Трагедия на Неве. Шокирующая правда о блокаде Ленинграда. 1941-1944

Шестая глава КРОВАВАЯ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНАЯ НАСЫПЬ В ПОГОСТЬЕ. ВСТРЕЧА ЧЕРЕЗ МНОГО ЛЕТ

На узком пространстве одновременно разыгрываются отдельные эпизоды, которые прежде не смог бы вообразить себе ни один из участников вооруженного противостояния. Они сопровождаются диким упоением триумфа, ужасом смерти, безумием и сильнейшим изнеможением. Происходит все это на местности, закрытой со всех сторон лесом, где новичок совершенно не может ориентироваться и где большие участки помечены на карте как поля и лужайки, а на самом деле представляют собой труднопроходимые места и дремучие заросли. Даже простое перечисление этих эпизодов создаст для читателя общую картину пережитых кошмаров.

Именно здесь немцам приходится оставить противнику один из бункеров. Когда уцелевшие после боя солдаты обнаруживают, что в нем остался еще один их тяжелораненый товарищ, то один из ефрейторов выносит его оттуда во время атаки русских, невзирая на сильный огонь их артиллерии.

Вот русские внезапно толпой бросаются в атаку прямо на железнодорожную насыпь. Расчеты двух тяжелых минометов, отрезанных в лесу от своих войск, обрушивают с холодной отчаянностью огонь на атакующих. Они намерены таким образом как можно дороже продать свою жизнь. За короткое время выстреливаются 400 мин — весь их наличный боезапас. Вся полоса наступления почернела от тел убитых. Около 500 красноармейцев нашли здесь свою смерть. Но атаку удалось отбить.

Лошади мгновенно объедают солому с крыши обрушившейся хаты. Рядом красноармеец-туркмен везет со склада на санях мины и застревает на лесной просеке в глубоком снегу. Он оставляет сани и идет разведывать другую дорогу. В результате полностью теряет ориентировку и оказывается в тылу немецких позиций, где попадает в плен. Другой красноармеец, наступавший со своим батальоном, вынужден залечь под воздействием огня противника. Там он затем и засыпает, смертельно усталый. Будят его уже немцы.

Вот вперед выдвигается немецкая колонна подносчиков боеприпасов. Каждый солдат тащит четыре снаряда. Им требуется два часа на преодоление двух километров. Спустя еще один час они валятся с ног от усталости.

А там четыре русских танка, отрезанные от приданной им пехоты, утюжат вдоль и поперек позицию немецкого батальона, к счастью, не нанося урона живой силе.

В другом месте русские, проникнув в глубь немецких позиций, в опьянении от успеха, набрасываются на пожитки немецких солдат, оставленные в ранцах на санях, которые застряли в лесу. Застигнутые врасплох внезапной контратакой немцев, они гибнут среди бритвенных принадлежностей, носовых платков, книг и консервных банок.

Здесь немецкие солдаты вынуждены теперь ориентироваться по протоптанным в снегу тропинкам, так как просеки, отмеченные на картах, давно уже заросли лесом.

В закутке блиндажа связистов оружейный мастер устраивает свою мастерскую и начинает между радистами и телефонистами под артобстрелом русских ремонтировать карабины и пулеметы и тщательно снаряжает пулеметные ленты.

В другом месте солдаты сидят в воронке, тесно прижавшись друг к другу, укрывшись от ветра и, подобно обезьянам, грызут замерзший на морозе хлеб и сосут колбасу, твердую, как кусок льда.

Вдалеке батальон докладывает о готовности идти в бой, имея 7 офицеров, 77 унтер-офицеров и 347 солдат. В первой же атаке он теряет 6 унтер-офицеров и 41 солдата, после чего сразу получает пополнение. Через три недели боев он докладывает, что имеет в наличии 4 офицера, 7 унтер-офицеров и 36 солдат. Теперь такое становится обычным явлением.

Немецкие подносчики пищи ночью взбираются на танки, стоящие позади их блиндажей. Входные люки задраены, изнутри доносится только храп. Подносчики пищи улыбаются, насколько им позволяют задубевшие на морозе рты. Внезапно один из них замечает на башне танка надпись на русском языке. Крадучись и втянув голову в плечи, подносчики пищи спешно отходят от этого места.

Считалось нормой, когда солдаты по обе стороны фронта сутками не получали горячей еды и когда суп насквозь промерзал в контейнерах. А как вообще спали тогда солдаты? Землистого цвета лица, вялые, неестественные движения, лихорадочно блестевшие глаза — все это свидетельствовало о недостатке сна. Некоторые дремлют на ходу. Шатаясь, идут они по открытой местности, а, войдя в лес, натыкаются на деревья. В блиндажах, где нет никаких предметов, они выглядят как один большой пустой ящик, 15–20 человек спят стоя, как в переполненном вагоне метро. Те, кто засыпают на посту, подвергают опасности не только свою жизнь, но и других солдат. Если бы за это их всех стали наказывать, то количество дисциплинарных частей превысило бы регулярные войска. Поэтому патрульные все время бегают по цепочке от поста к посту и ударами под ребра будят спящих.

Можно ли в таких условиях содержать в чистоте свое тело? Отведенные на отдых роты могут помыться в созданных в приказном порядке дезинфекционных стационарах. Там они меняют белье, отдают в чистку засаленную, изношенную и набитую паразитами военную форму. Русским удается даже оборудовать бани в прифронтовой полосе, разумеется, если позволяет стабилизировавшаяся обстановка. Их солдат заставляют даже заниматься гимнастикой на подручных спортивных снарядах. Но в эти месяцы фронт нестабилен, и замена подразделений происходит очень редко и на короткий период. Пока солдаты пребывают на морозе, они не чувствуют вшей на своем теле. Но через пятнадцать минут нахождения в теплом блиндаже начинается пытка: не обращая внимания на воинские звания, все начинают чесаться самым нещадным образом. Временами солдаты пытаются бриться. Куска березовой коры хватает, чтобы разогреть снег в полевом котелке. Но для этого нужно вначале найти свободное место в блиндаже. А его, как правило, нет. 9 апреля 269-я пехотная дивизия докладывает, что ее солдаты уже почти четыре месяца не имеют крыши над головой, страдают от недосыпания и отсутствия условий для умывания. Их внешний вид абсолютно неприемлем.

К эпизодам военного времени, остающимся в памяти навечно, относится и кошмар танковой атаки, которой солдаты сами ничего не могут противопоставить. И если даже в данный момент им приданы противотанковые пушки и самоходные штурмовые орудия, или так называемые подразделения истребителей танков, то и они не в силах устранить опасность.

