Трагедия на Неве. Шокирующая правда о блокаде Ленинграда. 1941-1944

Тринадцатая глава БОЙ ЗА ВЫСОТУ 50,1 — ЗАТЕМ ДРАМАТИЧЕСКИЙ ОТХОД

Образ бесстрашных гренадеров, со стальным лицом противостоящих превосходящему противнику, годится скорее для пропаганды ореола стойкости, но он далек от истины. Ведь совершенно очевидно, что у солдат случается истерика, наступает шок, их охватывает оцепенение, переходящее в панический ужас. Генерал Фриц Линдеманн вынужден был об этом поведать еще под Гайтолово. Тогда это были тревожные симптомы реакции на условия, превышающие возможности человеческого организма. Тогда такие случаи еще были единичными. Но мы знаем, что затем все чаще имели место паника и бегство, игнорирование приказов стоять до конца и открытое неповиновение. Неправда, что офицеры высокого ранга оставляли без внимания такие кризисные ситуации. Докладная записка генерала Томашки, командира 11-й пехотной дивизии, является примером того, каким тяжким грузом лежала на многих из них ответственность и какое внимание уделяли они заботе о личном составе. Хотя, правда, был также один из немецких генералов, командовавший на берегах Невы, который бойко рапортовал, что «будет и дальше сражаться, даже если для пропитания всей его дивизии потребуется лишь одна полевая кухня».

Имели место и такие случаи, как с одной из рот 18-го штурмового батальона (особое подразделение 18-й армии, состоявшее из добровольцев, в котором служил также и Хассо Стахов. — Ю. Л.), когда солдаты пошли в контратаку, не имея не единого патрона в карабинах, лишь примкнув штыки к ним. Но были ведь и целые батальоны, отступавшие с демонстративно открытыми пустыми подсумками и коробками для боеприпасов, где солдаты не обращали внимания на офицеров, орущих на них и проклинавших все на свете. Были также подразделения, разбегавшиеся в разные стороны при массированном артиллерийском обстреле. Эти картины заставляют с горькой усмешкой вспоминать бравые парады немецких полков на Центральной аллее Восток — Запад в Берлине. А тот, кто еще хранит в памяти грандиозные выступления советской военной элиты на Красной площади в Москве, с трудом может представить себе убегающих красноармейцев. Культ безгранично разрекламированного героя, стоявшего при любых обстоятельствах, подобно скале, был прекрасным в своей жути изобретением как Гитлера, так и Сталина. Гренадеры и красноармейцы знали намного лучше, как все обстояло на самом деле.

В журнале боевых действий 132-й пехотной дивизии мы читаем, к примеру, о группе солдат из соседней 1-й пехотной дивизии, которых ей придали после того, как были выведены из строя все командиры. Мы узнаем, как тридцать человек были собраны энергичным фельдфебелем, распределены сообразно их квалификации и отправлены на передовую. Но были выявлены также явно выраженные случаи «морального разложения личного состава». Двадцать человек воспротивились попыткам собрать их и разбежались. Все они «производили впечатление морально подавленных и опустившихся людей, у которых уже просматривались большевистские повадки». Что имеется в виду под «повадками», неясно, и, пожалуй, это можно обосновать бытующим в то время образом врага. На другой странице журнала говорится: «…столь малый боевой состав можно объяснить тем, что под воздействием продолжавшегося весь день артиллерийского обстрела солдаты небольшими группами отходили назад». Более понятным языком это можно выразить так: измотанные боями, смертельно усталые, измученные солдаты больше не в состоянии видеть, как гибнут их товарищи один за другим. У них не выдерживают нервы. Тот, кто однажды пережил жестокий артиллерийский обстрел, находясь в лесу, когда сверху сыплются осколки и нет никакой возможности укрыться от них, кто видел человеческие тела, из которых осколки, подобно птицам-стервятникам вырывают целые куски мяса, — этот человек быстро доходит до критического состояния, когда уже больше нет сил переносить такие моральные нагрузки.

В подобных ситуациях разгораются тлевшие до сего времени конфликты между командирами и подчиненными, которые полны решимости свести счеты со своими начальниками в суматохе боев. Образ унтер-офицера Химмельштосса существовал ведь во все времена (Э. М. Ремарк в романе «На западном фронте без перемен» изображает таким способом служаку, тиранившего своих подчиненных. — Ю. Л.). И когда новый офицер принимал командование, то старослужащие интересовались: «есть ли у него офицерский спортивный значок?», имея в виду «Железный крест 1-й степени». Или спрашивали, «не болит ли у него шея?», — подразумевая его стремление повесить на ленточке на грудь «Рыцарский крест». Командиры, мечтающие о славе, всегда несут с собой повышенный риск, а это уже означает возросшую опасность для здоровья и жизни подчиненных. Поэтому можно понять тех, кто клялся отомстить за своего друга, ставшего жертвой и погибшего из-за тщеславия начальника.

Одна из вдов описывает, как ее муж спустя десятилетия после окончания войны отказывался от участия в ветеранских встречах одной из дивизий «Северного фронта», так как предполагал встретить там своего бывшего хауптфельдфебеля. Он опасался, что потеряет самообладание и осуществит то, что раньше ему не удалось. Тогда он хотел его убить. Другая немка вспоминает: «Мой муж как-то в запальчивости резко ответил своему капитану. У офицера было туго с юмором, и он позаботился о том, чтобы моего мужа осудили и упекли в штрафную роту. Там он вынужден был валить лес в самых тяжелых условиях. Я была в отчаянии. Но затем получила от него письмо, написанное на бересте. Он сообщал, что наконец вновь может дышать спокойно под сенью зеленого леса, щебетанье птиц, а главное, больше не будет видеть ненавистное ему лицо! Мой муж впоследствии получил несколько боевых наград, став командиром, которого уважали и любили солдаты. Может быть, это произошло именно благодаря тому, что он почувствовал на себе, что означают подобные негодяи».

Но не эти мерзавцы определяют лицо группы армий «Север» и вооруженных сил в целом. Они существуют в любой системе общественных отношений, где соблюдается иерархия и зависимость одних людей от других. Среди любых слоев населения находятся те, кто безответственно используют свою власть независимо от того, где это происходит: в казарме, органах администрации, на заводе или в доме престарелых. У русских такие конфликты проявлялись в гораздо более острой форме из-за того, что в обществе перемешались представители различных народностей и языков, разного уровня образования и культуры, которые зачастую могли понимать лишь родную речь. Часть из них вообще была безграмотной. В таких условиях командовать или почти невозможно, либо приходится это делать самыми грубыми методами.

