Товарищи китайские бойцы

3. Немного предыстории и начало истории

ожидании ответа из Пекина мы продолжали свои поиски.

Сколько всего китайских бойцов боролось на стороне Советской власти в. годы гражданской войны? По подсчетам, приведенным в книге китайского историка Пэн Мина, их было около 40 тысяч. Но, судя по всему, эта цифра скорее преуменьшена, чем преувеличена.

Из каких же резервов создавались китайские части Красной Армии? Ведь для того, чтобы в армию могли прийти десятки тысяч солдат, человеческие ресурсы должны исчисляться сотнями тысяч.

Они были в стране, эти сотни тысяч китайских тружеников. В годы первой мировой войны подрядчики привозили китайцев целыми составами, не всегда даже зная точное число. Это была самая дешевая рабочая сила, и самая безропотная, самая непривередливая, самая неприхотливая. Землекопы, лесорубы, шахтеры — там, где работа тяжелее, туда и ставили кули. Они строили дороги, трудились в каменоломнях, рубили лес, добывали в шахтах уголь и руду.

О том, как попали массы китайских рабочих в Россию и как они встретили Октябрьскую революцию, с исчерпывающей полнотой говорит обнаруженное нами в архиве Министерства иностранных дел письмо ЦИК Всероссийского союза китайских рабочих. Оно адресовано в Наркоминдел и датировано 1 декабря 1920 года.

«В начале 1915 года, — говорится в письме, — в разгар мировой империалистической войны, во всех странах ощущался недостаток рабочих рук во всех отраслях промышленности. Капиталисты держав Тройственного Согласия в поисках дешевых рабочих рук обратили свой взор на Китай, надеясь получить от китайского республиканского правительства разрешение на право свободной вербовки китайских кули, с тем чтобы вывезти их в Европу для заполнения недостающих рабочих как в тылу, так и на фронтах. Под давлением великих держав Китайское правительство принуждено было разрешить вывоз своих подданных за границу. В числе стран, куда ввозились китайские кули, была и Россия… В Европейскую Россию было увезено около ста тысяч китайских чернорабочих. Условия жизни, работы и климата были весьма губительны для китайских рабочих… Их жизнь была тяжела и безотрадна. Тяжесть жизни тем более усугублялась, что они всецело находились во власти подрядчиков и жандармов. Рабочие были обмануты, ибо им обещали работу, плату и условия жизни, вполне приемлемые на их родине. Тем не менее рабочие не могли ни вернуться на родину, ни жаловаться, ни просить об улучшении условий своей жизни, так как на них смотрели, как на людей желтой расы, как на покупной товар, как на рабов. Их расстреливали, убивали, гноили в болотах и лесах, морили голодом. Китайские кули болели, сходили с ума, и никому до них не было дела. Китайское правительство, в лице своих дипломатических представителей, было бессильно что-либо предпринять для облегчения участи своих подданных (к тому же „господам дипломатам“ не было ни времени, ни желания утруждать себя решением проблемы чисто демократического характера). В вышеупомянутых условиях жили, работали и умирали китайские кули, и казалось им, что для них совсем не будет просвета, что они уж никогда не увидят родное солнце, родной семьи, алтари и могилы предков…

Но вот настает Февральская революция, китайские рабочие вздохнули свободнее, исчезли жандармы, с ними начали обращаться более человечно, им дали право вернуться на родину. Китайские кули целыми эшелонами потянулись по великому сибирскому пути в Китай.

Настает октябрь, а вместе с ним и Октябрьская революция. Лозунги III Интернационала проникли в самую гущу масс китайских рабочих, эти лозунги глубоко запали им в душу. И когда раздался клич: за оружие на защиту Октябрьской революции, десятки тысяч китайских кули добровольно вошли в ряды передовых борцов. Они испытали всю тяжесть гражданской войны на всех фронтах, они честно защищали лозунги и знамя III Интернационала…»

Особенно много китайских тружеников было на строительстве Мурманской железной дороги — «главной стройке России», как называли ее дореволюционные газеты.

История этого строительства довольно красочно освещается в книге «Мурманская железная дорога. Краткий очерк постройки дороги на Мурман с описанием ее района», изданной в Петрограде в 1916 году.