Тяжелые советские танки КВ-1, применяемые в районе Погостья и при прорыве на Волхове, развивают на открытой местности скорость не свыше 15 километров в час. Более маневренными и эффективными оказываются танки Т-34, но и их скорость не превышает 20–30 километров в час. Однако они преодолевают участки местности, считающиеся непроходимыми для боевой техники. Солдаты, доставляющие на себе боеприпасы и другой груз, могут здесь передвигаться лишь черепашьим темпом. Поэтому русские танки кажутся намного более проворными, и немцы удивляются тому, как необычно быстро катятся они и маневрируют, уворачиваясь от выстрелов противотанковых орудий, а их превосходная огневая мощь подавляет любые противотанковые средства противника.

Визуальное и слуховое восприятие — вот две составляющие танкобоязни для неопытных полков, прибывших из Франции. Она дает о себе знать еще до открытия огня танками. Чудовища достигают своими размерами около семи метров в длину, трех метров в ширину и от двух с половиной до трех с половиной метров в высоту. Гусеницы шириной 70 сантиметров предотвращают глубокое проседание в мягкую почву. К техническим параметрам можно отнести и шум, издаваемый танками: грохот и клацанье мощных дизельных двигателей, стук, дребезжание и визг ходовой части. Как только танки приближаются, сразу же раздается звук выстрела пушки калибра 76,2 мм, которую немецкие солдаты знают еще и как полевое орудие и окрестили именем «Ратш-Бум» (за очень высокую начальную скорость полета снаряда, вследствие чего хлопок от выстрела и разрыв снаряда происходят почти одновременно. — Ю. Л.). За ним следует стрекот двух танковых пулеметов. И нет ничего удивительного в том, что пехотинца, находящегося в подавленном моральном состоянии и физически измотанного, охватывает чувство беспомощности, отчаяния и страха. Он стремится убежать от опасности, но это бегство означает для него верную смерть. Поэтому ему ничего не остается, как, дрожа от страха, продолжать оставаться лежать в окопе и стрелять в пехоту, приданную танкам.

То тут, то там немецкие противотанковые пушки пытаются огнем окаймить лесные просеки по ходу движения танков. Наводчики таким образом маркируют расстояние до деревьев с тем, чтобы первый же выстрел по цели был удачным. Но русские танки идут к просеке в поперечном направлении, пересекают ее с максимальной скоростью и, развернувшись в лесу, идут уже вдоль нее, обходя минные заграждения, которые были заблаговременно поставлены немцами в прилегающем кустарнике. С грохотом утюжат они стрелковые окопы на лесной опушке и пытаются смять гусеницами противотанковые пушки. Немцы отсекают бронированные машины от сопровождавшей их пехоты, в то время как танки пытаются в свою очередь защититься огнем своих орудий. Теперь приходит черед истребителей танков. Они укладывают и маскируют мины по следу движения бронированного чудовища, так как знают, что оно из чувства предосторожности будет возвращаться тем же самым путем. Они запрыгивают на него, чтобы грязью заляпать смотровую щель и стрелковую оптику, ослепив его таким образом. Прикрепляют кумулятивные заряды и магнитные мины под консолью башни, зажигают бутылки с горючей смесью над кожухом двигателя и у выхлопной трубы. Они даже подползают к гусеницам, чтобы подложить под них мины. «Когда пехота отрезана от танка, а ты забрался на него, то с тобою уже ничего не случится», — так говорят бывалые вояки.

Как же выглядит в оптимальном варианте отделение истребителей танков? Возглавляет его командир отделения, как правило, это унтер-офицер. Он вооружен пистолетом типа «08» или «Р-38», либо русским «Токаревым», в зависимости от того, что ему больше нравится. В руках держит магнитную мину кумулятивного действия весом более трех килограммов. В карманах у него две ручные гранаты-лимонки. Один из солдат его отделения несет «тарелку» — противотанковую мину. Ее еще называют миной типа «Т». Весит она 10 килограммов и крепится на бедре. К ней прилагается взрыватель нажимного действия, реагирующий на воздействие танковых гусениц. Помимо этого, в отделении имеются еще два солдата, которые тащат на себе магнитную и противотанковую мины и по две ручных гранаты. Истребителям танков придано в качестве прикрытия пехотное отделение, обычно в составе десяти бойцов. Оно ведет бой с пехотой противника, сопровождающей танки, и отвлекает их на себя.

Танк обороняется с помощью пушки и пулемета, а также за счет маневра назад и в стороны. Лес, который до этого служил ему укрытием от танков, штурмовых орудий и артиллерии противника, теперь становится его врагом. Обзор из танка крайне скудный. А в лесу он становится еще хуже. Если танку удается завладеть преимуществом, не допустив того, что атакующий противник окажется вне зоны поражения, то в этом случае быстрая пуля становится для истребителя танков чаще всего самым милосердным исходом.

Один из новоиспеченных ефрейторов пытается выскочить из воронки, чтобы бросить в открытый люк танка две ручных гранаты. Но его движения скованы морозом, и он лишь с большим трудом поднимается из снега. В этот момент танк Т-34 разворачивается. Стрелок-наводчик обнаруживает юнца и открывает по нему огонь. На таком коротком расстоянии, отделяющим их друг от друга, у ефрейтора нет никаких шансов остаться в живых. Другой обер-ефрейтор на бегу прикрепляет магнитную мину к танку, пятящемуся назад по просеке, и тот вспыхивает огнем. Несколько месяцев спустя ему это уже не удалось бы сделать, так как танки оснащаются цементной подушкой, к которой магниты не прилипают. В другом месте на поле боя один из немецких радистов всаживает в корму танка прямо в жалюзи системы охлаждения заряд из ракетницы. Мотор сразу же занимается огнем.

Вот ефрейтор срывает двумя противотанковыми минами гусеницу с танка. Танк начинает кружиться на месте. Командир выпрыгивает из люка и в яростном ослеплении стреляет в ефрейтора из пистолета. Но тот с такой же яростью направляет на него свою винтовку и сбивает противника прикладом на землю.

Если же истребителю танков удается обездвижить бронированное чудовище, то экипажу в большинстве случаев остается лишь уповать на быстрый и погибельный для него взрыв. Иначе, так и так приговоренный к смерти, он все равно будет разорван взрывом в клочья после бесконечного и мучительного ожидания или убит выстрелом при попытке выбраться наружу.

Известен страшный случай, произошедший в излучине Невы под Ленинградом. Русские захватили там плацдарм (Невский пятачок. — Ю. Л.). Стремясь его расширить, два танка KB-1 прорываются через остатки немецкой передовой линии, но затем безнадежно застревают. Немцам удается отрезать от танков пехоту сопровождения. Гигантские боевые машины ожесточенно огрызаются огнем из танковых пушек. Мин для их уничтожения у немцев нет. Поблизости не оказалось также и противотанкового орудия. Экипажи стреляют во все, что движется вокруг их боевых машин. Но из-за огня немецкой пехоты они не могут покинуть танки. Проходит около двух суток с начала их прорыва, после чего один из экипажей все же делает попытку выбраться наружу, но ручными гранатами немцы загоняют его обратно. Несколько минут позднее немцам на подмогу подтягивается противотанковое орудие. Кумулятивными снарядами удается в конце концов поджечь огромные танки, которые все еще продолжают изрыгать огонь. Оба экипажа гибнут.

