Товарищи китайские бойцы

13. Первое испытание

скоре после смерти Буачидзе из Грузии, как бы на смену Ною, спустился с гор на Терек революционный отряд бесстрашного Саши Гегечкори. Немногочисленный Владикавказский гарнизон пополнился испытанными, закаленными в боях грузинскими воинами, в большинстве своем коммунистами.

В бытность нашу в Тбилиси Вера Эрнестовна Гегечкори, жена А. Гегечкори, много рассказывала нам о своем муже. Опытный командир, человек хорошей большевистской закалки и кипучей энергии, он сразу стал заметной фигурой среди защитников Терека. Совет обороны республики, не освобождая Гегечкори от обязанностей командира отряда, назначил его военным комендантом Владикавказа и комиссаром революционного порядка.

Получив приказ о своем назначении, Гегечкори сел на коня и поехал знакомиться с частями гарнизона.

Начал с Апшеронских казарм, где находились штаб Красногвардейского полка, первый батальон этого полка и склады с оружием; потом поехал в гаражи авто-броневого отряда; побывал на гаубичной батарее, которой командовал Федор Тасуй; выехав на широкий обсаженный цветущими акациями Александровский проспект, повернул коня к двухэтажному зданию, где помещался штаб китайского батальона.

Легко спрыгнув с лошади, новый комендант направился к резным дверям, возле которых, приставив винтовку к ноге, неподвижно стоял часовой.

Гегечкори протянул руку, чтобы открыть дверь, но часовой преградил ему путь:

— Хади нельзя, — коротко бросил красноармеец.

Комендант улыбнулся. Ему захотелось испытать китайского бойца. Еще до революции, во время ссылки в Челябинск, Гегечкори часто встречал в уральской глуши кули, работавших на рудниках и лесных делянках. Это были забитые, приниженные люди. Городовые и жандармы измывались над ними, купцы безжалостно их обманывали, подрядчики нагло обирали. И никогда со стороны китайцев Гегечкори не слышал ни одного слова протеста, никогда не видел, чтобы осмелились кули поднять руку на обидчика.

В Челябинске Саша случайна оказался свидетелем такой сцены: сгибаясь под тяжестью тюка, китаец носильщик брел по улице. Навстречу ему попался краснорожий, явно нетрезвый купчик. Поравнявшись с китайцем, купчик столкнул его с тротуара на мостовую. Носильщик упал.

Голубые глаза Гегечкори потемнели от гнева. Он подошел к обидчику, сильно встряхнул и, показав на валявшийся тюк, сурово сказал:

— Поднимите!.. Как вам не стыдно!

Купчик трусливо покосился на высокого, статного кавказца, стремясь избегнуть стычки. Но тут Гегечкори услышал за спиной умоляющий шепот китайца:

— Не надо, господина… Моя сама поднимет… пожалуйста…

С тяжелым сердцем вернулся Гегечкори домой и тут же сел за стол писать статью в либеральную челябинскую газету. Каждая строка пылала гневом. Саша описал случай, очевидцем которого был, и, возмущаясь бесправным положением китайцев, взывал к голосу общественности.

Статья напечатана не была.

И вот перед ним снова китайский труженик, даже лицом похожий на уральского носильщика. Сколько же сил и уверенности чувствуется в нем. Совсем другой человек.

Гегечкори сказал часовому:

— Я — военный комендант и комиссар революционного порядка. Пропусти.

— Ты — порядка, я тоже — порядка, — на ломаном языке произнес часовой. — Хади нельзя!.. Колоть буду, стрелять буду.

— Молодец, службу знаешь, — похвалил Гегечкори красноармейца.

Тем временем на голос часового из дверей выглянул дежурный. Он провел Гегечкори к командиру батальона.

Знакомясь, Гегечкори одобрительно сказал Пау Ти-сану:

— Кремнистые у тебя люди.

— Что ж, из кремня — искра, из искры — пламя, — ответил Пау Ти-сан.

Грузин и китаец посмотрели друг на друга. Оба понимали, о каком пламени идет речь, оба жили думами о революции.

* * *

Первый гром надвигавшейся на Советский Терек грозы грянул километрах в ста пятидесяти от Владикавказа — в Моздоке. Белогвардейцы подняли там мятеж, перерезали железную дорогу.

