Трактат о хорошей работе

XIV. Умственный труд

Применение некоторых положений праксеологии к умственной деятельности порождает ряд проблем, которые мы хотели бы здесь рассмотреть. Прежде всего, мы должны уяснить, что элементы умственного характера входят в состав каждого действия, ибо в каждом действии содержится произвольный импульс, направленный к достижению какой-то цели, а это означает, что действующий субъект не только делает движение, но и осознает цель своего движения, что, несомненно, является умственным элементом. Следовательно, неразумно делить человеческие действия на физические и умственные, так как нет физических действий без умственных элементов. Однако ничто не мешает нам систематизировать действия, а следовательно, и работы, в соответствии с долей участия в них умственных элементов.

Например, если сравнивать работу на сенокосе с написанием статьи, то бросается в глаза преимущественное участие умственных элементов во втором случае по сравнению с первым. Чтобы хорошо выполнять свое дело, косец должен энергично и со значительным напряжением мускулов размахивать косой, и у него нет надобности при этом много раздумывать. Автор же статьи, работая над рукописью, ломает себе голову, обдумывая ее содержание. Приведение в движение пера составляет, правда, необходимый, но ничтожно малый элемент всей его работы.

Эти различия весьма трудно охватить какими-то определенными рамками, а тем более найти для них какую-либо количественную, измерительную основу, которая позволяла бы проводить градацию участия умственных элементов в каждом конкретном случае. Однако в отдельных случаях (приблизительно и сравнительно) это, бесспорно, можно делать, убеждаясь в том, что действие происходит при большем или меньшем участии мышления. Можно также согласиться на условное разграничение деятельности на такую, которая бы кратко называлась физической, и такую, которая бы также кратко называлась умственной, в зависимости от того, какие элементы преобладают в этой работе — мышление или внешние мускульные нажимы. Законодательство устанавливает критерии, согласно которым определяют преобладание тех либо других элементов, в отдельных видах профессиональных работ. Ясно, что нет ни одного вида работы, ни одного вида деятельности, ни одного действия без участия в них мышления. Остается для выяснения другой вопрос: нет ли работ, выполняемых без внешних мускульных нажимов, то есть работ, которые мы могли бы кратко называть чисто умственными.

По нашему мнению, такие чисто умственные работы имеют место, например, при решении в уме задач на исчисление, молчаливом воспоминании о минувших событиях, сочинении музыкальных композиций без помощи нот и без инструментов, обдумывании в полном внешнем бездействии содержания речи, письма, статьи и т.п. В таких случаях можно не только обращать внимание на участие умственных элементов в какой-либо деятельности, но, кроме того, интересоваться с праксеологической точки зрения и чисто умственной работой как конкретным случаем деятельности вообще. Именно это и будет главным предметом наших рассуждений в настоящей главе трактата.

Первая проблема касается некоторым образом понятия импульса. Наше понятие связано в принципе с произвольным импульсом. Произвольный импульс, направленный на внешний материал, имеет форму нажима, так что в этих случаях вместо «произвольный импульс» можно говорить «произвольный нажим». Однако в каждом случае, когда действие состоит в какой-то чисто умственной работе, например, в решении в уме задач на исчисление, импульс, конечно, не может считаться нажимом на внешний материал. Происходит ли тогда внутренний нажим, нажим на какие-то внутренние органы думающего? Мы считаем, что происходит. Об этом свидетельствует мускульное напряжение при мышлении, доступное внешнему наблюдению. Интенсивно думающий индивид морщит лоб, мускулы его глаз напрягаются, он нередко сжимает пальцы рук и т.д. Это внешнее отражение внутреннего мускульного напряжения, неуловимого для постороннего наблюдения. Однако об этих внутренних мускульных напряжениях можно только догадываться, мы имеем только некоторое ощущение напряжения. В этих случаях оказывать произвольный импульс — это то же самое, что и мысленно напрягаться. В сфере внешних действий производить произвольный импульс означает напрягаться мысленно, нажимая; в сфере же чисто умственных действий это означает всего лишь мысленно напрягаться. И только такое значение имеет фраза «производить произвольный импульс» в сфере чисто умственных действий. Можно только догадываться, что тот, кто так напрягается в этой сфере, в какой-то форме нажимает тоже. На что же он нажимает, что подвергается тогда произвольному нажиму? — возникает, в свою очередь, вопрос. Мы не намерены вдаваться здесь в подробные домыслы, не имеющие существенного значения в технике умственной деятельности. Наверняка это какие-то элементы нашего организма, своеобразно связанные с изменениями в наших переживаниях.

И вот мы подошли довольно близко к третьему вопросу: что является материалом чисто умственных действий? Этот вопрос мы будем рассматривать вместе с четвертым вопросом: чем характеризуются изделия таких действий?