В ней указаны имена путейцев, руководивших строительством дороги. Была там названа и фамилия инженера Бориса Александровича Крутикова.

Найти старейшего инженера-путейца оказалось делом несложным. При встрече в Ленинграде он рассказал нам много подробностей о заполярной дороге. Обстоятельства ее постройки были таковы.

Шел первый год мировой войны. Царская армия нуждалась в боеприпасах, оружии, амуниции. Все это в огромных количествах закупалось за границей, грузилось на суда и отправлялось к берегам России. Беда, однако, заключалась в том, что ключи от «парадных дверей» страны находились в чужих руках: выходы из Балтики блокировал германский флот, выход из Черного моря — Турция. Оставался Север — замерзающий Архангельский порт и прекрасные глубоководные незамерзающие бухты Мурмана. Возможности Архангельска для связи с внешним миром были ограниченны, возможности Мурмана беспредельны.

Но между Мурманским побережьем, открывающим путь к просторам Атлантики, и ближайшей линией железной дороги, связывающей Север со всей Россией, лежало тысячеверстное пустынное пространство, леса, болота, тундры. Разговоры о строительстве Мурманской железной дороги насчитывали к тому времени тридцатилетнюю давность, однако дороги не было.

В конце 1914 года на «высочайшее благовоззрение» была представлена «всеподданнейшая записка по вопросу о сооружении средствами и распоряжением казны железной дороги на Мурман и оборудовании там незамерзающего океанского порта».

Записка получила ход. Были отпущены средства, начались изыскательские работы, а вскоре и само строительство железнодорожной линии Петрозаводск — Сорокская бухта и далее на север к берегам Кольского залива.

Война подгоняла. Прокладка самого близкого к Северному полюсу тысячеверстного рельсового пути велась неслыханно быстрыми для того времени темпами. За стройкой следил весь мир. Французские газеты писали: «…Таким образом, среди безмолвия северных пустынь Россия исполняет огромную работу, завершение которой будет иметь определенное влияние на военные действия».

Громадный размах строительства и полное отсутствие строительных механизмов требовали небывалого количества рабочей силы. А ее не хватало. Большая часть рабочих и крестьян России была к тому времени загнана в окопы, остальные работали на оборонных предприятиях.

Расчеты на то, что на строительстве Мурманской магистрали можно будет обойтись в основном силами финских рабочих, германо-австрийских военнопленных и канадцев, привезенных на строительство группой английских подрядчиков, не оправдали себя. Финны нанимались только на несколько месяцев и, как только начинался сезон лесных разработок, возвращались к себе; военнопленные работали в полсилы, болели и умирали; что же касается канадцев, то с ними получился вовсе конфуз: они протестовали против отсутствия культурных условий жизни, против непривычной пищи, волновались, бастовали и в конце концов, бросив все, уехали за океан.

— Тогда-то и возникла мысль, — сказал Борис Александрович, — привлечь на строительство китайских рабочих. Вот, посмотрите, что пишет по этому поводу историограф строительства… — Борис Александрович достал из книжного шкафа уже знакомое нам петроградское издание и прочитал:

— «Так как все ближайшие источники и рынки рабочей силы были использованы, а опыт постройки железных дорог на Дальнем Востоке доказал выдающиеся качества рабочих китайцев, то управление постройки решило нанять в Китае до десяти тысяч человек маньчжурских рабочих-землекопов».

В китайские села ринулась армия вербовщиков. Они соблазняли «лишние рты», которых всюду в Китае было достаточно, высокими заработками, хорошей пищей, теплой одеждой.

«Каждый день вот в таких котелках пампушки будете варить», — говорили вербовщики и показывали крестьянам предусмотрительно заготовленные котелки с решетами; «Вот такие ватники получите», — и показывали ватники; «В кожаных башмаках ходить будете», — и показывали добротные башмаки.

Вербовщики знали свое дело. Поденная оплата, ватники, кожаные башмаки производили в нищих маньчжурских деревнях неотразимое впечатление. Артели желающих ехать на строительство Мурманской дороги сколачивались с молниеносной быстротой.

