Трагедия на Неве. Шокирующая правда о блокаде Ленинграда. 1941-1944

Третья глава НО О ХОЛОДАХ НЕ БЫЛО СКАЗАНО НИ СЛОВА

Немецкий прорыв в направлении Свири с целью создания второго большого кольца окружения Ленинграда задохнулся в крови и ледяном холоде. Впервые командование группы армий «Север» вынуждено было отдать приказ об отходе. Красноармейцы вновь проявили себя стойким и изобретательным противником. Ленинград опять получил возможность жить, надеяться и бороться.

Легкая победа над «славянскими недочеловеками» оказалась мыльным пузырем также и в лесах и болотах по правую сторону Волхова. Из иллюзорных мечтаний о том, что город Ленинград вначале нужно окружить, а потом решать, каким будет его конец, получилось сражение, которое растянулось на целые годы.

О том времени, когда речной изгиб Волхова все больше приобретал очертания линии фронта, рассказывает известный артист Эрнст Шрёдер. На лыжах он, тогда молодой солдат, пересек вместе со своей ротой замерзшую реку, чтобы атаковать на другой стороне передовую позицию русских. Он впервые в бою и первый раз видит, как ведут себя опытные «волховские бойцы»: горстка мужчин с отрешенными от всего лицами и неестественно широко раскрытыми зрачками. Их форма хрустит от замерзшей и прилипшей глины, сквозь грязь с трудом виден защитный белый цвет касок, их котелки для еды давно уже никто не чистил, и они покрылись копотью.

Шрёдер видит первых убитых. «Передо мной кристально чистый белый снег, а на нем большая лужа крови, над которой поднимается пар. Это ушедшая жизнь теперь уже мертвого человека. Более красного цвета я никогда не видел». Впервые Шрёдер бежит в атаку на врага. «Затем, как буря с градом, по деревьям начинают хлестать выстрелы. Из стволов проступает белая древесина… Как слепой, падаю с размаха подбородком в снежную яму. Удушливый страх охватывает меня. Мы перестаем разговаривать даже шепотом… Затем огромными прыжками, перебрасывая по земле тяжелые ящики с боеприпасами, мчимся мы через кустарник и пни деревьев. Все более дикими, по мере того как возрастает огонь противника, становятся наши крики, пока мы в конце концов, не сговариваясь, не начинаем дружно кричать „Хуура“. Мы ревем так, будто все стали одним раненым зверем, вырвавшимся из лесной чащи. Ответ невидимого нам противника, его хриплое „Урра“ неожиданно раздается на левом фланге… Когда начинается контратака противника, то сквозь пулеметные очереди то тут, то там прорываются стоны и крики боли… Это баварские парни, у которых отказывают нервы. Замерзшие пальцы ног, которыми уже невозможно двигать внутри сапог, обмороженные носы и руки… никто не мог предположить, что мороз способен еще больше усилиться. Он достиг сорока пяти градусов!»

Шрёдер описывает отступление, во время которого они за собой тащили на плащ-палатках раненых: «Они стонут при малейшем рывке. Мы же не в состоянии больше поднимать ноги и обходить лежащих мертвецов, которых становится тем больше, чем дальше мы отходим. Ледяной ветер создает снежные наносы. Вместо густых снежных хлопьев тонкие ледяные иголки. Ветер завывает над нами, проносясь сквозь расщепленные сучья деревьев. Теперь уже и старослужащие плачут. Никто больше не стыдится друг друга, так как едва ли найдется тот, кто не плачет в отчаянии и навзрыд. Мы совсем не знаем, кого тащим за собой в плащ-палатках и кого уже навечно оставили лежать в снегу. Пальцы ног, да и сами ноги, казалось, уже отмерли и потеряли всякую чувствительность. Впечатление, что как будто движешься на деревянных колодках или на коленках». И еще одно выражение из воспоминаний Шрёдера врезается в память: «Мы уже больше не вчерашние. Но способны ли мы воспринимать реальность сегодняшнего дня?»

Гитлер, фон Браухич (командующий сухопутными войсками) и Гальдер (его начальник штаба), пребывая в эйфории от победы в Западном походе, едины во мнении, что Восточный поход тоже продлится не более трех-четырех месяцев. Даже период осенней распутицы не сможет препятствовать этому. О русских морозах не было сказано ни слова. Но сейчас как под Тихвином, так и у Волховстроя солдаты везде сталкиваются с этим новым для них врагом. Уже в начале октября 1941 года замерзающие немецкие пехотинцы надевают на себя шинели убитых красноармейцев, заворачивая при этом рукава, чтобы в снежной метели их можно было отличить от противника. 22 октября дивизии, находившиеся под Тихвином, фиксируют температуру от минус 35 до 40 градусов мороза. В период с 30 ноября по 5 декабря температура даже под Москвой падает с нуля до минус 35 градусов.

Лазареты заполняются солдатами с обморожениями рук, ног, носов и ушей. Оружие, автомобили и приборы вдруг выказывают такие недостатки, которые до этого никто и не мог предположить. Выходят из строя радиостанции. Пулеметы в лучшем случае стреляют одиночными выстрелами. Двигатели танков приходится часами гонять на холостом ходу, чтобы не заморозить. Это требует огромного количества топлива, которое необходимо доставлять на большие расстояния. При таком падении температуры встают в замерзшей грязи сотни автомобилей, и даже лошади. В то время как Гитлер заявляет, что «русская зима» — это всего лишь словосочетание, 5 декабря начинается наступление советских войск под Москвой.

С каждым метром немецкого наступления все больше отдалялось расстояние от мест доставки предметов снабжения. Тыловым службам становилось все труднее доставлять грузы из-за распутицы и снежных заносов. У русских, наоборот, по мере отступления, сокращалось расстояние до их складов и предприятий, эвакуированных на восток. Из одного лишь Ленинграда были вывезены 92 завода, а из прифронтовых областей — в общей сложности 1523 предприятия. От десяти до двенадцати миллионов трудящихся были отправлены на восток. Но как же русским удалось наладить новое производство? О том, как они мастерски умеют импровизировать, повествует бывший офицер люфтваффе Клаус Кальманн, который познакомился с русскими еще на Волхове. Спустя тридцать лет он вел с ними переговоры о поставке в Россию огромных немецких генераторов. Одно из условий советского контракта помогло изготовителям в конце концов понять секрет русских. Для каждого из моторов генераторов предусматривалось изготовить упаковку строго определенного размера и строго определенного качества. Бюрократическая прихоть? В конце концов немецкие инженеры догадались, зачем это было нужно. При правильной установке и при минимальной дополнительной ручной доводке из каждого упаковочного контейнера получался морозоустойчивый домик. Предприятие, где должны были быть установлены генераторы, пока лишь только создавалось. Таким образом, вместе с оборудованием немцами одновременно поставлялось жилье для первой партии рабочих будущего завода.