Прежде чем ответить на эти вопросы, следует отметить, что для них не имеет существенного значения тождество действующего субъекта и личности, умственную жизнь которой этот субъект обрабатывает. Независимо от того, сам ли кто-нибудь предается воспоминаниям о минувшем или возбуждает такие воспоминания у свидетеля, — в обоих случаях одинаково должны последовать: во-первых, ответ на вопрос, из чего выработано изделие данного действия, ставшего возбудителем собственного или чужого представления, отражающего какое-то событие; во-вторых, специфическая характеристика такого изделия как чисто умственного. Воспоминания о чем-то (например, о том, как звали человека, с которым мы когда-то встречались, или же о том, какая картина висела раньше на такой-то стене, в такой-то комнате) зачастую достигаются путем внутренней концентрации, следовательно, путем чисто умственного действия, а доведение кого-то другого до воспоминания о чем-то содержит в себе такие действия, как разговор, показ или другие подобные им действия внешнего характера, производимые при существенном участии внешних нажимов. Однако для решения указанных выше двух вопросов эти различия не имеют значения, и поэтому мы не будем касаться их при рассмотрении данных вопросов.

После этих вступительных пояснений и оговорок приступим к рассмотрению существа вопроса. Чем же характеризуются изделия, создаваемые чисто умственной деятельностью, если их рассматривать относительно самого агента действия, и аналогичные изделия, достигаемые воздействием на других лиц? Сперва рассмотрим этот вопрос с точки зрения широко распространенного мнения в кругу лиц, занимающихся проблемами такого рода. Так вот, такие изделия обычно называют произведениями и считают, что они состоят из составленных в единое целое различных отрывочных содержаний — впечатлительных, смысловых, мыслительных, а возможно, и каких-то еще других; что они не телесны; а также не идентичны с какой-либо системой психических актов какого-либо отдельного индивида, переживаемых в данный момент, что они, самое большое, даны тому или другому индивиду, стали ему как-то доступными в этих актах.

Следовательно, произведение чисто умственного характера — это какой-то так называемый «идеальный» объект, и его материалом является нечто, имеющее также «идеальное» содержание. Такой, примерно, оказалась бы обычная характеристика того, что удалось представить себе при напряжении памяти, или того, что было достигнуто, когда появилось, например, понятие иррациональной величины. Подобной была бы характеристика таких произведений, как соната, песня, научное суждение и т.п. При этом не следует забывать, что речь здесь идет не о каких-либо сочетаниях нотных знаков или букв в рукописи, ни вообще о каких-либо совокупностях, составленных из такого рода ощутимых составных частей.

Обо всем этом пойдет речь несколько позже. Теперь же нас интересует характеристика того, что формируется как бы в самом разуме кого-то. Следовательно, нас интересует характеристика только что возникшей в уме сонаты, только что внутренне услышанной песни, только что зародившегося в уме суждения и других такого рода произведений до того, пока что-либо из всего этого оказалось записанным, отраженным в форме знаков, доступных восприятию органами чувств.

Приведенная выше характеристика чисто умственных изделий, а также их материала содержит черты метафорических выражений. Трудно принять утверждение, будто научные суждения составляются из отдельных смыслов в том же понимании «составления» из чего-то, в котором изделия инженерной техники составляются из частей, например тротуар из бетонных плит. Нельзя согласиться с тем, что термин «иррациональная величина» является чьим-то изделием в том же самом понимании, в котором буханка хлеба является изделием пекаря. Всякое изделие — это какое-то тело, да и всякое исходное вещество, всякий материал — это также какое-то тело.

Однако было бы просто бессмыслицей утверждать, что смыслы, значения, понятия являются телами. Да, можно справедливо утверждать, что данное стихотворение является произведением (или даже изделием) данного поэта, причем уже тогда, когда поэт только мысленно сочинил его, до того, как он его высказал, обнародовал. Но все это возможно при условии, что такие выражения мы будем понимать в переносном, метафорическом смысле. Что же означают они в действительности после выяснения их истинного смысла и выражения его без всяких метафор?

По нашему мнению, изделием умственных действий, о которых идет здесь речь, всегда является человек, а если говорить в более общей форме — познающий субъект. Материалом является тот же самый познающий субъект, но в более ранней фазе, точно так же как лента является материалом банта. А познающие субъекты, по нашему мнению, являются познающими телами. Однако познающего субъекта мы обрабатываем по-разному, в зависимости от того, обрабатываем ли мы его как познающего или как тело, подчиненное законам тяготения. Налицо глубокая разница между обучением человека и усиленным его питанием, между работой над собой в педагогическом смысле и заботой о себе, например, в гигиеническом смысле. Обучая себя самого или кого-то, мы переделываем себя или кого-то из неумеющего или незнающего в умеющего или знающего, а откармливая кого-то, переделываем его из весящего меньше в весящего больше. Несмотря на такие различия в этом отношении, в обоих этих случаях мы без всякой метафоричности можем утверждать, что этот познающий субъект (либо научившийся тому-то, либо прибавивший в своем весе столько-то граммов) является нашим изделием и что по крайней мере некоторые его составные части (некоторые составные части нервной системы в первом случае или некоторые части его жировых тканей — во втором) являются материалом этого изделия или входят в состав такого материала (исключая прибавленные из внешней среды элементы, например во втором случае элементы питательных материалов).

