Торговец кофе

25

В тот вечер, лежа в постели, Ханна ела суп и непринужденно беседовала с мужем. И Мигель, и Даниель оба вздохнули с облегчением, хотя угроза еще не миновала. Мигель тщательно избегал Даниеля, но поздно вечером пришла Аннетье и сказала, что брат ждет его в своем кабинете. Когда Мигель вошел, Даниель что-то писал, склонившись над письменным столом при свете хорошей свечи. Еще три или четыре зажженные свечи трепетали от ветерка, дувшего в открытое окно. Даниель курил едкий табак, и у Мигеля заболела голова.

— Как себя чувствует твоя жена? — спросил Мигель.

— Я уже не опасаюсь за ее жизнь. Такой испуг, сам знаешь, может быть смертельно опасен для хрупкой женщины, особенно в ее положении. Но врач уверяет, что ребенку ничего не угрожает.

— Рад слышать. Все это ужасно.

Даниель замолчал. Он взял со стола перо и положил его обратно.

— Это действительно ужасно. Мигель, что тебе об этом известно?

Хотя добрую половину дня Мигель провел размышляя, как лучше ответить на подобные вопросы, он не знал, что сказать, дабы разрядить обстановку. Чего хотел Даниель — признания или чтобы его успокоили?

— Не могу сказать ничего определенного, — наконец сказал Мигель брату.

— Но у тебя есть идеи. — Это был не вопрос, а утверждение.

— Не скажу, что у меня нет догадок, но точно не знаю.

— Может быть, поделишься своими догадками?

Мигель покачал головой:

— Говорить тебе о моих предположениях было бы неправильно. Какой толк обвинять кого-то, если я ничего не могу доказать.

— Не можешь ничего доказать? — Даниель хлопнул ладонью по столу. — А свиная голова разве не доказательство? Не забывай, что ты живешь в моем доме и что твое поведение ставит под угрозу мою семью. Сегодня я чуть не потерял жену и ребенка. Я настаиваю, чтобы ты сказал мне о своих подозрениях.

Мигель вздохнул. Он не хотел делиться своими предположениями, но кто будет отрицать, что его вынудили это сделать.

— Ну хорошо. Я подозреваю Соломона Паридо.

— Что?! — изумленно выпучил глаза Даниель. Он забыл, что начал затягиваться, и дым медленно выходил у него изо рта. — Ты с ума сошел?

— Вовсе нет. Именно такой подлый план мог родиться в уме Паридо. И ты это знаешь не хуже меня. Он строит против меня козни, а лучший способ запятнать мое имя — подложить мне под дверь эту вещь, будто я сам навлек все на себя.

— Нелепо. Что за абсурдная логика! С какой стати сеньору Паридо делать что-либо подобное? Откуда такой праведный человек возьмет нечистое животное?

— У тебя есть другое объяснение этому безумству?

— Да, — сказал Даниель, важно кивнув с видом судьи. — Полагаю, ты задолжал кому-то большую сумму денег. Думаю, это может быть карточный долг или результат какой-то преступной деятельности. Поэтому человек не может обратиться в суд. Эта омерзительная вещь на пороге моего дома — предупреждение тебе: либо ты заплатишь долг, либо тебя ожидают самые неприятные последствия.

Мигель пытался сохранять хладнокровие:

— Как ты пришел к такому странному заключению?

— Очень просто, — сказал Даниель. — Ханна нашла записку, свернутую в трубочку и засунутую свинье в ухо. — Он помолчал, глядя на реакцию брата. — Она спрятала ее в карман по непонятной мне причине, но врач ее нашел и отдал мне с большим беспокойством.

Он протянул руку к книжной полке за его спиной, достал клочок бумаги и вручил Мигелю. Бумага была старая и рваная. Клочок был явно оторван от какого-то документа, использовавшегося для другой цели, и весь в пятнах крови. Мигель не мог разобрать большую часть написанного, кроме нескольких слов на голландском: "Мне нужны мои деньги", и несколькими строками ниже: "моя жена".

— Представления не имею, что это значит, — сказал Мигель, возвращая клочок.

— Не имеешь представления?

— Никакого.

— Мне придется заявить об этом инциденте в маамад, они его, несомненно, расследуют. В любом случае мы не можем сохранить его в тайне. Слишком много соседей видели страдания Ханны.