Чем больше задумываешься над такими подробностями, тем явственнее представляешь себе сущность ремесла, которым владеют люди по обеим сторонам Ленинграда. Здесь они все стали профессионалами военного дела. Неделями напролет они стреляют из винтовок и пистолетов в себе подобных людей, зачастую с расстояния в несколько метров. Они вонзают друг в друга штыки, душат друг друга, бьют саперными лопатками, бросают ручные гранаты в укрытия противника. В боевых донесениях немецких рот можно прочитать о солдатах, которые всего лишь за несколько дней уже убили десятки человек. В своих личных документах они зарегистрированы как люди самых безобидных профессий, таких как садовник, маляр, почтальон, студент, складской рабочий. А в окопах напротив них сидят трактористы, заготовители сена, литейщики, бухгалтеры и киномеханики. Их боевые заслуги ничем не отличаются от немецких. Солдаты, разделенные линией фронта, носят в карманах фотографии своих жен, детей, родителей, истрепанные клочки бумаги с записями о том, кого следует оповещать об их гибели. Там лежат также письма от самых близких им людей, которые обращаются к ним: «Мой маленький», «Бедный мальчик», «Ты самый ненаглядный». Их просят всегда потеплее одеваться, носить шерстяные носки («Ты ведь сам знаешь, как легко подвержен простуде»), не совершать легкомысленных поступков. Пусть это делают забияки и те, кто поздоровее.

Немецкая пропаганда создает новый тип человека — волховского бойца. Под ним понимается стойкий, как сталь, обитатель леса — Тарзан с камнедробильным подбородком, не теряющий никогда чувства мрачного юмора, готовый броситься за фюрера хоть в огонь. В действительности все это выглядит, разумеется, иначе. Это доведенное почти до последней степени измождение, которое отчетливо отражается на застывших, как маска, лицах специалистов по ведению лесных боев. Отсутствующий взгляд, настороженно прищуренные веки при возникновении необычных звуков, осмотрительные движения, машинальный поиск пачки сигарет, затем окурок в углу рта, холодный взгляд и вдруг внезапный приступ ярости, раздражительная реакция на уставные команды, на бессмысленную сумятицу служебного распорядка в тыловых подразделениях. Эти люди ведут себя в странной степени отчужденно, как будто находятся где-то уже совсем далеко. Они доступны лишь частично. Это уже не те юнцы, которые несколько месяцев назад, смеясь, прощались со своими девушками. Они уже повстречались со смертью, сами убивали и дрожали от страха. Они теперь знают, как выглядят люди, побывавшие в мясорубке войны. Никогда им не избавиться от запаха и дыма пороха, машинного масла, паленой резины и горелого мяса, которые из обугленного скелета танка тянутся на весь лес, где каждое дерево сочится от ран, нанесенных осколками.

Часто солдаты устраивают свои стрелковые ячейки и укрытия из снежного наста между горами из трупов, носящих немецкую и русскую форму, лежащих вперемежку и застывших как лед. Их никто не собирается закапывать, даже если бы для этого нашлись время, силы и инструменты. Солдаты просто перешагивают через них, как через спящих людей. Они смотрят на них так, как будто это их братья: все они жертвы среди жертв, не принадлежащие уже окружающему их миру.

Военные чиновники имеют на это свою точку зрения. Их волнует вопрос: куда девать всю эту массу мертвых солдат? Убитые немцы получают свои одиночные могилы, березовые кресты тогда и там, где это с ними происходит. А русские? Среди документов одной из советских дивизий, сражавшихся на северном фланге Волховского котла, была обнаружена бумага, в которой излагается вопрос «Об уборке трупов и разложившихся останков». Документ предписывает поступать с ними в соответствии с советскими инструкциями на этот счет. В нем описывается, как делаются массовые захоронения на 50, 100 и 200 человек. Как и с помощью каких взрывчатых веществ создаются ямы для этого. Сколько слоев создается из трупов и насколько глубоко они затем закапываются? Это чисто технические вопросы. Устраняется лишь проблема. О похоронах нет речи.

Десятки тысяч немцев и русских остаются непогребенными, частью оставшись лежать после атак на проволочных заграждениях и минных полях, частично при поспешном отступлении. Пилоты разведывательных самолетов не верят глазам своим, когда после отхода немецких войск видят, как русские тракторами запахивают их солдатские кладбища. Но между тем нам известно, что спустя 50 лет после окончания войны группы русской молодежи жертвуют месяцами свое свободное время, чтобы достойно захоронить останки своих соотечественников, которые до сих пор лежат непогребенными у берегов Волхова, озера Ильмень и у реки Ловать. В большинстве случаев они также достойно относятся и к найденным останкам немецких солдат.

Постепенно исчезает воспитанное годами чувство презрительного отношения к человеку. Сталин в порыве мести и будучи разочарованным недостаточным, по его мнению, боевым духом Второй ударной армии, отказался слушать что-либо даже об ее убитых солдатах.

Мы, немцы, впрочем, имеем мало оснований упрекать русских в том, что они недостаточно внимания уделяют своим погибшим солдатам. Идеологическое ослепление перекинулось у нас и на мертвых. В некоторых населенных пунктах Германии и сегодня можно увидеть, как строго разграничивалось погребение несчастных людей, угнанных на принудительные работы и военнопленных, которых хоронили в отдалении от местного немецкого населения. А то, что в этом смысле и по сей день происходит преследование мертвых, об этом мы знаем по Битбургу (имеется в виду известное посещение немецких военных могил в этом городе президентом США Р. Рейганом. — Ю. Л.).

Зачастую из-за недостатка времени солдат, погибших при отступлении, хоронят в земляных или снежных укрытиях. Правда, в немецких дивизиях имелись так называемые «офицеры-могильщики», ответственные за погребение. Они вели дивизионную документацию вплоть до каждой одиночной могилы. Но тот, кто сам видел, как быстро разваливается в боевой обстановке даже самая гуманная бюрократия, тот уже не удивляется отсутствию так необходимых теперь документов.

Но вернемся к живым. На некоторое время оставим в покое солдат, сражающихся в районе прорыва Второй ударной армии, в наспех оборудованных блок-постах у штаб-квартиры 18-й армии в Сиверской на реке Оредежь, в опустошенных войной лесах у Спасской Полисти и у железнодорожной насыпи между станциями Погостье и Шала. Ни русским, ни немцам не удается хотя бы немного перевести дух. В одинаковой степени страдают они в том мире ужаса, который сами создают друг другу. На всех участках фронта под Ленинградом сохраняется нервозная обстановка. Нет никаких свидетельств того, что сытые оккупанты чувствовали себя в то время безмятежно и лишь ждали, когда мертвый огромный город сам упадет им в руки, как созревший плод. Как раз об этом сегодня у нас много говорится. Кажется, нет конца перестрелкам из окопов, на открытых пространствах и на участках, выдвинутых к переднему краю и к самой линии фронта.