Неужели же из высказанных нами положений следует, что в этих случаях понятия сонаты, песни, суждения являются в сущности обработанными в определенном отношении познающими субъектами, что, например, внутренне пропетая мелодия является самим композитором той же мелодии? Из наших предпосылок этого вовсе не следует. Мы не утверждаем также, что эта мелодия является частью композитора, хотя и считаем, что всякий раз, когда истиной является то, что Ян сочинил новую мелодию, истиной является также и то, что определенные участки нервной системы Яна подверглись некоторым своеобразным изменениям (охарактеризовать которые в терминах анатомии, химии или физики мы, однако, не в состоянии, по крайней мере до сих пор). Как же относятся произведения, подобные приведенным выше, к изделиям в форме познающих субъектов, измененных так или иначе в отношении познавания? Какой будет подлинный смысл (прямой, а не метафорический) правильных суждений, констатирующих возникновение произведений или же констатирующих, что они состоят из таких-то элементов материала?

Постараемся постепенно подойти к общему ответу на эти вопросы путем чередующихся в каком-то порядке более конкретных ответов. Вот композитор внутренне услышал новую мелодию. Внутренне пропевая ее, он обрабатывает себя, становится сам собственным изделием. Для того же, чтобы сообщить кому-то другому, каким он стал теперь изделием, ему удобнее всего передать путем подражания то, что он внутренне слышал, а следовательно, запеть. И в зависимости от того, как слышится, говорят, что возникла именно такая, а не иная мелодия, что такая, а не иная мелодия является произведением нашего музыканта. Обобщим этот пример: если кто-то благодаря чьему-то действию стал в отношении познавания таким-то и если для его описания в этом отношении достаточно передать кому-то, как он слышал, видел либо на самом деле, либо только внутренне, тогда говорится в переносном смысле, что возникло чисто умственное произведение и это произведение характеризуется как такое или другое, в зависимости от того, как он слышал, видел и т.п.

Перейдем к другому примеру. Вот математик доказал какую-то новую теорему. Он переделал себя из незнающего в этом отношении в знающего. Чтобы проинформировать об этом другое лицо, лучше всего уведомить то лицо при помощи выражения, начинающегося словом «что», о том, что тот математик подумал. Например, желая проинформировать о внутреннем озарении Архимеда, когда он (согласно легенде) бежал улицами Сиракуз, выкрикивая «Эврика!» («Нашел!»), лучше всего сказать следующее. Он подумал о том, что из законов распределения давлений следует, что тело, погруженное в жидкость, теряет в своем весе столько, сколько весит вытесненная им жидкость. При этом говорится, что, произнося это, мы указываем на чисто умственное произведение, которое Архимед создал своими чисто умственными усилиями, и что это произведение можно описать при помощи выражения, начинающегося словом «что» и т.д. В более общей форме: всякий раз, когда кто-то благодаря чьему-то действию стал в отношении познавания таким, что для его описания в этом отношении достаточно передать кому-то, что он тогда подумал и что он подумал именно так, тогда в переносном смысле говорится, что возникло чисто умственное произведение и характеризуется оно как нечто, что можно описать при помощи выражения, начинающегося словом «что».

Еще пример. Вот кто-то задумал какой-то план: определенным образом разместить что-либо, применить определенную последовательность, определенную структуру здания, определенный порядок жеребьевки — ведь возможностей детализации проекта очень много. В таком случае он обработал себя в индивида, знающего то, как он должен действовать. И опять же, желая кому-то сообщить, каким он стал в отношении познавания, достаточно дать понять, что он захотел, чтобы определенные вещи стали такими-то и такими-то. Тогда образно и метафорически говорят, что возникло произведение, имеющее форму плана. В более общей форме: всякий раз, когда кто-то благодаря чьему-то действию стал в отношении познавания таким, что для его описания в этом отношении достаточно передать, какими он захотел видеть те и те вещи, тогда говорится в переносном смысле, что возникло чисто умственное произведение, и такое произведение называется планом.

Не пора ли соединить эти обобщения в одно целое, заявив, что всякий раз мы говорим в переносном смысле о возникновении чисто умственного изделия, называемого в таком случае произведением, когда хотим констатировать, что кто-то благодаря внутренним импульсам стал познавать так-то и так-то, и на вопрос, как он стал познавать, готов ответить, каким ему показалось на слух или зрительно (и т.д.) что-то услышанное либо увиденное (и т.д.) мысленно, или сообщая, что он подумал, якобы что-то есть так-то, или же сообщая, что он хотел, чтобы было так-то.

В свою очередь, представим себе еще другое значение термина «произведение», в равной степени живое и актуальное. В этом другом значении произведение вовсе не является чем-то чисто умственным. В этом значении произведениями являются скульптуры, картины, рукописи, т.е. какие-то тела, кем-то изготовленные. Употребленное в этом значении слово «произведение» является подлинным названием определенных изделий. Это уже вовсе не метафора, когда мы говорим, что возникло произведение в виде памятника Шопену, установленного в Лазенковском парке в Варшаве. Это ощутимо, доступно восприятию органов чувств человека.