— Ты пожертвуешь собственным братом, чтобы помочь Паридо в его мелкой мести? — Мигель говорил с таким жаром, что на мгновение забыл: все обстоятельства указывали на одного виновного — Иоахима. — Я всегда сомневался в твоей преданности и всегда корил себя за то, что подозреваю, будто для тебя парнасс важнее, чем собственная плоть и кровь, но теперь вижу, что ты лишь марионетка в его кукольном театре. Он дергает тебя за ниточки, и ты танцуешь.

— Моя дружба с сеньором Паридо никоим образом не мешает моей преданности! — резко ответил Даниель.

— Но для тебя он важнее собственного брата, — сказал Мигель.

— К чему устраивать состязание. Почему я должен выбирать одно из двух?

— Потому что он устроил так, что ты должен выбирать. Ты пожертвуешь мною ради него, ни минуты не задумываясь.

— Тогда ты плохо меня знаешь.

— Думаю, знаю, — сказал Мигель. — Ответь мне честно. Если бы тебе пришлось выбирать между нами, принять сторону одного или другого — тебе хоть на минуту пришло бы в голову встать на мою сторону?

— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос. Это безумие.

— Тогда не отвечай, — сказал Мигель. — Не стоит беспокоиться.

— Это правда. Мне не стоит беспокоиться. К чему вообще вся эта болтовня о выборе? Сеньор Паридо был так добр к нашей семье, в особенности учитывая вред, которой ты причинил его дочери.

— Никакого вреда я ей не причинял. Была глупая ситуация, которая не имела бы никаких серьезных последствий, если бы он не позволил себе потерять голову. Я флиртовал с его служанкой, его дочь нас увидела. Зачем было поднимать столько шума из-за ерунды?

— Вред был, и непоправимый! — резко возразил Даниель. — И сеньор Паридо полон негодования из-за ущерба, причиненного его дочери. Лично я не могу его осуждать, так как ты чуть не причинил подобный вред моему нерожденному ребенку.

Мигель хотел возразить, но удержался. Было что-то еще, чего он не знал.

— Какой ущерб? — спросил он. — Она испугалась. Вот и все.

— Зря я это сказал. — Даниель отвел глаза.

— Если ты что-то знаешь, говори. Если будет надо, я узнаю у самого Паридо.

Даниель положил руку на лоб.

— Нет, не делай этого, — сказал он с настойчивостью. — Я расскажу тебе, но ты никогда ему не скажешь, что узнал это от меня.

Несмотря на страх, Мигель еле сдерживал улыбку. Даниель предаст Паридо, только если речь идет о спасении собственной шкуры.

— Сеньор не хочет, чтобы люди знали, что на самом деле случилось с Антонией. Когда она вошла в комнату и увидела тебя в непотребном виде со служанкой, то упала в обморок.

— Я знаю, — сказал Мигель раздраженно. — Я там был.

— Ты знаешь, что она ударилась головой. Но ты не знаешь, что у них с мужем в Салониках родился слабоумный ребенок и врачи говорят, что это из-за того ушиба. Теперь она может рожать только слабоумных детей.

Мигель погладил бороду и сделал глубокий вдох через нос. Антония не может рожать здоровых детей? Он не понимал связи между ушибом и его последствиями, но он же не врач, чтобы разгадывать такие загадки. Однако он знал достаточно, чтобы понять все остальное. Умственно отсталый сын Паридо был для него позором, и Антония оставалась его единственной надеждой на продолжение рода, в особенности учитывая то обстоятельство, что он выдал ее за кузена — тоже Паридо. Парнасс был гневлив от природы. Какой гнев он должен был затаить на человека, который, как он полагал, разбил его надежды на продолжение рода?

— Как давно он узнал об этом?

— Не больше года тому назад. И помни, ты не должен ему говорить, что я тебе это сказал.

Мигель махнул рукой:

— Никто мне не говорил. — Он встал со стула. — Никто мне не говорил! — повторил он намного громче. — У Паридо больше причин меня ненавидеть, чем я думал, но ты мне ничего не говорил. И ты не веришь, что эту записку послал он с самыми гнусными намерениями? Твоя верность так же абсурдна, как твои убеждения.

— Я не хочу больше слушать твоих выдумок относительно Паридо.

— Тогда нам больше не о чем разговаривать.