Потрепанная в боях 21-я пехотная дивизия крепко вцепилась в одну из последних синявинских позиций. Солдаты оборудуют свои окопы и опорные пункты, насколько им это позволяет делать непрекращающийся огонь и болотистая местность. Они надеются, что Духанов умерил свой аппетит после тяжелых потерь в последние недели и не станет атаковать этот участок. Они не знают, что советский генерал намерен закончить танец смерти боем в литавры, взяв штурмом последние немецкие бастионы.

Духанов пополнил личным составом 30-й гвардейский стрелковый корпус, вооружив почти все свои части автоматами и даже бронежилетами, так как ожидает ожесточенных боев с применением ручных гранат. Альмайер-Бек сообщает в хронике 21-й дивизии, что все командиры гвардейских стрелков до взвода включительно были обеспечены точными картами немецкой системы обороны. А для достижения полной внезапности гвардейцы должны были скрытно занять свои передовые траншеи лишь в ночь перед самой атакой. Тем самым устранялась опасность того, что немцы заранее могли быть предупреждены об операции русских через пленных или перебежчиков.

Тем временем позиции 21-й пехотной дивизии вновь были приведены в негодность артиллерийским огнем. В траншеях почти не осталось людей: один из батальонов имеет всего лишь 21 солдата на весь участок обороны шириной по фронту 800 метров. Никто не знает намерений противника. Но передовые артиллерийские наблюдатели и часовые нюхом чуют, что «там, на стороне „Ивана“, новые батареи пристреливают позиции. Может быть, предстоит новая атака?» Эти предположения доводятся до штаба дивизии. Однако начальник разведотделения отметает их, характеризуя это как проявление пессимизма. Немецкий 26-й армейский корпус знает ненамного больше и докладывает командованию 18-й армии: «В районе ответственности 21-й пехотной дивизии отмечается некоторое оживление противника у Синявинских высот». В конечном итоге артиллерийским службам сообщается об отсутствии признаков предстоящего наступления противника. Как это похоже на ситуацию, имевшую место год назад на Волхове в районе обороны 126-й и 215-й пехотных дивизий. Тогда в ответ на свой доклад они услышали: «Вам чудятся призраки!»

То, что происходит на следующий день, на языке солдат с мрачным юмором называется «нормальной катастрофой». Около 70 русских батарей и 40 «сталинских органов» («катюш». — Ю. Л.) начинают наводить ужас. Передовые роты 21-й пехотной дивизии уничтожены уже в самые ближайшие минуты, все виды связи нарушены. Русские самолеты-штурмовики обрушивают град бомб и снарядов на немецкие батареи и командные пункты. Командиры полков и штабные офицеры хватаются за пистолеты и автоматы, засовывают в карманы дополнительные магазины, услышав, что «иваны» начали прорыв. Связисты ставят гранаты на боевой взвод и кладут их рядом с аппаратурой в готовности взорвать ее, если не удастся вывезти рации в безопасное место. Санитары предусмотрительно кладут в сумки дополнительный перевязочный материал. Передовые артиллерийские наблюдатели уже погибли при первом же огневом налете, никто из них больше не выходит на связь. Артиллерия хочет открыть заградительный огонь, но не знает, куда ей стрелять. Густые фонтаны грязи застилают обзор. Отпускники, выздоравливающие солдаты, легкораненые, повара и обозники собираются воедино и под командованием офицера, только что доложившего о прибытии из отпуска, отправляются на передовую. А там уже образовываются большие прорехи, удобные для прорыва противника. Внезапно целые подразделения оказываются в тылу прорвавшихся русских. Немцы собирают раненых, занимают круговую оборону и возобновляют бой.

Вечером этого мрачного дня наконец-то стихают атаки 30-го гвардейского стрелкового корпуса. И мы вновь сталкиваемся с солдатами 225-й пехотной дивизии, которых уже видели, когда они прощались со своими женами в Данциге по пути из Франции в Северную Россию, а затем, замерзая под Погостьем, противостояли красноармейцам и их танкам. Здесь их вначале используют в качестве резерва, а затем внезапно поднимают по тревоге. Совершив 35-километровый марш, передовая группа 376-го гренадерского полка прибывает под Синявино. Основная часть дивизии и ее 333-й гренадерский полк находятся еще в пути. В суматохе боя измученные переходом солдаты не имеют возможности даже осмотреться на местности. Она им совершенно незнакома, также как и подъездные пути в этом районе. Но немцы должны уже переходить в атаку, и чем скорее, тем лучше. Практически уже созданы предпосылки к очередной кризисной ситуации. Солдаты пребывают в растерянности, многое им неясно. Им кажется, что огонь ведется со всех сторон. Но вот они видят, как падают их сослуживцы и командиры. Потери ужасны, а атака захлебывается. Кто в этом аду в состоянии еще раз подняться и броситься навстречу врагу?

Командир 21-й пехотной дивизии разочарован, а затем вообще приходит в ярость. Он устраивает безжалостный разнос командиру 376-го гренадерского полка. Очевидцы случившегося подливают масла в огонь и утверждают, что полку просто требовалось после эффективного артиллерийского огня «перейти в контратаку в нужный момент с тем, чтобы отбросить противника». Ошибочные суждения, которые показывают, что нервы сдали не только у гренадеров 376-го полка. Альмайер-Бек находит слова своего командира дивизии слишком жесткими. Поэтому он приводит также высказывание командира одной из рот 21-й пехотной дивизии, будущего бригадного генерала Херцберга. Но и тот придерживается мнения, что солдаты 376-го полка не справились с внезапно выпавшими на них чрезмерными нагрузками. Они прибыли сюда из сравнительно «благополучного мира».