Чем же в таком случае отличаются так понимаемые произведения, а следовательно, изделия этого рода, от других ощутимых изделий, например от зданий, мебели, тканей и от множества других изделий, которых никто не называет произведениями? По нашему мнению, резкой границы здесь не существует. Например, те или иные ткани, персидский ковер ручного изготовления или килим (коврик без ворса), те или иные сосуды, ту или иную изящную вазу мы назовем произведениями ткаческого или керамического искусства.

В данном случае важно лишь то, относится ли, а если относится, то в какой мере, к цели действия (достижением которой является данное изделие) то, что лица, воспринимающие это изделие или воспринимающие его определенным способом, были обработаны в определенном направлении. Это соображение никогда, пожалуй, полностью не исключается, по крайней мере оно никогда не исключается в случаях изготовления изделий, предназначенных для какого-либо употребления. Ибо тогда рассчитывают на то, что все-таки кто-то поймет, что перед ним лежит буханка хлеба (предназначенная для потребления) или что перед ним лежит лопата (орудие для вскапывания земли) и т.п. Изготовители имели в виду главным образом то, что люди будут употреблять в пищу испеченный ими хлеб, вскапывать землю изготовленными ими лопатами, а не то, чтобы они поняли назначение изготовленных в этих целях изделий. Но для того чтобы есть хлеб, нужно понимать, что он является пищей, а для того, чтобы копать лопатой, нужно понимать, для чего она служит.

Поэтому изготовители буханок хлеба, лопат и других изделий косвенно как бы преследуют цель обработки по крайней мере некоторых потребностей в отношении понимания и того, и другого.

Однако в другом случае обработка кого-то в отношении познавания составляет главную цель производителя данного изделия. Так происходит, например, с нотами музыкальных произведений, со школьными учебниками, с пропагандистскими плакатами. Поэтому можно, пожалуй, констатировать то, что мы склонны называть эти ощутимые изделия произведениями (например, литературными произведениями, произведениями изобразительного искусства и т.п.) тем определеннее, чем более отчетливо выдвигается на первый план в определении целей их возникновения соображение о необходимости обработки кого-то в отношении познавания. Другими словами, имеется в виду возникновение благодаря этому ощутимому изделию произведения в первом, ранее проанализированном значении.

Подчеркнутая выше двузначность термина «произведение» не исчерпывает его живой многозначности. В теоретических дискуссиях весьма часто можно услышать протесты против отождествления произведений с определенными ощутимыми вещами. Некоторые считают, что можно сделать сколько угодно экземпляров репродукций произведений графики, но ни один из них не будет именно тем произведением, а лишь чем-то таким, что есть в них общего, какой-то повторяющейся во всех экземплярах системой графических элементов.

Обычно утверждают, что поэтическое произведение не является ни рукописью, ни его типографским экземпляром, ни отдельным потоком слов, составляющих отдельную декламацию. Правда, Адам Мицкевич запечатлел при помощи букв свое произведение «Ода к молодости», но, говорят, смешно было бы отождествлять этот продукт вдохновения с той его записью.

К таким рассуждениям следует отнестись аналитически и критически. Можно согласиться с тем, что отмеченные нами два значения термина «произведение» недостаточны для того, чтобы представить определенное, весьма распространенное, может быть, даже доминирующее его понимание. И все же мы не считаем, что какая-либо из приведенных выше интерпретаций этого понимания данного термина попадает в цель. Правда, в обычно принятом понимании «Ода к молодости» не тождественна ни с одной ее рукописной записью, но она также не является в этом понимании ни собранием соответствующих декламаций, ни общей чертой этих декламаций. Обе упомянутые выше концепции возникли как следствие спекуляции теоретиков, а не на основе осознанного чувства нормального читателя или слушателя. Добавим к тому же, что в соответствии с любой из этих концепций, произведения не были бы изделиями в подлинном смысле этого слова, так как в представлении оппонентов ни множества, ни общие качества элементов этих множеств не являются, разумеется, какими-либо телами.

То же самое можно повторить еще и в отношении другой теоретической концепции произведения, согласно которой это должен быть какой-то синтез знака и символа, какая-то сложная совокупность, составленная, например, из слов как звучаний или как графических форм, а также из значений этих слов, какой-то сплав каких-то абстракций с какими-то задуманными идеальными объектами. Оставим сторонникам этой концепции заботу о разъяснении простым языком нагроможденных в ней метафор.

Пытаясь же непосредственно вникнуть в то, что имеет в виду обыкновенный зритель, читатель или слушатель произведений изобразительного искусства, поэзии или музыки, мы приходим к предположению, что этот рядовой потребитель представляет себе сущность произведения примерно так. Произведение представляется ему каким-то конкретным объектом, который, не переставая быть чем-то одним и единственным, может многократно появляться, подобно тому, как многократно восходит одно и то же солнце, подобно тому, как один и тот же человек общается с нами в различных местах и в разное время. Таким образом, обычное сознание отличает само произведение от его отдельных экземпляров, но охотно признает каждый из экземпляров тем же самым произведением, точно так же, как назовет тем самым человеком Яна вчера вечером и Яна сегодня утром. Исходя из изложенной выше концепции произведения, можно сказать, что рассматриваемое в данный момент обиходное понимание этого термина имеет то общее, что произведение для него, хотя и является конкретностью, все же как-то слагается из знаков и смыслов, причем и знак (например, слово), и смысл (например, содержание значения слова) — это опять же будто бы многократно появляющиеся индивиды, конкретности.

