Торговец кофе

12

Ханна любила ходить на рыбный рынок в часы работы биржи, так как дорога туда шла через площадь Дам, и порой она могла видеть издали Мигеля. Он не замечал ее, занятый разговором с каким-нибудь важным торговцем, всегда уверенный в себе, потирающий в задумчивости свою короткую бородку. Иногда он смеялся и похлопывал собеседника по спине. Она никогда не видела Мигеля таким непринужденным, как на площади Дам, и ей хотелось верить, что этот приятный и довольный собой человек и есть настоящий Мигель, чувствующий себя как дома в тени роскошного здания ратуши и знаменитой биржи и каким он снова станет, лишь только освободится от долгов и от ига своего брата.

Даниель пристрастился к сельди после их приезда в Амстердам и требовал подавать ее трижды в неделю, тушеную или в соусе с изюмом и мускатным орехом, а иногда жаренную в сливочном масле с петрушкой. У продавцов на рыбном рынке были сотни способов продать тухлую селедку, но Аннетье знала все их хитрости. Она могла сразу определить, не натерты ли самые аппетитные на вид образцы растительным маслом, не подкрашены ли, не подсолены ли, чтобы скрыть запах гниения. Купив рыбу, женщины перешли через площадь Дам, чтобы приобрести овощи и, поскольку Даниель был, как никогда, щедр в то утро, фрукты на десерт после ужина. Занимаясь покупками, Ханна то и дело поглядывала в сторону биржи, не зная, когда выпадет случай и она увидит Мигеля в лучах его финансовой славы.

После посещения церкви Аннетье была необычно добра к ней. Она ничего не знала о мимолетной встрече Ханны с вдовой и не догадывалась, почему Ханна вернулась такая печальная. Девушка привела ее домой и напоила горячим вином, щедро сдобренным гвоздикой. Она приготовила листовую капусту для улучшения крови, но если улучшение и наступило, по Ханне этого было не видно. Аннетье шутила с ней, дерзила, тыкала пальцами ей в бока и по очереди то целовала, то щипала ее щеки, но ничто не помогало. В конце концов девушка смирилась с новым, унылым настроением Ханны и объявила, что не собирается тратить время, пытаясь развеселить такую мрачную и безучастную особу.

Ханне хотелось рассказать ей. Ей хотелось рассказать кому-нибудь, но она не собиралась больше делиться своими тайнами со служанкой, поэтому ничего ей не сказала. Ночью она лежала без сна, вспоминая тот нехороший взгляд, и пару раз даже хотела разбудить Даниеля — или просто толкнуть его, поскольку он часто не спал из-за зубной боли, — и признаться ему во всем. Он бы ее не выгнал, по крайней мере не тогда, когда она носит его ребенка. Тем не менее она хранила молчание. Она подумала, не рассказать ли Мигелю. В конце концов, вдова была его подругой, но она и помыслить не могла, как ему объяснить, что она делала в той части города.

Долгими ночами она неустанно повторяла про себя, что никто не должен знать. Если она будет молчать, никто ничего не узнает и никаких последствий не будет.

Успокаивали ее лишь кофейные зерна. Она снова спустилась в подвал к Мигелю и набрала горсть в фартук. Одну горсть. Как надолго этого хватит? Поэтому она взяла еще одну горсть, а потом еще полгорсти, чтобы в ближайшее время уж точно не пришлось опять спускаться в подвал. Зерен в мешке уменьшилось, но Мигель вряд ли заметит. Если он занимался торговлей кофе, он достанет себе еще без труда. Насколько она могла судить, мешок был совершенно новый.

Когда она и Аннетье вернулись во Влойенбург с тяжелыми корзинами, наполненными рыбой и морковью, она пожевала свои зерна, стараясь делать это медленно, чтобы растянуть удовольствие. Но хотя она съела десяток зерен или больше, страх не покидал ее, и она подумала, что, вероятно, ее страхи столь велики, что даже кофе не под силу их одолеть.

Она едва замечала, куда они шли, и Аннетье, пользуясь ее рассеянностью, повела ее по узкой старинной Хогстрат, где булыжник был красным от крови поросят, которыми торговали мясники в лавках, расположенных по обеим сторонам улицы. Ей, бесспорно, доставляло удовольствие, что свиная кровь попадет в еврейский дом. Ханна старалась обходить затвердевшие лужи, но, когда они прошли полпути, ее внимание отвлек чей-то пристальный взгляд, обжигающий, как горячее дыхание хищника. Она не осмеливалась обернуться и свободной рукой схватила руку Аннетье, полагая, что ее намерение ясно: надо спешить. Но оказалось, что это не так. Аннетье почувствовала что-то неладное, остановилась и обернулась. Ханне ничего не оставалось, как тоже обернуться.

