Трагедия в ледяной пустыне

Глава IX УРА! НИНДЕМАН, НОРОС

Но вернемся к Ниндеману и Норосу, посланным Де-Лонгом 9 октября (27 сентября) вперед за помощью.

Они должны были итти форсированным маршем на юг в Кумах-Сурту.

Для ориентировки Де-Лонг дал им копию карты, которой сам руководствовался, и наметил точку — остров Тит-ары, где, полагал он, находилась партия в тот момент. Он ободрял матросов, показывая, что им надо пройти только один рукав и что поселение не далее 12 миль; он надеялся, что они могут достигнуть его в 3—4 дня.

Надо, однако, заметить, что остров Тит-ары расположен, против устья р. Тит. Он является предельным пунктом распространения лиственницы к северу в долине р. Лены[38]. Но он лежит далеко южнее того места, откуда начали свой путь Ниндеман и Норос и даже южней на 53 километра острова Боран-Белькой, где погибла партия Де-Лонга. Остров Тит-ары лежит уже в долине реки и, если считать, что долина заканчивается у острова Столбового, а далее к северу простирается дельта, он находится от острова Столбового на расстоянии 37 километров вверх по течению реки.

Чтобы достигнуть острова Тит-ары, надо было войти в долину реки, строение берегов которой здесь приобретает типичные черты горного ландшафта. По правой стороне реки тянутся довольно расчлененные возвышенности Хараулахских гор, достигающих в центральных частях 800 метров абсолютной высоты и кончающихся далеко выступающим к северу мысом «Крест-хая», или «Кресты»; по левому берегу к реке обрывами в 250—300 метров спускаются плосковерхие возвышенности хребта Чекановского.

В своем дневнике под датой 5 октября Де-Лонг отмечает, что, по его мнению, он находится на восточной стороне острова Тит-ары, километрах в 35 от Кумах-Сурта, а далее под датой 7 октября, за два дня до выступления Ниндемана и Нороса, отмечает, что на южном горизонте виднеются горы.

Может быть, имея ввиду близость острова Тит-ары к населенному пункту, Де-Лонг указывал на остров, как место нахождения партии, имея ввиду морально воздействовать на матросов, поднять настроение уходящих, ободрить их? — Ведь не сообщал же он команде, боясь поколебать ее мужество, о том, что, несмотря на упорное движение на юг, к материку, ледяные поля продолжали относить их к северо-западу.

Карта, которой располагал Де-Лонг, была, конечно, неудовлетворительна, но, все-таки, приходится удивляться той ошибке в ориентировании, какую допустил Де-Лонг. Здесь можно только предположить, что он сбился в лабиринте проток, а благодаря утомлению и упадку сил, ему казалось пройденное расстояние более длинным, чем это было на самом деле.

Итак, 9 октября (27 сентября) Ниндеман и Норос тронулись в путь. Оставшиеся пожали им руки и провожали троекратным «ура». «Все они, — рассказывал потом Ниндеман, — неуклонно надеялись, что мы скоро вернемся к ним с помощью. Я, с своей стороны, не мог разделять этой надежды: я знал, что в такое позднее время года едва ли мы встретим людей в селениях: по всем вероятиям они давно уже успели отправиться на юг».

В день своего выхода Ниндеман и Норос шли вдоль берега протоки на запад, пока не нашли места, где можно было перейти ее. Следуя далее на юг, они пришли к более широкой протоке, еще не замерзшей и следовали ею до полдня. Ниндеман неудачно стрелял в куропатку. Около трех часов подошли к другой протоке, текущей на запад. Перешли ее.

Незадолго до темноты Ниндеман опять неудачно стрелял по оленям. Ночевать остановились в том месте, где к западу образовался большой залив и куда Де-Лонг, спустя неделю, прибыл со своей партией.

10 октября шли вдоль берега на запад и юго-запад. Был свежий ветер, иногда снег. Под конец дня шли на северо-запад и запад. 11 октября шли на юг до полдня. Разбилась бутылка, и спирт вытек. Был ивовый чай и подметки. Перешли через реку и нашли убежище в балагане. Здесь провели целые сутки.

