Трагедия пирамид: 5000 лет разграбления египетских усыпальниц

Луксор, Стейшн-стрит, 44

Франц Райхерсхайм в 1880 г. вместе с одним из любителей путешествий посетил Египет. По возвращении на родину он выпустил небольшой сборник путевых заметок. В них есть строчки, на которые по сей день не легла патина времени: «Прежде всего в Луксоре мы разыскали почтамт, чтобы отослать свои письма и получить присланные: затем нанесли краткий визит агенту немецкого консульства. Его имя Булос Тодрос, он копт и владеет лишь языком своей страны, в то время как сын его, Мохареб Тодрос, посещал немецкую школу в Бейруте и свободно говорит по-немецки, по-английски и по-французски. Господин Тодрос ведет широкую торговлю египетскими древностями, и его лавка — единственное (за исключением Булакского музея) место, где можно купить по сходной цене действительно подлинные вещи. Наряду с подлинниками у него есть большое собрание в высшей степени искусно сделанных имитаций, предназначенных для сравнения с настоящими древностями. У местных жителей, которые всюду навязывают приезжим свои древности, подлинные вещи попадаются редко, и за них требуют бессовестно высокую цену.

Господин Тодрос-младший принял нас весьма любезно, угощал лимонадом, кофе и сигаретами. Его комнату украшают портреты немцев, посещавших Луксор; среди них много князей и принцев».

Господин Булос Тодрос служил агентом прусского консульства. В молодые годы он изучил ремесло серебряных дел мастера. Благодаря знанию приемов обработки благородных металлов и необыкновенной способности работать руками он приобрел третью специальность: наряду со службой в качестве агента консульства и торговлей древностями он занимался фальсификацией произведений искусства. Его гостеприимный дом, где он вместе с сыном занимался преимущественно изготовлением фальшивых скарабеев, находился рядом с развалинами храма Аменхотепа. В XIX в. остатки луксорских храмов были сплошь застроены жилищами, стойлами и амбарами, принадлежавшими арабам и коптам. Дом Тодроса с удовольствием посещали не только путешественники-немцы, чьи пожелания он всегда с усердием выполнял; его жилище представляло собой место встреч перекупщиков со всех концов света. Профессор Адольф Эрман (1854–1937), директор берлинского Египетского музея, создатель современной египетской филологии, также был частым гостем расторопного египтянина. Профессор вспоминает: «Ввиду своего положения Булос и Мохареб Тодросы чувствовали себя обязанными проявлять некоторую предупредительность в отношении берлинского музея. Таким образом, в течение ряда лет мы стали обладателями нескольких хороших вещей и при этом остались добрыми друзьями».

Эрман забавно изображает момент заключения сделки, напоминавший, скорее, торговлю на восточном базаре. Сначала Тодрос-старший изображал из себя пожилого сторожа лавки и клялся всеми святыми, что, кроме него самого, никаких древностей на складе нет. Когда что-то все-таки покупали, он начинал вытаскивать из-под софы ту или иную ценную вещь. Если сделка удавалась, он извлекал еще нечто заслуживающее внимания. «Его любимая шутка состояла в том, — рассказывает Эрман, — что вещь, которую желали купить, якобы принадлежит не ему, а «одному арабу»!»

Всякий, кто с середины и до конца XIX в. был замешан в торговле египетскими древностями, рано или поздно оказывался связан с хитрым коптом Булосом Тодросом. Голландский купец Ян Херман Инцингер, надеявшийся в сухом египетском климате излечить свой туберкулез и одновременно осуществить в Луксоре кое-какие денежные операции, был столь же частым гостем Тодроса, как и Чонси Марч, которого в 1833 г. Правление пресвитерианских иностранных миссий послало в Египет. Роль посланца пресвитериан Марч понимал по-своему: он видел свою миссию в собирании древностей. В 1906 г. его обширная коллекция скарабеев стала достоянием Британского музея. Связанный с Тодросом агент консульства Жюль де Моньи, более 20 лет обитавший во Французском доме, первым определил среди ювелирных изделий вещи царицы Ях-хотеп. Французский египтолог Гастон Масперо, с 1899 по 1914 г. бывший Генеральным директором государственной египетской Службы древностей, также поддерживал связь с Булосом Тодросом. Разбойники, грабившие усыпальницы «Города мертвых», поминальные храмы царей и цариц на западной окраине Фив, доставляли свои находки в дом Тодроса. Бей Мухаммед Мохасиб, начинавший карьеру слугой у английской леди, сделался превосходным укрывателем краденого; сначала он занимался мелкой торговлей, а затем, в 1880 г., организовал в Луксоре самостоятельное дело, связанное с памятниками древности. Совместно с Тодросом он поставлял на рынок те «товары», какие сегодня можно видеть в европейских и американских музеях.