Со своей стороны мы не можем довольствоваться также и этим обиходным пониманием произведения, не можем создавать инструмент теории из заведомой фикции. Нам нужно такое понятие произведения, которое бы годилось не только для рассмотрения форм чисто умственного труда, но и для рассмотрения форм коллективного труда, содержащего элементы коллективного исследования и коллективного проектирования. Нам нужно понимание произведения как чего-то доступного для многих субъектов. Поэтому за исходное мы возьмем второе из рассмотренных значений термина «произведение» и попытаемся дать ему более точное определение. Припомним, что в этом значении мы представили в общих чертах произведение как изделие, следовательно, как телесный объект, и что характер такого объекта как произведения поставили в зависимость от того, было ли его целью главным образом сделать кого-то в отношении познания каким-то.

Попытаемся выраженный таким образом замысел изложить немного точнее, а вместе с тем и немного короче. Произведение — это изделие, имеющее смысловое значение, например надпись, символический плакат, флаг с национальными цветами, зеленый свет светофора на перекрестке дорог, банкнот. В данном случае мы имеем в виду не совокупность, состоящую из надписи и ее содержания, а именно надпись: не совокупность, состоящую из зеленой лампочки светофора и того, что можно было бы выразить словами «путь открыт!», а именно эту зеленую лампочку светофора. Но эта надпись является произведением потому, что она не просто изделие, это, кроме того, такое изделие, которое означает, что тот, кто прочтет эту надпись, подумает именно так, а не иначе. Например, прочитав надпись «касса», он уяснит себе, что здесь выплачивают деньги. И та зеленая лампочка светофора является произведением потому, что она не только просто изделие, но, кроме того, такое изделие, которое означает, что именно тот, кто знаком с сигналами уличного движения, увидя ее, поймет, что переход через улицу открыт. Изделие такого рода обрабатывает в отношении познавания только тех лиц, которые понимают тот язык, на котором что-то написано, и т.п. Следовательно, оно является связующим звеном во взаимодействии только определенного круга лиц, умеющих в этом разобраться. Поэтому оно является произведением относительно совокупности лиц, «знающих данный язык».

Более обстоятельную характеристику произведений мы даем главным образом в отношении их значения. Так, например, характеризуя данный банкнот как польский денежный знак данной эмиссии достоинством 20 злотых, мы не только опишем своеобразные завитушки, служащие фоном для печати, что необходимо для того, чтобы отличить подлинные банкноты от фальшивых, но, кроме того и прежде всего, укажем, что на него можно приобрести товар стоимостью в 20 злотых. А одним из способов характеристики произведений в отношении их значения именно и является информирование об объекте, о котором разумеющий это значение индивид как таковой отдает себе отчет, и о том, каким он представляет себе этот объект. Подобным образом мы характеризуем произведения, являющиеся описаниями, например так мы называем учебник географии, учитывая объект, который осознаем при его чтении. Хейнал[33] на Мариатской колокольне в Кракове называем хейналом, потому что его звуки представляются нам сигналом, возвещающим о времени.

Исходя из вышеизложенных определений, «Марсельеза» — это совокупность, состоящая из ряда своеобразно подобранных и упорядоченных фрагментов акустически вибрирующей физической среды, совокупность, отличающаяся тем, что тот, кто ее слышит, чувствует себя так, как если бы его призывали к защите Отечества от нападения тиранов и делали это с таким пафосом, который только подражательно передается в том, что является в этом гимне главным. Возникает вопрос, является ли «Марсельезой» только то, что прозвучало в одной из комнат Страсбурга в 1872 г., когда ее впервые запел вдохновенный творец этого гимна? Мы ответим: точно выражаясь, да. Но поскольку эту песню потом пели подобным способом и другие, мы вместо того чтобы сказать, что возникали имитационные произведения, поразительно похожие на «Марсельезу», упрощаем дело и говорим, что «Марсельеза» потом звучала многократно. Публичный характер произведения заключается именно в подобной имитационной повторимости, а иллюзия тождественности произведения во всех его повторениях объясняется тем, что все эти повторения, не являясь в полном смысле этого слова тождественными, со всех важных в данном случае точек зрения являются все же таковыми.

И еще одно пояснение в связи с рассматриваемым нами теперь пониманием термина «произведение». Отождествляем ли мы «Марсельезу» с ее записанным текстом, с экземпляром ее нот, сопровождаемых словами в графическом изображении? Вовсе нет. Текст — это тоже произведение, но произведение вспомогательное по отношению к главному. Кто умеет его читать, тот в соответствии с этим изделием, являющимся последовательным рядом зрительных импульсов, сумеет исполнить «Марсельезу» — акустическое произведение, представляющее собой последовательный ряд слуховых импульсов. Точно так же обстоит дело с рукописными или печатными текстами вообще: это произведения вспомогательные (за исключением тех случаев, когда мы имеем дело с так называемым идеографическим письмом, которое непосредственно информирует с помощью графических знаков, а не косвенно, с помощью произвольных слов).