Красивая как картинка, к ней подходила вдова, улыбаясь на свой неотразимый манер. Она не смотрела, куда идет, но ее природная грация не давала ей ступать в лужи крови и топтать падаль. За ней следовал ее телохранитель, молодой, светловолосый и угрожающе красивый. Он держался позади, и его взгляд не упускал ничего.

— Дорогая, — обратилась вдова к Ханне, — вы понимаете мой язык? — Она повернулась к Аннетье. — Девушка, твоя сеньора понимает?

Ханна была слишком напугана, чтобы лгать или вообще отвечать. У нее закружилась голова от резкого запаха свиной крови. Наверняка вдова хотела потребовать у нее что-то за свое молчание, и, если Ханна не сможет ей этого дать, она погубит ее, ее мужа и ее ребенка. Чтобы спасти себя, Даниель с ней разведется. Может быть, он сумеет восстановить свою репутацию в общине, поступив жестоко с женой, осквернившей его имя. А что тогда делать Ханне? Отдать себя и своего ребенка на милость какого-нибудь монастыря?

— Она вполне понимает, — сказала Аннетье, даже не пытаясь скрыть свою растерянность. Она знала вдову и не могла взять в толк, какое дело у нее могло быть с Ханной. — Но язык у нее не приспособлен, чтобы произносить звуки голландской речи.

Несмотря на свою испорченность, Аннетье оказалась на высоте. Если Ханна не могла говорить, разговор не должен был затянуться. Вдова вынуждена была говорить ясно и прямо:

— Очень хорошо, дорогая, просто кивайте, если понимаете меня, и качайте головой, если не понимаете. Вы можете это сделать, дорогая?

Ханна кивнула.

— Вы смелая девушка, знаете, и красивая, чего не может скрыть даже эта уродливая одежда. Как жаль, что такую красоту приходится прятать. Сеньор Лиенсо часто говорил, какая вы красивая и как его брату повезло, что ему досталась такая красивая жена.

Ханна не знала, следует ей кивать или нет. Ей казалось нескромным подтверждать свою собственную красоту. Но ее обрадовало, что Мигель считал ее красивой.

Не в силах побороть искушение, она достала из-под фартука одно из оставшихся зерен кофе, грязное от уличной пыли. Зажав его в руке, прижала руку ко рту, словно в испуге, и незаметно отправила его в рот. Жевать еще рано, сказала она себе и стала наслаждаться ощущением зернышка во рту. А потом — не удержалась и раскусила. Ничего страшного, если она будет жевать осторожно.

— В воскресенье. — Аннетье повторяла слова, которые Ханна пропустила. Она перебирала в уме, что это могло бы означать. — У Весовой.

— У Весовой, — любезно подтвердила вдова. — Мы с сеньорой видели друг друга. Разве не так, дорогая?

Ханна снова кивнула: это была отличная возможность заняться более крупными кусками кофейного зерна.

— Я видела, как вы бежали за своей служанкой. Не могу представить, что такого она могла сделать, чтобы хозяйка побежала за ней, но, полагаю, это не мое дело.

— Уверена, шалости юности давно вами забыты и поэтому непонятны, — не удержалась Аннетье.

— Какая остроумная судомойка. Я оставлю без внимания твои колкости, только чтобы объясниться быстрее. — Она посмотрела на Ханну. — Я хотела сказать, что в то утро пробыла довольно долго у Весовой. Я видела вас, когда шла по Аудезейдс-Форбургвал, и видела, из какого дома вы вышли. Я знаю, что будет, если станет известно, что вы были внутри. — Она протянула руку и легонько прижала ладони к животу Ханны. Всего на секунду. — Я только хотела просить вас быть более осторожной. Вы меня понимаете?

Ханна снова кивнула.

— Почему ее должно волновать ваше беспокойство, старая женщина? — напористо спросила Аннетье.

Вдова чуть растянула губы в улыбке:

— Вы, очевидно, не знаете, кто я такая. Едва ли сеньор Лиенсо говорил вам обо мне, и, должно быть, вас беспокоит то, что мне известно. Пожалуйста, знайте, что вам нечего меня бояться. У меня много достоинств, дорогая сеньора, но самый мой большой талант — это умение хранить тайны. Можете спать спокойно, зная, что я не скажу об увиденном ни одной живой душе — ни сеньору Лиенсо, хотя он мой хороший друг, ни даже моему дорогому Хендрику.