Когда в 1941 году с Волги на восток был перевезен авиационный завод, то рабочие и инженеры, прибыв на место, приступили к работе сразу после того, как были возведены стены цехов. Даже в мороз работы не прекращались. Через две недели после того, как прибыл последний транспорт с оборудованием, на фронт был отправлен первый штурмовик, изготовленный на этом заводе.

Командующий одной из советских армий генерал-лейтенант Лукин, попавший в плен, предостерегал на допросе самодовольных немцев, говоря, что Красная Армия в состоянии ежедневно выпускать 60 танков T-34, KB-1 и KB-2. В 1941–1942 годах советская оборонная промышленность развивается бешеными темпами. Производство танков возрастает с 6500 до 25 000 единиц, самолетов — с 12 500 — до 21 500, орудий и минометов — с 71 000 до 125 000. Здесь необходимо уяснить для себя вопрос, будет ли такой военно-промышленный потенциал, хотя уже и ослабленный военными потерями, служить только лишь оборонительным целям? Сегодня мы можем аргументировано утверждать, что народы, способные к подобным достижениям, всегда обладают также мощным потенциалом к экономическому оздоровлению. При условии, что они имеют к этому мотивацию и соответствующую государственную структуру. Это актуально даже сейчас, когда в современной России голодные бывшие красноармейцы ищут на полях картофель и лук, оставшийся после сбора урожая, а седые женщины-ветераны вынуждены стоять в огромных очередях (Стахов описывает период распада Советского Союза в начале 90-х годов XX века. — Ю. Л.).

Но вернемся в ужасный временной отрезок германо-советской истории. К концу декабря 1941 года в сухопутных войсках Германии из строя был выведен каждый четвертый солдат. 8 января 1942 года генерал-полковник Гёпнер отдал приказ на отвод двух обескровленных, наполовину обмороженных корпусов своей танковой армии. Сделал он это вопреки четко выраженному приказу Гитлера. Еще под Ленинградом он навлек своими идеями гнев верховного главнокомандующего. Генерал-полковник, которого фельдмаршал фон Клюге упрекнул в том, что он уклоняется от исполнения долга во имя фюрера, ответил ему так: «У меня есть обязательства более высокие, чем те, которые я выполняю по воле фюрера. Это долг по отношению к вверенным мне войскам». Гитлер отстранил Гёпнера от исполнения обязанностей и отправил его в отставку. Через два с половиной года, 20 июля 1944 года, Гёпнера повесили в тюрьме Плётцензее как участника антигосударственного заговора.

В знаменательный день 8 января 1942 года началось очередное советское наступление, в этот раз на озере Ильмень на стыке между группами армий «Север» и «Центр». Спустя месяц там под Демянском будут окружены почти 100 000 немецких солдат. А в первые дни 1942 года немецкая радиоразведка впервые зафиксировала, что в 30 км севернее Новгорода неожиданно появилась неизвестная до сего времени армия, сосредоточенная у восточного берега Волхова. Именовалась она как Вторая ударная армия.

12 января над прибрежными лесами раздался грохот русских батарей всех калибров. Вторая ударная армия перешла в наступление. Началась еще одна наступательная операция красноармейцев.

После тяжелых потерь, понесенных в первые шесть месяцев войны с Россией, немецкие дивизии, находившиеся под Ленинградом и на Волхове, получили пополнение. В основном это были молодые, неопытные солдаты. Даже «старики», которые уже успели «нюхнуть пороху», не знают, как вести себя во время боев в лесистой местности. А эти бои им предстоят вскоре. Русские знают, что немцы чувствуют себя в лесу чужими. Они не умеют делать в лесу бездымный костер. Им неведомо, как оборудовать лесную позицию таким образом, чтобы ее очертания сливались с окружающей местностью. Как расположить на флангах посты, чтобы они были недоступны огню снайперов? Как доставлять туда орудия и станковые пулеметы, находясь по пояс в снегу, как делать для них укрытия? Почему немцы в маскхалатах, ничего не подозревая, устраиваются перед темной, свободной от снега, стороной деревьев, а не там, где они будут незаметны? Почему никто не знает, что можно повалить два дерева крест-накрест, и тогда их ветки будут служить защитой от снежной метели? Почему этому нужно сначала учиться у русских? Немцы научились воевать, но только не против русских. Хотя у них имелось методическое пособие, рассказывающее, как финны ведут боевые действия в экстремальных климатических условиях лесистой местности. Но в немецкие фронтовые части, где оно было жизненно необходимым, его отправили почему-то лишь зимой 1942 года.

А между тем под Москвой для немцев начинается катастрофа. Здесь находится командующий 2-й танковой армией генерал-полковник Гейнц Гудериан с оставшимися в наличии 150 танками. За полгода до этого он переправил через Буг 1000 своих танков, а позже получил дополнительно еще 150 боевых машин. Сейчас боеспособность его дивизий снизилась до 35 процентов от их штатного состава. Многие из танкистов погибли, получили ожоги, обморожения, были изувечены. А теперь еще верховный главнокомандующий начинает отчитывать генерал-полковника за его милосердие по отношению к солдатам. Он, Гитлер, считает правильным требовать от каждого солдата «самопожертвования ценой своей жизни». Свои гневные мысли об обстановке в высших эшелонах военной власти Гудериан изливает в письме к жене: «Они не имеют никакого представления о положений на фронте. Они отдают невыполнимые приказы и отклоняют любые предложения». За упрямство Гитлера, а также зачастую из-за отсутствия силы воображения его приближенных многие немецкие солдаты расплачиваются своей жизнью. Слова Гнайзенау «Фантазия — мать многих великих деяний» немецким правителям абсолютно чужды.

Советский штабной офицер полковник Кирилл Калинов пишет, что однажды даже маршал Георгий Жуков торжествующе заметил, что немецкому генеральному штабу, в котором служили наиболее подготовленные специалисты, не хватало фантазии. Немцы ни разу не задумались над тем, почему русские солдаты еще с XVIII века носили сапоги на размер больше положенного. А ведь таким способом они защищались от холода, набивая свою обувь соломой или бумагой.