13 октября шли к югу и востоку. Ниндеман прошел тот пункт («Американская гора»), где он позже хоронил своего командира. После полудня заметили балаган на левом берегу реки. Отправились к нему. В балагане в ящике нашли пару рыб и две рыбьи головы. Наелись, обогрелись, обсушились и спали до утра. Когда утром вышли, дул южный ветер. Они нашли невозможным идти против него, вернулись в балаган и остались в нем еще на сутки. Они были уверены, что находились в Кумах-Сурте.

15 октября шли вдоль берега реки к югу и востоку. Видели следы туземцев. Шли против ветра, который дул с прежней силой. Около 5 часов пополудни сделали привал, но ветер так усилился, что им пришлось искать защиты и они вернулись обратно. 16 октября ветер утих. Напились ивового чая с тюленьей кожей и пошли к югу и востоку. Ветер опять усилился. Начали беспокоиться, так как не видели реки; а потому пошли обратно на запад. 17 октября шли по берегу реки на юг. 18 октября вышли с рассветом по направлению к югу. Нашли балаган без двери, занесенный снегом. Выгребли снег, разложили огонь, напились ивового чаю и легли спать. Они давно уже не имели настоящей защиты и потому теперь с полным комфортом проспали всю ночь.

19 шли по направлению к югу. Пришли к трем балаганам, расположенным на левом берегу реки. Это, как потом узнали они, было урочище Булкур[39]. В одном из балаганов они нашли местную лодку с рыболовными снастями и другие предметы. В лодке что-то еще лежало, Норос попробовал — было похоже на опилки; была еще безвкусная рыба. Они взяли ее с собой и пошли к другому балагану, но больше ничего не нашли. У них сделалась дизентерия, и силы их заметно падали. Прошло три дня, 21 октября думали идти дальше, но оказались так слабы, что отложили выход до следующего дня.

22 октября оставались в том же балагане и шили обувь. В полдень они услышали шум. Ниндеман взял ружье и пошел к двери, но дверь внезапно отворилась и на пороге показался человек. Увидев Ниндемана с ружьем, он упал на колени, простер к нему руки и, видимо, молил пощадить его жизнь. Ниндеман спрятал ружье и предложил ему войти, а в знак дружеского отношения стал угощать рыбой, которую они варили. Но человек тряс головой и делал знаки, что это негодно для еды. Ниндеман пошел к саням, в которых он заметил большую оленью доху и, взяв, принес в балаган, а взамен хотел дать человеку фланелевую рубашку. Но тот покачал головой. Ниндеман показал ему свою обувь. Человек пошел к саням и принес оттуда пару оленьих сапог. Матросы старались разъяснить ему, что у них еще было несколько товарищей, оставшихся там далеко на севере. Человек в ответ показал знаками, что он должен идти и что ему необходима его доха, так как очень холодно. Затем принес и отдал матросам оленью шкуру, объясняя, что ему надо ехать и держал четыре пальца над головой. Рубашку, предложенную Ниндеманом, он взял и уехал вдоль реки на запад. Они полагали, что он вернется через 4 дня.

Человек, нашедший матросов, был якут Хатычинского наслега Иван Андросов, случайно приезжавший в Урасу и возвращавшийся с другими четырьмя якутами с морских рыболовных промыслов. Он заехал в Булкур посмотреть свое летнее жилище, спутники-же его Константин Мухоплев, старосты наслегов Туматского — Алексей Ачкасов, 3-го Хатычинского — Тарас Савин и якут того же наслега Николай Винокуров («Муна») остались ждать его на дороге в раскинутом чуме. Вот почему Андросов держал 4 пальца над головой и пояснял, что ему необходимо ехать, чтобы поставить в известность своих товарищей о найденных им людях.

Около 6 часов в тот же день, когда матросы ели свою рыбную похлебку, за ними приехал Андросов с двумя своими товарищами. Он привез им дохи и сапоги из оленьих шкур и значительное количество мороженной рыбы, которую матросы с радостью сейчас же стали уничтожать. Между тем Андросов складывал их вещи на сани. Наконец они отправились в путь и, проехав километров 20, остановились у двух юрт. Якуты сейчас же занялись матросами: вымыли им лица и руки.