Мигель поспешил вниз по узкой лестнице, чуть не споткнувшись. В гневе он едва не убедил себя, что свиную голову, скорее всего, подбросил Паридо. Не было никаких сомнений, что в порыве ярости, обуреваемый искаженным чувством справедливости, парнасс мог сделать все что угодно, чтобы навредить Мигелю. Будь проклят его брат за то, что не верит в это.

В сырости своего подвала Мигель слышал знакомое поскрипывание половых досок: Даниель оделся и вышел из дому. Через четверть часа после его ухода Аннетье спустилась и протянула Мигелю письмо. Оно было адресовано Даниелю, и в верхнем углу был кружок.

Это была записка от биржевого маклера, в которой он просил Даниеля подтвердить свое согласие на сделку Мигеля. Письмо было стандартным, ничего не значащим, но один абзац в конце заинтриговал Мигеля:

Вы всегда пользовались уважением на бирже, а ваша дружба с Соломоном Паридо — это то, о чем мог бы мечтать любой. Однако, учитывая ваши недавние неудачи и слухи о несостоятельности, я нахожусь в нерешительности, принимая решение о том, достаточно ли вашей гарантии для поддержки сделки вашего брата. Тем не менее я полагаюсь на ум Мигеля Лиенсо и вашу порядочность.

Так, значит, Даниель в долгах. Теперь понятно, почему он настаивал на том, чтобы Мигель незамедлительно вернул ему деньги. Но это не важно. Мигель подделал ответ и велел служанке его отослать. Она замешкалась, и, только когда Мигель пригрозил ей, она объяснила, что сеньора хочет его видеть.

Ханна полулежала, ее голова была покрыта голубым покрывалом, кожа — бледная и влажная от испарины, но не было похоже, чтобы ей угрожала смертельная опасность. Она удобно вытянулась поверх настоящей кровати, достаточно длинной, чтобы на ней можно было лежать на спине, в отличие от мучительно короткой кровати Мигеля. Подобные Ханниной новые кровати, с высоким резным изголовьем из дуба, вошли в моду среди зажиточных голландцев, и Мигель поклялся, что купит себе такую, как только покинет дом брата.

Над кроватью не было балдахина, и Ханна с широко раскрытыми и печальными глазами лежала на виду у Мигеля.

— Мы должны поговорить коротко, — сказала она серьезно, но без упрека. — Я не знаю, куда пошел ваш брат, поэтому не знаю, когда он вернется.

— Мне кажется, я знаю, куда он пошел, — сказал Мигель. — Он пошел повидаться с Паридо.

— Может быть.

Мигель подступил ближе:

— Я только хотел сказать, что сожалею о случившемся и о вашем недомогании. Я не предполагал, что вы пострадаете. Я обещал вам, что этого не случится.

Она чуть улыбнулась:

— Ваш брат устроил слишком много ненужного шума из этого. Я действительно испугалась, но быстро оправилась. Весь день я чувствовала, что малютка шевелится, как она это обычно делает. В этом отношении у меня страха нет.

Мигель обратил внимание, что Ханна сказала «она». Осмелилась бы она говорить о девочке с Даниелем? Не устанавливала ли она этой своей репликой более тесную связь с Мигелем?

— Я очень рад, что серьезных последствий нет.

— Мне жаль, что я не смогла сделать больше. Я нашла записку, но не знаю, что в ней написано. Я ее спрятала, думая, что она может вам навредить. Ваш брат отнял ее у меня.

— Я знаю. Там не было ничего важного.

— Вы знаете, кто положил туда эту омерзительную вещь?

— К сожалению, не знаю, — покачал головой Мигель. — Я благодарен вам за все ваши усилия. Сожалею, — сказал он и набрал побольше воздуха в легкие, — что вел себя так неподобающе. Я бы хотел поговорить с вами об этом еще раз. Потом. Когда вы отдохнете.

Неожиданно для себя он взял ее руку и крепко сжал, чувствуя прохладу и гладкость ее кожи.

Он думал, что она выдернет руку, отчитает его за непростительную вольность, но она посмотрела на него так, словно этот жест преданности был самой естественной вещью на свете.

— Я тоже сожалею, что была так слаба, но я не знала ничего другого.

— Тогда мы научим вас тому, что вы хотите знать, — сказал он ей нежно.

