Товарищи китайские бойцы

22. Первые танки

яжелая зима осталась позади. Наступила весна 1919 года. В Астрахани велось усиленное формирование новых воинских соединений. Один за другим уходили на фронт в сторону Дона полки и батальоны 33-й дивизии — новой дивизии, под знамена которой встали бойцы XI армии.

Командовал дивизией Левандовский.

Переформирование коснулось и батальона Пау Ти-сана, численность бойцов в котором уменьшилась наполовину. Батальон был сведен в отдельную китайскую роту при штабе дивизии. На рассвете ясного майского дня она покинула Астрахань.

В городе на Волге Ча Ян-чи оставил своих сородичей, перевелся в другую часть.

Это произошло еще до астраханского мятежа. Однажды, после немалых колебаний, Ча Ян-чи отправился на окраину Астрахани со странным названием Черепаха, где шло комплектование новых воинских частей, зашел в штаб и подал заранее заготовленное заявление. Написано оно было не им, но за его собственноручной «звездочкой». Неумело нарисованная пятиконечная звезда заменяла тогда неграмотному бойцу подпись. Китайский боец просил в своем заявлении зачислить его в Таганрогский полк.

— Ты что же, не хочешь со своими земляками служить? — удивились в штабе.

— Зачем не хочу… Хочу.

— Так в чем же дело?

— Там лешадь нет.

— Лошадей нет?.. Разве ты кавалерист?

— Ага… — Красноармеец утвердительно закивал головой. В узких глазах блеснула радость. — Верно, говоришь, — кавалерист…

Называя себя кавалеристом, Ча Ян-чи выдавал желаемое за действительное. Он никогда не служил в конных частях.

Но это не имело значения. Ча Ян-чи был прирожденным конником. Лошади были его мечтой, страстью. В кавалерийском корпусе Гая, куда Ча Ян-чи позже попал, он отдавал все силы, ухаживая за ними, приучая их к строю, к повиновению воле бойца.

Однако служба в прославленном кавалерийском корпусе пришла потом, а пока Ча Ян-чи просился в Таганрогский полк.

Надоумил его идти к таганрогцам Василий Костомаров, с которым он познакомился в фельдшерском околотке, ожидая очереди на перевязку обмороженных рук.

Василий был разведчиком, но не простым, а конным. У него был хороших статей, хоть и мелковатый, мышастый конек. Когда Костомаров приезжал в околоток, Ча Ян-чи глаз не мог оторвать от скакуна.

— Ай лешадь!.. — говорил он и причмокивал языком. — Какая лешадь!.. Моя такую хочет. Моя Китае лешадь не имел, может, быть, здесь можно…

— Отчего же, можно, — великодушно соглашался Костомаров. — Ты кто? Боец Красной Армии, защитник революции. Тебе лошадь вполне положена… — Тут последовала пауза, и Костомаров внес поправку: — Если, понятно, ты в кавалерии служишь…

— Не служу, — горестно качал головой Ча Ян-чи. — Китайцы кавалерию мало идут, китайцы лешадь мало знают. А моя много знает, если на лешадь сяду — белым хуже будет.

Разобравшись в словах нового приятеля, Костомаров дал совет:

— Иди к нам — коня получишь. Нам бойцы в разведке нужны.

Он же и написал заявление с изображением звездочки, пририсованной рукой Ча Ян-чи.

К заявлению в штабе отнеслись со вниманием. Это был, кажется, первый случай, когда китайский боец просил о переводе из китайского подразделения в русское. Просьбу Ча Ян-чи удовлетворили. Стал он конным разведчиком Таганрогского полка, получил в свое полное распоряжение тощего гнедого мерина.

— Как коня назовешь? — спросил Костомаров.

— «Леша».

— Не годится. Леша значит Алексей, человечье имя. Коней так не называют.

— Нет, Василий, «Леша» значит лешадь, — терпеливо пояснял Ча Ян-чи. — Правильное имя. Конь такое имя всегда понимать будет.

С тех пор, сколько коней не перебывало у нашего китайского друга, пока он служил в армии, всем им давалось правильное, понятное для лошадей имя — «Леша».

Ча Ян-чи недолго находился у таганрогцев, где только разведка была конной, а сама часть пехотной. Он стремился в конницу и добился своего: стал бойцом 3-го Кубанского кавалерийского полка. Здесь вместе с ним служили еще восемь китайских добровольцев.

— К нам в полку очень хорошо относились, — вспоминал Ча Ян-чи. — Иногда попадем в какой-нибудь новый город, идем с бойцами по улицам, на нас, китайцев, все оборачиваются, не понимают, кто такие. С виду кубанцы и кубанцы — черкески с газырями, мягкие сапоги, круглые каракулевые шапки, бурки, шашки… но лицом отличаемся.

Один старик, из бывших видно, остановил, помню, нас в Краснодаре, спрашивает, кто такие. Отвечаю:

— Казаки.

— Какие казаки?

— Китайские.

Старик очень удивился.

— Разве могут быть китайские казаки?

С нами был однополчанин Андрей Донцов. Он ответил:

— Могут, папаша. Они, — Андрей показал на нас, — хоть родом из Китая, значит, вроде иногородние, но Советская власть их красными казаками сделала.

— Ну, а ты-то сам, коренной кубанец, признаешь их казаками? — допытывался старик.

— Раз вместе за революцию воюем, вместе Кубань родную от беляков освобождаем, вместе казачью думу думаем и казачьи песни поем, значит — казаки, — сказал Донцов. — А то, что у кого-то кожа белая, а у кого-то желтая, значения не имеет. Это нам все едино. Абы человек правильный был.