Нужду в рабочей силе испытывала тогда не только заполярная стройка. Рабочие нужны были в портах Приморья, в лесах Сибири, на приисках Урала, в шахтах Донбасса, на тыловых работах в Молдавии и Закавказье. Как писали газеты того времени, «конъюнктура на желтый труд держалась на необыкновенно высоком уровне». По некоторым данным, в Россию в годы первой мировой войны было завезено не менее двухсот тысяч китайских рабочих.

К этой цифре следует добавить еще многие тысячи китайских тружеников, бежавших в Россию из Месопотамии, куда их, по договору с пекинским правительством, громадными партиями доставляли англичане. Китайцы использовались в песках Междуречья на военных стройках, но условия тамошней жизни и работы были, видимо, таковы, что даже безгранично выносливые кули не выдерживали. Бросая все, они тайком пробирались в Иран, а оттуда — к границам Закавказья.

Так волею исторических обстоятельств в годы первой мировой войны в разных концах необъятной Российской империи возникли многотысячные колонии нещадно эксплуатируемых китайских кули.

Когда грянул гром Октября, с темными, забитыми кули произошло чудо. Классовое чутье, подобно магнитной стрелке, помогло встать им на верный путь. «Красные — хорошо, белые — плохо», — так определяли китайские труженики свою политическую платформу. Не знавшие ничего, кроме изнурительного труда и беспрекословного подчинения каждому, кто стоял над ними, они расправили плечи, покинули старые темные бараки, взяли в руки оружие и примкнули к русским рабочим и крестьянам.

Кули стали борцами за свободу.

По-разному проходили они великую школу пролетарской революции.

Ван Шу-шан, с которым мы познакомились в Таганроге, был одним из десяти тысяч китайских рабочих, участвовавших в строительстве Мурманской дороги. Он находился в Заполярье, когда в начале 1918 года на Севере наступили грозные дни: высадившиеся на Кольском полуострове англо-американские войска намеревались захватить заполярную магистраль.

Советское правительство решило создать отряды северной завесы. Исполком Мурманской железной дороги тотчас обратился с открытым письмом к транспортникам и строителям с призывом организовать Красную гвардию на всех станциях, участках, разъездах.

Разъясняя, как проводить запись добровольцев, исполнительный комитет писал: «В списках указывайте имя, отчество и фамилию, род работы, родину, номер винтовки».

В списках первых красногвардейцев значился и Ван Шу-шан. Род работы — землекоп, родина — Китай, номер винтовки — 102678.

— Первый неравный бой с интервентами, — вспоминает Ван Шу-шан, — мы вели в районе Печенги, потом обороняли железнодорожный мост возле станции Кемь, пошли на Петрозаводск, а оттуда с отрядом в Петроград. В этот отряд входили три роты китайских бойцов. Кто был командиром отряда, Ван Шу-шан сказать не мог.

Некоторую ясность в этот вопрос внесла автобиография Сын Ци-шана, позже полученная нами из Ленинградского государственного архива Октябрьской революции. «В начале 1918 года, — пишет Сын Ци-шан, — я добровольно организовал в г. Петрозаводске китайский отряд красногвардейцев, и мы влились в отряд т. Спиридонова, в котором я был выбран помощником командира роты, наименованием — Спиридоновский отряд, третья китайская рота».

Надо думать, что Ван Шу-шан и Сын Ци-шан говорят об одном и том же отряде.

В Петрограде у Ван Шу-шана нашлись земляки. У некоторых из них на руках были алые повязки с надписью «Красная гвардия».

Такую же повязку носил и молодой китаец Сан Тан-фан, который так же, как и Ван Шу-шан, живет сейчас в Таганроге.

Но путь Сан Тан-фана в Россию был иным, чем у Ван Шу-шана. Сан Тан-фану не было и двенадцати лет, когда русский солдат Алексей Иванов привез его в Петроград из Ланьчжоу, где в 1905 году стоял русский полк.

Иванов попросил родителей Сана отдать мальчика ему на воспитание. Отец, недолго думая, согласился. Мать поплакала, погоревала и тоже согласилась.