Таким образом, в сфере творческой деятельности писателей, композиторов, работников изобразительных искусств создаются два вида изделий. Ими являются либо человеческие индивиды, которых сделали познавшими то-то, либо также тела, не являющиеся индивидами, но исполняющие по отношению к индивидам роль импульсов (колеблющиеся определенным образом струны, висящие на стене картины, изваяния и т.д.). Под воздействием этих импульсов соответственно подготовленный индивид становится познающим индивидом. Эти изделия второго рода мы также называем произведениями — музыкальными, поэтическими, изобразительного искусства и т.д. Мы употребляем термин «произведение» еще и в ином значении, особенно в тех случаях, когда речь идет о чисто умственной деятельности. Тогда этот термин является составной частью метафорических выражений, которые информируют о том, как познает индивид, своеобразно обработанный с помощью чисто умственной работы. Этим значением термина «произведение» мы занимались в самом начале данной главы.

Что же касается структуры произведений в том смысле, в котором мы называем произведениями определенные тела, не являющиеся индивидами, то ясно, что, например, поэмы состоят из слов (произносимые устно — из выговариваемых слов, напечатанные — из графических), музыкальные прелюдии — из фаз вибрирующих струн, изваяния — из кусков мрамора и т.д. А если говорят, что «Илиада» (или точнее содержание «Илиады») состоит из приключений Ахиллеса, то это метафорическое выражение означает только то, что со слушателем «Илиады» происходит так, словно бы приключения Ахиллеса совершались в зоне его наблюдения. Точно так же следует понимать «составление» произведения из того-то и того-то, если речь идет о произведениях в чисто умственном смысле: всегда в таких случаях имеется в виду то, что с кем-то происходит так, как если бы перед ним дефилировали объекты, образующие определенную совокупность. Когда у Гете созрел замысел «Фауста», он так описал свое состояние познавания, точнее себя самого в тот момент как познающего: «Ihr naht euch wieder, schwankende Gestalten» («Вы снова приближаетесь, призрачные образы»). Важно отметить, что речь идет именно о том, чтобы с потребителем продукции композитора, писателя, художника происходило в указанном отношении именно так, а не иначе, чтобы с ним было так, как если бы перед ним дефилировали такие, а не иные объекты, следовательно, речь идет о структуре произведения именно в этом, переносном смысле.

А если дела обстоят так, как мы пытались это представить выше, то становится ясным и ответ на вопрос о материале произведений в рассматриваемом прямом смысле этого слова. Такими материалами являются фазы колебания струн, мрамор. Фазы струн, мрамор, написанные буквы получаются из предыдущих фаз струн, предыдущего состояния мрамора, из чернил и т.д. По отношению же к термину «произведение» в смысле составного элемента метафорического выражения такая проблема сама может иметь только переносный, метафорический смысл. За ним кроется, пожалуй, прежде всего такая мысль: автор, для того чтобы создать свое произведение, должен был предварительно приобрести некоторые привычки, предприняв частичные приготовления в значительной мере путем подражания в отдельных деталях.

Пожалуй, в этом смысле современное полифоническое произведение для оркестра вырастает из предшествующих достижений инструменталистов.

В данной главе мы намеревались и намереваемся проанализировать только самые важные специфические понятия умственной деятельности, имеющие значение при рассмотрении такой деятельности как одного из видов деятельности вообще. Рассмотрев характерное для всей этой области понятие произведения, а точнее говоря, множество понятий, связанных с этим термином, перейдем к рассмотрению их применительно к умственной работе преимущественно мыслительного характера. А к таким работам мы не отнесем, например, ни музыкального сочинения, ни формирования в мыслях произведений типа рисунков и т.п. То, что выделяет умственный труд преимущественно мыслительного характера, мы назовем «namysłem» («размышлением»), отличая смысловое значение этого термина от его смысла в популярном его употреблении и понимая под размышлением всякое решение умственных задач. Размышление бывает двоякого рода: это или додумывание (догадка), или обдумывание.

Мы додумываемся до истин, обдумываем планы. В поисках ответа на вопрос, и таким образом решая проблемы (например, пытаясь определить высоту данной местности над уровнем моря, стремясь определить, является ли данное готовое лекарство эффективным средством против данного вида бактерий, чему равен объем данного геометрического тела), мы начинаем предполагать, пытаясь додуматься до удачных ответов. И здесь термин «размышление» в нашем понимании охватывает более обширную сферу, чем при обычном употреблении, когда он ограничен случаями предположительных решений, лишь до некоторой степени правдоподобных, не совсем доказанных. При всем этом мы, несомненно, можем опереться на практику живого языка, ибо нередко говорится, что кто-то додумался до решения шарады или двухходовой шахматной задачи, хотя условия решения такого рода задач требуют только однозначных ответов.

