Том 2. Склянка Тян-ши-нэ

Тигровый ус^*

Все у тигра драгоценно.

Возьми тигровые кости, зарой в землю, пусть вылежат года, с годами потемнеет кость, но и очистится совершенно – одна сплошная кость будет, остальное все сшелушат, сгрызут земля да время.

Вывари очищенную вылежанную кость в котле, как опий, расплавь кость в темную массу, процеди ее раз за разом через плотную бумагу…

А вываривай кость на особ способ, так, чтобы капля водяная три дня сряду сверлила в котел, кость кипящую разжижала и укрепляла вместе с тем.

И опять цеди через плотную бумагу, как опий, после варения.

Кость тигровая, вываренная на особ способ, высохшая в слитки, идет на лечение: стариков укрепляет, расслабленную дряхлую кость стариков восстанавливает.

Делается настой на пьяном напитке, на ханже, хотя… В вино в вечер спускается кусочек тигровой черной кости вываренной, – с утра же старики пьют этот настой.

И от этого крепнут старики. Снова жить начинают, изменяются, как от корня лечебного «женьшеня»… Лучше еще молодым становится по духу старик… И в костях бодрей, уверенней.

Знают об этом китайцы и в тигровых местах у себя ли, на Амуре, в Сахалине даже, везде, всюду собирают тигра.

Найдет кто тигровую кость – как счастье найдет!

Знают и то, что вся кость идет на вывар, кроме как зуба и головной кости: не то, если и зуб и черепе остальной костью вываришь, – у стариков при лечении голова болеть будет, и последние зубы ныть станут от такой недосмотренной кости.

Так вся кость из-за части непутевой – на пропад. Хоть выбрось!

Знают и то про кость тигровую китайцы: не снадобье вывар этакой молодым. Молодая кость человечья, напротив, от вывара слабеет, хрусту дается, а то и вовсе перелому грозит.

А женщине-молодке – и подавно вред от этого большой, не вред, а пуще смерти опасть: всяку жизнь, зародь убьет настой на тигре, – плод, как есть, выест… Бездетной станет молодка и потускнеет зря… Ну, некоторые, конечно, и с этого пользу строят!.. Нынче ведь много порчи неладной в народе-то водится.

Все у тигра драгоценно.

И кость и лапа тигровая, срезанная толком, в кисть ниже локтя.

Лапа может спасти несчастного человека с застрявшею костью в горле. Почеши тигровой лапою легонько по горлу – ну, кость с места насиженного и выскочит.

Все у тигра драгоценно, но самое-то драгоценное в тигре то, чего трудней всего достать – и не подступись: два уса тигровых.

Есть у тигра два чудных уса – острые, гибкие, долгие и чуткие. Они выпадают от морды тот миг же, как навзничь мертвым падает тигр, подстреленный, к примеру, метким охотником.

В живье крепче крепкого держатся два уса, но с мертви тот же миг выпадают, и как след простыл – нет их возле, ни у морды, ни под мордой.

Два уса с мертвеца-тигра всегда – раз на раз – в самую земь проходят, как иглы, и теряются в недрах земляных. Поминай, как звали, и ищи – вовек не сыщешь!

Точно через ус – вся царственная мощь, точно через ус – вся зверья непомерная сила тигровая, – земля придается, вонзается прочь!..

А чары-то усьи несказанны, чрезвычайны.

Кто постиг, добыл два уса, при ком есть они, – тот как есть насквозь знает про все, видит, догадывается точь-в-точь.

Держи при себе два уса тигрова, глянь на того человека – и узнаешь уже – добр или злой, вредный ли он. Взглянь на этого – раскроется тебе тот же миг, про что этот думает, замышляет что. А третий человек – беден ли, богат ли будет он?.. Схочешь знать – и уже знаешь от взгляда, коль уса два при себе!

Охотники бывалые, знавалые прежде всего на ус-то и метят, мечтают добыть на всяк способ!..

Но нет, недостижимые они. К живому не подступишься, небось, не выхватишь с этакой морды-то, а с мертвого и того трудней – хоть всю землю перерой, не сыскать никак!.. Не берись – берегись!

Но случилось вот!..

Пособрался молодой охотник Чжан-Хао на тигра – повадился в ту пору тигр в овраг поодаль селения наведываться, и скотинку кое-чью облюбовать и снести не раз у односельчан поуспел тот тигр, только костью скотинной насорил.

А на тигра давно метил, набирался, мечтою раскидывался молодой охотник Чжан-Хао.

– Убью, – думал, – тигра и взаправду охотником стану… А то что птиц распугивать, свинью клыкастую (дикого кабана) пулей выбирать, медведя-расторопу добывать, – это, брат, всякому, кому не в труд; ружье по лесам перетаскивать, способно, подстать!.. А вот тигра, прыгуна лютого, доскакать да еще и ус с него содрать, это Чжан-Хао – хааоо[2], – поигрывал молодой охотник созвучным словом.

Пособрался Чжан-Хао на тигра, ну, и перед уходом наказал свояченице, старухе Ляо-Нюй, вчерашнего медведя зад выварить да и изжарить, как след, чтобы сало с него растрещалось во все стороны и стены заузорило на все лады.

