Товарищ милиция. Очерки о пермской милиции

И. Садриев СРЕДИ РЕБЯТ

Было время, когда я днями и ночами просиживал в кабинетах районных отделов милиции в ожидании интересного, захватывающего события. В одну из таких ночей я услышал сердитые, ироничные слова лихого парня-инспектора в адрес «этих, по детской».

— Валандаются со своими пацанами, мудрят, — бормотал он. — Тоже, педагоги…

Когда сердитый инспектор вышел, продолжая недовольно бормотать, его начальник усмехнулся и сказал, в основном для меня:

— Хороший парень, боевой. И работник ценный… А злится-то ведь на себя. Пробовал он этими пацанами заниматься — не вышло, ушел «на зону». Ничего, конечно, в этом зазорного нет — ну, не дано и все. А он злится… Так в чем же дело?

Один писатель сказал: «Я родом из детства…» Этим утверждением он взвалил на себя немалую ответственность. Быть родом из детства — значит, воспринимать окружающее по-детски ярко, первозданно, чисто. Это так непросто! Недаром же сказано, что понять детей нам, взрослым, можно лишь встав на цыпочки, а мы привыкли нагибаться. Чего там, дескать, понимать у этого возраста: белое у них — белое, черное — черное. Из-за этой самонадеянности сплошь и рядом терпят крах наши попытки приблизить к себе парня или девчонку, стать им «своим».

Подавляющее большинство работников милиции ныне обладают — по завету Феликса Эдмундовича Дзержинского — горячим сердцем, холодной головой, чистыми руками. С педагогическим же даром сложнее. Этого в себе, наверное, не воспитаешь. Педагогом, как и поэтом, надо родиться…

Володя Колтаков, как считали многие, родился атаманом. Соответствующей атаманской внешностью он, правда, был начисто обделен. Щуплый, малорослый — самый низенький среди ровесников, — Володя отнюдь не вызывал опасений на улице, у незнакомых парней. И все же он атаманил: за счет своей неистощимой фантазии, энергии и отчаянности. Он был предводителем ватаги, созданной, как сейчас принято говорить, по мотивам любимой Володиной книжки «Тимур и его команда».

У Колтакова и его друзей были вполне определенные симпатии и антипатии. Не любили ребята подлиз, ябед и всякую шпану. Как ни странно, сложные отношения у ребят были и с милицией. Помните гайдаровских тимуровцев — заброшенный сарай, провода, сигнализация, неожиданные набеги с благородной целью и столь же неожиданные исчезновения? А теперь представьте все это возле вашего дома, у вас во дворе, в микрорайоне. Мальчишки в сарае? Что они там делают: курят, должно быть, если не хуже? Набеги через заборы, крыши? Какие-то нелепые ультиматумы и записки на стенах? Нет, тут надо вмешаться. Надо сообщить в милицию: пусть-ка разберутся, пока не поздно.

Интерес милиции к себе Володя и его друзья воспринимали как вопиющее ограничение свободы: эх, не дают развернуться!

А возраст у ребят был тот самый, горячий, который хоть и не принято тогда было называть трудным, но легче от этого он не становился. Любая обида на «зажим» свободы могла выплеснуться в такие действия, что в самом деле без милиции не обойтись. Так оно и вышло. Колтаков дружил с девчонкой, отец которой как раз был одним из тех, что стоят на страже закона. «Тимур», протестуя против «ущемления прав», однажды взял и увел у него машину.

В милиции вам могут рассказать сколько угодно горьких историй об изломанных судьбах, начавшихся подобным образом. Володе же повезло. Человек, с которым судьба столкнула парня таким образом, оказался не только советником юстиции, но и настоящим педагогом, добрым другом. В воинствующем анархисте он разглядел стремление к добру и справедливости, увидел мужество и волю — качества, столь необходимые для защиты добра. Их беседы были о многом, но касались они, по сути, одного: для чего стоит жить на этом свете? Многое прояснилось тогда в голове у «атамана».

