Торговец кофе

17

Мигель подумал, что он многое узнал о женщинах и о Ханне в тот день. Он и представить себе не мог, какой сильный дух скрывается за ее тихой внешностью. Он ожидал от нее худшего — что она разболтает о случившемся каждой кумушке во Влойенбурге. Казалось неизбежным, что глупая женщина будет бегать со сплетнями, как собака с куском мяса, который стащила с кухонного стола. Теперь он верил, что на ее молчание можно положиться. Он не мог объяснить, почему угостил ее кофе или почему доверил ей то, что хотел скрыть от Даниеля. Его подмывало поделиться с ней чем-нибудь, каким-нибудь секретом, чтобы она почувствовала возникшее между ними доверие. Возможно, это было достаточно веское основание, возможно, нет, но желание довериться ей было столь велико, что побороть его он не мог.

Мигель покачал головой и выругал себя. Неужели у него недостаточно проблем помимо нежелательных интриг? А ведь случись что с Даниелем, он познакомится с Ханной поближе. Человек ведь может умереть от разных причин: от болезни, несчастного случая, в результате убийства. Мигель на минуту представил, как тело Даниеля достают из канала: глаза широко открыты, кожа синевато-белая. Он почувствовал угрызения совести оттого, что такая картина ему приятна, но еще сильнее возбуждали его мысли о том, как освободить Ханну из неволи ее одежды.

Разве кофе не должен был подавлять подобные мысли? Но даже кофе не мог сравниться с удовольствием, которое он получал, беседуя с Ханной. Он всегда считал ее просто хорошенькой простушкой, очаровательной, но пустой. Теперь он знал, что все это показное, только способ ублажить мужа. Интересно, сколько еще женщин изображают из себя глупышек, дабы не привлекать внимания своих мужей?

Мысль о том, что мир населен хитрыми и двуличными женщинами, не успокоила его, поэтому он произнес свои дневные молитвы, добавив благодарственную молитву Господу, слава Тебе, за то, что избавил его от Иоахима, не дав тому оповестить все население Влойенбурга о его делах.

Вскоре Мигель узнал, что его благодарность была преждевременной.

Он полагал, что ему повезло: безрассудная выходка Иоахима произошла, когда мужчины из Влойенбурга были заняты своими делами в городе. Однако он не принял в расчет женщин, которые сидели в своих гостиных или стояли на кухнях, не сводя глаз с улицы в надежде, что небеса развеют их скуку, послав для развлечения какой-нибудь скандал. Грубое поведение Иоахима не осталось незамеченным: за ним наблюдали с крылечек и из окон, а также из боковых улочек. Жены и дочери, бабушки и вдовы видели всё и с радостью сообщали об этом друг другу и своим мужьям. К моменту, когда Даниель вернулся домой, едва ли во всем Амстердаме нашелся бы еврей, который не знал, что Ханне и ее служанке угрожал какой-то незнакомец и что Мигель прогнал его прочь. За ужином все только и говорили об этом происшествии. Брат Мигеля молчал, словно набрал в рот воды, и попытки Ханны наладить хоть какую-то беседу не имели никакого успеха.

Потом Даниель незаметно спустился в подвал. Он уселся на расшатанный стул, подняв ноги, чтобы не замочить их, и сидел молча достаточно долго, чтобы усугубить неловкость, которую они оба и без того испытывали. Он едва смотрел на Мигеля, усердно ковырял пальцем во рту и порой издавал всасывающие звуки. Наконец он вынул палец изо рта:

— Что тебе известно об этом человеке?

— Тебя это не касается. — Слова звучали неубедительно даже для самого Мигеля.

— Разумеется, меня это касается! — Даниель редко повышал голос на Мигеля. Он мог важничать, читать нотации и выражать свое недовольство, но избегал гнева. — Знаешь ли ты, что эта встреча так расстроила Ханну, что она отказывается даже рассказать о ней? Да что могло так напугать мою жену, чтобы отбить у нее охоту сплетничать?

Мигель почувствовал, как его собственный гнев утихает. Он попросил Ханну не выдавать его секрета, и она выполнила обещание. Он не мог себе позволить беспокоиться о том, что нарушен покой в доме брата. В конце концов, Даниель только думает, что жена расстроена.

— Мне жаль, что Ханна испугалась, но сам знаешь, я не допустил бы, чтобы она пострадала.

— А эта глупая служанка. Когда я спрашиваю, что случилось, она делает вид, будто не понимает меня. Она отлично понимает мой португальский, когда я плачу ей жалованье.

— У тебя больше опыта с этой лексикой, — предположил Мигель.

— Перестань валять дурака, Мигель.

— А ты, младший брат, перестань разыгрывать из себя отца, — парировал Мигель.