Вслед за этой вестью пришла вторая, еще более тревожная: белые заняли Прохладную. С падением этой станции связь между вооруженными силами Терской республики и частями XI армии, дравшейся на Северном Кавказе с деникинцами, прерывалась. Теперь можно было рассчитывать только на свои силы. Большая часть их была сведена в Особый сводный отряд. Командиром отряда был назначен перешедший на сторону революции опытный военный специалист, бывший полковник царской армии, Александр Александрович Смирнский.

Под вечер китайский батальон, включенный в Особый сводный отряд, выступил на фронт. В мирное время от Владикавказа до Прохладной можно добраться за три часа. Длинный пестрый эшелон, составленный из теплушек и классных вагонов, в котором ехали китайцы, находился в пути почти всю ночь.

На рассвете показалась Прохладная. Красноармейские части расположились на одном берегу реки Малки, а на противоположном ее берегу, там, где находилась станция, окопались мятежники. Через реку был переброшен «ничейный» мост. От того, в чьих руках он будет находиться, зависела судьба Прохладной.

Смирнский считал, что взять мост в лоб трудно: неизбежны большие жертвы. Командование остановилось на другом варианте. Решено было под покровом ночи высадить на противоположном берегу Малки несколько смельчаков с тем, чтобы, воспользовавшись устроенной ими тревогой, бойцы сводного отряда предприняли атаку.

Эту операцию поручили китайскому батальону.

Вернувшись из штаба, Пау Ти-сан выстроил первую роту, объяснил бойцам задачу.

— Кто согласен переплыть Малку, забраться в тыл к белым? — спросил комбат.

Охотников вызвалось человек двадцать, но командир отобрал троих — Ли Чен-туна, рассказавшего нам об этом эпизоде, Лу Хай-ле и Ван Чи.

Средством для переправы выбрали валявшуюся на берегу Малки раскидистую чинару, с корнями вырванную горным потоком.

Не без труда столкнув чинару, бойцы отплыли от берега.

Стояла темная, беззвездная южная ночь. Поток подбрасывал дерево, обдавая смельчаков холодной водой. Первая боевая вылазка! Она запомнится бойцам на всю жизнь, если только эту жизнь вот сейчас, через минуту, не оборвет вражеская пуля, если волны не унесут их бог весть куда.

Бурная Малка пронесла чинару с такой быстротой, что бойцы даже не заметили, как оказались на вражеской стороне. Выпрыгнув на землю, Ли помог Вану вынести пулемет. Последним сошел Лу. Потом втроем стали ползком выбираться на гребень довольно высокого и крутого берега.

Темнота мешала разобраться, где они высадились, где позиции казаков, где лучше залечь, чтобы открыть стрельбу, вызвать на «разговор» все огневые точки белых. Это дало бы нашим артиллеристам возможность засечь их и начать уничтожающий обстрел.

Бойцы лежали молча, зорко всматриваясь в темноту. Прошло минут 10–15. Кругом было безмолвно и черно. Вдруг где-то неподалеку мелькнул огонек, кто-то зажег зажигалку или чиркнул спичкой.

— Огонь! — скомандовал Ли.

Ван нажал гашетку пулемета, Ли и Лу начали стрельбу из винтовок.

Впереди, где находились позиции белоказаков, замелькал свет, послышался неясный шум, началась беспорядочная перестрелка. Сотни винтовок вели сейчас огонь в том направлении, где залегли трое смельчаков.

Белые явно переполошились. Они без сомнения считали, что их обошли, что крупные силы красных ударили по ним с фланга.

В это время с противоположного берега «заговорила» артиллерия. Земля содрогалась от снарядов. Сквозь дымку рождающегося дня трем китайским бойцам были видны мечущиеся в страхе, разбегающиеся по сторонам белоказаки. Момент для атаки наступил. По мосту с криками «ура», с винтовками наперевес устремились вперед красноармейцы.

Атака удалась. Мятежникам пришлось покинуть Прохладную.

Отступив к станице Приближной, белые подтянули свои резервы и утром 13 июля бросили их против Особого сводного отряда.

Красноармейцы отбили атаку и вечером того же дня сами перешли в наступление.