Отсутствие фантазии у военного командования высшего звена не приносит ничего хорошего и тем немецким войскам, что стоят под Ленинградом. 28 немецких дивизий, противостоящих 75 советским дивизиям на территории от Ленинграда до озера Ильмень, не подготовлены для боевых действий против упорного и решительного противника. Но знать свои недостатки и устранять их — это две разные вещи. Немцы познают теперь на собственном опыте, насколько подрывается их боевой дух невиданными для них холодами и непреодолимой для их войск местностью. Они открывают для себя, что их оружие и их обмундирование, а также автомобили в конструктивном отношении не подходят к условиям данной войны.

Еще в 1925 году Гитлер заявлял, что намерен обратить взор немцев «на страну, расположенную на востоке», но он не научил их бороться с метровыми снежными заносами, с глубокими замерзшими дорожными колеями, с бездонными болотами, с лесными тропами, рядом с которыми оборудуются блиндажи и позиции. Правда, все это исчезает в половодье, как только начинается таяние снега.

Подкрепления, которые поступают из Франции, приходят в подавленное состояние, видя госпитальные поезда и их ужасное содержимое. Всего за несколько дней попасть с Елисейских полей на лесную поляну на Волхове — такое испытание не могло бы присниться даже в самом страшном сне. Ведь прибывшие были в тонкой летней полевой форме, в кожаных сапогах, которые мгновенно остужались из-за подбитых гвоздями подошв до такой степени, что ступни и пальцы ног, да и сами ноги теряли чувствительность. Другие части тела были «защищены» тонкими перчатками и наголовниками.

Противник превосходит не только своей численностью. В лесу он чувствует себя как дома, проявляя изобретательность как мастер маскировки. Он привычен к сибирским морозам и имеет соответствующее зимнее обмундирование. Он неприхотлив и технически приспособлен к экстремальным условиям. Германская пропаганда называет его коварным и хитрым. Но это, по существу, означает признание его военной смекалки, хотя Гитлер и его приближенные сами объявили славян «недочеловеками», которым предстоит презренное порабощение и уничтожение. И еще один немаловажный фактор: красноармейцам угрожают не только немцы. Сзади находятся в готовности к немедленному применению оружия заградительные отряды и палачи НКВД, которые не остановятся перед репрессиями в отношении родственников тех, кто откажется воевать. То есть страх и отчаяние также содействуют проявлению храбрости и надлежащему поведению.

Еще до того, как советские батареи на восточном берегу Волхова начали артиллерийскую подготовку, предшествующую наступлению под Ленинградом, в прилегающие леса и болота за немецкими позициями проникают первые красноармейцы. Делают они это скрытно. Минируют дороги, взрывают мосты, ставят заграждения на дорогах, останавливают одиночные автомашины и убивают пассажиров, нападают на посыльных, связистов и подносчиков боеприпасов, а также тыловые обозы и полевые кухни. Они успевают скрыться в лесу, прежде чем им будет оказано сопротивление.

Когда 215-я пехотная дивизия вышла в рождественский сочельник в назначенный ей новый район на Волхове, то, как повествует ее хроника, «лес между рекой и шоссе был укутан метровым слоем снега девственной белизны». А затем несколько рот были обстреляны из рощи западнее Волхова и один из разведдозоров принял бой в самом лесу.

25 декабря большой отряд красноармейцев внезапно оказывается у стен монастыря Званка (бывшее имение Г. Державина. — Ю. Л.) перед одним из холмов на берегу Волхова. Здесь обороняются немецкая пехотная рота и взвод легких пехотных орудий. Немцы, не ведавшие, какие советские силы противостоят им, намерены тем не менее уничтожить их. Они переходят в атаку. В лесу «Кастенвальд» (немецкое топографическое обозначение. — Ю. Л.) они наталкиваются на превосходящего противника и попадают в окружение. С боем им удается выйти из него. Также как и противник, гибнут они десятками. Затем выясняется, что только лишь здесь, в лесах, окружающих деревню Дымно, находятся свыше 1500 великолепно вооруженных сибиряков. Поняв, что сибиряки создают здесь свой плацдарм, немцы сужают его и атаками с воздуха отрезают пути снабжения к нему. Другие подразделения сибирских лыжников прорываются через Волхов с целью освободить своих товарищей из окружения. У них вновь появляется надежда на успешный исход боевой операции. Но все напрасно. 215-я пехотная дивизия пресекает все попытки выхода из окружения. Спустя неделю сибиряки уничтожены. Но это не доставляет особой радости солдатам 215-й пехотной дивизии. Для них это первый тревожный звонок.

Дымно, которое вскоре станет известно каждому немецкому солдату, воюющему под Ленинградом, вновь подвергается атакам. Элитная часть, состоявшая из сибирских комсомольцев, врывается ночью в деревню, бесшумно проскользнув перед этим мимо немецких постов. Завязываются ожесточенные рукопашные бои. Молодые сибиряки настолько хорошо умеют маскироваться, что немцы догадываются об их существовании лишь после того, как те оказываются прямо перед ними. «В течение нескольких часов, — сообщается в дивизионной хронике, — шел бой за каждый палисад и развалины домов». У немцев имелись станковые пулеметы, установленные на так называемых «акъясах». Это лодкообразные фанерные санки-волокуши, сделанные по финскому проекту. Пулеметчик — первый номер, лежит на санках за пулеметом, а другие солдаты тянут его. С помощью таких «пожарных» команд можно устранять опасность и закрывать возникающие бреши между двумя окруженными населенными пунктами. Никто из молодых сибиряков не сдался в плен. Как и всюду, немцы сталкиваются с тем, что красноармейцы уничтожают самих себя последней ручной гранатой и последним патроном.

На фронте шириной 18 километров русские боевые разведывательные группы продолжают проникать в различных местах через передовые позиции 215-й пехотной дивизии и ее соседа — 126-й пехотной дивизии. Они пересекают Волхов, который здесь достигает 600 метров в ширину и течет вдоль полутора километровой низины. Это уже не осторожное прощупывание линии фронта на предмет ее слабых мест, а разведка боем с целью подготовки исходных позиций. Попытки противника не приводят к успеху. Но немцы не тешат себя радужными иллюзиями. Каждый понимает, что это только начало.

