Том 2

725

и только что второй якорь «встал» (со дна) и поставлены были марселя (паруса), как раздался крик вахтенного:

«Дрейфует!» («Тащит!»). «Отдать якорь!» – вслед за тем немедленно раздалась команда.

Всё это, то есть команда и отдача якорей, уборка парусов, продолжалось несколько минут, но фрегат успело «подрейфовать», силой ветра и течения, версты на полторы ближе к рифам. А ветер опять задул крепче. Отдан был другой якорь (их всех четыре на больших 10 военных судах) – и мы стали в виду каменной гряды. До нас достигал шум перекатывающихся бурунов.

Я – ничего себе: всматривался в открывшиеся теперь совсем подробности нового берега, глядел не без удовольствия, как скачут через камни, точно бешеные белые лошади, буруны, кипя пеной; наблюдал, как начальство беспокоится, как появляется иногда и задумчиво поглядывает на рифы адмирал, как все примолкли и почти не говорят друг с другом. Да и нечего говорить, разве только спрашивать: «Выдержат ли якорные цепи и 20 канаты напор ветра или нет?» Вопрос, похожий на гоголевский вопрос: «Доедет или не доедет колесо до Казани?» Но для нас он был и гамлетовским вопросом: быть или не быть? Чуть ветер тише – ну, надежда: выдержит; а заревел и натянул канаты – сомнение и злоба. А фрегат так и возит взад и вперед, насколько позволяют канаты обоих якорей, – и вот-вот, немножко еще – трах… и…

– И что? – допытывался я уже на другой день на рейде, ибо там, за рифами, опять ни к кому приступу не 30 было: так все озабочены. Да почему-то и неловко было спрашивать, как бывает неловко заговаривать, где есть трудный больной в доме, о том, выздоровеет он или умрет?

– Как «что»! Лопни канаты – и через несколько минут фрегат наваливает на рифы: ну – и в щепы!

– Сейчас и в щепы! хорошо, положим – и в щепы.

Конечно, это огромная беда, но всё же люди спаслись бы…

– Тут, у этих рифов, при этом волнении? Подите! 40 Я не унывал нисколько, отчасти потому, что мне казалось невероятным, чтобы цепи – канаты двух, наконец, трех и даже четырех якорей не выдержали, а главное – берег близко. Он, а не рифы, был для меня «каменной стеной», на которую я бесконечно и возлагал всё