Атакующих прикрывал бронепоезд «Интернационал». На первых порах наступление развивалось успешно, Часть колонны, ведущая бои на правом фланге, уже подходила к станице. Но тут произошло то, чего никто не: ожидал.

В одном из вагонов бронепоезда, то ли по халатности, то ли по злому умыслу, кто-то разлил бензин. Начался пожар, стали рваться шрапнельные снаряды, раздались тревожные гудки паровозов. Все это внесло смятение в ряды бойцов.

Тем временем горящий вагон отцепили. Маневрируя, машинист бронепоезда повел состав подальше от места, где рвались снаряды и пылал огонь. Находившимся впереди бойцам показалось, будто бронепоезд уходит, оставляя их без прикрытия. Пехота дрогнула. Этим не преминули воспользоваться белоказаки. Они бросились в атаку.

Сводному отряду пришлось покинуть Прохладную. Его отход прикрывали пятьдесят бойцов с пулеметом. Они отбивали атаки белоказаков, пока основные силы не закрепились на новых позициях и со станции не ушли последние платформы с тяжелыми орудиями.

Среди красноармейцев, сдерживавших натиск белых, находилось пять китайских стрелков. Старшим среди них был Лу Хай-ле, тот самый Лу, который вместе с двумя своими товарищами несколько дней назад переправился через Малку. Тогда была удача, а сейчас — поражение.

Сначала все держались вместе. Потом где-то за Котляревской рассредоточились, чтобы обойти белоказачью станицу. Станицу обошли, но присоединиться к отряду китайцам не удалось. Шли по незнакомым местам куда глаза глядят.

Зайти бы им в ближний хутор, постучать в окно, спросить дорогу на Владикавказ… Но кто их, безъязычных, поймет?

А если и поймет, то неизвестно, за кого станичники стоят — за красных или за белых? Если за красных, то «хэнь-хао» — очень хорошо, а если за беляков, то будет «бу-хао» — плохо.

Другое дело в городе. Там, если и заблудишься, любой владикавказец проводит тебя к зданию, где помещается китайский батальон. А здесь? Степь, луга, редкие населенные пункты. Была бы уверенность, что в селении, которое расположено за станицей, у власти стоят большевики, можно было бы как-нибудь объясниться, разузнать дорогу на Владикавказ, попросить провожатого.

Такой уверенности у Лу не было.

И бойцы обходили стороной лежавшие на их пути населенные пункты.

Днем отдыхали в ложбинах и перелесках. На третий день под вечер встретили в степи старого чабана, пасущего большую отару овец. Лу подошел к нему, приложил руку к груди и произнес:

— Моя — китай… Моя Владикавказ нада…

Старик молча посмотрел на Лу. Он понял их и охотно бы вывел на владикавказский большак, если бы не отара, которую не оставишь. Как им объяснить, что в сторону Эльхотово идти нельзя: там белые. Надо держать путь на Заманкул.

Перехватив ярыгу из левой руки в правую, чабан стал чертить на земле стрелы и замысловатые фигурки, смысла которых сначала не могли постичь ни Лу, ни его товарищи. Рисуя, старик все время повторял:

— Заманкул. Вам в Заманкул надо.

Лу наконец понял: Заманкул — это то место, куда им следует идти, и находится оно, как указывают начертанные стрелы, на востоке, где лес. Старик, оказывается, чертил на земле деревья.

После того как объяснение было понято, пастух угостил китайских бойцов овечьим молоком, вынул из мешка две головки брынзы, протянул им:

— Кушайте на здоровье… Хорошей вам дороги.

— Ваньсуй! Ваньсуй! — признательно кланялись китайцы. Они желали доброму чабану десять тысяч лет жизни.

После целого дня пути бойцы попали в царство дуба, бука, граба, карагача. Величественный и сумрачный кавказский лес совсем не походил на веселые рощи Маньчжурии.

Шли на восток. Питались ягодами, кореньями, пили родниковую воду.

Так пересекли лес. Деревья стали редеть, показалась опушка, за ней село, а где-то правее и дальше с верхушки бука видно было еще одно село. Какое из них Заманкул?

Бойцы решили не выходить из леса. Так спокойней. Пожилой сухопарый Сунь и совсем юный Дэн, веря в судьбу, молились господину великому духу гор и лесов, взывая к его помощи. Что же касается Лу, Ю-жэня и Хао-дэ, то те в великого духа уже не очень верили… Они надеялись на людей. Если одно из двух видневшихся за лесом сел — Заманкул, то заманкульцы, надо надеяться, помогут им.