То, что родители так легко расстались с сыном, неудивительно. В семье Сан Тан-фана было много ртов и мало пищи. Любая возможность избавиться от лишнего рта считалась удачей.

В доме Иванова мальчику жилось неплохо. Но когда началась мировая война — кончилась сытая жизнь для Сана. Иванов ушел на фронт и пропал без вести. Семья лишилась кормильца.

— Сначала я поступил на кондитерскую фабрику, — рассказывал нам Сан Тан-фан, — служил на «сладкой каторге» по 14–16 часов в сутки. После Февральской революции я перешел на завод, где работали мои земляки — Лю Юн-сан, Джау Чан-чи и другие. Когда на нашем заводе был объявлен набор в Красную гвардию, я вместе со своими друзьями записался в ее ряды.

В уставе Красной гвардии говорилось:

«Рабочая гвардия ставит своей задачей охранение жизни, безопасности и имущества всех граждан, без различия пола, возраста и национальности».

Без различия национальности!.. Эти слова особенно трогали меня. «Значит, отныне, — думал я, — не будет разницы между белым и желтолицым».

Вместе с красногвардейцами я нес службу охраны. Однажды, когда я стоял на посту у входа на завод, подошла немолодая женщина, с виду работница, и спросила: «Что ты здесь, делаешь?» — «Охраняю завод»… — «Зачем же ты его охраняешь? Разве он твой?» — «Мой, твой, всего народа», — ответил я. — «Вот это правильный разговор, — сказала женщина. — Желаю тебе хорошего дежурства, товарищ».

Она назвала меня товарищем, и мне это было очень приятно слышать.

Записавшихся в Красную гвардию было много, но не всем командование могло предоставить оружие. Нашему отряду повезло, нам досталось оружие из Петроградского арсенала. В общей сложности, как тогда писали газеты, из этого арсенала было взято более сорока тысяч винтовок, несколько десятков тысяч револьверов. Когда печальной памяти генерал Корнилов узнал, за счет чего ведется самовооружение боевых рабочих дружин, он приказал в течение двадцати четырех часов сдать оружие. Смешной человек! Дружинники прочитали этот приказ, но никто его, конечно, не выполнил.

Арсенальское оружие пригодилось нам при охране города и во время боев с немцами под Нарвой, где вместе с русскими товарищами находились и китайские бойцы.

Ван Шу-шану и Сан Тан-фану, как и некоторым другим китайцам красногвардейцам, посчастливилось несколько раз видеть и слышать Ленина.

— Помню, — рассказывает Ван Шу-шан, — как на одном из заводских митингов Владимир Ильич Ленин просто и ясно объяснял рабочим: для того чтобы покончить с войной, нужны совместные дружные усилия трудящихся всех стран.

Все аплодировали Ленину, когда он сошел с трибуны, но, пожалуй, больше других, как тогда казалось Ван Шу-шану, аплодировали китайцы. Они к тому времени уже во многом разбирались. Агитаторы рассказывали им, что в 1900 году, когда империалистические страны, в том числе и царская Россия, потопили в крови Ихэтуаньское (Боксерское) восстание, не кто иной, как молодой Ленин, выступил против нападения царской России на Китай и через головы палачей обратился к рабочему классу России с призывом всеми силами восстать против тех, кто разжигает национальную рознь и отвлекает внимание рабочего класса от его истинных врагов.

Статья В. И. Ленина «Китайская война»[3] была напечатана в первом номере газеты «Искра» за 1900 год. Она осуждала царское правительство за его участие в подавлении народного восстания, разоблачала клевету колонизаторов о враждебности желтой расы к белой расе, о ненависти, которую якобы питали китайцы к европейской культуре и цивилизации.

