Товарищи китайские бойцы

12. Белый траурный цвет

те же самые дни произошел эпизод, который мы услышали из уст Ли Чен-туна и о котором хотим рассказать. Эпизод к боевым событиям прошлых лет отношения не имеет, но для уяснения душевного склада китайских воинов революции он дает многое.

История такая.

Пау Ти-сан, как мы знаем, выполнял в своем батальоне обязанности командира и комиссара. Как командир он учил солдат военному делу, а как комиссар воспитывал их в духе революции.

Человек конкретных действий, комбат и политическую работу среди бойцов старался вести конкретно. Вместо отвлеченных рассуждений в «мировом масштабе» он беседовал с красноармейцами о вещах, им близких, понятных, доступных.

И вот зашел у него как-то разговор о Ленине, о деятелях большевистской партии, о тех, кто всю свою жизнь отдавал революции.

— Одного такого человека и вы знаете, — сказал он бойцам. — Это — товарищ Ной, здешний председатель.

Пау Ти-сан имел в виду председателя Совета народных комиссаров Терской республики Ноя Буачидзе. Он рассказал бойцам о прошлом испытанного революционера, о том, что Буачидзе знаком с Лениным и что Ленин очень уважает и ценит его.

Кто-то из солдат караульной службы, часто стоявший на часах у входа в здание Совнаркома, спросил командира, почему у Ноя такой болезненный вид:

— Когда проходит, смотреть жалко, совсем больной человек.

— Он надорвал свое здоровье в царских тюрьмах, — ответил комбат.

Бойцы долго потом рассуждали об удивительных людях, которых зовут большевиками-революционерами и которые ради свободы и счастья народа, не колеблясь, идут в тюрьму, на каторгу, на эшафот.

А после этого Пау Ти-сан, улучив однажды момент, попросил Буачидзе приехать в гости к китайским красноармейцам, провести с ними беседу. Ной согласился. Встречу наметили через три дня.

Как обрадовались бойцы, когда узнали, что у них будет Ной. Тут же стали готовиться к приему гостя, и первое, что сделали — вынесли решение не курить в зале, где должна была состояться встреча и где бойцы собирались каждый вечер. «Нехорошо, — говорили они, если такой уважаемый всеми человек, у которого плохое здоровье и которого надо беречь, приедет к нам и будет дышать вредным прокуренным воздухом».

Курить перестали, окна в зале держали открытыми день и ночь, но избавиться от табачного запаха в насквозь прокуренном помещении было не так легко.

Ли младший вызвался пойти в горы за травами. Он обещал собрать и принести в казарму самые пахучие растения, какие только растут в окрестностях Владикавказа.

Прогулка в горы в те беспокойные времена была не простым делом. Вместе с Ли, вооружившись винтовками и сунув в карманы по паре гранат, отправились еще три бойца. Долго бродили они по ущельям и вернулись с громадными охапками ароматных трав. Пучки их были развешаны в разных концах зала.

Когда Буачидзе приехал, в казарме стоял чистый, свежий воздух альпийских лугов. Ему никто не сказал, каких усилий это стоило. Бойцы считали, что сделанное ими даже в малой степени не соответствует тому, что заслужил Ной.

А вскоре в том самом зале казармы, где висели связки пахучих трав и раздавался призывный голос Ноя, был установлен его портрет в рамке, отороченной траурным крепом, и большое бумажное полотнище с переведенными на китайский язык словами Буачидзе, произнесенными на одном из митингов:

«Как после темной ночи ничто не может помешать приходу светлого дня, как после долгой зимы — приходу весны, так и приходу новой эры, пришествию социализма никто и ничто не помешает».

Революционер-большевик Ной Буачидзе погиб. Предательская пуля сразила его на митинге во дворе Апшеронских казарм, где он выступал перед казаками, решившими силой захватить оружие.

Об обстоятельствах гибели Ноя Буачидзе полковник Кобаидзе рассказывал нам так.

На рассвете 20 июня к Апшеронским казармам, где находились склады вооружения и боеприпасов, подошли на рысях две казачьи сотни. Часовые, приняв конников за регулярную часть, распахнули ворота. Оттеснив караульных, сотни въехали во двор. За ними втянулся длинный обоз. На каждой подводе сидело по нескольку бородачей станичников.

Просторная территория казарм заполнилась возбужденно шумящей толпой.

— Оружия давай! — требовали станичники. — В аулах кинжалы точат, а нам что, безоружными оставаться?

Тут же сновали провокаторы. Они кричали, что Советская власть продала казаков ингушам и чеченцам и ждать, мол, нечего, нужно брать оружие силой.

На помощь батальону 1-го Красногвардейского полка, охранявшему склады, была послана рота китайцев. Пау Ти-сан и Павел Иосифович Кобаидзе находились со своими солдатами под тенью складских навесов, когда во двор въехала машина. В ней, откинувшись, сидел Буачидзе.

Павел Иосифович не поверил своим глазам. Только вчера он заходил в приемную председателя Совнаркома, справлялся о здоровье Ноя, перенесшего тиф. Секретарша сказала, что Буачидзе поправляется, но еще слаб. «Врачи велели лежать, лежать и лежать».

И вот обессиленный болезнью Буачидзе приехал сюда, в эту бурлящую и грозную толпу. Он, видимо, узнал о событиях в Апшеронских казармах и решил вмешаться.

…Машина остановилась в центре казарменного двора. Буачидзе поднялся, протянул руку вперед, призывая к тишине. Крики постепенно стали стихать. Казаки сгрудились вокруг автомобиля. Начался митинг.