«Большой котел с олениной стоял на огне, — рассказывал потом Норос, — и скоро нам было предложено при помощи самых дружеских жестов и знаков принять участие в общей трапезе. Утолив свой голод мы должны были попробовать и чаю. Затем на пол разостлали несколько оленьих шкур и все улеглись спать. То была первая покойная ночь, — замечает Норос, — проведенная нами со времени оставления капитана».

Андросов привез Ниндемана и Нороса на стойбище тунгусов, направлявшихся из мест летнего своего пребывания в Кумах-Сурт, куда матросы с ними прибыли 24 октября. Еще дорогой по направлению в Кумах-Сурт они пытались поставить в известность туземцев относительно оставшихся в дельте товарищей, но их не понимали, а они… не находили способа и уменья объяснить своим спасителям, что еще необходима немедленная помощь с их стороны, чтобы спасти остальных.

Передвигаясь с тунгусами 24 (12) октября в виду острова Столбового, матросы не смогли воспользоваться случаем спасти остатки партии, наконец, прибыв в Кумах-Сурт, еще раз упустили его, мотивируя это тем, что «решительно не представлялось ни одной удобной минуты» для того, чтобы навести снова мысли тунгусов на заботивший их вопрос.

Из Кумах-Сурта Ниндеман пытался отправить телеграмму посланнику США в Петербург. Здесь осведомленность, которой он однажды там похвастался, вдруг изменила ему: в 80-х годах прошлого столетия только г. Иркутск был связан с Петербургом телеграфной линией, расстояние же между Кумах-Суртом и г. Якутском в 1929 километров, Якутском и Иркутском в 2770 километров, телеграмма должна была идти с нарочным эстафетой[40]. Сколько же времени должна была идти телеграмма из Кумах-Сурта в Петербург? Можно ли было от нее ждать, если не немедленной помощи, то во всяком случае скорой помощи? Повидимому и сам автор телеграммы не ожидал от этой попытки, по собственному же выражению, «ничего путного». Но она случайно, все-таки, восстановила связь между партиями, так как попала 26 (14) октября в руки Кузьмы Еремеева, который, исполняя поручение Мельвиля, через Кумах-Сурт направлялся в Булун. Он сообразил, что все иностранцы должны быть с одного судна и потому доставил «телеграмму» Мельвилю.

Кстати сказать Ниндеман принял Еремеева за офицера и «начальство» из Булуна. Но каково же было его удивление, когда 29 (17) октября, прибыв в Булун, он увидел в качестве начальства другое лицо — казачьего командира Бишофа. Он долго сомневался в правах Бишофа, пока тот не показал ему в доказательство шпагу и мундир.

Здесь матросы объявили, что они были найдены Андросовым через 22 дня после того, как расстались с своей партией. Возможность спасти капитана и всю партию им казалась немыслимой. На самом деле, Ниндеман и Норос были найдены не через 22 дня, а всего только через 13 дней, как расстались с Де-Лонгом: 9 октября (28 сентября) — 22 (10) октября.

Нельзя отнять от Ниндемана и Нороса мужества, стойкости в страданиях, но нельзя и видеть в них героев, людей самоотверженных. Де-Лонг в них обманулся, как и остальные товарищи, которые возлагали на них все свои надежды на спасение и провожали троекратным «ура».

У. Джильдер в своем описании путешествия в Сибирь для поисков экспедиции капитана Де-Лонга посвятил Ниндеману и Норосу целую главу. Как сочувственно не описывает автор их положение, как не извиняет их промах, он ничем не оправдает отсутствие проявления ими энергии, распорядительности, силы воли в тот момент, когда была сделана ставка на жизнь оставшихся товарищей. Нельзя это оправдать и невозможностью столковаться с тунгусами. Тот, кто сталкивался с тунгусами и якутами, знает, как удивительно восприимчив, сметлив тот и другой народ. Нам нет нужды приводить в подтверждение этому выдержки из сочинений Миддендорфа, Маака, Чекановского, Бунге и друг. Е. Ф. Скворцов, работавший в Ленско-Колымской экспедиции в 1909 году, пишет, что в тунгусах и юкагирах есть что-то благородное: помочь и выручить из беды они готовы всегда, не надеясь на вознаграждение. Бесспорно, Ниндеман и Норос могли спасти одиннадцать оставшихся товарищей, но они этого не сделали.