— Ну, станичник, — сказал старик, — коли Советская власть даже твои казачьи мозги так перевернуть сумела, значит, Советская власть все может.

Народ в Кубанском полку — что казаки, что китайцы — подобрался действительно лихой. Кубанцы показали это в одном из боев, когда белые двинули против них четыре английских танка.

Танки тогда были в диковину. Громадные, ощерившиеся пулеметами стальные машины, переваливаясь через бугры, со страшным грохотом надвигались на редкие цепи красноармейцев. За ними следовали тяжелые двухбашенные броневики. Сплошные широкие гусеницы танков как бы прокладывали для них дорогу. Пулеметы белых вносили в ряды красноармейцев страшное опустошение. Погибли командир роты, три взводных командира, много бойцов.

Ча Ян-чи и его товарищи, укрывшись за лошадьми, тоже лежали в цепи и видели, как неотвратимо приближались к ним страшные гусеницы неуязвимых стальных чудовищ.

Танки продолжали двигаться вперед, но вдруг будто плотное облако опустилось на землю. Солдаты перестали видеть дуло собственной винтовки. Густой туман заставил и ту и другую стороны прекратить бой.

Когда шум боя волей-неволей смолк, кубанцы перевели дух, закурили, стали вполголоса переговариваться между собой.

— Сволочь, а не машина! — убежденно произнес Донцов, имея в виду английские танки. — Ее ведь ни шашкой полоснуть, ни пикой проколоть, ни из винта ударить.

— Совсем плохая машина, — подтвердил боец Ху Ши-тан. — Очень страшная. Человек как червяк перед ней. Она его дави, он ей ничего не делай…

— Зачем говоришь — червяк, зачем говоришь — дави, зачем говоришь — ничего не делай… — сердито возразил товарищу Ча Ян-чи. — Ты не червяк, я не червяк… Ты, я, он, он, он, — палец показывал на лежащих рядом бойцов, — люди. У червяка мозгов нет, у людей. мозги есть. Думать надо, делать надо…

— Думай, думай, — усмехнулся Ху Ши-тан. — О чем думать будешь?

— Как танки взять. Сейчас самое время думать, пока хороший туман стоит. Туман нам помогать может.

Наступило молчание, потом Ча Ян-чи обратился к Андрею Донцову.

— Слушай, Андрей, я не знаю, ты, может быть, знаешь: у танков дырки есть?

— Щели? — переспросил Донцов. — Щели есть — смотровые, пулеметные… — и вдруг загорелся: — А что, ребята, давайте подберемся к танкам, попробуем белякам жару дать. Туман нам на руку.

Долгих разговоров не было. К танкам поползли восемь бойцов — Донцов, Ча Ян-чи, Ширшов, Коваленков, Ху Ши-тан, Курдюмов, Борискин и Ко Чин-хуэй. По два человека на машину. Самый раз.

Вел группу Андрей Донцов. Старый охотник, опытный пластун, разведчик, заработавший четыре «Георгия» в германскую войну, Донцов сразу взял направление и уверенно пополз куда-то в густом, как вата, молочном тумане.

Товарищи, стараясь не отрываться и не шуметь, следовали за ним. Ползли долго. У Ча Ян-чи уже мелькала мысль, не сбился ли Андрей, не кружат ли они на месте.

Но нет, на Донцова можно было положиться. Вот в тумане мелькнула темная масса — первый танк. За ним, неподалеку друг от друга, громоздились еще три.

Кубанцы разбились по двое, как заранее было условлено. Ча Ян-чи подобрался к танку в паре с Андреем. От стального чудовища несло запахом машинного масла и бензинового перегара. Изнутри слышались приглушенные голоса.

Принятые в кавалерийском полку ичиги позволяли ступать мягко и бесшумно. Донцов и Ча Ян-чи обошли танк кругом. Не так-то легко было разобраться в невиданной диковинной машине, понять, как легче взобраться на нее, где щели, чтобы сунуть винтовки.

При этом надо было чутко прислушаться к тому, что делается на соседних танках. С первого же выстрела товарищей следовало, ни секунды не медля, открывать огонь самим. Ведь все расчеты строились на внезапности. Винтовки нужно направлять внутрь танка, пока враг еще ни о чем не подозревает.

Так и сделали. Стрельба послышалась почти одновременно со всех машин. Стреляли дружно. Донцов, просунув дуло винтовки в смотровую щель, направлял ее то вниз, то в одну сторону, то в другую и пускал пулю за пулей. Когда патроны в магазине кончились, он тут же перезарядил винтовку и снова начал стрелять.

Ча Ян-чи от друга не отставал. Да и остальные кубанцы действовали примерно так же. Только на одной из четырех машин что-то, видимо, помогло деникинцам спастись от красноармейских пуль. Они сумели запустить мотор, дали наугад несколько пулеметных очередей и скрылись в тумане.

Три танка, вместе с уничтоженными экипажами, остались на поле. Это были одни из первых танков, захваченных Красной Армией.

Слушая рассказ Ча Ян-чи, мы вспомнили о трофейных танках, которые много лет назад показывали москвичам. Не машины ли, захваченные кубанцами, проходили тогда по Красной площади?

Мы задали вопрос, но он остался без ответа. Ча Ян-чи ничего не мог нам сказать об этом. На Дону вскоре начались тяжелые бои. 33-й дивизии, а вместе с ней 3-му Кубанскому кавалерийскому полку и всем его бойцам пришлось туго. Где же Ча Ян-чи было интересоваться тем, что стало для него вчерашним днем, одним из многих боевых эпизодов.