Ханна отвернулась, зарывшись лицом в подушку.

— Я должен спросить у вас еще кое о чем, — сказал он, гладя ее руку, — а потом отдыхайте. Вы говорили о мадам Дамхёйс. Что еще вы хотели мне сказать?

Ханна оставалась неподвижной, словно не слышала его. Наконец повернулась и посмотрела на него покрасневшими глазами:

— Я даже не знаю. Она разговаривала с какими-то мужчинами, когда я ее увидела. Но я вообще глаз не поднимала. А она подумала, что я видела что-то, чего не должна была видеть.

Мигель кивнул:

— Вы знаете этих мужчин? Они выглядели евреями, голландцами или кем-то еще?

Она покачала головой:

— Я даже этого не могу сказать. Кажется, они были голландцами, но один мог быть евреем. Я не уверена.

— Вы их не знаете? Не встречали их раньше?

— Кажется, один был ее слугой, но не уверена. — Она покачала головой. — Сеньор, я была слишком напугана, чтобы их рассмотреть.

Мигелю было хорошо знакомо такое чувство.

— Я дам вам возможность отдохнуть, — сказал он. Он знал, что не следует этого делать, он велел себе этого не делать, он говорил себе, что будет об этом сожалеть, что от этого будут одни лишь проблемы. Но тем не менее сделал это. Прежде чем осторожно опустить ее руку на постель, он поднес ту к своим губам и нежно поцеловал теплую кожу.

— И благодарю вас, сеньора.

Он не стал дожидаться ответа и поспешил прочь из спальни в страхе столкнуться с братом на лестничной площадке, но этого не случилось.

Ханна закрыла глаза, не зная, что думать. Неужели Мигель ее простил? Он понял ее. Он взял ее руку и поцеловал. Могла ли она надеяться на большее? Чем же она заслужила такое милосердие? Ее рука скользнула на утешающий ее округлый живот, чтобы погладить своего ребенка, свою дочь, которую она защитит от всех зол, угрожающих им обеим.

Когда она открыла глаза, перед ней стояла Аннетье. Лицо ее было неподвижным, подбородок задран, глаза сощурены. Откуда та взялась? Ханна не слышала шагов на лестнице. У служанки была такая способность: она могла входить и выходить неслышно, как привидение.

— Вы рассказали ему, — сказала Аннетье так тихо, что Ханна едва ее слышала.

Она подумала, не солгать ли, но какой от этого толк.

— Да, — сказала Ханна. — Я решила, что важно, чтобы он знал.

— Глупая сука! — прошипела служанка. — Я велела тебе молчать.

— Ты не должна на меня сердиться, — сказала Ханна, ненавидя мольбу в своем голосе, но были вещи намного важнее, чем эта крошечная съежившаяся вещь, которую она называла своей гордостью. — Врач сказал, что мне вредно волноваться, иначе я могу потерять ребенка.

— Черт бы побрал твоего ребенка! — сказала Аннетье. — Надеюсь, он возьмет его вместе с остальными вашими дикарями евреями.

Она подошла ближе.

Ханна приподнялась, чтобы защититься:

— Он нас не предаст.

Аннетье стояла над ней, глядя своими холодными глазами, зелеными, как у злого духа.

— Даже если не предаст, думаешь, вдова оценит его молчание? Думаешь, он настолько умен, что сможет избежать невольного предательства? Ты дура, и тебе нельзя доверять ребенка. Я пришла сюда с намерением всадить нож тебе в живот и прикончить твое чертово чадо.

Ханна онемела от страха и отпрянула.

— Успокойся. Ты труслива, как заяц. Я сказала, что пришла с этим намерением, но потом передумала, поэтому лежи себе спокойно. Надеюсь, ты благодарна, что я не наказала тебя более строго. А ты надейся, что сеньор так же хорошо умеет хранить секреты, как выведывать их, потому что, если он предаст тебя, будь уверена, помогать тебе я не стану. А если будет надо, расскажу твоему мужу все, что знаю, и ты попадешь прямо к дьяволу.

Аннетье быстро вышла из комнаты. Ханна слышала, как она тяжело топала по ступеням, а потом вдалеке хлопнула дверью.

Ханна глубоко вздохнула, кровь пульсировала у нее в висках. Она боялась, но еще в большей степени была сбита с толку. Почему Аннетье так беспокоилась, чтобы Мигель не узнал о вдове? Почему это было для нее так важно?