Херцберг пишет: «Болотный дух, перемешанный со стойким и сладковатым запахом трупного гниения, особенно чувствовался при жаркой погоде уходящего лета. И все это на фоне искромсанных деревьев, заполненных водой огромных воронок, своими размерами напоминающими деревенские пруды, а также на фоне земли, перемешанной с грязью, неразорвавшихся снарядов крупного калибра, полета трассирующих пуль и лежащих вокруг деревьев. Все это требовало присутствия солдат с крепкими нервами, которые могли бы сразу же свыкнуться со столь ужасными картинами, сохранив при этом холодную голову. Для этого необходимо было… притупление чувств, еще не свойственное этому полку. Несколько минут солдаты пребывали в нерешительности, а потом бросились бежать прочь, прямо под заградительный огонь». Так повествует об этом старый солдат. Чувствуется, как сильно держат его в своей власти подобные картины. Вообще мнение о том, что люди действительно могут привыкнуть к подобным ситуациям, чаще всего оспариваются теми, кто сам все это пережил. Когда-то все же наступает момент, при котором подобные нагрузки становятся невыносимыми. Часто первым признаком этого становится равнодушие, в результате чего у солдата притупляются все чувства. Он ведет себя так, как будто находится в состоянии транса и, в конечном итоге, легко превращается в жертву.

Солдаты 376-го гренадерского полка 225-й пехотной дивизии вновь вынуждены идти прямо под обстрел. Несмотря на густой лес, им все-таки удается преодолеть по нему 500 метров. Если бы у них оставались силы, они отпраздновали бы свой успех. Но еще до этого их накрывает ураганный огонь крупнокалиберной артиллерии. Затем солдаты Духанова переходят в контратаку. Гренадеры 376-го полка вынуждены вновь отступить на исходные позиции, вернее теперь это делают остатки полка. Тем временем в бой вступает 333-й гренадерский полк этой же дивизии. Солдаты сильно потрепанной 21-й пехотной дивизии вновь могут немного перевести дух. Они радуются каждому человеку, пришедшему им на помощь с оружием в руках.

Но в 26-м армейском корпусе 225-я пехотная дивизия отныне имеет дурную славу. Генерал Хильперт, командир корпуса, вообще против того, чтобы посылать 225-ю дивизию в горячую точку у Синявино. Она «недостаточно закалена» для сражений в решающем месте. Но через двое суток 2-й батальон 333-го гренадерского полка вновь признается боеспособным, то есть достаточно закаленным, чтобы отвоевывать метр за метром пространство для соединения с отрезанными частями 21-й пехотной дивизии. Достаточно закаленным также и для того, чтобы с остатками одного из батальонов 21-й дивизии, засевшим на печально знаменитой синявинской высоте 50.1, отразить атаку двух русских полков и 15 танков, подбив при этом шесть из них. Выходит, что Хильперт основательно ошибся. Гнетущее чувство ответственности, тяготы и чрезмерная усталость заставляют и генералов быть несправедливыми. Хотя особой щепетильностью они никогда не отличаются.

В завершающей стадии этого ужасного сражения, которое позднее вместе с атаками у Поречья и Вороново войдет в историю боев за Ленинград под названием Третьей Ладожской битвы, раздается еще один звон литавров. Советскому 30-му гвардейскому корпусу удалось продвинуть свои позиции в южном направлении. Поэтому немцы в качестве ответной меры готовят операцию «Зумпфбибер» («Нутрия». — Ю. Л.), речь в которой идет о боевых действиях в районе высоты 50,1. Она важна для продолжения обороны, но теперь ей особенно угрожает новая русская передовая позиция. Выступ на этом участке фронта необходимо было срезать. Эта задача возлагалась на находящийся на фланге 49-го егерского полка (28-й легкопехотной дивизии. — Ю. Л.) 561-й штрафной батальон особого предназначения. Он вновь доукомплектован. Новые грешники должны пройти это чистилище, а старые хотят как можно скорее убраться отсюда, если, конечно, им удастся выжить в оставшееся время в этой команде смертников.

И вдруг происходит то, чего никто не ожидал, и то, что уцелевшим солдатам 21-й и 225-й пехотных дивизий представляется теперь возмещенной справедливостью за сокрушительный удар, полученный от гвардейских стрелков десять дней назад.

Духанов приказал 43-й стрелковой дивизии овладеть синявинским участком фронта. После длительного ночного марша русские солдаты, сбившись в кучу, сидят на корточках в окопах передней линии. Внезапной атакой они должны обойти немцев, засевших на высоте 50,1, и взять штурмом этот бастион с тыла. Начало операции назначено на два часа ночи. Но вновь и вновь возникают непредвиденные задержки. Наконец срок атаки окончательно назначен на шесть часов утра. Наступает миг, решивший судьбу всего сражения. За несколько минут до русского наступления немецкие батареи открывают мощный огонь, возвестив тем самым о начале операции «Зумпфбибер». Огонь немцев, открытый по траншеям, битком набитым солдатами 43-й стрелковой дивизии, сокрушителен. В этот момент из укрытия выскакивает штрафной батальон. Ему удается в полной мере воспользоваться шоком и замешательством противника, нанеся врагу за короткий промежуток времени огромный урон. Захвачены 112 пленных, большое количество тяжелого вооружения, а также почти 500 автоматов и винтовок. Так пожинают лавры солдаты, объявленные вне закона, которые сражаются за то, чтобы им позволили потом воевать уже как обычным бойцам регулярной армии.

Тяжело избавиться от впечатления ужасающей монотонности боя. И все же донесения 28-й легкопехотной дивизии при всей своей схожести отражают еще одну грань событий вокруг Синявино. Хотя отправная точка идентична: русские, преодолев крутой склон, возвышающийся на 50 метров, и взобравшись на его гребень, тем самым улучшили свои позиции, создав для немцев новую угрозу. Немцам теперь уже не виден ближайший тыл противника, и они не могут накрывать своим огнем его исходные позиции. Теперь бой действительно ведется в пересчете на метры. В случае потери высоты 50,1 вся Синявинская возвышенность утратит свою роль оборонительного бастиона.

Именно поэтому немцы так отчаянно сопротивляются, чтобы вновь вернуть себе этот участок местности вокруг Синявино. Поэтому ведется такая отчаянная борьба со стороны русских, которые видят себя уже освободителями Мги. 31 июля 1943 года 49-й егерский полк (28-й легкопехотной дивизии. — Ю. Л.) получает приказ провести атаку под командованием подполковника Йоханесса Деегенера. 30-я советская танковая бригада вклинилась западнее Синявино в стык между 23-й и 11-й пехотными дивизиями. Она угрожает открывшемуся флангу всего Синявинского массива. Обстановка принимает критический оборот.

