатилетняя девочка пошла купить мясо по талонам в пять часов утра. Когда она не вернулась, родители начали ее разыскивать. И нашли тело на нашей улице. Ее изнасиловали и убили.

Разумеется, эта история меня потрясла.

– Такое происходит каждый день, – встревоженно продолжала Эллен. – А в последнее время все чаще и чаще.

Я не знала, правду ли она говорит. Если Эллен было известно о подобных происшествиях, то почему же она не предупредила меня раньше? В газетах не было никаких сообщений о грабежах, изнасилованиях или убийствах.

– Это бесчинствуют афганцы, – заключила Эллен. – В Иране полно афганцев, они здесь без женщин, вот и насилуют каждую, кто попадется.

Вскоре после этого к нам заглянул Маджид. Я пересказала ему то, что мне поведала Эллен.

– Да, это правда, – подтвердил Маджид. – Такое случается каждый день. Ходить одной действительно опасно. Будь осторожна.

Как-то днем позвонила Ассий и, чуть не плача, сказала:

– Я боюсь. Только что из Америки позвонила твоя мать, и я сказала ей, что вы переехали. Она спросила твой новый номер телефона. Я ответила, что не знаю, тогда она рассердилась и назвала меня лгуньей. Я дала ей твой номер, но теперь у меня наверняка будут неприятности с даби джаном.

– Не волнуйся. Махмуди нет дома, так что все в порядке, – уверила я ее. – Повесь трубку, чтобы мама могла до меня дозвониться.

Несколько мгновений спустя зазвонил телефон. На другом конце провода я услышала дрогнувший мамин голос: «Здравствуй». Папа тоже был у телефона. Я с трудом могла говорить из-за огромного комка, стоявшего в горле.

– Как твои дела? – спросила я у отца.

– Неплохо, – отозвался он. – Было бы желание, а выход найдется. – Его голос звучал безжизненно.

– Как твои дела? – спросила мама.

– Лучше. – Я рассказала им о нашем новом доме и о моей относительной свободе. – Как там Джо и Джон? Я так по ним скучаю!

– Хорошо, уже становятся мужчинами, – ответила мама.

Джо работал на «Ай-Ти-Ти Хэнкок» во вторую смену. Джон, студент-второкурсник, играл в футбольной команде. Как же мне хотелось быть рядом с ними!

– Передайте им, что я их очень люблю.

– Непременно передадим.

Мы договорились о расписании звонков. Мы могли спокойно переговариваться по средам и четвергам, когда Махмуди был в больнице. Правда, для этого им придется вставать в три часа утра, но было ради чего. Мама сказала, что на будущей неделе постарается организовать разговор с Джо и Джоном.

На следующий день я навестила Ассий, чтобы создать ей алиби. Затем, вернувшись домой, сказала Махмуди, что, пока я была у нее, позвонили мои родители и я дала им наш новый номер телефона.

– Хорошо, – сказал он.

Он вовсе не рассердился на то, что я с ними поговорила, и, казалось, был рад такому совпадению.

– Заходи на чашку чаю, – пригласила меня по телефону Шамси.

Я спросила у Махмуди разрешения.

– Конечно, иди, – сказал он.

Разве он мог ответить иначе? Он уважал Шамси и Зари и вовсе не хотел, чтобы они узнали о том, как он относился ко мне в недавнем прошлом.

Чаепитие прошло замечательно. Мы с Шамси мгновенно подружились и впоследствии проводили вместе много летних дней.

Шамси жила в своем прелестном доме неподалеку от нас только два месяца в году, но на этот раз она намеревалась задержаться в Тегеране дольше обычного, так как они с мужем продавали дом, с тем чтобы по возможности перевести свои средства в Калифорнию. Шамси не терпелось вернуться в Калифорнию и обрубить концы, привязывавшие ее к Ирану, однако предстоящая разлука огорчала нас обеих, так как мы испытывали друг к другу сестринскую привязанность.

– Не знаю, как я смогу уехать в Калифорнию и оставить здесь Бетти, – как-то раз сказала она Махмуди. – Ты должен отпустить ее со мной.