– Слышишь, старенькая, приду с охоты пустым еще, порастрясусь и сам, – тигр не цыпленок, от него и испуг принять не стыд какой, – говорил Чжан-Хао совсем перетрусившей Ляо-Нюй.

У старухи, которая возилась над плитой, от одного слова «тигр» колени бились о стенку печки, и она никак нижней губой не могла подладить – поймать верхнюю, а не то чтобы выговорить что-нибудь, – куды там! Заговори старуха – так, кажется, вместо слов последние зубы перепутались и запрыгали бы изо рта…

Ну, и пошел Чжан-Хао на тигра.

К оврагу ближе, – непослушней в мыслях, что-то неладное, точно огляд какой-то!.. А то вдруг где шелохнется, померещится, – так все тепло, точно в муравейник, осядет, запутается, свяжет липко неладь неловкая…

Вдруг – тигр!! Чтооо такое?! Вот…

Как на ладони видно – у самого быстряка-ручья овражьего преспокойно лежит на самом деле тигр!

А что за тварь! Диво-зверь!

Как тигра не было – пугался Чжан-Хао, к шороху настораживался… Увидел – как рукой сняло!

Не испуг, а удивление дрожащее…

И губы и все лицо так и бросает в смех какой-то радостный, небывалый… так и косит и губы и все лицо.

Радость заскакала во всем теле молодого охотника…

Стал Чжан-Хао за дуб просторный и заглядывает, любуется, шепчет что-то несуразное, как малый парень.

Вот тигр, – ну, кошка большая, большущая! Как есть кошка… И свернулась-то как раз под солнышком – греется… глаз щурит…

– Ааах! И два уса болтаются… Разобрал – вздрогнул Чжан-Хао: точно прозрачные, два уса серебрятся насквозь в лучах, трепещут в чуть-чуточку!..

– Ооох!.. – Дух захватило при взгляде.

На солнце… а вокруг овражий сумрак густой-густой; все дремлет в тяжелых тенях, свежих таких тенях, будто сочных… все… только камень с тигром на солнце..

И выбрал же зверь! Умная тварь, суразная!..

– Умнооой, – думает Чжан-Хао и улыбается, улыбается за дубом, у себя…

Вдруг тигр изогнулся, потянулся лениво на изгиб, так все в теле и переливается… Высунул лапу, все желтое, а лапа одна – белая, пушистая… Ну, вот, совсем кошка, и только!

Вот лапу стала лизать; перебирает вытягивает, изгибает, подгибает, по-разному одним языком достает, моется…

Язык-то страшный, а зубы, – как брызнет на солнце всей пастью – один страх. Глядеть – жмуришься: боязно!..

Перевернулась вся… На спине извивается, точно что-то мешает, чешется… кошка…

Порешил Чжан-Хао.

Вскинул ружье…

Тигр, как почуял, – вскочит со спины вмиг на ноги и как заревет, заревет…

Головой водит, серьезно мотает, строго так, словно пересматривает, намечает что-то.

– Нууу!!.

И выстрелил.

Видит: тигр метнулся на месте, подпрыгнул и так посередь камня навзничь грохнулся!

Чжан-Хао аж показалось – с ручья взметнулось что-то, брызнуло. Разобрался: у себя с глаз слезы выбились от напряжения.

Подскочил от ручья к самому камню, а на камень – ноги дрожат: хоть и мертвый зверь – страшно еще.

Вдруг заметил: блеснуло под самой мордой.

Обмер Чжан, сердце сдержало, а потом как рассыпется, забьется, как птица малая, запутанная в рубахе.

– Никак оба уса, – метнулась радостная и, вместе с тем, почему-то испуганная мысль.

Так и есть: под мордой, еще трепеща, тщетно врываясь в упорный камень, блистали два тигровые уса.

– Нет, усики-голубчики, не уйдете, камень не земля!.. Быть вам у Чжан-Хао!

Нагнулся охотник, подобрал два уса и сам не сам в потной от напряжения руке сжимал два тигровых уса.

Вокруг выстилался овражий сумрак, все в тенях тяжелых, свежих, и даже камень с тигром миновало солнце проходящее.

Чжан-Хао показалось назойливым даже звонкое бренчание сбегающего ручья…

Чжан-Хао, тягучим фальцетом выводя какую-то древнюю нагорную песенку, возвращался иным, озаренным дао-человеком.

Через природу в него вонзилась и утвердилась в нем дао-мощь необычная.

В синем поясе с боков, отдельно друг от друга, он бережно спрятал оба уса…

Тем временем свояченица, старая Ляо-Нюй, выварила вчерашнего медведя зад и уже жарила, как след, по наказу Чжан-Хао, так, что сало растрещалось на все стороны от плиты, даже капля в старухин глаз угораздила.

Старуха взвыла, подошла к окну открыть его – уж больно чадно стало в комнате…

Как раз из-за леса вышел Чжан-Хао.

Старуха хоть и одним глазом, – другой зажмурила от боли, – заметила хозяина и, ну, кинулась к плите, заторопилась и про глаз забыла…

Немного спустя охотник съедал последний обед, приготовленный ему Ляо-Нюй – сочный окорок, и раздумчиво выпивал вино, вспоминая мысленно с страшной охоте и о счастливой удаче.

Он знал, что он теперь знаменитый охотник. Люди скажут с почтением:

– Чжан-Хао убил тигра! Чжан-Хао добыл тигровые усы!