Уже во время ночного марша к исходной позиции полк попадает под мощную бомбежку. Солдаты все время пытаются укрыться от осветительных бомб, в мерцании которых «красные» бортстрелки берут их на мушку. В четыре часа утра немцы переходят в атаку. Русские ожесточенно обороняются, но удержать свои позиции не могут. Попавшие в окружение подразделения красноармейцев возобновляют бой, оказавшись в тылу атакующих силезских пехотинцев.

«Бункердорф» — бывший немецкий опорный пункт — превращен русскими гвардейцами в бастион, изрыгающий огонь. Все попытки захватить его заканчиваются неудачей из-за прицельного огня тяжелой артиллерии русских. Те даже сами переходят в контратаку. Подполковник, который раньше разрабатывал операции, будучи начальником оперативного отделения 96-й пехотной дивизии, в этот раз намерен лично возглавить атаку полка. Он идет в первой шеренге и руководит боем, в котором прорыв сменяется отражением атаки рвущихся вперед красноармейцев. Атакующие и обороняющиеся быстро смешиваются друг с другом, так что артиллерия не имеет возможности повлиять на развитие событий. Вспыхивают ожесточенные рукопашные схватки. Время приближается к трем часам пополудни, когда старый вояка Деегенер падает на землю, получив ранение в ногу. Ему никак не удается вновь подняться. Но и назад он не позволяет нести себя. Он приказывает оставить его лежать до успешного завершения операции, распорядившись поэтапно продолжать атаку. Солдаты переносят его в лощину и бросаются вперед. Вскоре весь участок местности находится под ожесточенным обстрелом, в ходе которого обе стороны применяют все виды оружия.

Немцам удается несколько продвинуться и закрепиться на отвоеванной позиции. Но «Бункердорф» они так и не могут взять. Огонь, который ведется оттуда, настолько силен, что вначале даже и мысли нет, чтобы вынести командира полка из боя. День клонится к закату, когда солдатам наконец удается пробиться к нему. Они обнаруживают подполковника мертвым с новыми ранениями.

Два дня спустя один из батальонов 49-го егерского полка, саперная рота и три «тигра» вновь атакуют этот опорный пункт. Но опять безрезультатно. Затем в бой бросается батальон 209-го полка 58-й гамбургской пехотной дивизии. Его наголову разбивают. Внезапно все стихает вокруг кровавого побоища. Немцы, осторожно прощупывающие местность, противника не обнаруживают. В развалинах опорного пункта лежат убитые его защитники и искореженные остовы одиннадцати танков KB-1. Сократившийся до небольшой боевой группы разбитый 49-й егерский полк передает спустя сутки этот участок 290-й пехотной дивизии, после чего его отводят на отдых.

Через несколько недель мы вновь слышим о нем. Он снова занимает позиции перед Синявино. Операция «Зумпфбибер» начинается как раз из окопов этого полка. Некоторые его офицеры и младшие командиры отправлены на усиление в 561-й батальон особого предназначения. Один из этих командиров позднее рассказывает: «Густые клубы дыма поднимаются над высотой. Через черную завесу едва лишь пробиваются красноватые отблески взрывающихся снарядов». Продвигаясь вперед, он замечает на опустевшем поле боя «до ужаса большое количество погибших немецких солдат, лежащих в окопах. Раненые, способные еще самостоятельно передвигаться, с трудом тащатся назад. Тяжелораненых доставляют в тыл санитары и легкораненые солдаты». Вновь и вновь им приходится бросать носилки с беззащитными ранеными на землю, чтобы самим прыгнуть в укрытие, спасаясь от артиллерийского огня русских. «Неподалеку отделение тяжелых минометов меняет позицию. Солдаты кряхтят, сгибаясь под тяжестью опорной плиты, минометного ствола и боеприпасов, и спотыкаются, натыкаясь на воронки». Двое обозников несутся с тележкой, полной коробок с боеприпасами, прямо по ямам и через бугры, забрасывая их как можно ближе к первой траншее. Передовые артиллерийские наблюдатели, оснащенные рациями, разыскивают пехоту, которой теперь они приданы. Затем наш рассказчик наталкивается на убитых русских, лежащих целыми штабелями. «Удивительно огромным! — пишет он, — показался мне участок местности, который должна была теперь удерживать горстка наших уцелевших солдат. На каждые 30–50 метров приходились лишь по два человека…» Так выглядит один из отсечных оборонительных немецких рубежей.

Смертельно усталые остатки штрафного батальона тащатся назад на отдых. Раздаются ордена за храбрость и вручаются свидетельства о помиловании. Командир батальона Рихард Метцгер (фамилия переводится как «мясник». — Ю. Л.) получает Рыцарский крест, штрафники и кадровый состав — многочисленные Железные кресты 1-й и 2-й степени. 8 октября 1943 года 561-й батальон особого предназначения вновь доукомплектовывается. После этого на глазах у всех приводится в исполнение смертный приговор солдату-штрафнику Эдуарду Р. за «трусость и попытку к бегству». В батальон он попал после того, как ему заменили пятилетний тюремный срок за «дезертирство и порчу казенного имущества» исправлением в качестве штрафника.

Немцам под Ленинградом пока еще дарована передышка, но это как затишье перед бурей. Красная армия ударила своим «отбойным молотком» под Невелем, на стыке с группой армий «Центр». Перед этим фон Кюхлер был вынужден отдать на другие участки Восточного фронта свои пятнадцать дивизий, а в январе 1944 года с его фронта уходят еще две дивизии. Для 18-й армии, чьи соединения все еще стоят плотным кольцом перед Ленинградом и у Ораниенбаумского плацдарма, город на Неве уже давно не является целью, став лишь ориентиром. Армия докладывает в конце 1943 года о том, что почти 167 000 солдат погибли, были ранены или пропали без вести. Это вновь на 5000 больше, чем итоговые цифры за 1942 год.

В высоких штабах, где все эти вещи известны, чего не скажешь о простых солдатах, царит атмосфера «оптимизма смертника», подобная той, что имеет место в госпитальных палатах для неизлечимо больных или в углу ринга у боксера, когда всем ясно, что у него нет никаких шансов на победу. А как же тогда сохраняют стойкость фронтовые части? Танкист по фамилии Кариус, воевавший на «тиграх» (автор книги «„Тигры“ в грязи». — Ю. Л.), позднее объясняет это так: «Мы удерживали позицию и отдавали все лучшее, что у нас было, потому что так нам велел закон. И также потому, что об этом уже почти не могли больше думать, так как отупели от выпавших на нас нагрузок, холода и голода. Ну и, наконец, мы держались из чувства страха…» Он особо выделяет тот факт, что солдаты «ощущали угрозу, надвигавшуюся с Востока на них самих и на всю Европу».