Желание активно защищать добро бродило в нем с детства. Теперь он получил ясное представление о том, как и вместе с кем это надо делать. После окончания десятилетки на стол приемной комиссии одной из милицейских школ положил свое заявление. Нет, еще не все в сознании Володи встало на свои места. Еще не очень представлял он, как сумеет целиком подчинить себя неумолимой дисциплине. Милиция во многом привлекала его своей романтичностью, возможностью идти на зло грудью, в первых рядах… Но решение его было обдуманным и твердым.

А его не приняли. Не приняли из-за роста!

Потом армия. Там он подрос, окреп физически. Но не это главное. Научился Владимир соизмерять свои порывы с тем главным и важным, что зовется общим делом. Прибавились выдержка, хладнокровие, ответственность.

Его приняли на работу в Кизеловский городской отдел внутренних дел, в уголовный розыск[4]. Назначили инспектором по делам несовершеннолетних. Колтаков не возражал. Интересным показалось начать службу в милиции именно с этого. В свои двадцать три он уже понимал, что поставлен у истоков того самого зла, с которым собирался воевать: ведь любой, самый отпетый преступник был когда-то пацаном, вовремя не понятым, обойденным вниманием старших.

Почему у него многое довольно быстро стало получаться? Потому что был он активным, способным, старательным работником — и прилежным учеником. Учился (и учится сейчас) охотно. Не только на юридическом факультете университета, но у каждого, кто хоть что-то может ему дать. Учитель номер один — Михаил Миронович Найденов, подполковник милиции, начальник уголовного розыска. Несколько лет работы с Найденовым — это уже не школа, а целая академия. Владимир научился у своего начальника разговаривать с правонарушителями и преступниками. Да, разговаривать. Это порой посложнее операций по задержанию и раскрытию дел.

Другой учитель Владимира — его мама. Ее тридцатилетний опыт работы в школе — клад для сына. Ведь знает же мама что-то такое, отчего с ее выпускниками редко приходится сталкиваться кизеловской милиции. Это «что-то» должно войти в арсенал его средств.

Я назвал Колтакова прилежным учеником. Это не совсем точно. Он учится активно, творчески. Спорит не только с женой, но и с учителями постарше. На оперативке Колтаков, если с чем не согласен, обязательно выскажется и, пока его не переубедят или не прислушаются к его мнению, со своего не свернет — это уж точно.

Творческий подход Владимира Колтакова более всего сказывается в общении с подростками. Поначалу, откровенно говоря, я просто удивлялся его поведению. Вот ввели парня. Косая сажень в плечах, он почти на две головы выше инспектора. Смотрит с веселой, непоколебимой наглостью. Судим, совершил побег, поймали. Ну, чего скажешь, начальник?

А «начальник» разглядывает его прямо-таки с явным удовольствием, с приветливой улыбкой, словно лучшего друга встретил. Стул подвигает. Задушевный легкий разговор, не торопясь, начинает — о погоде, о здоровье… Домашних дел только не касается, тема эта собеседнику неприятна: отец у него — особо опасный рецидивист, мать недавно освободилась из мест заключения.

Разговаривают они так, словно бы шутя, а в глазах у одного — лютая ненависть, у другого — спокойное, доброжелательное внимание.

Позднее Колтаков нахмурился на мой вопрос: как же, мол, это вы так, с преступником?

— Понимаете, — говорит он медленно, глядя на столбик пепла своей сигареты, — никто не дает права наказывать преступника больше, чем того требует закон. Если я на него закричу — это будет уже дополнение к тому наказанию, которое он получит по закону. И еще, что толку от повышенного тона, от заданных в лоб вопросов: «Признавайся, что сделал, с кем сделал?» Замкнется человек, обозлится еще больше и все.

Вот когда я почувствовал способность Колтакова проникнуться чужими чувствами, заглянуть в душу другого человека. Этот молодой, на вид даже юный инспектор в каждом видит личность. Пусть еще не обретшую в жизни полной ясности, но личность, ничуть не менее сложную, чем, допустим, его, Колтакова.

Он терпеливо разговаривает с парнями и девчонками, желая понять их до конца, разобраться в тех подспудных течениях их мыслей и стремлений, на которые порой не обращают внимания ни родители, ни педагоги, видящие в ребенке уже сложившегося носителя добра или зла.