Ханна пожала плечами. Как она раньше не догадалась? Аннетье работает на вдову.

Через два дня врач разрешил Ханне вставать с постели, но в доме царило напряжение. Никто почти не разговаривал друг с другом, а Мигель старался проводить дома как можно меньше времени. На Шаббат он напросился в гости к купцу, торговавшему с Ост-Индией, с которым он поддерживал дружеские отношения.

Но не все было так плохо. Он получил письмо от Гертруды, в котором она писала, что уехала навестить своих родственников во Фрисландии. Она собиралась вернуться в Амстердам со дня на день, а тем временем получила сообщение от своего человека в Иберии, что он нашел агентов в Опорто и Лиссабоне и теперь направляется в Мадрид, где надеется добиться успеха. Это были хорошие новости, но тем не менее они вызывали тревогу в свете сказанного Ханной. Какой секрет скрывала Гертруда от своего партнера? Мог ли он ей доверять? Мог ли он ей не доверять?

Он получил несколько записок от Исайи Нунеса, в которых с трудом скрывалось раздражение. Нунес требовал свои пятьсот гульденов, и сдерживающие его узы дружбы становились все более хрупкими. Мигель без труда состряпал ответы, в которых расплывчато обещалось, что деньги будут выплачены сию минуту.

Тем временем кофе продолжал дорожать, не без вмешательства Паридо, как полагал Мигель. Парнасс купил опционы на право покупки, ожидая роста цены, и сделал это так, чтобы все об этом знали. На амстердамской бирже этого было достаточно, чтобы повлиять на цену. Торговцы, которые раньше не обращали никакого внимания на кофе, стали делать ставки на дальнейшее повышение его цены.

Но Мигель по-прежнему не знал, что задумал Паридо. Привлечет ли тот свое торговое объединение, дабы пустить в ход опционы и купить товар в большом количестве, из-за чего добиться монополии будет намного труднее? Более того, такой ход обесценит опционы Мигеля на продажу, не только лишая его возможности вернуть долги, но, напротив, увеличивая его задолженность брату. Однако стратегия Паридо должна получить одобрение всех членов объединения, а большинство не собиралось строить свои деловые планы, основываясь на желании посрамить конкурента. Приобретение опционов на право покупки приведет к дальнейшему повышению цены, и, поскольку на рынке возникнет искусственная инфляция, объединение не сможет легко продать с прибылью. Возможно, у Паридо не будет за спиной его объединения, но, возможно, он удовольствуется мыслью о том, что Мигель потеряет свои вложения.

Днем во «Флиботе» Мигель чуть не столкнулся с Исайей Нунесом, который сконфуженно улыбнулся, как провинившийся ребенок. Целый день Мигель почти непрерывно пил кофе и был готов на все, поэтому подошел к Исайе и дружески его обнял:

— Как дела, дружище?

— Я как раз тебя искал, — сказал Нунес без тени раздражения.

— Да, а в чем дело?

Нунес рассмеялся:

— Завидую, Мигель, твоей непринужденности. Но пойдем со мной на минуту, я должен тебе кое-что показать.

Он провел Мигеля в заднюю часть таверны, подошел к окну и в тусклом свете развернул лист бумаги, который достал из кармана. Это был его договор с Мигелем.

— Не хочу быть крючкотвором, — сказал он, — но должен напомнить тебе некоторые формулировки.

Мигель был полон оптимизма, когда шагал по набережным. Он купил опционы на право продажи (хоть и незаконно, на деньги брата), Иоахим не представлял больше проблемы (можно было в любой момент обратиться к Хендрику), собрались в наличии все необходимые агенты (если можно было доверять партнеру). Но теперь в этой темной таверне кофе начал работать против него. Мигель хотел двигаться, но в комнате было нечем дышать. Слова давались ему не так легко, как прежде.

— Я знаю, что ты собираешься сказать, дружище, но…

— Послушай меня, а потом я выслушаю тебя. Это будет справедливо, не так ли? — Нунес не стал дожидаться ответа. — Ты, конечно, видишь, что здесь сказано. — Он расправил листок и указал на несколько строк, написанных аккуратным убористым почерком. — Здесь говорится, что ты выплатишь половину стоимости поставки по требованию агента, то есть меня, когда такую цену запросит поставщик, то есть Ост-Индская компания.