Наступают бесконечные часы ожидания, во время которых каждый задает себе вопрос: «Когда же Иван перейдет в наступление? И где? Или же это был лишь отвлекающий маневр, а атака начнется в соседнем месте?» Эти часы ожидания заполняются чисткой оружия, которое осматривается вновь и вновь. Проверяются телефонные кабельные линии и приемники радиостанций. Это часы, когда некоторые из солдат могут черкнуть еще несколько строчек домой, передав затем письмо подносчику боеприпасов, который спешит назад за новой поклажей. Кто знает, может быть, это были последние строчки? Это часы, во время которых также и по другую сторону Волхова молодые солдаты задаются вопросом, какая судьба ожидает их в бою? Сегодня благодаря сохранившимся фронтовым письмам и дневниковым записям мы можем сравнить, о чем думали в те часы немцы и русские, и можем спросить себя, как это случилось, что люди, имевшие такие схожие ощущения и мысли, стреляли друг в друга.

Мороз достигает минус 30 градусов. Глаза часовых на посту слезятся. Нижняя часть подшлемников смерзается от дыхания на свежем воздухе. Под сапогами скрипит снег.

13 января 1942 года в полдень ураган огня начинает сметать все на своем пути. На всем пространстве, куда хватает взора, тысячи снарядов разрываются, вспыхивая белыми брызгами на снежном покрывале земли. Падают верхушки деревьев, трещат стволы, лес погибает, получив неисчислимые раны. Разлетаются в разные стороны перекрытия блиндажей, брустверы и насыпные валы окопов. Незадолго до этого русские попытались ввести в заблуждение немецкую разведку, передав по радио сообщение открытым текстом. В нем говорилось о необходимости продолжать удерживать позиции и вести отвлекающие атаки на немецкие позиции. Но опытные штабные офицеры давно уже приучены относиться к противнику с должным уважением. Они не дают поймать себя на эту удочку. Слишком много имеется признаков, говорящих об обратном: разведывательная деятельность противника и вылазки разведгрупп для захвата немецких часовых, от которых русские надеются получить данные о боевом составе и позициях. Это также и пристрелочные орудия, которые с неизвестных ранее позиций ведут огонь в интересах размещения на них новых батарей. Признаками являются звуки моторов автомобильных колонн, разведывательные полеты русских самолетов в районе размещения немецких войск на Волхове, атаки самолетов-разведчиков ближнего радиуса действия У-2, численность которых была доведена русскими за пятнадцать лет до 35 000 единиц. Аналога им немцы так и не смогли создать. Важные сведения сообщают также и перебежчики из частей, ранее неизвестных на этом участке фронта. Все это на солдатском жаргоне называется «перекрыть кислород», что означает самую большую опасность.

О том, насколько большими были иллюзии и цинизм тех, от кого зависело принятие решения, свидетельствует такой пример: на сообщение передовых наблюдателей 215-й дивизии о «нескольких колоннах русских, взбирающихся на берег Волхова и исчезающих в прибрежных лесах», накладывается такая резолюция вышестоящих штабов: «Вам чудятся призраки»!

Вообще в эти дни и та, и другая сторона во многом тешат себя иллюзиями… Немецкое командование пускает пыль в глаза себе и своим подчиненным, заверяя, что немецкий солдат по своему изначальному предопределению и в силу своих боевых качеств обязан одержать окончательную победу. Нехватка людей, танков, оружия легко восполнима. Разве Гитлер не провозгласил 4 мая 1941 года в рейхстаге о том, что для немецкого солдата нет ничего невозможного?

Русские полагаются на свое численное превосходство и на ослабление немцев за счет непрерывных атак, которые приносят последним потери. Они строят свои расчеты на «русском паровом катке» и на принципе «Всех не перебьешь!», с которым еще в царское время солдат гнали в бой. Так мы читаем у Франца Куглера в «Истории Фридриха Великого» о битве под Цорндорфом в 1758 году: «И хотя первые шеренги русских уже были уничтожены, на их место так же решительно вставали следующие. Их также сметали, но вновь за счет подхода других сил их ряды смыкались. Они создавали из тел погибших неприступный вал для противника, который мог быть преодолен не иначе, как после уничтожения всех оставшихся русских солдат».

Генерал Эйзенхауэр описывает в некотором замешательстве свой разговор с маршалом Жуковым, который так заявил ему: «Когда мы попадаем на минное поле, то наша пехота продолжает наступление, как будто его и нет в помине»! «Потери от противопехотных мин, — аргументирует Жуков, — ведь, по существу, аналогичны тем, что возникают при артиллерийском и пулеметном огне, когда немцы обороняют свои позиции только лишь за счет сильной группировки войск без использования минных полей».

Комиссары гонят своих солдат вперед, призывая их добывать у немцев отсутствующее продовольствие. А советские генералы убеждают в своих письменных распоряжениях, что на самом деле вовсе нет никаких трудностей, есть лишь только слухи, распространяемые вражеской агентурой.

Немцы преподносятся в советских пропагандистских материалах исключительно, как «фашистские людоеды», которых надо уничтожать, как «бешеных собак». Словотворец Илья Эренбург в издевательском тоне составляет открытое письмо некоей фрау Гертруде Хольманн в Германию: «Ваш Густав убит. Он лежит на Волхове, занесенный снегом. Здесь нет ничего, кроме белого, безжалостного снега. И Густав лежит в нем лицом вниз… Убитые немцы так будут там лежать до весны, подобно замороженному мясу в холодильной камере…»

А генерал армии Жуков и командующий 54-й армией Федюнинский призывают войска 1 января 1942 года «уничтожать немецкое двуногое чудовище на подступах к великому городу Ленинграду»!

Немцы негодуют из-за того, что «Иван, не считаясь с потерями, пытается расширить участки прорыва». Но совсем по-другому это звучит, когда они сами оказываются в подобной ситуации. Тогда они «героически ведут бой за каждый метр земли, прорывая вражескую позицию».

Когда же солдаты разговаривают между собой, не испытывая какого-либо идеологического надзора, то немцы вдруг признают «мастерство русских в строительстве деревянных домов и мостов». Немецкие солдаты не скрывают своего уважения к русскому противнику, который уже полгода не прекращает вести бои, неся при этом огромные потери. Поэтому «признаются заслуги советских парней из 7-й танковой бригады». А в перехваченных русских радиограммах не раз можно услышать о том, что никто не ожидал того, что «фрицы смогут так долго удерживать свои позиции». Действия немецкой пехоты оцениваются как «умелые», а их артиллерия — как «великолепная». Войска, находящиеся по обеим сторонам линии фронта и живущие совсем в другом мире, получают представления о противнике не только из пропагандистских материалов.

Конечно, они убивают друг друга в скопившейся, в слепой ярости, в состоянии аффекта. Но чаще всего это те, кого к этому состоянию подтолкнули, псевдогерои, находившиеся в тылу, команды экзекуторов СД, палачи НКВД, которые без всякого для себя риска тешатся этим, превращая войну в смертоубийство.