— Уверяю, я не разыгрываю из себя твоего отца! — раздражительно ответил Даниель. — Но я играю роль отца своего нерожденного сына, а также роль мужа — роль, которая многому тебя могла бы научить, если бы ты не порвал договора с сеньором Паридо.

Мигель был готов наговорить грубостей, но сдержался. Он знал, что в данном случае недовольство брата имело свои преимущества.

— Я действительно сожалею, что у сеньоры была неприятная встреча. Ты знаешь, что я никогда бы намеренно не подверг ее опасности. Моей вины здесь никакой нет.

— Все только об этом и говорят, Мигель. Не могу тебе сказать, сколько раз люди начинали говорить шепотом, когда я приближался. Я не потерплю, чтобы у меня за спиной судачили о моих делах, обсуждали, как мою собственную жену пришлось спасать от какого-то сумасшедшего, который напал на нее по твоей вине.

Возможно, в этом и заключалась причина его гнева: Даниелю не нравилось, что именно Мигель спас Ханну от сумасшедшего.

— Мне всегда казалось, что у тебя есть более серьезные заботы, чем пересуды наших кумушек.

— Можешь насмехаться, если хочешь, но такое твое поведение опасно для всех нас. Ты поставил под угрозу не только безопасность моей семьи, но весь наш народ.

— Что за бред? — возмутился Мигель. — О какой угрозе нашему народу ты говоришь? К твоей жене и к Аннетье пристал какой-то сумасшедший. Я его прогнал. Не понимаю вообще, где тут пища для скандала?

— Мы оба знаем, что все не так просто. Сначала я узнаю, что у тебя какие-то дела с еретиком Алферондой. Теперь — что человека, который приставал к Ханне, видели с тобой две недели назад. До меня дошли слухи, что он голландец и что он разговаривал с тобой фамильярно. А теперь он угрожает моей жене и моему еще не рожденному ребенку.

— Ты наслушался слухов, — ответил Мигель.

— Собственно, какая разница, правда это или нет, ущерб все равно одинаков. У меня нет сомнений, что маамад отнесется к этим проступкам со всей серьезностью.

— Ты говоришь очень авторитетно от лица маамада и с позиции его устаревшей политики.

Даниель обеспокоился, словно они были в публичном месте.

— Мигель, ты заходишь слишком далеко.

— Я захожу слишком далеко? — раздраженно переспросил тот. — Потому что критикую маамад в частной беседе? По-моему, ты утратил способность отличать, где власть, а где мудрость.

— Ты не должен критиковать совет. Без его руководства наша община не знала бы, как жить.

— Маамад сыграл важную роль при становлении этой общины, но теперь он правит, не отчитываясь перед ней и не проявляя милосердия. Он угрожает отлучением за малейший проступок, даже за само сомнение в его мудрости. Мы, евреи, должны жить свободно, а не трястись от страха.

В дрожащем свете свечи было видно, как у Даниеля расширились зрачки.

— Мы иностранцы, живущие в стране, где нас презирают и только ждут предлога, чтобы изгнать. Совет защищает нас от очередного изгнания. Или ты этого хочешь? Хочешь навлечь на нас беду?

— Это Амстердам, Даниель, а не Португалия, Испания или Польша. Сколько должно пройти времени, прежде, чем маамад поймет, что голландцы отличаются от других народов?

— Разве их священники не порицают нас?

— Их священники порицают нас, но они порицают и мощеные улицы, освещенные комнаты, вкусную пищу, мягкие постели и все прочее, что может доставить удовольствие или принести покой или прибыль. Народ смеется над своими проповедниками.

— Ты наивен, если полагаешь, что нас не могут отсюда изгнать, как раньше изгоняли из других мест.

Мигель закусил губу от досады:

— Ты прячешься в этом районе вместе со своими соотечественниками, ничего не зная о голландцах, и считаешь их плохими, так как не потрудился ничего о них узнать. Кто еще ведет себя подобным образом? Амстердам полон иностранцев. Страна процветает оттого, что в ней столько иноземцев.

Даниель покачал головой:

— Я не буду говорить, что ты ошибаешься, но маамад ты не изменишь. Я по-прежнему буду вести себя так, словно над нами висит опасность, и это лучше, чем самоуспокоенность. И пока Соломон Паридо является парнассом, ты должен относиться к власти маамада с уважением.

— Благодарю за совет, — холодно сказал Мигель.

— Я еще не дал тебе совета. Мой совет — это не делать ничего, что могло бы угрожать моей семье. Ты мой брат, и я всеми силами постараюсь защитить тебя от маамада, хотя и считаю, что ты заслуживаешь его гнева, но моя жена и мой будущий сын для меня важнее.

Мигелю было нечего сказать.

— И вот еще, — сказал Даниель. Он осекся, чтобы поковырять в зубе. — Я тебе раньше об этом не говорил, — пробормотал он, не вынимая пальца изо рта, — зная, что у тебя материальные затруднения, но, как я слышал, ситуация изменилась. Речь идет о деньгах, которые я дал тебе в долг, — тысяче пятистах гульденах.