Русские держат немцев под Колпино в постоянном напряжении своими изнурительными атаками, как раз в том районе, откуда шоссе из Ленинграда ведет свой путь на юго-восток, в район боевых действий. Там находятся предприятия, на которых, как слышали немецкие солдаты, работают теперь их военнопленные соотечественники. Их заставляют это делать также в районе Лодвы и по другую сторону «Бутылочного горла». Поэтому сейчас немцами неустанно ведется «работа по латанию прорех»: роты и батареи, батальоны и полки перебрасываются с одного участка фронта на другой, более опасный.

Но все-таки бои за опорные пункты и позиции ведутся не так долго и ожесточенно, как крупномасштабные операции с участием огромного количества боевой техники. Поэтому иногда случаются дни, когда в передовой полосе действуют одни лишь разведывательные дозоры. Там они стреляют и захватывают часовых. Зато борьба с природой ведется постоянно. У солдат вырабатывается утонченное восприятие на изменения, происходящие на окружающей местности. Ставя минное заграждение на перемычке между болотами, они обнаруживают, что торфяная почва под снегом продолжает тлеть, напоминая о последствиях осенних боев. Небольшие подразделения проваливаются в болоте в тех местах, которые до этого считались прочно замерзшими. Внезапно обнаруженные следы на свежем снегу выдают, что русским удалось проникнуть сюда. На тех немногих дорогах, что проложены в болотистых лесах, взлетают на воздух от замаскированных мин сани и вездеходы-снегоуборщики. Однажды, напав на деревню, сибиряки гонят своих лошадей прямо на минные заграждения. Затем во взорванные проходы бросается пехота, поджигая все дома и лишая немцев последнего пристанища.

Здесь, также как и в других местах, солдаты переживают те же самые мучения. Каждый топор, лопату, ящик с боеприпасами, карбидную лампу, переносную печку для блиндажа — одним словом все, что нужно солдатам, — приходится нести на себе на многокилометровые расстояния, чтобы не погибнуть в удаленном опорном пункте среди снега и льда. Когда противнику удается подойти на расстояние прямой видимости к дороге, связывающей опорные пункты, то раненых приходится спешно обеспечивать самым для них необходимым. Они должны лежать замаскированными до тех пор, пока не удастся под покровом ночи оттащить их назад. По обеим сторонам фронта солдаты со злорадством наблюдают, как у противника исчезают в печках бревна из хат, разбитых снарядами. Целыми днями напролет ведутся огневые дуэли между пехотинцами и пулеметными расчетами. Для этих целей противники используют также и компас. Его деревянная часть укладывается на твердую поверхность таким образом, чтобы подвижная стрелка пеленговала скопление металла как направление, откуда ведется вражеский огонь. От холода слезятся глаза и расплываются ориентиры.

Местность, где разыгрываются стрелковые дуэли, производит зловещее впечатление: изуродованные участки леса, обезображенные деревья-великаны, лужайки с разбитыми танками и печными трубами сгоревших домов, проволочные заграждения, которые ветер то заносит снегом, то сдувает с них этот снег. На заграждениях застывшие, как лед, трупы. Днем и ночью сохраняется опасность, днем и ночью наносятся друг другу булавочные уколы. На Восточном фронте без перемен.

Русские лазутчики ведут разведку своеобразными способами. Часто их сбрасывают за немецкую линию фронта на парашюте. Как, например, это происходит с 19-летним студентом ленинградского института физкультуры им. Лесгафта, которому поставлена задача разведать, где лучше всего можно нарушить систему снабжения немцев, узнать, где находятся их командные объекты и наиболее привлекательные цели. Его обнаруживает немецкий патруль. Он одет не в военную форму, а как гражданское лицо. Ему известно, что поэтому с ним будут обращаться не как с солдатом регулярной армии, а как с партизаном. Его волнует не то, что ему предстоит умереть. На допросе он признается с некоторым смущением, что ему невыносимо тяжело оттого, что его не воспринимают как военного разведчика. Когда его запирают в чулане, то он, накинув на шею веревку, кончает жизнь самоубийством.

А вот старая, закутанная в тряпье старушка с клюкой, ковыляющая среди бела дня вдоль артиллерийской позиции дивизии «СС Полицай». Выпрашивая еду, она с любопытством озирается вокруг. Одного из канониров охватывает подозрение, и он срывает платок с ее головы. Внезапно перед солдатами оказывается здоровая молодая 30-летняя женщина. Поняв безнадежность своего положения, она, упрямо сверкая глазами, признается, что ей ставилась задача разведывать немецкие огневые позиции у Пулковских высот.

Другой русский, который попадает в руки полевой жандармерии, совершавшей свой ежедневный обход у передовой линии фронта вблизи церкви в Никольском у берега Невы, оказывается русским офицером. С некоторых пор он корректирует огонь русской артиллерии с церковной башни по позициям, подъездным путям и командным пунктам. Но чем ему удавалось кормиться? Выясняется, что это тот самый оборванный нищий, который ежедневно получал похлебку на немецкой полевой кухне.

А вот Ольга Богаткина. Ей 17 лет, у нее каштановые волосы и веснушки. Это физически сильная, темпераментная девушка. Она излучает уверенность в своих силах. И жажду познания неизведанного. В семь лет Ольга лишилась матери и с тех пор живет в Ленинграде с отцом, техником-строителем. В школе у Ольги открывается дарование к танцам. Она поступает в театральное училище по классу драмы и комедии. Через две недели после начала войны ее принимают в ансамбль, который выступает на фронте и в госпиталях. Она рада попасть в прифронтовой, район, так как отчаянно страдает от голода. Лишь на фронте она получает «красноармейский» суп, которым может утолить свой голод. В один из дней, свободных от выступлений, она посещает своего отца в Бернгардовке в окрестностях Ленинграда, где он, постепенно слабея, влачит жалкое существование. Она несколько раз пытается выбить для него спасительный пропуск, разрешающий эвакуацию из города. Майор Горков, старший политрук, треплет ее по щеке и обещает с чувством некоторого сострадания свою поддержку. Все это происходит в феврале, когда рано темнеет. Когда она выходит из административного здания, то ей в лицо ударяет порыв ледяного ветра с востока. Ей удается сесть в грузовик, направляющийся туда, где выдают пропуска. В машине находятся женщины и дети крупных чинов, которых везут к Ладожскому озеру. Среди них есть и один офицер. Он подробно и обо всем расспрашивает Ольгу. Она откровенно рассказывает, как ей тяжело приходится, когда она голодная и зачастую под обстрелом выступает перед бойцами. Но это все же лучше, чем голод. Во время одной из остановок офицер отводит ее в сторону. Он представляется Тимофеевым, сотрудником НКВД. По его словам избавиться от голода очень легко: для этого нужно пойти в разведку во славу 8-й советской армии и матери-Родины. И во имя спасения отца Ольги. Она должна лишь выявлять в течение недели, находясь за немецкой линией фронта, огневые позиции, аэродромы, склады, численность войск, настроения немецких солдат и местного населения. Ольге становится страшно. Но возможность быть сытой слишком заманчива. И ей известно, что отец лишь в том случае сможет выжить, если выберется из мертвого Ленинграда.