— А я всегда помню себя почти вот таким же. Я вполне мог стать таким же. Мне больше повезло. Но и им вполне еще может повезти. Только узнать надо о них больше, чтобы помочь. Сложившийся преступник в этом возрасте? Ерунда! Ни черта он еще не сложился. А вот кем станет — это уж и от меня зависит.

Кем они станут… Словно пытаясь угадать это, он вглядывается в лица подростков на улице, во время частых встреч в школах, училищах, техникуме. Зачем стоят эти трое на перекрестке в поздний час, чего ждут? Подойдет, приглядится, запишет фамилии в свою книжечку — пригодится. В школе, перед встречей с ребятами, поговорит с директором, учителями: кто вызывает опасения, кого надо предупредить, одернуть? И встречу начинает так, словно знает ребят давно, много лет: «Вот ты, Виктор, с уроков сбегаешь, выпиваешь даже. Хочешь, скажу тебе, чем такое кончается?» Переглядываются ребята: «Смотри-ка, все знает…» Витька, школьный «герой», гнет голову пониже.

Приемы его рассчитаны на психологию трудного возраста и зачастую бьют в самую точку. Обсуждали как-то в техникуме паренька, совершившего серьезный проступок. Дружки правонарушителя с задних парт посмеивались, подмигивали ему; сам он, стоя перед однокашниками, чувствовал себя героем.

Колтаков поднял с места веселящихся друзей и сказал парню:

— Хочешь знать, кто твои враги? Ты считаешь, мы, милиция. Так вот, смотри: это и есть настоящие твои враги. Им плевать на твою судьбу. Завтра ты пойдешь на более серьезное преступление, сломаешь себе жизнь — они так же будут смеяться. Над кем?

Доказать подростку, что он борется не с ним, а за него, — едва ли не самое трудное. Но, преодолев этот барьер, Колтаков приобретает преданных друзей. А барьер приходится преодолевать на свой страх и риск, иногда основываясь лишь на интуиции. Задержали, например, однажды восемнадцатилетнего парня. Пьяный, он вел себя вызывающе, нагло. Грозил ему суд, штраф. Но Колтаков, поговорив с правонарушителем, решил рискнуть. Доверили парню вместе с членами оперативного отряда охранять общественный порядок во время праздничной демонстрации. Он стоял в оцеплении, с повязкой, под градом смешочков своих недавних дружков. Но уйти не мог, не решился: рядом были комсомольцы-оперативники. Потом он стал заходить в штаб оперотряда, однажды стал свидетелем того, как ребята сами помогли раскрыть преступление. Понравилось. Вскоре он стал кандидатом в члены отряда, потом душой отряда. Ему даже странно было теперь вспоминать, что когда-то он шатался бесцельно по городу, пил от безделья. Сейчас работает военруком в училище, сам возится с подростками, помогает Колтакову.

Таких друзей в шахтерском городе у Владимира много. Самые лучшие, увлеченные приходят работать в городской отдел внутренних дел и трудятся рядом со своим Владимиром Яковлевичем. Олег Окунев и Виктор Колесов сколько угодно могут рассказывать и о делах оперотрядов, и об учителе и наставнике (да, вот и настала пора Владимиру именоваться учителем). Олег Панчихин, Володя Осмирко, Володя Этергард, Алла Зуева учатся на юридическом в Перми, они же по-прежнему активные оперативники. Сосчитать «крестников» Колтакова не так-то и легко…

Время, отданное молодым. Время на отряды ЮДМ и комсомольцев-оперативников. Время на выступления перед подростками, встречи, собрания (Колтаков ко всему прочему — член горкома комсомола). И, в конце концов, он работник уголовного розыска — значит, время на раскрытие преступлений, на «недетские дела» — засады и погони, поединки с преступниками. А как же с личным временем?

— Заниматься, читать приходится в основном по ночам. Если они не заняты, конечно. А насчет семьи… лучше не говорите! Выгонят из дому — не удивлюсь, — шутит Владимир.

У Колтакова есть мечта: скорей бы отпала надобность в работниках его профиля. И тогда он пойдет в школу. Учителем.