Обдумываем же мы маршрут путешествия, программу концерта, план школьных занятий, ход ведения решающего разговора с кем-либо и т.д. Додумываясь эффективно, мы получаем отражение действительности в определенном отношении; обдумывая же что-то, мы получаем то, отражением чего станет определенный фрагмент действительности, если мы его создадим, действуя в соответствии с обдуманным нами образом. Обдумывание и додумывание взаимно помогают друг другу, так как, проводя исследовательскую работу (при которой речь идет прежде всего о додумывании), мы планируем себе ход составных действий этой работы. С другой же стороны, обдумывая что-то, мы стремимся к тому, чтобы это что-то удовлетворяло определенным условиям, и это стремление сводится к старанию познать, следовательно, опять же к усилиям из области додумывания. Так, например, проектируя мост, инженер исследует условия местности, стремится определить сопротивление материалов, их растяжимость, сгибаемость. Для препарации плана характерны поиски средств к достижению цели, а это ведь тоже познавательная работа. Это решение вопросов следующего типа: должно быть A, если оно отвечает следующим условиям: 1) A является существенным элементом достаточного условия для B, A относится к более раннему моменту, чем B; 2) A является возможным продуктом труда данного субъекта; B является целью, или, по меньшей мере, предположительно поставленной целью этого субъекта.

Чтобы решить эту задачу, мы производим познавательную работу, додумываясь до определенных истин, отражая в своих мыслях определенные объективные зависимости, а следовательно, определенную действительность.

Вот пример. Что необходимо сделать для того, чтобы получить на оттиске гравюры достаточно тонкую линию? Для этого необходимо, чтобы гравировальная игла, которой будет обрабатываться плитка, имела достаточно острый конец. Обдумывая план действий, мы должны учесть, что, чем тоньше нам нужны линии на оттиске гравюры, тем острее должна быть гравировальная игла. В момент обдумывания нет еще изделия, для получения которого мы обдумываем средства, которые в данный момент могут быть еще не готовы, и, даже более того, может случиться так, что мы не получим вообще ни это изделие, ни этих средств. Независимо от этого мы познаем зависимости между этими возможными объектами, додумываемся до определенной истины, мысленно представляем эту существенную зависимость. Подобным же образом мы додумываемся до истины всякий раз, когда, даже не заботясь о средствах к достижению цели, исследуем, что бы могло быть, если бы было так-то и так-то (что может вообще не иметь места), например как бы двигался шар по плоскости при отсутствии трения. Если то, что сказано выше, правильно, тогда додумывание, исследование является чем-то самым главным, и это относится как к работам с общим характером додумывания, так и к работам с общим характером обдумывания. Поэтому мы теперь более обстоятельно займемся анализом понятия «исследование» с праксеологической точки зрения.

Позиция исследователя характеризуется следующим. Во-первых, у него есть цель: узнать, как обстоит дело в данном отношении, и, таким образом, переделать самого себя из незнающего относительно этого дела в знающего. Во-вторых, стремясь к этой цели, он, однако, сосредоточивает внимание не на самом себе, не на материале своего задуманного действия, а на том, о чем хотел узнать, как обстоит это дело именно в данном отношении (в противоположность тем, кто вырабатывает изделия из внешнего материала по отношению к действующему субъекту и такие изделия, где зависимость между импульсом и продуктом труда имеет внепсихологический характер, а следовательно, в противоположность, например, сапожнику, портному, столяру как производителям обуви, одежды, мебели). Например, бактериолог, поглощенный своими профессиональными исследованиями, думает не о себе, а лишь о том, что находится перед ним на стеклышке микроскопа. То же самое можно сказать о планирующем субъекте как таковом: его внимание направлено во вне, как если бы он всматривался во что-то другое, а не в себя.

Между прочим, это и порождает иллюзию, будто бы исследователь обрабатывает свои объекты в том же самом смысле, в каком дровосек обрабатывает ствол дерева, будто бы проектировщик строит проектируемые им конструкции точно так же, как плотник строит избу.

Но не только отсюда проистекает рассматриваемое нами заблуждение; оно имеет и другой источник, заключающийся в том, что конструктор плана избы подготавливает реальную стройку избы, а исследователь микроорганизмов подготавливает борьбу против них. Правда, акты исследований не являются случаями обработки исследуемых объектов, а также случаями конструкции проектируемых объектов, но все же это части препарации обработки, препарации такой конструкции. Поэтому в определенном смысле их вполне можно принять за вступительную фазу самого этого процесса обработки, самого процесса конструирования.

При всем этом сам процесс исследования имеет опять-таки свои собственные внутренние стадии, среди которых можно выделить препарационную. Наиболее ярко и лаконично можно охарактеризовать нормальное развитие такого процесса, выделяя поочередно препарацию, инкубацию, обнаружение решения, проверку, уточнение. В состав препарации, относящейся к элементам исследования, входят в равной степени различные причины зарождения проблем: воздействие на исследователя случайных стимулов, его собственные раздумья и, наконец, его подготовленность в целом, т.е. черты достоинства его личности, которые делают его способным взяться за проблему и решать ее. Инкубация — это подсознательная, так называемая стихийная мозговая деятельность, та переработка проблемы внутри личности исследователя, которая происходит именно тогда, когда он о ней не думает. В том, что авторы рассматриваемого анализа выделили в качестве препарации и инкубации, содержатся составные элементы того, что до сих пор во всех наших рассуждениях мы называли препарацией, т.е. подготовительными действиями. При этом данным словом мы охватываем ряд определенных, сознательных и целенаправленных действий субъекта, рассматриваемых относительно его цели. Обнаружение решения проблемы является своеобразным актом, характерным именно для умственной исследовательской деятельности. Проверку мы рассматриваем как частный случай попытки распознавания, а уточнение решения — как частный случай усилий, направленных на повышение точности изделия.