На другой день, когда солнце поднялось довольно высоко, до слуха китайских бойцов донесся хруст валежника, человеческие шаги. Китайцы спрятались за деревьями. Прямо на них гурьбой шли девушки с корзинами в руках.

Лу первый вышел из-за укрытия. Увидев его, девушки испугались, хотели бежать, но Лу, больше всего опасавшийся этого, быстро заговорил:

— Мадамы-товаришки!.. Вы уходить — нет. Моя — китай, моя Владикавказа нада…

Слова Китай и Владикавказ объяснили девушкам, с кем они имеют дело.

Раз китаец — значит красноармеец. Заманкульцы знали, что во Владикавказе создан китайский батальон и что он участвовал в последних боях за Прохладную. Им было известно, что китайские труженики, попавшие в Россию, служат в Красной Армии.

О китайцах жителям Заманкула рассказывал их земляк командир Красной конной сотни Габо Карсанов; он говорил также, что заманкульские конники дружат во Владикавказе с китайскими добровольцами и вместе с ними защищают народную власть.

— Пойдемте к нам в Заманкул, — сказала улыбаясь одна из девушек.

Услышав название селения, единственное название, которое запомнилось китайцам и которое внушало им доверие, Лу облегченно вздохнул. На его усталом небритом лице мелькнуло подобие улыбки. Скитаниям, кажется, приходит конец.

Не прошло и нескольких минут, как китайские бойцы в сопровождении юных осетинок тронулись в сторону Заманкула.

Весть о том, что из леса вышли несколько китайских воинов, мгновенно разнеслась по селению[11]. Каждый двор хотел оказать гостеприимство пришельцам, каждая семья звала сынов Китая в свой дом. Но гостей было пятеро, а дворов в Заманкуле около тысячи. Как решить, какой семье должны отдать китайцы предпочтение?

Как всегда, свое веское слово сказали старики: китайцы будут жить в каждом доме по очереди — сегодня в одном, завтра в другом, послезавтра в третьем…

Когда составлялось «расписание», прибежал сын лесника и сообщил: в лесу еще какие-то люди плутают, должно быть, тоже китайцы. Он пытался поговорить с ними, кричал: «Кто здесь? Выходи!» — но они скрылись.

Заманкульцы послали в лес несколько человек во главе с Лу. Ему поручили по-китайски обратиться к сородичам и сказать, что скрываться в лесу незачем, что в селении готовы оказать им гостеприимство.

Посланцы углубились в чащу. Лу, жителю лесной части Маньчжурии, хорошо известен «хао-шу-хуа» — язык тайги. И теперь, увидев сделанные кем-то круглые и квадратные зарубки на деревьях, он догадался: в заманкульском лесу находятся уроженцы Дальнего Востока и среди них — искатель женьшеня.

Обычно отец Лу, идя с сыном на поиски этого чудесного растения, ставил метки на кустах и делал зарубки на деревьях. Посмотрит на лесные метки другой охотник за женьшенем и поймет: этой дорогой идти не стоит, здесь уже люди были. Но Лу на этот раз поступил вопреки «хао-шу-хуа». Он пошел по проложенной дороге и повел за собой своих новых друзей.

Зарубки-указатели вывели к лесной полянке. Лу вышел на середину и громко по-китайски выкрикнул:

— Слушайте, слушайте! С вами говорит Лу Хай-ле из Мукдена, боец китайского батальона Красной Армии. Не прячьтесь, выходите. Заманкульцы народ хороший, они вас не обидят. Они к китайцам относятся по-братски.

Лес молчал. Ответа не последовало, и Лу опять повторил:

— Слушайте, слушайте!..

На этот раз откликнулись. Из леса вышли девять китайских бойцов.

Теперь в Заманкуле собралось четырнадцать китайских добровольцев. Отдохнув несколько дней, они собрались в путь. Женщины постирали, починили и отутюжили их одежду, напекли на дорогу курдзины из кукурузы. Лепешек надавали столько, что после возвращения бойцов во Владикавказ вся рота отведала заманкульского хлеба.