Булос Тодрос умер в 1898 г., в комнате, стены которой украшали фотографии с благодарственными надписями могущественных владык и прославленных ученых. Наследники еще и сегодня торгуют подделками, которые были изготовлены самим Тодросом и его подмастерьями.

Практичный ум Булоса Тодроса унаследовал его сын Мохареб (рис. 58), скончавшийся в 1937 г. С фотографии на нас глядит феллах, прошедший огонь и воду, торговец во втором поколении. Он вел дела с такой ловкостью и коварством, что до сих пор среди местных жителей ходят самые невероятные слухи о его борьбе за рынок сбыта.

Дело семьи Тодрос продолжил сын Мохареба, Саким Харриб. Долгое время это имя было окутано покровом таинственности. Дом Сакима Харриба под № 44 находился на Стейшн-стрит, одной из деловых улиц в центре Луксора. Дорожка ведет к главному входу многоэтажного желтого корпуса. Фасад дома ничем не выделяется: на балконах громоздятся клетки со всякой живностью, на веревках, словно флаги, развевается белье. Дом № 44 — самое обычное городское строение.

Меня давно интересовала деятельность клана Тодросов, поэтому в 1976 г. я вновь попытался навести справки об обитателях дома № 44 по Стейшн-стрит. Луксорские друзья сказали мне: «Это дом Сакима Харриба. Его дети учатся здесь же, им запрещено выходить из дому, поэтому они не могут отличать дыню от помидора!» Попытка нанести визит господину Тодросу не удалась, богатый, но скупой копт не желал общаться с незнакомыми ему людьми. Тогдашний префект полиции Шарати категорически запретил мне встречаться с Харрибом, поскольку последний с некоторого времени значился в черном списке Службы древностей и за ним велось наблюдение. Позже я узнал, что Саким Харриб слаб здоровьем и неохотно принимал гостей. Это могло соответствовать действительности, но могло быть и просто предлогом для отказа.

В 1978 г. я встретился с двумя известными западногерманскими археологами, которые, как мне стало известно, поддерживали связь с Харрибом. Один из них сообщил мне, что Харриб умер. Приехав летом в Луксор, я разыскал племянника таинственного Тодроса, которого также звали Саким Харриб. Сведения о смерти главы клана оказались ложными. Произошла путаница с именами. Умер не Тодрос, а торговец древностями по имени Альберт Тоудрос, имевший лавочку поблизости от отеля «Луксор».

Новый префект полиции Ауяд сообщил мне, что недавно в возрасте 77 лет скончался Саким Харриб из клана Тодросов. Лишь после смерти удивительного копта я получил возможность осмотреть (в сопровождении офицера полиции) таинственное жилище. К сожалению, оказалось невозможным открыть склад Сакима Харриба, опечатанный Службой древностей. Мне удалось увидеть только личные апартаменты торговца, а также вдову и детей.

Насколько замкнутым и нелюдимым изображали покойного, настолько гостеприимной оказалась его супруга. Она настояла на том, чтобы мы осмотрели все помещения, хотя там царил невероятный беспорядок. Предугадав мой вопрос, вдова сказала: «Нет, у нас совсем нет денег! Я действительно не знаю, где муж хранил деньги».

Дети Харриба — взрослый сын (21 год) и дочь-подросток — казались нелюдимыми, подобно всем детям, жизнь которых протекала в стороне от сверстников; они робко глядели в приоткрытую дверь спальни на своего толстого 10-летнего брата, который кинул на пол два сырых яйца, чтобы накормить кошек, выскочивших из всех углов.