Но сейчас нет времени и места для прокламаций и проклятий. Как это бывает в большинстве случаев, когда боевая мощь наступающей стороны сконцентрирована на узком участке фронта, передовая линия обороны пробивается в этом месте подобно стене, которую непрерывно буравит дрель. За первые шесть дней Волховского наступления 126-й пехотной дивизии, где плечом к плечу вместе бьются уроженцы Вестфалии и Восточной Пруссии, пришлось отразить 109 атак. Обе стороны несут при этом огромные потери. Однажды приходится отразить одну за другой семь атакующих волн, направленных на расшатанную немецкую оборону. Это означает, что ни один немецкий пехотинец, ни один красноармеец не имеет возможности перевести дух, сдвинув на затылок стальную каску после огромной психологической и физической нагрузки. Ужас боев не оставляет в покое ни днем, ни ночью. В полосе прорыва, который зияет на этом участке Волховского фронта, лежат 15 000 убитых красноармейцев.

Спустя несколько дней русским удалось прорвать немецкие передовые позиции на стыке между 215-й и 126-й пехотными дивизиями, где ширина фронта составляла 15 километров. Солдаты, находившиеся на некоторых опорных пунктах и остатках укреплений, оказались в окружении. Но они продолжали оказывать отчаянное сопротивление, пока не погибли все до одного. Позиции, оборудованные для круговой обороны, на флангах еще удерживаются, но и там погибают и замерзают сотни солдат, не получающих поддержки.

Вторая советская ударная армия ворвалась в глубь немецкой обороны, как огромный поток воды при прорыве плотины. Ее передовые отряды углубились почти на 100 километров в тыл 18-й армии. Возник новый фронт протяженностью 200 километров за позициями немецких дивизий, находившихся под Ленинградом и на Волхове. Наступающие советские войска уже начали подводить сюда дальнобойную артиллерию и доводят численность своей группировки в этом районе до 180 000 человек.

Ранним утром в один из таких судьбоносных дней длинный серый воинский эшелон получает сигнал к отправке. Выбрасывая клубы пара, локомотив приходит в движение. В какой-то момент колеса проворачиваются вхолостую. Шипят клапаны. После этого паровоз медленно сдвигается с места. С грохотом лязгают сцепки вагонов. Один из санитарных эшелонов, называемый на солдатском жаргоне «экспрессом с мороженым мясом» (по аналогии с названием медали за участие в зимней кампании 1941–1942 гг. — Ю. Л.), отправляется на родину. В одном из вагонов, в которых раненые молча лежат на трехъярусных больничных койках, обер-ефрейтор Р. пристально всматривается лихорадочными глазами в матрац над его головой. У него одно из лучших, привилегированных мест, и он теперь может даже смотреть в окно. Но головы он не поворачивает. Боль и лекарства сделали его безучастным к окружающему миру. Он слишком слаб, чтобы говорить. Его беззвучный шепот невозможно понять. У него зудит кожа на голове, которую он хотел бы теперь почесать. Желание становится для него пыткой. Но сделать этого он не в состоянии. У него нет больше рук. Пальцы ног сильно болят, он это чувствует совершенно отчетливо. Но он знает, что этого не может быть. Ног у него тоже больше нет.

Обер-ефрейтор был посыльным в одном из батальонов, которые продолжают противостоять прорывам русских на Волхове даже после того, когда те просочились через немецкие позиции на флангах. Ему дали приказ во что бы то ни стало доставить на просеку и к опушке леса боеприпасы. Он тащил их за собой, пока у него не онемели руки. Он продолжал бежать даже тогда, когда заметил, что больше не чувствует ног ниже колен. Тогда он пополз на коленях и локтях, повесив на шею четыре ящика с пулеметными лентами. Обратно он доставил их уже пустыми. После чего потерял сознание.

На батальонном медицинском пункте, как громко именовалась полуосыпавшаяся ниша, вырытая в промерзлой земле, врач озадаченно качал головой. Что с того, что он знал, почему организм человека при переохлаждении, стремясь сохранить остатки тепла, уменьшает доступ крови к коже и суставам? Зачем ему было знать, что после этого холод особенно сильно воздействует и наступают страшные последствия? Ночью почти 50 градусов мороза, днем ниже минус 25 градусов — этого достаточно, чтобы сломить даже самого выносливого и полностью здорового человека. Кажется чудом то, что наши измученные солдаты все это выдерживают. Сейчас они напоминают призраков с серыми лицами, у которых не осталось ни грамма жира под кожной прослойкой. Как врач, видя это, он каждый раз качает головой, разрезая телесную ткань.

Нет, он не в состоянии помочь обер-ефрейтору. Его инструменты — это остаток того, что имеется на крайний случай. Основная часть хирургического материала была утрачена, когда обоз перехватила разведгруппа советских сибиряков. Теперь его главный инструмент — это плоскогубцы. Обезболивающих средств больше нет. Обер-ефрейтору может помочь лишь ампутация, но для нее нет необходимых средств.

Обер-ефрейтора тащат назад. К удивлению санитаров, он выдержал дорогу до дивизионного медицинского пункта и полевого госпиталя. Она проходила под обстрелом, через бревенчатый настил над промерзшими лесными тропами, рытвины дорог с остановками для замены транспорта, вышедшего из строя, под свист осколков авиабомб русских ночных бомбардировщиков У-2, которые целились во все, что двигалось и отличалось по цвету от белого снега. Рядом лежали на носилках стонавшие свертки с человеческими телами, из которых монотонно начинала капать кровь, как только под носилками таяла красная сосулька. И вот теперь он, калека, едет на родину, которую покинул здоровым парнем.

В тыловом госпитале главврач сообщает ему, что он стал унтер-офицером. Ему приносят форму с соответствующими нашивками и петлицами. Сестра подкладывает ему подушки под Железный крест, которым его наградили, и под спину, а затем подносит зеркало. Он слабо улыбается. Но вид у него отсутствующий. Всем хочется его поздравить и пожать руку. Но затем все неловко прячут свои руки за спину. Обер-ефрейтор немного приподнимает один из своих обрубков, и извиняюще делает движение плечами. Затем без сил откидывается назад. Когда медсестра, заступившая в ночь, намеревается поприветствовать его с наигранным радушием, он не двигается и не произносит ни слова в ответ. Он уже мертв.