Такого рода мысли и чувства сегодня легко отметаются. Но тогда они были распространенными, даже несмотря на то, что в солдатской среде о них почти не говорилось. Задним числом потом все становились мудрыми. Некоторых пронизывала вдруг мысль: не испытывали ли красноармейцы тот же самый страх? Может быть, они потому защищались от угрозы с Запада, что тот тоже продемонстрировал достаточно много примеров своей жестокости?

Страх перед «красной религией», охвативший мир, присущ был не только немцам. Он играл свою роль также и среди западных держав. Этим объясняется, почему они не столь уж энергично приглушали притязания Гитлера. Создание мощного барьера против военизированной коммунистической утопии, претендующей на революционный захват мира, являлось для них самой правильной и единственной мерой, даже несмотря на то, что коричневый цвет этого барьера сам по себе был омерзителен. Есть также много свидетельств того, что и религиозные конфессии Германии перестали выказывать свое недовольство Гитлером, потому как он стал им представляться эффективным средством в борьбе с «красным атеизмом». Немцы старшего поколения отчетливо помнили, как развевались алые знамена в Германии, охваченной революционным хаосом после гибели кайзеровского Рейха. Они не забыли ужасные рассказы о десятках миллионов несчастных людей, которые в советской России были принесены в жертву идеалам большевизма и так называемому общественному прогрессу. Антикоммунистическая пропаганда Йозефа Геббельса могла особо не усердствовать в распространении небылиц. Реальных фактов на этот счет было более чем достаточно. Наконец, всего лишь несколько лет назад немало немецких солдат сами были юными коммунистами и в составе союза борцов Ротфронта следовали за теми, кто играл для них на дудочке. В те годы они действительно представляли себе советскую Россию раем для трудящихся. Но реальность научила их пониманию того, как война может изменять жизнь страны и всего ее населения.

Кроме того, Гитлер начал свою, замышленную им еще в 1932 году подготовку к захвату жизненного пространства на Востоке с убедительной формулировки о вынужденной и навязанной ему превентивной войне. Он предполагал то, что нам сегодня известно, и что, несмотря на это, все еще является предметом жарких споров. Речь идет о намерении Сталина начать поход к берегам Ла-Манша во имя мировой революции в тот момент, когда национал-социалисты и капиталисты набросятся друг на друга и начнут взаимное истребление. Сегодня доказательством этому может служить документ из Особого архива СССР под номером ф. 7 оп. 1/д. 1223. Это текст речи Сталина от 19.8.1938 года с его личной подписью. Историки новосибирского университета обнаружили этот документ в Москве в 1995 году и тогда же его опубликовали.

Гитлер заклеймил евреев как зачинщиков всех бед, преследовавших Германию до 1933 года в экономике и политике. В то время в Германии был самый высокий в мире уровень безработицы, самоубийств и естественной смертности. Около 25 миллионов немцев были вынуждены обходиться заработной платой в 100 марок в месяц, а то и того меньше. Свыше шести миллионов людей были безработными. Поэтому не составило труда выставить евреев под лозунгом «Жиды — причина наших бедствий» в качестве козлов отпущения для натравливания на них «партийных товарищей», настроенных и без того уже в антисемитском духе. Затем этот девиз свелся к новой формулировке: «Еврейский большевизм».

В 1941 году мало кто задавался вопросом о смысле военного похода, заводившего немцев все дальше в необозримую глушь советской России. Теперь же, когда была перевернута еще одна страница этого военного противостояния и красноармейцы уже наступали на пятки немецким гренадерам, солдаты вновь почувствовали мотивацию. И, несмотря на то что их положение было уже совсем скверным, тем не менее военный аппарат продолжал функционировать.

Слабость 18-й армии в этот момент наглядно видна не в трусливых причитаниях, а в трезвых оценках, представленных в донесениях разведки о противнике. Они дают все более четкую картину надвигающейся катастрофы. Все доклады, сводки о наличии личного состава и вооружения ясно свидетельствуют о том, что немцы, находящиеся под Ленинградом, уже не в состоянии по своим ресурсам в живой силе и технике долго сопротивляться решительному и крупному наступлению советских войск. Но даже последний немецкий солдат знает, что до тех пор, пока хватает боевой мощи, пока действуют командные пункты и линии связи, все еще сохраняется возможность создания резервов, доставки подкреплений и спасения раненых. Но самое главное то, что многие солдаты при этом останутся живыми и невредимыми.

8 января 1944 года 540-й батальон особого предназначения отводится из района Грузино, где находится крохотный, обильно политый кровью немецкий плацдарм на Волхове. Смена для долгожданного отдыха! Но грузовики спешат в направлении Синявино. Это все равно что попасть из огня да в полымя. Однако затем солдат 540-го штрафного батальона переправляют в еще более опасное место. Началось советское наступление с целью окончательного освобождения Ленинграда от блокады, поэтому немцы направляют все свои силы против развернувшихся ударных армий «красных». 19 января солдаты-штрафники попадают юго-западнее Ленинграда в окружение вместе с остатками других разбитых частей. 21 января из 550 штрафников в строю еще оставались 40 человек. Остальные были убиты или ранены. Но ни один из них не сложил оружия, ни один не перебежал на сторону противника.

О том, как батальон перебрасывался к месту своего последнего боя перед воротами Ленинграда, рассказывает Т. Герберт, офицер 540-го штрафного батальона: «Я сидел в кабине грузовика и мог оттуда все видеть. У солдат, слава Богу, не было такого обзора. Тот, кто хоть раз проезжал там по лежневой дороге в направлении линии фронта, тот никогда этого не забудет. По обеим сторонам „лежневки“ мелькали одно за другим солдатские кладбища. Один деревянный крест сменялся другим таким же крестом. Здесь не требовалось давать воли своему воображению!» Действительно, именно так выглядело кольцо окружения, в котором «фашистские захватчики со спокойной душой дожидались падения Ленинграда».