В городе больше не осталось ни собак, ни кошек, ни ворон. От околевших обессиленных лошадей в мгновение ока остается лишь один скелет. Везде говорят о каннибализме. От замерзших трупов, которые укладываются штабелями для последующего погребения, по ночам отрезаются куски мягких частей тела. Писательница Вера Кетлинская сидит в своей насквозь промерзшей комнате. Рядом с ней, укутанный целой горой одежды и одеял, ее полуторагодовалый сын Сережа. В соседней комнате уже несколько дней лежит труп ее матери, умершей от голода. Похоронные команды перегружены работой и сами обессилены настолько, что подолгу не могут забрать мертвых. Вера работает над книгой «Блокада». Ее появлению позднее будет препятствовать сталинская партийная бюрократия. Подобное будет потом вершиться в отношении многих очевидцев того времени.

Одним из свидетельств того периода является картина, которую сегодня можно увидеть среди коллекции, собранной публицистом Генри Нанненом (многие годы возглавлял немецкий журнал «Штерн». — Ю. Л.) в его родном городе Эмдене. Петербургская художница Ленина Никитина запечатлела на ней одну из сцен блокадных дней: мать Елены отрубает голову кошке, которую маленькая девочка зажала в ручных тисках. Картина называется «Нам тоже нужно жить».

За кражу продовольственных карточек положен расстрел. Людей, идущих по темным улицам, нередко грабят и раздевают до нижнего белья. Многие вообще исчезают бесследно. Вокруг каждой проруби на Неве, из которой жители берут воду, лежат под снегом трупы людей, не выдержавших этих лишений. Другие исчезают подо льдом, поэтому вода отдает трупным смрадом.

В административных службах, выдающих ленинградцам паспорта на эвакуацию из города по ладожской трассе на восток, также царит атмосфера преступных нарушений и отчаяния. При этом неизвестно, удастся ли благополучно выдержать весь этап эвакуации? Такое же положение наблюдается на продовольственных складах и перевалочных пунктах по доставке предметов питания. Водители грузовиков в одночасье стали важными персонами. Им приходится изо всех сил удерживаться от соблазна брать взятки. Тех, кто пытается украсть продукты во время их транспортировки, расстреливают без долгих разбирательств.

По обеим сторонам многоколейной ледяной трассы, ведущей через Ладожское озеро, оборудованы зенитные позиции, передвижные ремонтные мастерские и сторожевые посты. Там же громоздятся засыпанные снегом разбитые грузовики, доверху набитые замерзшими трупами людей.

Ольга об этом тоже знает. Но она надеется, что отец благополучно перенесет дорогу. Главное, что он покинет город. В отделе НКВД во Всеволожске и по месту ее службы в Малом Манушкино ей удается вдоволь наесться. Она находится в 10 километрах от Невы, по обоим берегам которой друг против друга располагаются русские и немецкие позиции. Тимофеев обещает ей новые валенки, так как ее собственные слишком тонкие. Он разъясняет ей также 58-ю статью о предательстве Родины. Ольга знает, что не имеет права попасть в руки немцев. Но пока все это всерьез не принимает. Разве может вызвать подозрение у какого-нибудь из фрицев эта юная и красивая девушка? Наконец ей ставят задачу и заставляют выучить назубок маршрут ее движения. Напрасно ждет она обещанных валенок. Однако сейчас для нее не это главное. Теперь, по крайней мере, ее желудок не урчит от голода. Задание, порученное ей, выглядит не слишком сложным. Она должна переправиться через Неву и затем через немецкую передовую линию. Оттуда ей предстоит выйти в район в десяти километрах южнее Мги, преодолев несколько таких речушек, как Войтоловка, Мга и Назия, а затем возвратиться к своим через немецкие позиции на восточном фланге «Бутылочного горла». Каждый из постов НКВД будет ждать ее в готовности сразу же переправить по Ладожскому озеру домой. Ольга должна пройти, таким образом, по самой кромке «Бутылочного горла» и по тылам трех участков немецкого фронта. Ее маршрут протяженностью 50 километров имеет форму полукруга. Спустя неделю она должна выйти к русской передовой линии фронта в районе Вороново. Она должна будет сама заботиться о пропитании, отдыхе и соблюдать правила маскировки.

Теперь Ольге необходимо вдоволь выспаться. Она сворачивается клубком и засыпает сладко, крепко и без сновидений, подобно ребенку, каким она, впрочем, и остается. Наступает 16 февраля 1942 года. Время 22 часа, за окном полная темень, когда Ольга получает приказ отправиться в путь вместе с Тимой — веселым украинцем, и Мишей — серьезным светловолосым парнем. Тима несет замызганную котомку, в которую запихнуты буханка хлеба, семечки и тяжелая консервная банка с маринованным горошком. Это Ольгины продукты в дорогу.

Спустя два с половиной часа молодые люди сидят, скорчившись, в окопах 86-й стрелковой дивизии и прислушиваются к выстрелам из винтовок, минометов и орудий.

Со страхом и одновременно с любопытством смотрят они на вспышки сигнальных ракет и снежные холмики трупов на льду Невы. Ольга достает консервную банку и говорит: «Миша, открой ее, давай вместе поедим». Втроем сидят они, тесно прижавшись друг к другу, вынимают горох из банки и жадно едят его. «Тебе этого потом будет недоставать», — произносит Тима с набитым ртом. «Брось ты это, — отвечает Ольга. — Я достану без проблем хлеб у фрицев». Они споласкивают рот водой из фляжки. Когда Ольга переваливается через бруствер окопа, то Тима кричит ей что-то вслед. Она ничего не понимает и не оборачивается. Лишь делает чуть заметное движение рукой. Она уже живет тем, что ей предстоит совершить.

Один из пулеметчиков пускает короткую очередь трассирующими пулями, указывая Ольге таким образом точное направление движения. Подобно светлячкам устремляются пули в направлении немецких позиций. Осветительные ракеты ослепляют мертвенно-бледным светом немецких наблюдателей, отвлекая их от того, что в этот момент происходит на льду реки. Ольга тенью скользит по Неве. Когда немцы пускают вверх парашютную осветительную ракету, которая начинает с тихим шипением парить над рекой, то Ольга уже преодолевает трехсотметровое расстояние и как кошка проскальзывает сквозь посты охранения 96-й немецкой пехотной дивизии. Небо становится совсем черным, воздух дрожит от звуков выстрелов и разрывов снарядов. Горизонт, насколько хватает глаз, мерцает и искрится всполохами огня. В районе «Бутылочного горла» на командном пункте 223-й немецкой пехотной дивизии зафиксирована в ночь с 17 на 18 февраля 1942 года температура минус 30 градусов.