В эти дни гамбургская 225-я пехотная дивизия находится на марше, покинув Амьен на севере Франции. Путь ее лежит на восток. Вначале ее перебрасывает в Восточную Пруссию по железной дороге. При температуре плюс 16 градусов солдаты грузятся в вагоны, при минус 20 градусах они прибывают на побережье Балтийского моря, ощущая первые признаки того, что их ожидает. Гужевой транспорт должен быть доставлен морем из Данцига, далее лошади пойдут своим ходом. Моторизованные части совершают марш по суше, после того как их выгружают в Тильзите. Еще до того, как им сообщили, куда они направляются, их об этом уже проинформировали жители Амьена. Солдаты мало задумывались, откуда тем стала известна эта секретная информация. Но на душе у них стало муторно, когда они услышали слово ВОЛХОВ. Увидят ли они теперь вновь свои семьи? Еще несколько дней им предстоит провести в Данциге в ожидании транспорта. Здесь они могут встретиться с женами, радуясь тому, что это произойдет на частных квартирах. Еще раз они смогут ощутить нежность и страсть, еще раз пережить боль расставания.

В Риге морозы достигают минус 30 градусов. И уже у самых беззаботных исчезают улыбки: дивизия полностью оснащена, так сказано им. Но зимнего обмундирования никто из них не видит.

Три недели спустя 2-й батальон 333-го полка этой дивизии теряет 13 из 16 офицеров, 110 из 128 унтер-офицеров и 422 из 550 солдат. В 9-й роте в строю остались один унтер-офицер и четыре солдата. Батальоны 377-го полка совершают спешный 40-километровый марш для поддержки боевых групп, преграждающих путь наступающему авангарду советской Второй ударной армии. Морозы достигли уже почти 40 градусов. К тому времени, как солдаты должны вступить в свой первый бой, уже поступают доклады «о серьезных потерях в результате обморожений». Солдаты пока видели лишь нескольких красноармейцев. Но это были пленные, а не вооруженный противник.

О том, какая критическая ситуация сложилась в районе боевых действий, командиру 377-го пехотного полка становится ясно, когда он приходит на доклад к командиру 1-го армейского корпуса, с которым он дружен. Во время разговора полковник замечает, как генерал подчеркнуто небрежно прикрывает газетой карту обстановки, разложенную на столе. Но делает он это недостаточно быстро. Полковник уже увидел, что передовая линия немецких позиций прорвана во многих местах, о чем свидетельствуют стрелы красного цвета, как места прорывов и вклинения советских войск. Карта испещрена вопросительными знаками, обозначающими неясную обстановку. Генерал не хочет расстраивать своего друга. Он просто пожимает плечами. Он понимает, что старого вояку не обманешь уклончивыми фразами.

Солдаты 225-й пехотной дивизии вступают в бой, не имея навыка действий в зимних условиях. Хотя перед этим в тылу некоторым из них дали урок, показывая, как взрывать мерзлую землю с целью оборудования укрытий в образовавшихся воронках. Они узнали, как создаются долговременные огневые сооружения и убежища для раненых, как по свежему снегу наносится маркировка параллельно передовой позиции, чтобы проследить, не пересекли ли ее лыжные следы просочившихся сибиряков, как блиндажи превращаются в места для обогрева, чтобы солдаты могли, хотя бы стоя, немного перевести дух. Но 377-му полку времени на это не выделили. После многочасового марша, в ходе которого грузовики ломались и все в нервном напряжении ждали, пока их наскоро починят, после непрерывных атак штурмовиков, без привала и горячей пищи их бросили в бой.

Еще удерживаются некоторые опорные пункты в местах прорыва Второй ударной армии на Волхове. Это Спасская Полисть, через развалины которой к шоссе в обход ведет единственная пригодная дорога. Само шоссе уже перерезают советские войска, наступающие в западном направлении. Это также Любино Поле и Мостки. Для многих русских и немцев символическими стали названия «Паук» — перекресток дорог, за который ведутся ожесточенные бои, а также «Будка путевого обходчика». Остатки двадцати различных перемешанных между собой батальонов накрепко вцепились в эти позиции. Фронт окружает их со всех сторон. Когда русские стремительным броском ринулись на один из полков 215-й пехотной дивизии под Кузино, то немецкая артиллерия не смогла оказать ему какой-либо помощи, так как сама подверглась обстрелу из близлежащих лесов. Артиллеристы вынуждены были занять круговую оборону, отстреливаясь из винтовок и пулеметов. Были перерезаны все линии связи. В конце концов Кузино пришлось оставить. Под Трегубово, где проходит новая передовая линия обороны, немецкие солдаты вынуждены прорываться в южном направлении сквозь просочившиеся подразделения красноармейцев. Русские, опьяненные успехом, торопятся, что делает их поступки иногда легкомысленными. В результате они сами попадают в окружение. Снабжение по воздуху также не приносит им успеха. Части их 372-й стрелковой дивизии попадают в плен.

Теперь бой ведут не только солдаты, находившиеся на передовой линии. Сейчас воюют уже и артиллеристы дальнобойной артиллерии, подразделения подвоза и снабжения, ремонтные мастерские, строительные батальоны. Все они борются за выживание. С каждым часом все большее число линий связи, тыловых служб и складов оказывается в районе боевых действий. В такую ситуацию в одной из деревень, до этого находившейся в тылу, попадает и ветеринарная рота вместе со своими лошадьми: госпитальными, резервными и постоянного состава. Внезапно поступает приказ занять круговую оборону. Солдатам это уже знакомо с той поры, когда они находились у шоссе, соединявшем Ленинград с Новгородом, которое тянется параллельно Волхову на расстоянии 10–20 километров от него. После того как немцы начали попадать ночами в засады и натыкаться на минно-взрывные заграждения, установленные просочившимися русскими, то решено было свести воедино обозы, санитарные автомобили и связные машины, превратив их в монолитную крепость на колесах. Артиллеристы спешно создают запасные позиции, орудия устанавливаются на прямую наводку прицелом, направленным на лощины и лесные опушки. Но мороз давно уже превратил землю в бетон. Приходится довольствоваться созданием снежных валов, подготавливать имущество к срочной транспортировке, для чего его грузят на автомобили. У опушки леса внезапно появляются первые красноармейцы. Спустя четверть часа их уже 600 человек. Они начинают охватывать немцев кольцом окружения. Ветеринарная рота вооружена пулеметами типа 08/15, которые отказывают на морозе. Русские пользуются этим, подвозят на свою позицию минометы и станковые пулеметы. Рота ведет ружейный огонь, прицеливаясь особенно тщательно. Каждый выстрел должен быть выверен, так как не хватает боеприпасов. Рассчитывать на их подвоз не приходится. Ночью выдаются последние патроны. На рассвете должен последовать прорыв. Лишь два грузовика с 15 ранеными могут идти своим ходом. 15 человек числятся пропавшими без вести, 15 погибших солдат останутся лежать здесь навечно. Все ротное хозяйство, включая автомобили и 170 лошадей, придется бросить. Но за позицией ветеринарной роты подразделения 215-й пехотной дивизии уже успели создать новую линию обороны.