В то время как немецкие гренадеры, преодолевая невзгоды, вновь были вынуждены доказывать, насколько хорошо они научились стоять в обороне и совершать отход, в этот момент мы вновь слышим о Гитлере. Он возмущен Кюхлером и велит передать ему, что у него нет лишних войск для группы армий «Север». «Ей не привили умение преодолевать кризис!» Также как фельдмаршал, его генералы вновь вынуждены воевать на два фронта: против наступающих русских и с сумасбродными идеями своего верховного главнокомандующего, который упрямо до последней минуты из принципа отклоняет любую просьбу отвести войска и тем самым сохранить их боеспособность. Поэтому, с одной стороны, генералы подтверждают ставке фюрера, что, разумеется, они ожидают дальнейших распоряжений. Но в следующем телефонном разговоре, докладывая реальную обстановку, они добиваются разрешения на отход подчиненных частей с целью спасения людей и техники и предоставления возможности решать эти вопросы самим фронтовым офицерам, исходя из тактических соображений.

Слово «отход» воскрешает в памяти ужасные сцены: запруженные дороги, забитые под завязку места размещения личного состава, разбитые пункты управления и нарушенные пути снабжения. Вспоминаются автомобильные заторы перед мостами, перекрестками дорог и в узких местах, где машины врезаются друг в друга и где пробивающееся навстречу противнику арьергардное усиление наталкивается на откатывающиеся обозные колонны, технический состав аэродромного обслуживания или ремонтные роты. Хаос наступает и когда тяжелая артиллерия меняет позиции, когда колонны с боеприпасами пытаются пробиться вперед, танки оттесняют на обочину повозки, а грузовики застывают из-за поломок или повреждения моторов. Кризисные ситуации постоянно возникают, когда партизаны взрывают дороги и мосты, когда самолеты поджигают с бреющего полета автомашины. К этому добавляются панические донесения и слухи, распространяющиеся молниеносно. Сюда же следует прибавить нервозность, крики и дикую перебранку между офицерами, сопровождающими транспорт, и начальниками колонн. А затем арьергардные бои, акции с участием безвестных одиночных бойцов, вскипающая ярость с обеих сторон, разыгрывающиеся драмы, в ходе которых не остается живых свидетелей. Убитые продолжают лежать в окопах, засыпанные землей, если их не удается вынести назад. Легкораненых уносят, а тех, кто получил тяжелое ранение и кого нельзя вынести из-за отсутствия санитаров, перевязывают и оставляют лежать в надежде на милость атакующих или же в ожидании последнего выстрела от них. Линии фронтов противников подходят настолько близко друг к другу, что, кажется, сливаются воедино. Перед Дудергофскими высотами, взятыми в результате контрудара штурмовым батальоном 18-й армии, а затем вновь оставленными из-за разбросанности огня немецкой артиллерии, разыгрываются ночные бои в многоэтажных домах, где подвалы и этажи попеременно занимаются немцами и русскими.

Уже цитировавшийся психолог, обладавший военным опытом, А. Штёр, рассуждает: «Видимо, примеры истинной храбрости встречаются при отступлении чаще, чем во время крупных побед. Они менее заметны, менее пригодны для пропаганды войны и за них реже получают ордена. Прикрыть отход, имея в наличии всего лишь несколько бойцов, отбить у врага дорогу, чтобы сделать возможным дальнейший отход по ней, — это требовало храбрости. Для этого нужно было преодолеть в себе инстинкт самосохранения и отдать все силы, чтобы помочь товарищам. Позиция „Я должен это сделать, иначе все погибнут“, — несет в себе элемент самопожертвования». Штёр полагает, что именно благодаря такому поведению солдаты с честью выходили из безнадежных ситуаций. «В действующих частях, — говорит Штёр, — когда еще имелась возможность управлять боем, потери были не столь высокими, как в наспех сформированных маршевых ротах. По мере того как война приближалась к границам Рейха, у многих солдат возрастал инстинкт защиты Родины, когда они осознавали реальную угрозу своему дому». Штёр не ставит перед собой цель давать оценку проявлениям такого характера, даже когда ссылается на другие факторы, воздействующие на солдат в условиях упорных оборонительных боев. Сюда он относит угрозу попасть под военный трибунал, апатию от потери сил и ужасов войны. Психология солдат-смертников была многовариантной.

Что же произошло после 14 января 1944 года? Вначале Вторая ударная армия Ленинградского фронта нанесла удар по немцам со стороны Ораниенбаумского котла, который образовался в ходе немецкого наступления в 1941 году и так и не смог быть ликвидированным, поскольку находился под огневой защитой тяжелой артиллерии Кронштадта и Ленинграда. На немецкие позиции, подобно молоту, обрушиваются в одночасье 100 000 снарядов. На следующее утро в течение полутора часов русская артиллерия выстреливает еще 220 000 снарядов по немецкой передовой линии в районе между Урицком и Стрельной. К вечеру красноармейцы уже находятся у склона Дудергофских высот, откуда два с половиной года назад генерал Гёпнер вынужден был втолковывать генералу Райнхардту, что ничего не выйдет со стремительным броском к Зимнему дворцу, так как для Гитлера Москва и Украина внезапно стали важнее Ленинграда.

59-я армия Волховского фронта перешла после трехчасовой артиллерийской подготовки в наступление под Новгородом. Немцам удается отразить первый удар. Но после того как одна из советских стрелковых бригад стремительно атакует немцев по льду озера Ильмень, русским удается вклиниться в немецкую передовую линию обороны южнее Новгорода. Немцы попадают в окружение. Вплоть до 19 января они отражают атаки русских, после чего вынуждены оставить город.

28-я легкопехотная дивизия, удерживающая 25-километровый лесной участок фронта севернее Новгорода, получает 13 января приказ отвести в спешном порядке все подразделения снабжения за автомагистраль Чудово — Новгород. Поэтому солдаты особенно не удивляются тому, что в пять часов утра следующего дня русские открывают ураганный огонь. В полдень в штаб дивизии поступает доклад: «Оборона ведется посредством созданных опорных пунктов, связь осуществляется исключительно по радио. Бой ведут батальоны и роты вместе с созданными в пожарном порядке командами из отпускников и обозников».

Советские армии намерены нанести отсюда удар в западном направлении на Лугу. С севера, начиная от Пушкина, такой же удар должен последовать в южном направлении. Под Лугой мешок должен закрыться. Под Кингисеппом планируется отрезать отход на запад тем немецким частям, что удерживали Ленинград в кольце блокады. Таким образом, советские офицеры штабов Ленинградского и Волховского фронтов намерены устроить 18-й армии второй Сталинград.