Ольга закутана в самую теплую одежду. Голову она покрыла толстой шалью, лицо ее укрыто от ветра до самого кончика носа. Сейчас невозможно определить ее возраст. Крадучись, проскальзывает она мимо постов, блиндажей, автомобилей, занесенных снегом. В руках у нее узелок с хлебом и самыми необходимыми вещами. Она выглядит скромно и не бросается в глаза. Из прилегающих березовых лесов или придорожных кустарников Ольга ведет скрытное наблюдение за дорогами и окраинами населенных пунктов. Ей тяжело, потому что местные жители смотрят на нее неприязненно. Она внимательно оглядывается по сторонам и фиксирует в памяти все то, что могло бы представлять интерес для тех, кто поручил ей это задание.

Спустя пару дней двое стариков собирают в лесу хворост и натыкаются на засыпанный снегом труп дряхлой крестьянки. От мороза она совершенно окоченела. Но на ее шее видны свежие следы удушения. Имеется ли у нее пропуск, разрешающий сбор дров, который выдается местной военной комендатурой? Таким способом выявляют тех, кто пытается скрытно пройти сюда. Пропуск отсутствует. А на месте ли пропуска, хранящиеся в самой комендатуре? Да, на месте. То есть сейчас пропавшим пропуском пользуется чужой «сборщик дров», чтобы беспрепятственно проходить дорожные посты. Немцы бьют тревогу. Ведь в этом населенном пункте размещаются пехотные орудия, радиоузел, телеграфный коммутатор, склад с саперным оборудованием. Облава не приносит результатов. Кто же мог проникнуть сюда так незаметно?

Через трое суток один из немецких лейтенантов расписывает эту историю в самых романтических красках. Он сам квартирует то в Муе, то в Петрово — в одной из полуразрушенных деревень, давших приют до следующего боя уцелевшим немецким солдатам. «Господин майор, — докладывает он по телефону начальнику разведотделения дивизии, — я поймал в сети удивительно красивую голубку, залетевшую к нам с той стороны».

Ольгу схватил патруль, когда она зашла в сарай, чтобы немного вздремнуть, укрывшись от ветра. Глубокий снег и холод, от которого закоченело все тело, не позволили ей быстро убежать. На лейтенанта Ольга, без сомнения, произвела очень сильное впечатление, и он явно был разочарован, когда спустя час ее увез автомобиль полевой жандармерии. Молодые люди сразу же поняли друг друга без слов. Когда Ольге перестал бросаться в глаза орел со свастикой на форменном кителе лейтенанта, то он стал для нее просто человеком, принадлежавшим к тому же поколению, что Тима и Миша.

В дивизии к ней отнеслись серьезнее. Начали с вопроса: «Зачем ты задушила старушку?» Ольга недоумевает: «Какую старушку?» Ответом ей служит смех. Разве партизаны в случае их обнаружения местными жителями не убивают тех, руководствуясь приказом на этот счет, чтобы избавиться от свидетелей и завладеть их документами? Это же ведь и так всем давно известно. Ольга качает головой. Внезапно ее охватывает страшная усталость. Может быть, она действительно невиновна? Возможно, она потому так вяло отвергает обвинения в ее адрес, что ей все равно не поверят? А может, она все-таки виновна? Или это сделал другой советский агент, не поставив ее об этом в известность? А что она знает на самом деле? Ольга утверждает, что не собиралась выполнять задание. Вначале она хотела просто понаблюдать за немцами, а потом сдаться им. Разве немцы сами в своих листовках не подчеркивали всегда, как они корректно обращаются с гражданскими лицами? А она именно гражданский человек, поэтому ее нельзя расстреливать. «И, пожалуйста, — просит она, — никому не сообщайте о моем пленении», иначе ее старый отец будет от этого очень страдать.

Ах, Ольга! Офицера, ведущего допрос, ей удалось убедить в том, что она является бедной, невинной овечкой, с которой обошлись столь жестоким образом. «Вновь видишь, — пишет он в своем донесении, — как лжива советская система, обманывающая людей. Все данные, приведенные этой совсем юной девушкой, достоверны». Все ли?

Дальнейшая судьба агента советской разведки Ольги Богаткиной остается неизвестной. Солдаты еще долго обсуждают то, как через несколько дней подорвался на мине автомобиль, перевозивший пленную красавицу-шпионку. Обугленные останки ее обоих охранников из тайной полевой полиции были найдены, а вот от нее самой не осталось и следа. Все, кто видел Ольгу, еще многие годы вспоминали ее завораживающие глаза и гордую осанку. А в общем-то, каждый воображает себе то, о чем он сам мечтает.

А что же происходит в это время на развалинах Погостья? Какой из танков Т-34 первым должен ворваться в Любань, перерезав крупную артерию снабжения немецких войск между Ленинградом и Чудово? Кто первым из русских перекроет снабжение немецких дивизий в «Бутылочном горле»? Красноармейцы Второй ударной армии уже приближаются с юга в направлении Любани, начиная обстреливать штабные укрытия 1-го немецкого армейского корпуса. Солдаты, охраняющие штабы, уже чистят стволы своих карабинов, офицеры проверяют магазины своих пистолетов. Начинается выдача боеприпасов и ручных гранат.

Но вдруг Вторая ударная армия прекращает свое продвижение. Она растратила слишком много сил. И тогда немцам удается под Погостье перехватить инициативу. Они вновь отвоевывают прежнюю линию боевых действий, проходившую по обильно политой кровью и разбитой железнодорожной насыпи. С этого момента русские ударные дивизии вынуждены сами обороняться и ликвидировать неожиданно возникшую опасность в северной части Волховского котла, где под Любанью окружены их передовые отряды. Деревня Красная Горка превращается в очаг боев и неоднократно переходит из рук в руки. В конечном итоге немцам удается заманить противника в ловушку, ведя ожесточенную борьбу среди лесов, кустарников, болот и зарослей тростника.

Но они не рады своему успеху, так как вновь подвергаются мощному удару у железнодорожной насыпи в районе Погостья. Вновь немцы, не имея достаточных сил, противостоят в глубоком снегу в своих насквозь промерзших шинелишках вражеским танкам. Вновь русские прорывают в нескольких местах основную линию боевых действий. Нарушается связь с соседней 11-й пехотной дивизией, фланги становятся открытыми. Полки, батальоны и роты бьются в одиночку и каждый за себя. Унтер-офицеры бросают в бой остатки рот, совсем молодые лейтенанты совершенно неожиданно получают в подчинение целые батальоны. Один из врачей медицинского пункта выводит из окружения подразделения нескольких разбитых боевых групп. Седовласые полковники ведут бой из автоматов, лежа перед своими командными пунктами.