Отнюдь не героическая история, не правда ли? Если бы ротный казначей не записал ее и она случайно не стала бы эпизодом хроники 215-й пехотной дивизии, то ее давно бы уже забыли. Кто будет думать о ветеринарах, ездовых и больных лошадях, когда речь идет о целых сражениях?

На всех участках фронта также ведутся боевые операции, описания которых не найдешь ни в одном боевом уставе. Как только с самолетов сбрасываются контейнеры с продовольствием для окруженных или слишком вырвавшихся вперед подразделений, то немцы и русские устраивают охоту за ними. В результате между ними вспыхивают ожесточенные рукопашные схватки. Целая батарея легких полевых гаубиц исчезает на несколько дней вместе с обозом, полным боеприпасов, а затем в состоянии полной измотанности вновь появляется с оставшимися шестью снарядами после ожесточенных боев, отступления, контратак и круговой обороны. Чтобы не выдать замаскированные позиции, противники стараются уничтожать друг друга бесшумно. С началом артиллерийского обстрела расчеты отходят со своего оборонительного рубежа к отсечной позиции, чтобы затем вновь пойти вперед, как только огонь будет перенесен в глубину. Один из артиллерийских дивизионов ведет огонь поочередно всеми своими батареями с различных огневых позиций. Как только выстреливается весь боекомплект, то позиция сразу же оставляется, а орудия в других огневых точках тотчас же изготавливаются к стрельбе. Посыльные, спешащие на оставленные позиции, удивляются огромному количеству снарядов, расходуемых противником: русские хотя и правильно вычислили немцев, но отреагировали с некоторым опозданием. Несколько недель продолжаются такие дуэли. Часто орудия обоих противников размещаются прямо на передовой линии боевых действий, так как нет лучшей позиции или потому, что транспорт не может преодолеть непроходимый участок местности.

В районе прорыва Второй ударной армии, который немцы называют Волховским котлом, после того как русские просочились, как сквозь игольное ушко, через линию фронта, окруженные немецкие подразделения создают опорные пункты для ведения круговой обороны.

Так, одна из немецких батарей расположилась рядом с русской линией снабжения, замаскировав свои орудия. Противнику же «выданы» макеты орудий и ложные позиции. Места расположения конной тяги можно достичь лишь по замаскированным тропам, которые обороняют голландцы (легион ваффен-СС «Нидерланды». — Ю. Л.) и небольшая группа саперов. Теперь сюда по узкой тропинке необходимо доставить снаряды. Для русских эта батарея как заноза в теле. Они непрерывно стараются ее уничтожить. Но передовой наблюдатель так корректирует заградительный огонь, что осколки рикошетят над снежной поверхностью прямо перед позицией. Поэтому русским не удается подойти ближе. А артиллеристы уже давно научились управляться с винтовками и ручными гранатами так же ловко, как и со своими орудиями. Позднее каждый из них, кто остался в живых, получил на грудь пехотный штурмовой знак «За рукопашный бой».

В центре бреши, пробитой Второй ударной армией по линии немецкого фронта, стоит у Любино Поля 88-мм зенитное орудие. Первоначально оно было установлено у шоссе для отражения атак с воздуха. Здесь должен был быть размещен один из многочисленных постов по борьбе со средствами воздушного нападения. Но с каждым днем он все больше превращается в эпицентр борьбы с танками на этом участке фронта. Его расчет устанавливает прицел для боя с наземными целями и начинает уничтожать наступающие танки Т-34 и КВ-1.

Фридрих Хуземанн приводит в своей хронике 4-й полицейской дивизии СС («Они верили, что вершат доброе дело», Кобург, 1999 г. — Ю. Л.) отрывок из письма одного обер-ефрейтора с описанием прорыва русских на немецкую позицию: «Мне удалось добраться до пулемета, убитый расчет которого валялся рядом. Лента была снаряжена, и я смог открыть огонь по русским, толпой бежавших нам навстречу». Обер-ефрейтор описывает, как один фельдфебель стаскивает в одну кучу разбросанное рядом оружие, которое осталось от убитых солдат, заполнивших своими телами окоп. Позиция вновь оживает после того, как к ней подползают оказавшиеся в отдалении 50 метров и уцелевшие после артобстрела солдаты, которым удается изготовить к стрельбе еще один пулемет. Мы узнаем еще об одной группе солдат, которые в течение восьми часов тащат за собой по узкой болотистой тропинке своих тяжелораненых товарищей, каждую секунду боясь сбиться со следа впереди идущих, так как опушка и пространство по краям троп заминированы. Любой неправильный шаг ведет в смерть.

Мы узнаем также об одной группе солдат, которые добираются до деревни Мостки при температуре минус 40 градусов, где их обнаруживает и окружает противник. Они держат оборону несколько суток. В конце концов им удается вырваться, воспользовавшись суматохой среди русских, вызванной атакой немецких штурмовиков. В донесении после боя записано: «Оставшихся в живых — 18 человек. Из них небоеспособных из-за обморожений — 18».

Сегодня такие истории кажутся неправдоподобными. У многих война ассоциируется с иллюзиями изысканного и романтичного героизма в духе времени Дикого Запада. Убитые здесь всегда лежат так, будто они заснули. Раненые тоже всегда выглядят как на картинке. Обычно пуля попадает им в руку, на что герои не обращают внимания. Они, как индейцы, которым неведома боль. Они сражаются с эффектной повязкой на голове после ранения, под которой на врага устремлен решительный взгляд воина. Солдаты получают ордена, новые звания, похвалу. Такие сцены заимствовали для пропагандистских целей обе стороны и в боях под Волховом. Но война ведь не кино. Сам термин «героизм» представляется солдатам чем-то неестественным и лицемерным.