На весь мир прозвучали слова Ленина: «Да, китайцы, действительно, ненавидят европейцев, но только каких европейцев они ненавидят, и за что? Не европейские народы ненавидят китайцы, — с ними у них не было столкновений, — а европейских капиталистов и покорные капиталистам европейские правительства. Могли ли китайцы не возненавидеть людей, которые приезжали в Китай только ради наживы, которые пользовались своей хваленой цивилизацией только для обмана, грабежа и насилия, которые вели с Китаем войны для того, чтобы получить право торговать одурманивающим народ опиумом (война Англии и Франции с Китаем в 1856 г.), которые лицемерно прикрывали политику грабежа распространением христианства? Эту политику грабежа давно уже ведут по отношению к Китаю буржуазные правительства Европы, а теперь к ней присоединилось и русское самодержавное правительство».

Ленинская правда дошла и до русского народа и до трудящихся Китая.

— Я только видел и слышал Ленина, — говорил Ван Шу-шан, а Ли Фу-цину совсем повезло, он даже с Лениным разговаривал. Ли потом часто мне рассказывал об этом…

Нам Ли Фу-цин тоже рассказал о Ленине, когда приехал в Москву на празднование сорокалетия Октября. Встрече предшествовал звонок из высотной гостиницы «Украина», где остановились иностранные делегации.

— Товарищ Ли Фу-цин, — сообщили нам по телефону, — разыскивает вас по поручению Общества китайско-советской дружбы. Ему сказали, что вы им интересуетесь.

— Очень, — искренне подтвердили мы. — Нам хотелось бы с ним встретиться.

— Тогда приезжайте.

Когда мы попали в гостиницу «Украина», громадный вестибюль гудел от разноязычного говора, дружеских окликов, приветственных возгласов. Люди переходили от одной группы к другой. Слышалась китайская, чешская, немецкая, румынская, польская, венгерская, французская, сербская, болгарская речь. Разноязычье не мешало понимать друг друга. Все чувствовали себя, как в родной семье.

Казалось, разлетелись когда-то братья из дому и вот спустя много лет снова собрались и не могут нарадоваться встрече, не могут наговориться.

Здесь были и те, кого сроднила много лет назад Красная Армия, кто сражался в годы гражданской войны на стороне Советов в интернациональных частях. Это им, интернационалистам, ветеранам революции, аплодировали депутаты и гости, собравшиеся во Дворце спорта на Юбилейную сессию Верховного Совета СССР, когда Никита Сергеевич Хрущев в своем докладе сказал:

«…Вместе с трудящимися Советской России сражались против врагов революции интернациональные части, составленные из революционно настроенных китайских, венгерских, польских, югославских, финских, румынских, немецких, чехословацких товарищей, трудящихся других стран, которые находились тогда в Советской России».

После шумного вестибюля в лифте показалось необыкновенно тихо. Мы стремительно вознеслись на двадцать шестой этаж и постучали в номер, указанный дежурной. Из-за стола навстречу нам поднялся подобранный, сухощавый, коротко остриженный человек лет шестидесяти. Это и был Ли Фу-цин..

Последовали фразы, обычно сопутствующие первому знакомству. Переводчик был не нужен — гость из Китая неплохо объяснялся по-русски. Разговор сразу зашел о встречах Ли Фу-цина с Лениным.

— Сколько буду жить, — говорил нам Ли, — столько буду помнить те дни, когда я стоял на часах в Смольном.

Мы несли караульную службу, — я и еще три моих товарища. Как-то стоим на посту, а мороз сильный. И ветер вовсю задувает. Кто служил солдатом, знает, как тяжело бывает часовому в такую погоду. Однако стоим.

Вдруг, смотрю, идет Ленин. Я был за старшего. Громко подаю команду:

— Смирно!

Хотя Ленин шел быстро и лицо у него было озабоченное, задумчивое, — он посмотрел на нас, повернулся в сторону ветра, как будто только сейчас обратил внимание на мороз и вьюгу, помолчал секунду, сочувственно покачал головой и сказал нам:

— Такой холод, а вы на самом ветру. Ну-ка, мигом в коридор! Там в стене дымоход и вообще потеплее.

Мы ни за что не хотели покидать свой пост, но Ленин настоял на своем.

В другой раз Ленин спросил меня:

— Ну как, привыкаете? Как питаетесь? Как живете?

— Живем хорошо и питаемся неплохо, — ответил я.

— Разве можно сравнить с тем, как мы жили раньше! — добавил другой боец по имени Ван-цай.