Командование и штабы не имеют ясной информации из-за нарушенной проводной и радиосвязи, из-за густых заснеженных лесов, бесконечно длинных ночей, прерываемых лишь несколькими часами светлого времени суток. Когда один немецкий отряд, окруженный русскими, почувствовал, что ему приходит конец, то сделал попытку вырваться. Крадучись, с оружием наизготовку, немецкие солдаты идут через русские позиции, нацепив на себя маскхалаты убитых красноармейцев. В сумерках и благодаря снегопаду немцам удается пройти незамеченными. Температура тем временем колеблется у отметки минус 30 градусов. Русские начинают свои атаки в полной темноте около четырех часов утра. Одному немецкому оборонцу противостоят восемь красноармейцев.

О событиях в районе Погостье повествуют записи русского артиллериста и радиста Николая Николаевича Никулина. Он служил в одной из стрелковых дивизий, наступавших в первом эшелоне 54-й армии на железнодорожное полотно у Погостья, и лежал в одном из русских окопов в северной части насыпи. В это же время и на этом же месте, скрючившись, сидели в своих окопах на южной стороне насыпи немецкие солдаты из 333-го полка 225-й пехотной дивизии из Северной Германии. Никулин описывает происходившее глазами бывшего противника:

«Мы приехали под Погостье ранним утром в начале января 1942 года. В серых сумерках клубился морозный туман. Температура была около 30 градусов мороза. Невдалеке грохотало и ухало, мимо нас пролетали шальные пули. Наши пушки заняли позиции и открыли огонь.

Мерзлую землю удавалось раздолбить лишь на глубину 40–50 сантиметров. Ниже была вода. Поэтому наши убежища получились неглубокими. В них можно было вползти через специальный лаз, закрываемый плащ-палаткой, и находиться там только лежа. И все же жизнь в землянке была роскошью, так как большинство солдат, прежде всего пехотинцы, спали прямо в снегу.

Костер не всегда можно было разжечь из-за авиации. Множество людей обмораживали себе руки и ноги. Иногда замерзали совсем. Солдаты имели страшный вид: почерневшие, с красными, воспаленными глазами, в прожженных шинелях и валенках.

В месте нашего расположения, примерно в полукилометре от передовой, многолюдно. В березняке образовался целый городок — палатки, землянки, шалаши, штабы, склады, кухни. Все это дымило, обрастало суетящимися людьми. Немецкий самолет-корректировщик по прозвищу „кочерга“ — что-то кривое было в его очертаниях — быстро обнаружил нас. Начались обстрелы. Но к ним быстро привыкли, хотя ежедневно было несколько убитых и раненых. Но что это по сравнению с сотнями, гибнущими на передовой!

Странные, диковинные картины наблюдал я на прифронтовой дороге. Оживленная, как проспект, она имела двустороннее движение. Туда, на фронт, шло пополнение. Везли оружие и еду, двигались танки. Обратно тянули раненых. А по обочинам — обыкновенная житейская суета.

Вот, разостлав плащ-палатку на снегу, делят хлеб. Но разрезать его невозможно, и солдаты пилят мерзлую буханку двуручной пилой. Такой хлеб надо сосать как леденец, пока он не оттает. Холод страшный. Суп замерзает в котелке. А плевок, не долетев до земли, превращается в сосульку и звонко брякает о твердую землю.

Вот закапывают в снег мертвеца, не довезенного до госпиталя раненого, который то ли истек кровью, то ли замерз… А рядом торгуются, меняя водку на хлеб.

В армейской жизни под Погостьем сложился между тем своеобразный ритм. Ночью подходило пополнение — тысяча, две, три тысячи человек. То моряки, то маршевые роты из Сибири, то блокадники. Их переправляли по замерзшему Ладожскому озеру. Утром, после редкой артподготовки, они шли в атаку. Двигались черепашьим шагом, пробивая в глубоком снегу траншею. Да и сил было мало, особенно у ленинградцев. Снег стоял выше пояса. Убитые не падали, а застревали в сугробе. Трупы засыпало свежим снежком. На другой день была новая атака.

О неудачах под Погостьем, об их причинах уже написано. Шедшие здесь бои были в какой-то мере типичны для всего русско-немецкого фронта 1942 года. Везде происходило нечто подобное — и на севере, и на юге, и под Ржевом, и под Старой Руссой.

Легко писать это, когда прошли годы и затянулись воронки на местах боев. И почти все забыли эту маленькую станцию. Уже притупились тоска и отчаяние, которые пришлось тогда пережить. Представить это сейчас невозможно, и поймет его лишь тот, кто на себе испытал необходимость вот так просто встать и идти умирать. Погибать, когда у тебя вся жизнь впереди и тебе всего семнадцать. И умереть придется без оркестра и речей, в грязи и смраде. Смерти твоей никто не заметит. Ляжешь в груду тел у железной дороги и сгниешь, забытый всеми в липкой жиже погостьинских болот.

И все-таки Погостье мы взяли — сперва станцию, потом деревню. Вернее места, где это все когда-то было. Пришла дивизия вятских мужичков. Полезли они на немецкие дзоты, выкурили фрицев и продвинулись метров на пятьсот. По их телам в прорыв бросили стрелковый корпус. Но перед ними встали новые немецкие укрепления.

Много убитых видел я на войне, но такого зрелища, как в Погостье зимой 1942 года, видеть больше не довелось. Мертвыми телами был забит не только переезд. Они валялись повсюду. Морской пехотинец был сражен в момент броска гранаты. Он так и замерз и, как памятник, возвышался со вскинутой рукой над заснеженным полем боя. Медные пуговицы сияли под лучами зимнего солнца. Другой боец, уже раненый, стал перевязывать себе ногу и был убит. Так и застыл навсегда. Бинт в его руках всю зиму трепетал на ветру.

Штабеля трупов у железной дороги выглядели зимой как заснеженные холмы, и были видны лишь тела, лежащие сверху. Позже, весной, когда снег стаял, открылось все, что было внизу. У самой земли лежали убитые в летнем обмундировании, в гимнастерках и ботинках. Это были жертвы осенних боев 1941 года. На них рядами лежали морские пехотинцы в бушлатах и широких брюках „клеш“. Еще выше — сибиряки в полушубках и валенках, шедшие в атаку в январе-феврале 1942 года. Потом — политбойцы в ватниках и тряпичных шапках (такие шапки выдавали в блокадном Ленинграде). Здесь смешались трупы солдат многих дивизий, атаковавших железнодорожное полотно в первые месяцы 1942 года. „Диаграмма наших успехов“. Эта картина отпечаталась в моем сознании навсегда. Всю жизнь меня преследует один сон: горы трупов у железнодорожной насыпи. Самое страшное, что сон этот продолжает оставаться явью. Говорят, что война не закончена, пока не будет похоронен каждый павший на ней солдат».