Мигель закивал:

— Я понимаю условия…

— Прошу тебя. Дай мне сказать. — Нунес набрал воздуха в легкие. — Ты видишь формулировку. Здесь сказано, что деньги должны быть выплачены, когда потребует компания, а не в момент поставки. Компания может потребовать платеж, когда она будет согласна продать товар и поставить его в кратчайшие удобные для себя сроки. Ты это понимаешь? Да?

— Конечно, я это понимаю, — сказал Мигель, — и намерен уплатить тебе оставшиеся пятьсот гульденов. Я знаю, что тебе пришлось заплатить аванс из собственного кармана, но не сомневайся, деньги скоро будут.

— Я не сомневаюсь. Я только хотел, чтобы ты понял условия договора, потому что есть не очень приятные новости.

Эта канитель с договором раздражала Мигеля, но теперь он понял, что Нунес к чему-то его готовит.

— Насколько неприятные?

— Надеюсь, не слишком неприятные. Подобные вещи всегда можно уладить, как мне кажется. — Он говорил ровным голосом, держал спину прямо, как человек, ожидающий удара. — Боюсь, твоя поставка задерживается.

Мигель ударил кулаком по столу:

— Задерживается? Почему? Насколько?

Нунес вздохнул:

— Нам не повезло, но, как ты знаешь, я могу размещать свои заказы только на судах Ост-Индской компании. Обещанный корабль изменил маршрут по приказу компании. Он не идет в Мокку и, следовательно, не может получить кофе. С этим ничего нельзя сделать.

Мигель обхватил голову руками. Ему казалось, что он вот-вот потеряет сознание.

— Задерживается, — прошептал он; поднял голову и схватился за край стола. Он посмотрел на Нунеса и выдавил слабую улыбку. — Говоришь, задерживается?

— Я знаю, это не предвещает для тебя ничего хорошего, но все не так плохо, как ты думаешь, — поспешно сказал Нунес. — Мой человек в компании обещает раздобыть товар. Просто это займет немного больше времени. Я попросил отсрочки платежа, но по договору, как ты сам видел, они лишь обязаны поставить товар ближайшим удобным для них судном, и компания сама определяет, что ей удобно.

— Сколько времени это займет?

У него сорвался голос, и ему пришлось повторить вопрос с вымученной улыбкой. Он не смел выдать свой страх, но у него стали отниматься руки и ноги. Пальцы онемели, а руки повисли как плети.

Нунес склонил голову набок, будто это помогало ему с подсчетами.

— Затрудняюсь сказать точно. Когда речь идет о поставке, надо предусмотреть столько деталей… Необходимо найти корабль, следующий нужным нам курсом, и убедиться, что в трюмах есть место. Знаю, что у тебя есть требования по безопасности груза, которые ты бы хотел соблюсти, а это возможно не на любом корабле. Каждую деталь надо тщательно предусмотреть.

— Конечно, я понимаю. — Мигель снял шляпу и погладил голову онемевшей рукой. — Но ты ведь можешь сказать примерно, так?

Шляпа упала на пол, и он нагнулся, чтобы ее поднять.

— Примерно, — повторил Нунес, пытаясь сохранять самообладание при виде того, как нервничает Мигель. — Учитывая обстоятельства, иногда на все эти вещи может уйти год, но я уже написал несколько писем и попросил о некоторых уступках. Надеюсь, что получу твой товар в течение двух-трех месяцев от первоначальной даты. Быть может, чуть позже.

Возникала проблема с его инвестициями, опционами, которые зависели от доставки товара. Опционами, купленными на деньги брата.

Мигель поставил тысячу гульденов на то, что цена кофе понизится, а не имея кофе, чтобы наводнить рынок, он не мог управлять ценой. Если он потеряет деньги за несколько месяцев до получения товара, ему грозит новое разорение, по сравнению с которым предыдущее будет выглядеть как небольшая неприятность. Как только станет известно, что Мигель использовал имя брата без его ведома, его собственное имя станет символом обмана. Даже если ему удастся избежать суда, путь на биржу для него будет закрыт навсегда.