Хендрик поклонился Ханне.

— Все, что я прошу в обмен, — начала Гертруда, но осеклась. — Нет, не в обмен. С вами я не буду заключать сделку; я не хочу, чтобы вы думали, будто мое молчание нечто вроде драгоценной вещи, которую можно легко разбить. Я сохраню вашу тайну, но попрошу вас об одной услуге, милая. Можно мне вас попросить?

Ханна кивнула и проглотила последний остававшийся во рту кусочек кофе.

— Я очень рада. Видите ли, я хотела бы попросить вас не рассказывать о том, что вы видели. Ни сеньору Лиенсо, ни вашему мужу, ни вашим друзьям, ни даже этой милой девушке, от которой вы зависите. Я полагаю, нам обеим будет лучше забыть, что мы видели друг друга в тот день. Вам так не кажется?

Еще один кивок.

— Как я рада. Можно я вас поцелую? — На этот раз Гертруда не стала дожидаться кивка. Она склонилась и прижалась своими мягкими губами к вуали Ханны, и Ханна почувствовала тепло ее губ через вуаль. — Будь жизнь устроена иначе, уверена, мы могли бы стать подругами. Жаль, что это невозможно, но знайте, я всегда буду желать вам добра. Прощайте, моя дорогая.

Гертруда повернулась и пошла к Хендрику, который отвесил дамам очередной поклон.

— Господи, — громко сказала Аннетье, — надеюсь, сеньор не трахается с этой сморщенной старухой.

Ханна пошла прочь быстрым шагом. Аннетье постояла немного, глядя, как расстояние между ними увеличивается, и поспешила за своей хозяйкой.

— Ей-богу, — сказала Аннетье, — расскажите мне, о чем это она говорила.

Ханна смотрела прямо перед собой. Группа женщин, толстых матрон, прошла мимо, косясь на вуаль Ханны.

— Теперь уже можно говорить, — настаивала Аннетье. — Ничего плохого не будет.

— Я не буду говорить об этом, — сказала Ханна.

Ей казалось, что вдова — колдунья, наложившая на нее чары, и что, если она ослушается колдунью, не избежать проклятия. Откуда ей знать, что вдова не колдунья?

— Не глупите, — продолжала настаивать Аннетье. — Если старая шлюха так сказала, это вовсе ничего не значит. Она не узнает, о чем мы говорили.

— Если я хочу, чтобы она хранила молчание, я тоже должна хранить молчание.

— Странная логика. — Аннетье щелкнула языком. — Я хочу знать ее тайну.

Ханна остановилась. Она посмотрела Аннетье прямо в лицо:

— Мой ребенок в опасности. Я прошу тебя никому ничего не говорить. Ты должна пообещать мне.

Аннетье легкомысленно засмеялась:

— Ничего я не должна. Я намного опаснее для вас, чем эта вдова. И я не буду давать никаких обещаний только потому, что вы просите.

Ханна не отвела взгляда. На этот раз она не даст себя запугать:

— Ты дашь мне слово и сдержишь его.

Аннетье перестала смеяться. Ее улыбка исчезла с лица, как коготки прячутся в кошачьей лапке.

— Вы хотите, чтобы я дала слово? Даю слово, что, если вы не будете рассказывать мне свои секреты, я расскажу то, что мне известно, вашему мужу. Вот что я обещаю. Будете скрывать от меня свои дела впредь, пожалеете об этом, — сказала она. — Перестаньте смотреть на меня, как щенок, пойдемте.

Ханна беспомощно кивнула. И все же она выиграла, разве нет? Аннетье требовала, чтобы Ханна впредь не скрывала от нее секреты, но не требовала выдать этот секрет. Служанка уступила.

Вероятно, ее, Ханны, воля все же что-то значит. Но что делать с вдовой? Ханна не хотела скрывать что-либо от Мигеля, но у нее не было другого выбора. В любом случае вдова была его подругой. Может быть, она приготовила Мигелю какой-то сюрприз. Может быть, она втайне от него помогала ему в какой-то сделке. Да, это было похоже на правду. Она помогала Мигелю за его спиной и скрывала это от него, чтобы не ранить его гордость. Все будет хорошо, мысленно повторяла Ханна снова и снова, пытаясь сама поверить в это.