Ни я, ни Махмуди не проронили ни слова, боясь разбередить раны.

Шамси была лучом света в моей жизни, однако я не отваживалась ей открыться в течение нескольких недель. Я знала, что могу рассчитывать на ее поддержку, но сомневалась в ее благоразумии. Она помчится к Махмуди и начнет упрекать его в том, что он держит меня здесь силой. Ее естественная реакция могла восстановить против меня Махмуди как раз тогда, когда мне удалось добиться таких успехов. Итак, я наслаждалась общением с ней, но держала свою тайну при себе до тех пор, пока постепенно она сама о многом не догадалась. Возможно, о моем положении красноречиво свидетельствовало то, что я испрашивала разрешения Махмуди на каждый свой шаг. Я должна была предварительно согласовывать с ним все: любой мой поход, любые расходы.

И наконец однажды, когда я сказала ей, как беспокоюсь об отце, который остался в Мичигане, она спросила:

– Так почему бы тебе не съездить и не повидать его?

– Я не могу.

– Бетти, ты совершаешь огромную ошибку. – И она поведала мне свою историю: – Однажды, когда я жила в Шуштаре, а мой отец здесь, в Тегеране, у меня возникло дурное предчувствие. Что-то говорило мне, что я должна поехать к отцу, и я поделилась этими мыслями со своим мужем. Он сказал: «Поедешь в следующем месяце, когда начнутся каникулы». Мы крепко поссорились – единственный раз за все время нашей совместной жизни. «Если ты не отпустишь меня к отцу, – сказала я, – мы расстанемся». «Хорошо, поезжай», – ответил он.

Когда Шамси приехала в Тегеран к отцу, то узнала, что на следующий день он должен был ложиться в больницу на обычное обследование. В тот вечер они проговорили допоздна – вспоминали прошлое, рассказывали друг другу свои новости; утром она проводила его до больницы, где он и скончался в тот же день от сердечного приступа.

– Если бы я не послушалась своего внутреннего голоса и не повидала бы отца перед смертью, я никогда бы себе этого не простила, – сказала Шамси. – Если бы даже мне пришлось развестись со своим мужем, я бы все равно поехала к отцу. То же самое следует сделать и тебе.

– Не могу. – Слезы потекли у меня по щекам. И я рассказала ей почему.

– Даже не верится, что Махмуди на такое способен.

– Слава Богу, мы переехали, и сейчас все хорошо. Я счастлива дружбой с тобой, но, если он узнает, что ты в курсе дела и что я так рвусь домой, он запретит мне с тобой видеться.

– Не беспокойся. Я ничего ему не скажу, – уверила меня Шамси.

Она сдержала слово. Однако с этого дня ее отношение к Махмуди заметно изменилось. Теперь она держалась с ним холодно и отчужденно, подавляя гнев, скрывая свои чувства не лучше, чем кружевная чадра – ее платье.

Кончилось лето. Подошло время августовской военной недели – мрачное напоминание о том, что нас с Махтаб держат в Иране вот уже больше года. Каждый вечер на улицах проводились шумные демонстрации. Мужчины маршировали строем, совершая при этом обряд самобичевания. В определенном ритме они, перекидывая цепи за плечи, били себя ими по голым спинам – сначала через правое плечо, потом через левое. Под непрерывный, монотонный речитатив они доводили себя до исступления. По их спинам струилась кровь, но они не чувствовали боли.

С экрана телевизора неслись особенно озлобленные речи, но я старалась пропускать их мимо ушей – теперь-то я знала, что у иранцев между словом и делом огромная пропасть. Все эти гневные тирады и громкие завывания не более чем тараф.

– Я хочу устроить в день рождения Махтаб настоящий праздник, – сказала я.

– Никого из моих родственников приглашать не будем, – отозвался Махмуди. И, к моему удивлению, добавил: – Мне просто противно их видеть. Все они грязные и вонючие.

Несколько месяцев назад нельзя было и подумать о том, чтобы не пригласить родственников на день рождения, – это было бы расценено как вопиющее хамство.