— Есть еще кое-что. — Нунес вздохнул. — Кофе, как тебе известно, подорожал после того, как мы впервые заключили сделку. Теперь он стоит шестьдесят пять сотых гульдена за фунт, то есть тридцать девять гульденов за баррель. Естественно, ты знал об этом. Ты купил опционы и так далее. В любом случае тебе придется заплатить еще пятьсот десять гульденов, причем половину этой суммы, а также пятьсот гульденов долга необходимо заплатить немедленно. Или тебе придется сократить заказ с девяноста до семидесяти семи баррелей, чтобы компенсировать разницу.

Мигель взмахнул рукой.

— Очень хорошо, — сказал он. Ему уже нечего было терять, взваливая на свои плечи новый долг. — Мне нужны девяносто баррелей, сколько бы они ни стоили.

— А как насчет денег? Извини за настойчивость, но я и сам несколько стеснен, если ты меня понимаешь. Если бы не эта стесненность в собственных делах, я бы тебя не беспокоил, но в данный момент семьсот пятьдесят гульденов много для меня значат.

— Я только что разговаривал со своими партнерами. — Он знал, что несет чушь, но столько раз повторял эти слова, что был уверен: если потребуется, он мог бы повторить их даже во сне, причем убедительно. — Конечно, мне придется поговорить с ними снова. Они будут разочарованы, но они любят трудности, так же как и я.

— Так что насчет денег?

Мигель положил руку на плечо Нунеса:

— Они обещают перевести деньги на мой счет не позднее завтрашнего дня. Или послезавтра. Обещаю, ты их сразу получишь.

— Очень хорошо. — Нунес высвободился из объятий Мигеля. — Я сожалею о задержке. Подобного рода вещи, как ты понимаешь, происходят довольно часто. Уверен, что ты предусмотрел в своих планах задержку поставки.

— Естественно. Пожалуйста, держи меня в курсе событий. У меня столько дел!

Вдруг Мигелю показалось, что в таверне нестерпимо жарко, и он поспешил на воздух. Выйдя на улицу, он не заметил Иоахима, пока тот не оказался всего в нескольких шагах. Голландец выглядел хуже, чем во время их последней встречи. На нем была та же одежда, которая стала еще грязнее. Рукав кафтана был порван от манжета до плеча, а воротник запачкан кровью.

— Простите, что в последнее время мне было не до вас, — сказал Иоахим, — я был занят.

Его качало взад-вперед, а лицо было красным.

Мигель не дал себе возможность подумать, взвесить или рассчитать. Его захлестнули черные волны ненависти. Он ничего не чувствовал, кроме гнева, усиленного действием кофе, который сделал его нрав черным и злым. Он не был самим собой, превратившись в не знающего пощады зверя. Он шагнул к Иоахиму и, не останавливаясь, резко толкнул его обеими руками.

Он почувствовал, что толчок вышел сильным и метким. Его руки едва коснулись слабого тела, и Иоахим исчез, словно испарился. Мигель ощутил радость. Восторг. Он — настоящий мужчина. Одним толчком изгнал Иоахима из своей жизни.

Однако Иоахим не остался в изгнании надолго. Мигель собрался продолжить путь, но краем глаза увидел, что его враг ударился серьезнее, чем он рассчитывал. Голландец упал на бок и был похож на рыбу, выброшенную на скользкий причал.

Мигель замер на месте. Иоахим был мертв. Только мертвый мог так лежать, безвольный, недвижный и побежденный.

Он попытался стряхнуть это жуткое наваждение. Все его надежды были погублены в один миг. Что теперь его ждет? Суд и казнь, скандал и позор. Он, еврей, убил голландца, и не важно, что это был голландец из самых низов.

Потом Иоахим зашевелился. Собравшись с силами, встал на ноги, спиной к Мигелю. Успевшие столпиться зеваки, увидев его лицо, дружно ахнули, так как он сильно поранился, ударившись о кирпичную стену. Он медленно повернулся к Мигелю, чтобы показать свои раны.

Кожа на правой щеке была содрана, как и кожа на кончике носа. Раны не были серьезными, но кровоточили, и от вида крови и грязи Мигель почувствовал тошноту. Иоахим смотрел прямо перед собой и не двигался, будто стоял перед судьями. Потом он харкнул кровью, выплюнув большую часть остававшихся до сих пор во рту зубов.

— Еврей напал на этого несчастного нищего, и без всякой причины, — сказала какая-то женщина. — Я вызову стражу.