Подмигнув, я спросил полицейского офицера: «Нельзя ли пробраться в запертый склад через окно, выходящее в коридор?» «О, нет-нет-нет!» — испуганно воскликнул он и решительно замотал головой. Для него это было слишком опасно. Нашим взорам во всем своем «великолепии» предстала комната богача Харриба. Она была обставлена старой походной кроватью, колченогим стулом, американским сейфом; на полу в беспорядке громоздились книги. На декоративном шкафу лежала реликвия: красная феска отца. Среди всего этого хлама я не заметил никаких ценностей. Несмотря на это, в Луксоре распространился слух, будто в доме № 44 спрятаны древности на сумму по меньшей мере в миллион египетских фунтов.

Вечером, когда я рассказал префекту полиции Ауяду о своем посещении, он сообщил мне, что, пока компетентные лица из Службы древностей не проведут опись оставшегося имущества, склад останется под замком. Только тогда можно определенно сказать, что верно в ходящих теперь слухах и предположениях.

Поскольку я не знал лично Харриба Тодроса (рис. 59), передаю описание его нрава со слов человека, хорошо знавшего торговца.

Харриба, это я слышал неоднократно, изображают нелюдимым и тяжелым в общении человеком, с которым незнакомые ему иностранцы при первой встрече ладили с трудом; по отношению к старым деловым партнерам он не проявлял скептической настороженности. У Харриба были очень крепкие нервы, вернее, их не было у него совсем; он придерживался превосходного правила восточной торговли: не торопиться с продажей, поскольку нетерпение покупателя растет с каждым часом, как, впрочем, и цена. Если заинтересованное лицо не соглашалось с установленной торговцем ценой (сильно превосходящей действительную), переговоры продолжались неделями; однажды до заключения сделки прошел чуть ли не год. Плату Харриб принимал лишь в иностранной валюте. Но иностранных валютных счетов, которыми издавна пользовались его коллеги-дельцы, он не признавал, да и вообще никаких личных счетов видеть не мог. Саким Харриб требовал, чтобы дорогие вещи оплачивались 250-граммовыми золотыми слитками.

Говорят, одевался он очень бедно. Неудивительно поэтому, что он терялся среди серой уличной массы, и даже соседи не всегда замечали его. Жена решительно ничего не знала о делах своего мужа и получала кое-какие указания лишь перед тем, как двери дома распахивались для приезжих иностранцев. Даже в личных апартаментах Харриба она бывала весьма редко.

В том, что, по восточным представлениям, обстановка дома казалась более чем скромной, я мог убедиться сам. В двух приемных, опечатанных еще в декабре 1978 г., стояла мебель, по-видимому, времен расторопного папаши Мохареба Тодроса, развешаны портреты знаменитых посетителей, здесь же висел портрет Вильгельма II, а также флаги некоторых государств.

Таинственный господин Харриб продавал здесь древности Египта всех периодов: скульптуру, свитки папируса, всякого рода украшения, амулеты, скарабеев и т. д. Особо драгоценные вещи он вытаскивал из-под софы, когда гость уже собирался уходить. После долгих препирательств заключалась наконец сделка — и при этом с самым неожиданным результатом. Если Харриб не надеялся получить крупную сумму, он не показывал свои сокровища даже старым своим клиентам. Никому этот скряга не оказывал столь распространенного в Египте гостеприимства: остатки спиртных напитков он сливал в бутылки, не стесняясь гостей. Отсутствие специальных знаний он восполнял всякого рода хитроумными трюками. В легендах о его богатстве, по-видимому, есть доля правды.

Осенью 1978 г. я со съемочной группой работал в Луксоре. Снимая дом № 44 по Стейшн-стрит, я получил возможность еще раз побывать в квартире Харриба: комнаты казались светлее и более прибранными; на столе лежала визитная карточка голландского торговца произведениями искусства ван Д. Вдова, находившаяся, похоже, в затруднительном финансовом положении, надеялась, что каирские власти разрешат открыть склад. «Тогда я тут же все продам, — решительно заявила она. — Один человек из Голландии уже был здесь». «Разумеется, мадам, — поддержал ее копт, домашний учитель двух младших детей, — Все идет своим чередом».

Старик Булос Тодрос вел книгу почетных посетителей, где оставили автографы известные люди со всех концов света. Сын и внук продолжали эту традицию. Книга посетителей, без сомнения, могла бы прояснить очень многое, но в том лишь случае, если она когда-нибудь найдется.