– Позовем Шамси, Зари, Эллен, Хормоза, Малихе и ее семью.

Малихе жила по соседству, в квартирке, примыкавшей к нашей спальне. Она не говорила по-английски, но была со мной очень приветлива. Мы общались каждый день, благодаря чему я лучше изучила фарси.

Список гостей, предложенный Махмуди, свидетельствовал о том, насколько изменился наш круг друзей, а также об его смягчившемся отношении к Эллен и Хормозу. Он осознал, что они от души хотели помочь в критический момент. В нынешний, относительно спокойный период сложной жизни Махмуди его желание сблизиться с Эллен и Хормозом являлось негласным признанием того, что прошлые неприятности – отчасти или полностью – произошли по его вине.

На сей раз Махтаб не пожелала, чтобы торт был заказан в кондитерской. Она предпочла, чтобы я испекла его сама. Задача была не из легких. Разреженный воздух Тегерана и регуляторы температуры в духовке пагубно сказывались на моих кулинарных способностях. Пирог вышел сухой и ломкий, но Махтаб он все равно понравился, в особенности дешевая пластмассовая кукла, которую я водрузила в центре.

В тот год день рождения Махтаб пришелся на один из многочисленных религиозных праздников. В этот день никто не работал, и мы решили собрать гостей не к ужину, а к обеду.

Я приготовила ростбиф со всеми положенными подливами и гарнирами, включая картофельное пюре и запеченные бобы – любимое блюдо Эллен.

Все было готово, гости собрались, только Эллен и Хормоз задерживались. Пока мы их ждали, Махтаб открывала подарки. Малихе подарила ей Мышонка Муска с огромными оранжевыми ушами – любимый персонаж иранских мультфильмов. Шамси и Зари преподнесли ей нечто удивительное – свежий ананас. Мы с Махмуди подарили ей костюм – рубашку с брючками – ее любимого лилового цвета. Но нашим главным подарком был велосипед, сделанный в Тайване, за который мы заплатили сумму, равную 450 американским долларам.

Мы долго не садились за стол, но все ужасно проголодались и поэтому решили начинать без Эллен и Хормоза. Они появились ближе к вечеру и были удивлены тем, что мы заканчиваем трапезу.

– Ты же пригласила нас к ужину, а не к обеду, – обиженно бросила Эллен.

– Этого не может быть, – ответила я. – Ты, наверно, что-то перепутала.

– Вечно ты все путаешь, – напустился на нее Хормоз. – Из-за твоих дырявых мозгов мы вечно опаздываем!

Хормоз еще долго разносил Эллен в присутствии всех собравшихся, она же стояла, покорно понурив голову, покрытую чадрой.

Пример Эллен подстегивал меня продолжать искать способ бежать из Ирана. Даже не будь передо мной этого негативного примера, я бы все равно не смирилась; он же доказывал, что медлить нельзя. Чем дольше я буду оставаться в Иране, тем скорее могу превратиться в подобие Эллен.

Наша жизнь в Иране достигла поворотного пункта. Она стала гораздо более комфортабельной, но это-то и было чревато опасностью – самоуспокоением. А может быть, мы будем жить относительно счастливо здесь, в Иране, вместе с Махмуди? И уровень достатка перевесит тот неизбежный риск, которым будет сопровождаться наш с Махтаб побег?

Каждую ночь, когда я ложилась с Махмуди в постель, я знала ответ – нет. Человек, с которым я спала, был мне отвратителен, более того, вселял в меня страх. Сейчас он спокоен, но это ненадолго. Следующая вспышка гнева – всего лишь дело времени.

Теперь, когда я могла часто пользоваться телефоном и делать короткие вылазки в посольство, я возобновила поиски человека, который мог бы мне помочь. К сожалению, моя самая большая надежда, казалось, растворилась в летнем зное. Телефон мисс Алави был отключен. Я предприняла еще одну тщетную попытку связаться с Рашидом, чей друг переправлял людей в Турцию. Он вновь отказался вести какие бы то ни было переговоры – о том, чтобы взять с собой ребенка, не могло быть и речи.

Я должна была найти кого-то другого. Но кого? И как?