— Да! — согласился Ленин. — В сравнении с прошлым жизнь стала чуть-чуть лучше, но этого еще недостаточно. Вот построим Советское государство, тогда и заживем как следует.

Заканчивая беседу, Ленин сказал мне:

— А вы пока еще слабо говорите по-русски. И ваши товарищи тоже. Изучайте русский язык, он вам пригодится. Вам легче будет понимать все то, что происходит сейчас в нашей стране.

Ленин советовал нам учиться и сам не стеснялся учиться у нас.

Однажды он спросил, как по-китайски «здравствуй».

— Ни хао, — ответили мы.

Спрашивал он также, как по-китайски «кушать», «пить чай». Нам, конечно, это было очень приятно. Мы наперебой объясняли: «кушать» — будет «чи фань», «пить чай» — «хэча».

Стараясь запомнить незнакомые китайские слова, Ленин по нескольку раз повторял их вслух, а потом, вынув из кармана книжечку, — записывал.

На следующее утро Ленин приветствовал нас уже по-китайски:

— Ни хао, товарищи!

И мы дружно ответили:

— Ни хао, Ленин тунчжи!

Не забыл Ленин и разговора о том, что нам следовало бы учиться русскому языку. Он прислал учительницу. На первом уроке она дала каждому из нас по букварю и сказала: «Это вам от Ленина. Владимир Ильич специально распорядился обеспечить вас букварями».

Неторопливый рассказ Ли Фу-цина продолжался. Однажды часовым выдали новые сапоги. Хорошо носить обувь, когда она сшита по ноге. А те сапоги, что получили Ли Фу-цин и Ван-цай, были на несколько номеров больше. Бойцы попросили каптенармуса обменять. Но тот отказался: «У меня не обувная фабрика». Тогда Ли и Ван решили обратиться к Ленину. Они помнили, как Владимир Ильич говорил им: «Если что понадобится, обращайтесь ко мне».

Взяв под мышки сапоги, Ли и Ван отправились в приемную председателя Совнаркома. Сначала секретарша отказалась даже доложить о них. «Ну что же вы пришли сюда из-за такого пустяка, — старалась убедить она молодых китайских бойцов. — Неужели у Владимира Ильича есть время заниматься вашими сапогами!»

Но Ли и Ван не уводили. Они были твердо уверены: если Ленин узнает, что они его ждут, он их примет, выслушает.

Наконец дежурная уступила. Сняв телефонную трубку, она сообщила Ленину о Ли Фу-цине и Ван-цае и, выслушав ответ, кивнула им на дверь кабинета.

Владимир Ильич сидел за большим столом и что-то писал. Когда бойцы вошли, он отложил в сторону бумаги и громко произнес:

— Ни хао, товарищи. Садитесь. С чем пришли?

— Товарищ Ленин, — начал Ли Фу-цин, — нам сапоги не по ноге выдали, носить нельзя. А менять не хотят.

— Как не хотят, — пожал плечами Владимир Ильич, — ведь сапоги для бойца — первое дело. Солдат без хорошо подогнанной обуви — не солдат. Вы правильно делаете, товарищи, что протестуете…

Ленин взял карандаш и что-то написал. Потом вызвал секретаршу и передал ей записку. Что в ней было написано, Ли не знает, но только для бойцов вскоре нашлись сапоги по ноге.

В Москве, куда вскоре переехало Советское правительство, Ли реже видел Ленина.

Потом Ли ушел на фронт, попал в Первую Конную армию, громил белоказаков на Дону, дрался на польском фронте, рубил врангелевскую конницу под Перекопом, четыре раза был ранен и, оправившись после четвертого ранения, поступил в военное училище[4].

Когда умер Ленин, Ли вместе с курсантами училища стоял у гроба великого вождя в почетном карауле.

Все пережитое запомнилось навсегда. Сохраняя в своем сердце светлый образ Ленина, Ли вернулся на родину и снова стал бойцом революции. Он вступил в китайскую Красную армию, прошел с нею весь боевой путь.

Однополчане, не раз слушавшие рассказы Ли о Ленине, называли Ли Фу-цина солдатом Ленина.