Мигель чуть не открыл рот от удивления. Говорить о долге было подобно тому, как если бы кто-то пукнул во время Шаббата за столом: все бы заметили, но никто ничего не сказал. Даниель впервые заговорил о деньгах за все это время, и молчание было нарушено.

— Мы все наслышаны о твоем успехе в торгах китовым жиром, который пришел, должен отметить, за счет других людей. Во всяком случае, я подумал, что теперь ты мог бы вернуть мне хотя бы часть долга. Будь так добр перевести завтра на мой счет тысячу гульденов.

У Мигеля пересохло во рту.

— Даниель, ты был очень добр, дав мне деньги взаймы, и я, конечно, верну тебе долг, когда смогу, но я не получил еще средства, вырученные от той сделки. Ты знаешь маклера Рикардо? Он отказывается мне платить или назвать имя своего клиента.

— Я знаю Рикардо. Мне он всегда казался благоразумным человеком.

— Тогда, может быть, ты сможешь его убедить. Если он заплатит то, что мне причитается, я с радостью верну тебе часть моего долга.

— Я слышал, — сказал Даниель, смотря в пол, — что в данный момент на твоем счете на бирже более двух тысяч гульденов. Из чего должен заключить, что слухи, которые ты распространяешь насчет Рикардо, имеют целью опорочить его репутацию, чтобы самому уклониться от уплаты долгов.

Деньги Гертруды. Как он о них узнал?

— Эти деньги получены не от Рикардо, это деньги моего делового партнера. Я полагал, что банковские счета на бирже хранятся в тайне.

— В Амстердаме мало что хранится в тайне, Мигель. Ты должен был давно это понять.

Ничто так не раздражало Мигеля, как когда Даниель изображал из себя великого коммерсанта.

— Я не могу дать тебе ничего из этих денег. Они не мои.

— А чьи?

— Это частное дело, хотя, уверен, нет частных дел, о которых вы бы не знали.

— А почему частное? Ты что, опять оказываешь посреднические услуги иноверцам? Хочешь навлечь на себя гнев маамада? Это после того, как ты разгневал сеньора Паридо?

— Я никогда не говорил, что оказываю посреднические услуги иноверцам.

— Но ты и не отрицаешь этого. Полагаю, все это связано с твоей торговлей кофе. Я тебе говорил держаться от кофе подальше, иначе это тебя погубит, но ты не желаешь меня слушать.

— Никто пока не погублен. Почему ты делаешь такие абсурдные заключения?

— Я хочу получить по крайней мере часть этих денег, пока ты их не потерял, — сказал Даниель. — Я настаиваю на том, чтобы ты перевел на мой счет тысячу гульденов. Если ты откажешься уплатить мне часть долга, когда у тебя есть деньги, я расценю это как насмешку над моей благотворительностью и лишу тебя возможности жить в моем доме.

На мгновение Мигель всерьез подумал, не убить ли брата. Он представил, как закалывает его ножом, или разбивает ему череп подсвечником, или душит его ковром. Если Даниель выполнит свою угрозу, это будет конец. Брат знал, что, если Мигель съедет и поселится отдельно, все расценят это как знак его кредитоспособности и на него набросятся кредиторы и утащат в своих хищных клювах все, не оставив ему ни крохи. Начнутся требования и обвинения — и слушания в маамаде. Не пройдет и нескольких дней, как откроются его дела с Гертрудой.

— Но могу предложить другой вариант, — сказал Даниель после паузы.

— Какой вариант?

— Я отсрочу требование вернуть мне долг в обмен на информацию о твоих сделках с кофе и, быть может, возможность участвовать в твоем предприятии.

— Почему ты не веришь, что я не занимаюсь кофе? — спросил Мигель.

Даниель удивленно посмотрел на него и отвел взгляд:

— Я дал тебе выбор, Мигель. Поступай как хочешь.

Даниель не оставил ему выбора: либо отдать тысячу гульденов, либо потерять все в ближайшее время.

— Я переведу тебе деньги, — сказал Мигель, — но знай, я возмущен твоими требованиями, так как они наносят урон моим делам и не дают мне выпутаться из долгов. Знай: я не допущу, чтобы твоя мелочность расстроила мои дела. Через несколько месяцев я освобожусь от долгов, и придет твоя очередь просить у меня подаяние.

Даниель ехидно ухмыльнулся.

— Это мы еще посмотрим, — сказал он.

На следующее утро Мигель с горечью перевел деньги на счет брата. Он чуть не подавился, давая указание клерку в биржевом банке, но ничего другого ему не оставалось.

Занимаясь в тот день делами, он старался не думать о том, что из трех тысяч гульденов, которые доверила ему Гертруда, осталось чуть больше тысячи.