Связано ли это с тем, что они на собственной шкуре испытали, как уничтожаются с холодным расчетом люди и боевая техника? Или с тем, что почти все из них, проявившие смелость, самопожертвование и стойкость, вовсе не отвечали стереотипу героя? Поэтому, когда их спрашивали о мотивах их поступка, они лишь пожимали плечами и, в крайнем случае, говорили, что им «всего лишь повезло». Тот, кто их об этом спрашивал, самим вопросом уже свидетельствовал, что не имеет никакого представления о мире, в котором те жили.

Психолог А. Штёр более основательно исследовал такой феномен, как храбрость. Его преимуществом было то, что он смог проверить свои психологические теории о солдатах на собственном военном опыте. У него мы находим такие наблюдения о душевных порывах молодых солдат: «Во все времена и во всех культурных кругах молодые люди стремились доказать свою значимость в окружающем их мире, изыскивая для этого ситуации, связанные с риском и возможностью в них отличиться. Такой естественный порыв с целью испытать свои возможности ловкая пропагандистская машина могла направлять в выгодное ей русло. На войне имеется большой выбор случаев отличиться. Традиции военного ремесла так же стары, как и сама солдатская профессия. То, что имело место столетия назад, действовало и во Вторую мировую войну. Актуально это и сегодня, так как человеческая природа не изменилась. Сюда относится стремление доказать свою значимость и выставить себя таким образом на показ. В науке это называется „эмоциональными психологическими категориями“. Блеск военной формы, нашивок, принадлежность к элитному подразделению, ордена — все это представляет ее показательную внешнюю форму. Орден дает возможность владельцу почувствовать: „Я прошел проверку на пробу“. Это принесло ему признание и восхищение им со стороны окружающего его мира, в том числе, не в последнюю очередь, и среди женского окружения».

Штёр исследует также, насколько война меняет молодых солдат, как возникают различные типы людей, как, к примеру, создается образ «лихого парня». Он пишет: «Всегда и везде были такие солдаты, которых все знали и уважали. Они прославились тем, что уничтожали огневые сооружения и танки противника. К их числу относились также командиры боевых разведгрупп и разведдозоров. Они были либо добровольцами, либо их назначали на эту должность, когда этого требовала сложившаяся тяжелая обстановка. Их имена были известны далеко за пределами части… Свой авторитет они зарабатывали благодаря отчаянной смелости, когда, казалось, сами искали опасность. Ни один офицер из их части к ним не придирался. Они стали специалистами войны, гордясь тем, что могут здесь применять свое профессиональное умение. Аналогичным образом — ища опасность, обладая великолепной способностью выходить победителем из ситуаций, связанных с риском, — гражданские лица становятся автогонщиками, артистами, большими спортсменами или альпинистами. Умение убивать стало ремеслом таких солдат. Эти убийства едва ли оседали в их памяти, так как каждый из них в любой момент сам рисковал быть убитым». Вот так пишет, оглядываясь назад, А. Штёр: не с пренебрежением, а точно все подмечая.

Смущенными выглядели улыбки на лицах этих парней: рабочих и крестьян, когда им вручали знаки за рукопашный бой и медали за мужество. На их рукавах были видны почерневшие от грязи нашивки за уничтоженные ими танки. Они все выглядели как дружелюбно настроенные ученики-ремесленники, сельскохозяйственные рабочие и служащие. Да, в сущности, большинство из них ими и были.

Снайперские отличия за 20, 40, 60 попаданий, знаки за участие в 15, 30, 50 рукопашных боях, вся эта «мишура» не вязалась с их простодушными, безобидными лицами.

Ордена советских солдат выглядели по-другому. Лица у них также были другими. Но их поступки и страдания были такими же. И это касалось также тысяч русских женщин-снайперов, медсестер и связисток на Ленинградском фронте.

Солдатам, окопавшимся в лесах и руинах домов между Волховом и трассой Ленинград — Новгород, приходится совсем туго. Ночью температура в районе Спасской Полисти опускается до минус 37 градусов, днем — минус 34. Пулеметчики держат затворы своего оружия за пазухой, уберегая их от замерзания и зная, что те могут понадобиться в любой момент. Когда однажды в разведдозоре один из пулеметчиков, бывший 1-м номером, упал на землю, получив ранение, и выронил из рук пулемет, то остальные солдаты несколько часов искали под снегом его оружие. Оно исчезло под метровым слоем снежного наста. Сотни единиц оружия были потеряны подобным образом. Те немногие блиндажи, убежища, подвалы, что имелись в наличии, почти все разрушены артиллерийским огнем.

Раненые вынуждены часами лежать на открытом воздухе, прежде чем их оттащат в ближнюю тыловую зону, зачастую на расстояние в десять-двадцать километров. Чаще всего уже сам по себе холод означает смерть для них. Первая медицинская помощь для многих приходила уже слишком поздно. Доставка раненого с передовой позиции в ближний тыл, расстояние между которыми составляет полтора километра, продолжается по глубокому снегу свыше двух часов, даже если его при этом тащат четыре человека.

Русские страдают точно так же. И все же им лучше. У них перед глазами победа. С каждым метром земли, которую они отвоевывают у «фрицев», они возвращают себе частичку Святой Руси. Они без устали вводят тяжелую артиллерию в район прорыва. По лесной просеке прокладывают две железнодорожных колеи, которые позднее вошли в военную историю под названием «Просека Эрика».

Их акция имеет, впрочем, один изъян, который вначале представляется атакующим мелочью. Немцам удается и дальше удерживать опорные пункты на флангах русского прорыва. Для русских они как бельмо на глазу. Немецкие солдаты, засевшие в развалинах домов, находятся постоянно настороже, прислушиваясь к тому, как днем и ночью, подобно призракам, мимо идут потоком наступающие ударные части советских войск. Некоторые из опорных пунктов, правда, приходится, в конце концов, оставить, после чего немцы окапываются в чистом поле в снежных нишах, дно которых устилают еловыми ветками. Но они не отступают. И постепенно до русских начинает доходить, что их почти стокилометровый прорыв в глубь немецких позиций, в результате чего создалась смертельная угроза артериям снабжения между Лугой и Гатчиной, а также между Тосно и Чудово, ни к чему не приведет, если им не удастся расширить трехкилометровый коридор и вывести его из-под удара немецкой артиллерии и штурмовой авиации.

Конечно, их передовые отряды получают дополнительное снабжение с воздуха. Для этого они даже построили взлетно-посадочную полосу. Но сейчас для них самое время создать из маленькой калитки, ведущей к просеке, широкие массивные ворота, через которые можно будет вводить сюда технику и резервы, выводить войска на замену и транспортировать раненых. Однако теперь уже и «Фриц» стал таким же упрямым, как тот «Иван», которого немцы ругали именно за это.