Впечатления немцев, мужественно, но без всякой надежды на успех сопротивлявшихся наступающим войскам русских, напоминают о тех ужасах, которые испытали на себе красноармейцы во время отступления в начале немецко-русской войны два с половиной года назад. Тогда немцы ликовали, что «заставили врага бежать без оглядки». С удовлетворением сообщали они о том, «как разбегается противник, какая дикая паника царит при этом и какими измученными, истерзанными и безвольными выглядят эти русские существа». Теперь же немцы испытывают нечто похожее на себе, и как всегда в таких катастрофах остаются целыми и невредимыми как раз те, кто заварил всю эту кашу.

В страшных муках отступают с боями немецкие дивизии, теряя свои оборонительные позиции. Редко кто из очевидцев тех боев в состоянии передать свои впечатления о тех потрясениях, что выпали тогда на долю солдат. В хронике 28-й легкопехотной дивизии по этому поводу говорится: «После нескольких часов ожесточенных боев, ставших кровопролитными для обеих сторон, противнику удается перехватить инициативу, задействовав свои нескончаемые резервы». И далее: «Ночь на 15 января кажется бесконечно длинной. Со всех направлений ведется обстрел, все грохочет вокруг. Горящие деревянные дома в тех немногих селениях, что встречаются на пути, бросают призрачный отблеск на поля сражений у берегов Волхова, над которым клубится густой пороховой дым. Крики раненых и умирающих смешиваются с ревом обезумевших домашних животных. О питании едва ли имеется возможность подумать, подразделения снабжения сами борются за свою жизнь».

1-я авиаполевая дивизия, неопытная, но великолепно вооруженная, бросается бежать. В это же самое время в 10 километрах западнее Новгорода формируется боевая группа под командованием майора фон Ойенхаузена. Тут появляются первые из беглецов. Майор преграждает им путь с помощью всех своих офицеров и унтер-офицеров и вынуждает их остановиться, «в том числе под угрозой применения огнестрельного оружия». Затем он перегруппировывает остатки дивизии, оказавшейся впервые в таком аду, создает из них два батальона и распределяет по огневым позициям счетверенные зенитные установки и 88-мм орудия. Из солдат авиаполевой дивизии впоследствии получаются бесстрашные пехотинцы.

Одна из потрепанных боевых групп, составленная из двух егерских полков, выходит через густой лес к железнодорожной насыпи. Русские накрывают ее там огнем и берут в кольцо, создав несколько отсечных рубежей. Толщина снега доходит выше колен, крайне холодно. Поблизости горят дома, над которыми разливается бледный лунный свет. Солдаты тащат за собой на волокушах раненых и технику. Внезапно боевая группа попадает прямо под обстрел артиллерии и минометов. Солдаты оставляют свою технику, бросаются на заграждения и в рукопашном бою захватывают шесть противотанковых пушек, несколько пехотных орудий и минометов. Но теперь уже число раненых превышает количество боеспособных солдат. Некоторые из тех, кто смертельно устал, прекращают сопротивление. Один капитан медицинской службы и его помощники добровольно остаются с ранеными и попадают в плен. Многие из тех, кому удается пробиться к своим, страдают от обморожений, некоторых отправляют дальше в тыл из-за полученных легочных ранений, у одного солдата прострелено колено. Один из офицеров и еще пять добровольцев отрываются на нескольких санях от преследующих их русских и спасают двадцать лежачих раненых. Общий девиз отступающих теперь гласит: «Быстрее выбраться из этой ловушки, мы должны оказаться в Луге раньше русских!» Одному из батальонов 49-го егерского полка русские перегородили путь отхода по дороге. Тогда солдаты решаются пробиваться прямо по глубокому снегу через дремучий лес. Бесшумно и незаметно восемьдесят бойцов протаптывают тропинку в снегу на протяжении 15 километров. Каждые 10 минут меняются направляющие и те, кто тянут за собой волокуши с ранеными, снаряжением и боеприпасами. Во главе идет командир, за ним — его адъютант, после них — пулеметная группа. Свыше двух суток солдаты не знают сна. Но все 80 бойцов без потерь выходят к своим позициям.

28-я легкопехотная дивизия впервые для себя приходит к горькому выводу: связь между частями потеряна. Командир дивизии и командиры полков временами теряют управление войсками. Остатки подразделений из-за полной измотанности личного состава уже потеряли боеспособность. За неделю боев при отступлении им лишь однажды выдавалось продовольствие. Одному из полковников удается набрать из остатков своего полка 50 боеспособных солдат. Он посылает их к обозникам, чтобы получить там продовольствие и боеприпасы. Когда они узнают, что продовольственная служба сама уже находится рядом с зоной боевых действий, то спешат туда и просят выделить им продукты питания. Но военные чиновники отклоняют просьбу. Классический пример, притом неоднократно имевший место, когда бюрократия, боящаяся ответственности, готова была пожертвовать своими драгоценными средствами, оставив их противнику, нежели решалась ими распорядиться с большей пользой. Солдаты силой добиваются выдачи им всего необходимого.

28-я легкопехотная дивизия теряет в боях с 14 по 31 января 76 офицеров, 417 унтер-офицеров и 2006 солдат. Но зато когда передовые дивизии атакующих русских войск соединяются под Лугой, к этому моменту последний немецкий солдат уже покидает данный район. Мешок пуст. Сталинград № 2 не состоялся.

Естественным представляется вопрос, какую роль играл Гитлер в этом кровопролитном, но все-таки достаточно упорядоченном отступлении. На него можно быстро найти ответ. Когда Кюхлер, которого Гитлер когда-то похвалил, назвав «старым воякой со светлой головой», пытается добиться 22 января в ставке в Восточной Пруссии разрешения на отход к отсечной позиции под Лугой, то ему в этом отказывают, а самого лишают поста командующего группой армий «Север».

В то время как 19 января фельдмаршал фон Кюхлер и генерал-полковник Линдеманн, командующий 18-й армией, продолжали обсуждать по телефону «политические причины», по которым Гитлер отклонил их просьбу оставить Новгород, в этот момент в самом городе уже были взорваны последние склады с боеприпасами. И когда вечером подполковник граф Кильманзег осведомился по поручению Гитлера о том, насколько боеспособны батальоны, находящиеся в Новгороде, а затем передал приказ вначале отвести из города лишь артиллерию, в этот момент оттуда с боем прорывались остатки последних немецких подразделений, стремившиеся соединиться с арьергардом отступавших дивизий.