Буачидзе говорил вдохновенно. Настороженность и недоверие, с каким его вначале слушали, постепенно исчезали. Скоро сотни разгоряченных людей не спускали уже глаз с оратора, ловили каждое его слово.

— Против кого вы хотите идти? — Кого вы, трудовое казаки, считаете своими врагами — трудовых горцев? — спрашивал Буачидзе и сам отвечал: — Неправда! У всех трудящихся, к какой бы национальности они ни принадлежали, общие интересы. И враги у них тоже общие. Да, вам нужны винтовки и пулеметы, но только для того, чтобы вы направили их против тех, кто и для вас — трудовых казаков — враг и для горцев враг, кто ненавидит революцию; хочет и вас и горские народы вернуть в ярмо капиталистического рабства. Но старому все равно не вернуться.

— Правильно говорит! — слышались одобрительные возгласы. — Нечего нам смутьянов слушать. С большевиками пойдем, не ошибемся.

Постепенно воинственное настроение казаков спало. Никто уже не кричал о том, что нужно взять оружие силой.

Инцидент, казалось, был исчерпан. Ной вышел из машины, направился к бойцам, охранявшим склады. Но он не сделал и нескольких шагов, как из слухового окна центрального корпуса раздались негромкие хлопки пистолетных выстрелов. Чья-то предательская рука пустила три пули в Буачидзе. Он упал.

Весь трудовой Владикавказ провожал Ноя в последний путь. Над городом летел самолет и сбрасывал листовки с фотографией Ноя и строками, посвященными его памяти. Китайские бойцы с удивлением присматривались к странному, похожему на стрекозу аппарату, с рокотом проносившемуся в воздухе. Многие из них впервые в жизни видели аэроплан.

У гроба Буачидзе произносились речи. Китайские добровольцы внимательно вслушивались в слова ораторов. Не все понимали они, не все до них доходило, но основной смысл речей был ясен и западал в душу: друг Китая, жизнерадостный, добрый Ной погиб от руки врага, не знающего пощады. Борьба идет неумолимая, жестокая, смертельная. Нужно выстоять, нужно победить.

Владикавказцы хотели похоронить первого председателя Терского Совнаркома в своем городе, но мать Буачидзе попросила перевезти его тело на родину.

Гроб с телом Ноя, установленный на грузовике и эскортируемый воинскими частями, двинулся по Военно-Грузинской дороге.

Траурная процессия дошла до Чертова моста. Здесь проходила граница между Терской республикой и меньшевистской Грузией. Эскорт остановился. Бойцы Пау Ти-сана долго смотрели вслед удалявшейся, задрапированной в траур машине с гробом и высящейся над ним горой венков.

Среди десятков венков один венок выделялся цветом своей траурной ленты и надписью. Лента была белой, потому что именно белый цвет считается в Китае траурным. Выведенная же иероглифами надпись на ней, по словам старого Ли, с которым мы имели по этому поводу разговор, гласила: «Ты жил для людей, ты погиб за людей, ты вечно останешься в наших сердцах, товарищ Ной Буачидзе».

Пытаясь выяснить, не сохранилась ли лента с китайской надписью в семье Ноя, мы встретились в Тбилиси с его братом, Николаем Григорьевичем Буачидзе.

Нет, лента не сохранилась. Николай Григорьевич, сопровождавший вместе со своим братом Константином гроб с телом Ноя из Владикавказа на родину, рассказал нам, как это случилось.

Меньшевистские власти Грузии не посмели отказать родным в праве похоронить Ноя Буачидзе на родине, но надругаться над трупом революционера посмели.

Когда машина с гробом Буачидзе, миновав границу, приблизилась к Тамаринской крепости, дорогу ей преградили помощник коменданта Мачавариани, священник Кавкасидзе и возбужденная толпа религиозных мракобесов.

— Не допустим, чтобы продавшийся русским большевикам безбожник сквернил нашу землю, — кричал Кавкасидзе. — Мы от живых коммунистов избавиться не можем, а к нам еще мертвых везут…

Иначе вел себя помощник коменданта. Приняв начальственный вид, он строго спросил братьев Буачидзе:

— Что везете?

— Не что, а кого, — поправили братья. — Сами знаете, кто в гробу. Зачем спрашиваете?

— Затем, что проверить нужно. Хитрости большевиков известны. Своего Буачидзе вы, может быть, во Владикавказе похоронили, а здесь под видом покойника оружие повстанцам провозите. Открывай!..

Венки полетели на землю. Толпа стала топтать их. Мачавариани и Кавкасидзе подняли крышку гроба.

Лицо мертвого Ноя, когда гроб раскрыли, было таким спокойным, величавым и прекрасным, что неистовствующая, улюлюкающая толпа изуверов замерла. На площади наступила тишина. Кое-кто обнажил голову. Толпа стала расходиться.

Однако надругательство над мертвым уже свершилось. Растоптанные, изуродованные венки лежали в грязи. Среди них и венок с белой лентой, на которой золотом были выведены китайские иероглифы.

Траурная машина двинулась дальше. Но красочный холм из венков не возвышался больше над гробом. Ни одна памятная лента не была довезена до маленького домика в селении Парцхнали, где родился и вырос славный сын Грузии.

— Я знаю, что китайские бойцы очень любили Ноя, — говорил нам Николай Григорьевич. — Я помню венок, который они возложили на его гроб. Пусть не сохранилась от него траурная лента — память о дружбе Ноя с добровольцами из Китая все равно сохранилась.