Так выглядят записи бывшего радиста Николая Никулина, профессора искусствоведения из Санкт-Петербурга, хранителя нидерландской живописи Эрмитажа. О том, что его до сих пор не отпускают события в районе Погостья, свидетельствует еще одна статья, в которой он ссылается на то, что в начале 1942 года там погибло солдат больше, чем в битве народов под Лейпцигом в 1813 году. А под Спасской Полистью и Мясным Бором — основных артериях снабжения в Волховском котле; под Гайтолово, Тортолово, Карбусселью и Рощей Круглою («Нос Венглера») — на восточном фланге немецкого «Бутылочного горла», а также у оборонительного рубежа Синявино погибло гораздо больше советских солдат, чем потеряли американцы за всю вьетнамскую кампанию или русские за десять лет войны в Афганистане. На Киришском плацдарме погибло больше немцев, чем за весь их польский поход в 1939 году. А на Невском пятачке на каждый квадратный метр приходится 17 погибших.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что осенью 2000 года в Сологубовке под Мгой было открыто немецкое солдатское кладбище, где предусматривается захоронить около 80 000 погибших. На церемонии открытия русский музыкант играл на трубе в честь погибших солдат мелодию известной немецкой песни «У меня был товарищ».

Напрашивается вопрос: а как сегодня выглядит бывший район боевых действий Погостье? Он волнует также и Хенрика Бирса из Эмдена, бывшего связного 1-го батальона 333-го полка 225-й пехотной дивизии. Вирс занимал позицию вместе со своей 1-й ротой у Погостья как раз напротив Николая Никулина. В конце ноября 1996 года бывший кораблестроитель и электрик совершил на пароме поездку в Санкт-Петербург с целью посетить места боев. Вот какие записи он оставил после своей поездки:

«В Рамцах, деревне, находившейся в западной части бывшего места наступления на Погостье, мы стали искать тех, кто жил здесь в то время. Нас проводили к старушке, которая, как мы узнали, потеряла в войну глаз. Я показал ей фотографии жителей ее деревни, сделанные мною в 1942 году. На одной из них она узнала себя, в ту бытность молодую и здоровую. Нас пригласили в ее дом и приняли с безграничным русским гостеприимством. Мы узнали, что эта женщина во время налета русской авиации лишилась не только глаза, но была также тяжело ранена в руку. Немцы доставили ее в полевой госпиталь в Тосно, где ей была сделана операция и проведено последующее лечение.

Наше намерение посетить Смердыню и Басино потерпело неудачу. От обеих деревень не осталось ни дома, ни даже сарая.

Тогда мы поехали на электричке в Погостье. Было странное чувство, когда я в темное зимнее утро вступил на землю, где мы, молодые солдаты, 54 года назад встретились после многодневного переезда из теплой Франции со столь большой опасностью и смертью. На 300-метровой платформе железнодорожной станции Погостье имелось лишь одно неосвещенное здание. После того как мы энергично постучали, открылась железная дверь. Молодая женщина впустила нас. С помощью переводчицы я объясняю ей наше намерение увидеть места бывших зимних боев, так как сам принимал в них участие. Она соглашается без каких-либо возражений. Время уже девять часов тридцать минут. Утренние сумерки уступили место серому дневному свету. Мы идем вдоль железнодорожного полотна в направлении Шалы. Где-то за горизонтом должны быть Кириши на реке Волхов.

Мы видим следы большой воронки. Здесь, у железнодорожного полотна, русские саперы взорвали тогда мощный заряд. Отчетливо виден светлый песок, лежащий в виде полукруга с каждой стороны насыпи. Тогда красноармейцы разместили здесь два пулемета позади края воронки. Мы, фрицы, должны были преодолеть заграждение фронтальной атакой. О том, что было дальше, вспоминать не хочется…

От немецких позиций не осталось никаких следов. Они были созданы как на самом железнодорожном полотне, так и под ним, и сегодня уже заровнялись землей. Но вот там видны русские позиции — широкие, глубокие окопы, вырубленные в замерзшей земле в нижней части насыпи. Само собой разумеется, мы не могли их тогда видеть. И тем не менее зачастую мы располагались напротив их окопов на расстоянии всего лишь от восьми до десяти метров. Сколько же солдат здесь погибло от прямого выстрела в голову! Среди них был и мой друг Ганс Отто, который скончался 27 января 1942 года, когда „Иван“ четырнадцать раз безуспешно бросался в атаку через железнодорожное полотно. А у нас постепенно заканчивались боеприпасы. А затем мертвые и много раненых. У русских, которые покидали свои укрытия, чтобы сбросить нас с насыпи, положение было еще хуже. Всю ночь напролет раздавались отчаянные крики раненых, зовущих санитаров на помощь. К утру они стали стихать и, наконец, вообще прекратились. А к нам в конце концов поступили боеприпасы, и даже офицеры вынуждены были всю ночь таскать ящики с патронами и снаряжать пулеметные ленты. Затем наступил перерыв на один час. А потом вновь на боевой пост. Мы должны были смотреть также и назад, на дорогу, соединяющую Погостье со „звездой Мерседес“. Там находился перекресток, названный на схемах так из-за своей конфигурации. Позднее эта дорога стала последней для многих немецких солдат.

8 февраля 1942 года красноармейцы прорвались через железнодорожные пути станции Погостье. Пришлось создавать опорные пункты на левом фланге. А 10 февраля мы заметили, что каждые два дня у нас стал появляться новый командир роты.

Я получил приказ войти в состав одной из групп, оборонявших опорный пункт у дороги между Погостье и „звездой Мерседес“, имевшей жизненно важное значение. Я даже не успел хорошенько осмотреться, как неожиданным ударом каска была сбита с моей головы. В тот момент я ослеп и оглох. Обильно лилась кровь. Поэтому меня направили в госпиталь в Тосно. Там установили, что мой случай — это мелочь, то есть мне повезло. Удалили маленький осколок из глаза и смазали царапины от земли, камней и льда. Через десять дней я снова был в строю среди своих сослуживцев.

А что здесь сегодня? Мы молча идем вдоль железнодорожного полотна. Я все еще пытаюсь выйти на дорогу, по которой доставлялись предметы снабжения, и к тому месту, где мы в спешном порядке хоронили своих погибших товарищей. Это было у опорных пунктов № 1 и № 2. К сожалению, наш поиск оказался безуспешным. Вся местность находилась либо под водой, либо была настолько заболочена, что, отойдя от насыпи на десять метров, тут же приходилось заворачивать обратно. Из-за низко опустившихся облаков почти не было возможности делать фотоснимки. Но, в отличие от 1942 года, сейчас стояла мертвая тишина. Лишь время от времени невдалеке грохотал проезжавший мимо поезд. По дороге в Кириши я смог из окна электрички увидеть нашу бывшую позицию у Шалы. А на другой стороне в бывшем расположении советских войск видны были болота вокруг Оломны. Но это уже не те непроходимые топи. Сейчас они поросли низенькими березками».

«Природа все может скрыть. А вот от памяти не спрячешься». (Хенрик Вирс скончался в 2006 году в возрасте 85 лет. — Ю. Л.)