На совещании 22 января 1944 года Гитлер отметает все аргументы Кюхлера. Он категорически объявляет фельдмаршалу о том, что ни одна пядь земли не должна быть отдана без приказа сверху. Гитлер приказывает сдерживать противника путем нанесения контрударов и максимально уничтожая его живую силу. Лишь таким образом остается надежда обескровить врага. О потерях своих войск, о пределе возможностей своих сил Гитлер даже не хочет задумываться. Кюхлер должен уяснить себе то, что группа армий «Север» обязана продолжать сражаться и удерживать свои позиции. На других фронтах аналогичная ситуация сохраняется месяцами. Но так как фельдмаршал явно отказывается его понимать, то Гитлер прекращает разговор с ним. Кюхлер может отправляться в отставку.

Преемником Кюхлера становится генерал-полковник Модель. Для него тема отступления не подлежит обсуждению. Но он достаточно изобретателен и предлагает план с целью нанесения встречного удара по войскам русских и недопущения окружения своих войск. Однако из этого ничего не выходит, так как он не получает запрашиваемую дополнительную дивизию. Тогда он пытается снизить темпы отступления, так как понимает, что отсечная позиция еще не до конца оборудована в инженерном отношении.

В то время как войска отступают, заметно активизируется деятельность партизан. 30 января на поселок Оредеж нападает 11-я партизанская бригада численностью 4000 человек. Подразделения снабжения, находящиеся там, охватывает паника. Из отпускников спешно формируется рота, которая вместе с 3-м батальоном 24-го гренадерского полка (21-й пехотной дивизии. — Ю. Л.) переходит в контратаку. При этом погибают все офицеры. По поселку открывает огонь артиллерия. Как сообщает Вернер Хаупт в книге «Группа армий „Север“» в эти дни активно действовали в немецком тылу около 40 000 партизан. Они разрушили 300 мостов и пустили под откос 130 поездов.

18-я армия докладывает после первых десяти суток советского наступления о потере 35 000 военнослужащих. 21 января 1944 года наступающие советские части ликуют. Мга после 880 дней оккупации вновь оказывается в руках русских. Немцы сдают один бастион за другим. 27 января Ленинград празднует окончательное освобождение от блокады. Большими шагами война начинает удаляться от измученного города, в котором за время блокады вымерли даже крысы.

Части 215-й вюртембергско-баденской пехотной дивизии лишились за время своего отхода и многосуточных боев, в ходе которых они с момента крупного советского наступления играли роль арьергарда, большинства своих орудий, аппаратуры связи, вооружения и автомобильной техники. В лесах под Лугой они натыкаются на «Испанский легион», который ожидает с погруженной техникой разрешения на дальнейший отход по освободившейся дороге. Но что же делает здесь этот легион?

Первоначально это была 250-я испанская, так называемая «голубая» (из-за цвета рубашек. — Ю. Л.) дивизия, численность которой вместе с подразделениями снабжения составляла 17 000 человек. В конце 1943 года под массивным нажимом союзников, давивших на испанское правительство, дивизия была вынуждена возвратиться на родину. В ходе боев на Волхове, у озера Ильмень и под Колпино она проявила мужество, хотя при этом потеряла многих своих солдат, после чего была выведена с фронта. Из оставшейся части испанских добровольцев этой дивизии был сформирован «Испанский легион» в составе трех батальонов, в котором насчитывалось свыше 2000 солдат и офицеров, объединенных под командованием полковника Гарсиа Наварро.

Теперь три батальона имеют полный комплект вооружения и подчинены 121-й пехотной дивизии, вместе с которой они вели ожесточенные бои против партизан под Оредежью. Но также как и ранее «Голубая дивизия», они вновь стали предметом дипломатического демарша союзников, предпринятого в отношении испанского правительства, находящегося в Мадриде. Сталин требует немедленного расформирования этого соединения, но гордый Франко не терпит, когда на него давят.

Испанцы, находящиеся в лужских лесах, с одной стороны, не привлекаются для ведения оборонительных боев, с другой стороны, они демонстративно медленно отводятся из этого района. Эта ситуация, вернее хорошо вооруженные испанцы, очень кстати подходит для 215-й пехотной дивизии. Немецкие солдаты, готовые и дальше воевать, устремляют свой взор на артиллерию испанцев, которые могли бы им ее отдать, но не имеют на это права, поскольку должны прибыть вместе с ней в Берлин. Поблизости, слава Богу, нет медлительных и колеблющихся бюрократов, опасающихся угрозы, исходящей из партизанских лесов. Поэтому 215-я пехотная дивизия просто-напросто покупает у испанцев все то вооружение, которого им так не хватает. Обе стороны остаются довольными удачной сделкой.

Испанцы в конце концов продолжают свой путь. Но не все возвращаются на родину. Часть наиболее опытных бойцов намерена продолжить борьбу против большевизма, не в последнюю очередь из-за того, что помнят горький опыт гражданской войны в Испании в 1936–1939 годах. Две испанские роты, 101-я и 102-я, формируются в составе войск СС и заканчивают свое существование в боях за рейхсканцелярию в Берлине в 1945 году. Лишь в апреле 1954 года 21 испанский солдат из этих рот вместе с другими 219 соотечественниками из «Голубой дивизии» возвращаются из советского плена домой в Испанию.

Русским пока не удается окружить 18-ю армию. Она прочно закрепляется на линии «Пантера». 16-я армия вынуждена также отступать под нажимом красного противника. Она сдает русским Старую Руссу, Холм, Дно и Порхов. В конце концов группа армий «Север» в полном составе отходит на линию «Пантера», которая несколько месяцев назад была кое-как подготовлена в качестве отсечного рубежа. Война перекидывается на побережье Балтики, приближая окружение группы армий «Север». Гитлер ведет речь о «крепости Курляндия», солдаты выражаются более метко, называя все это «Курляндским котлом». Они с пониманием воспринимают слова генерал-полковника Линдеманна, обратившегося к солдатам своей 18-й армии с призывом: «Наш девиз — „Ни шагу назад!“ Я требую от вас выполнения своего последнего долга… Мы стоим у порога нашей родины. Любой шаг назад ведет к началу войны в воздухе и на суше на территории самой Германии!»