Мигеля вновь охватило отчаяние. Если его арестуют за нападение на голландца — а тому были многочисленные свидетели, которые могли подтвердить, что нападение не было ничем спровоцировано, — у маамада не будет иного выбора, как наложить черем, и на этот раз не временный. Все рухнуло.

Но Иоахим спас его. Иоахим мог его погубить, но не стал этого делать. Мигель не испытывал иллюзий по этому поводу. Он знал, что Иоахим спас его только затем, чтобы и дальше мучить. От погубленного Мигеля ему пользы мало.

— Не надо ни за кем посылать, — сказал Иоахим, медленно и с трудом выговаривая слова. Он был пьян, но вдобавок, наверное, с разбитым ртом ему было трудно говорить. — Я могу уладить это дело частным образом. — Он с трудом сделал шаг вперед и опять смачно харкнул кровью. — Мне кажется, нам лучше убраться отсюда поскорее, — сказал он Мигелю, — пока кто-нибудь не послал за стражниками, несмотря на все мои попытки вас защитить.

Он обнял Мигеля за плечи, словно они были ранеными бойцами, вместе покидающими поле битвы.

Иоахим источал запах блевотины, дерьма и мочи, но Мигель даже не дрогнул. Он не отваживался показать свое отвращение, уводя беднягу прочь от толпы.

Медленно и неспешно они направились в сторону Ауде-Керк. У Мигеля не хватало духу волноваться, что кто-то мог их увидеть. Единственным его желанием было двигаться.

Оказавшись в тени церкви, Иоахим оттолкнул Мигеля и прислонился к стене здания, найдя выемки между камнями.

— Не надо было вам на меня нападать, — сказал он, дотронулся свободной рукой до щеки и посмотрел на кровь.

— Разве вы неоднократно не угрожали убить меня? — резко ответил ему Мигель.

— Я только с вами поздоровался, а вы сбили меня с ног. Интересно, что подумал бы этот ваш маамад, если бы я сообщил о сегодняшнем инциденте?

Мигель огляделся по сторонам, словно ища какой-то помощи. Кругом были только воры, проститутки и работяги.

— Мне надоели ваши угрозы, — сказал он устало.

— Может, и так. Какое это теперь имеет значение? Вы пытались завалить мою жену. Вы напали на меня. Наверное, мне следует прямиком отправиться к этому человеку, о котором вы говорили, Соломону Паридо.

— У меня на это смелости не хватило, — устало сказал Мигель. — Я пальцем не дотронулся до вашей жены. Говорите, что вам нужно, я хочу закончить этот разговор как можно скорее.

— Мне нужно все то же самое, а именно мои пятьсот гульденов. Вы могли бы дать их мне, потому что так было бы справедливо, но у меня есть что-то, что вас интересует, и я готов принять деньги взамен этого.

— И что же это?

Иоахим утер кровь рукавом сорочки.

— Мое молчание. Вы вели дела с неевреем и попытались совершить адюльтер с женщиной-христианкой. Кроме этого, я видел вас с вашей подругой. Я знаю, откуда она получает свои деньги, и мне кажется, маамаду будет интересно узнать обо всем этом.

Иоахим мог видеть Мигеля с Гертрудой, но откуда ему знать, что Гертруда берет деньги у детей своего мужа? Это показалось Мигелю странным, но у него не было сил выяснять, как Иоахим об этом узнал; он хотел закончить этот разговор как можно скорее.

— Я не хочу обсуждать это с вами.

— С вашими возможностями, — спокойно сказал Иоахим, — думаю, вы достанете эти деньги. Можете их занять или украсть, мне безразлично, главное, чтобы они попали ко мне.

— Ваши угрозы — пустяки, они ничего не изменят.

Мигель развернулся и быстро зашагал прочь, чувствуя, что Иоахим за ним не пойдет. У него дрожали руки, и каждый шаг давался с большим трудом. В этот день ему крайне не везло, но, несмотря на это, он был почти уверен, что Иоахим не пойдет в маамад. Желай голландец погубить Мигеля — он позволил бы той женщине вызвать стражу. Но если Мигеля накажут, игра будет окончена, а Иоахиму, похоже, нравилось в нее играть. Он получал удовольствие от своих ран, он наслаждался своими угрозами. Это было единственное, что у него оставалось.