Следующий по порядку вопрос — это применимость понятия аппаратуры к умственной деятельности, и в частности к исследовательской работе. Ответ на этот вопрос, как нам кажется, не представляет особых трудностей. В сфере чисто умственных действий нет места никаким орудиям, инструментам, сосудам и т.п. Зато для них имеется и место, и задание в умственной деятельности как полосе действий, включающих в себя не только чисто умственные действия.

В качестве примера можно привести работу экспериментатора или какую-либо коллективную исследовательскую работу, где необходимо взаимное общение. В этих случаях используется измерительная аппаратура, самые разнообразные аппараты для управления определенными физическими процессами, в том числе прессы, термостаты, генераторы и т.д. И вообще в этих случаях находит применение аппаратура, не менее разнообразная, чем та, которой пользуются при работе в сфере обработки материала. Уделим немного внимания некоторым орудиям, не свойственным, правда, работам с преобладанием умственных элементов, но имеющим важное значение для позитивной кооперации, учитывая их роль в обеспечении взаимосвязи. Это орудия, в функционировании которых умственные составные элементы процессов играют существенную роль. Мы имеем в виду разного рода сигнализационную аппаратуру, и прежде всего письменность.

Надписи, а также некоторые сигналы, например сигналы семафоров, — это орудия, отличающиеся тем, что они служат для определенных процессов познавания. Орудия ремесленников составляют как бы продолжение органов тела, и их функционирование представляет модифицированную копию функционирования соответствующих органов (соответствующие пары орудий и органов — это, например, головка молотка или дубины и кулак, грабли и пальцы готовой к захватыванию руки, щипцы и челюсти). Подобно этому надписи функционируют в языковом диапазоне, заменяя живую речь человека. И органы речи, и световые блики от надписей — средства общения взаимодействующих субъектов. Могло бы поэтому казаться, что в чисто умственной работе отдельного индивида они не играют никакой роли. Однако в действительности это не так.

Эти средства общения имеют огромное значение в подготовке индивида к некоторым чисто умственным работам. Ибо только субъекты, умеющие говорить, способны познавать определенным способом, а именно — думать понятиями. Думая понятиями, достигают познания чего-то так же, как если бы о чем-то говорилось, что оно такое-то и такое-то. Более того, только субъекты, умеющие читать и писать, способны к результативным рассуждениям об определенных вещах с точки зрения определенных проблем. Кто бы сумел без такой подготовки решить в уме сложную систему уравнений? Мы рассуждаем в этих случаях таким образом, что нам кажется, будто бы мы видели написанные уравнения и будто бы они изменяются так, как фактически изменились бы, если бы мы решали задачу практически.

Таким образом, хотя надписи и не являются орудиями чисто умственной работы, при такой работе они играют определенную вспомогательную роль. Относительно органов речи можно сказать, что они, пожалуй, играют, кроме того, роль органов некоторых умственных работ, если истинно то, что мы говорим с их помощью всякий раз, когда думаем.

До сих пор при рассмотрении проблем, специально касающихся умственной деятельности, мы занимались главным образом вопросами анализа понятий, вытекающих из особенностей такого рода деятельности. Теперь, в свою очередь, мы намерены рассмотреть несколько вопросов из области техники умственной деятельности. К ним относятся: проблема экономизации мышления, проблема возможных границ планирования исследовательских работ, проблема специализации применительно к специальностям умственной работы, а также вопрос о возможных границах коллективизации умственной деятельности.

Что касается экономизации, то прежде всего следует устранить возможные недоразумения. Идея экономичности в применении к мышлению подвергается острой критике со стороны марксизма. Однако эта критика касается только тенденции, ведущей к подмене правдивости как объективного отражения действительности понятием экономичности мысли. Подвергается критике концепция, согласно которой следует отбросить оперирование понятиями истинного суждения как суждения, соответствующего действительности, и вместо того чтобы положительно отмечать истинные суждения как ценные в научном отношении, считать ценными в научном отношении те суждения, которые достигаются при минимальных затратах умственной энергии.

Мы вовсе не поддерживаем эту точку зрения. Со своей стороны мы провозглашаем то, против чего марксизм не только не борется, но что он определенно признает: 1. В отношении метода, техники, способа подхода к делу в области исследований можно поступать более экономно и более производительно или менее экономно и менее производительно. 2. В этой отрасли труда, как и в любой другой, вполне разумно и целесообразно отдавать предпочтение более экономичной технике поведения, например более краткому способу подсчета при одинаковой надежности обоих способов.

После устранения этого возможного недоразумения остается проблема интерпретации большей или меньшей экономичности умственной деятельности. Понятие экономичности требует дополнения, указывающего на то, в каком отношении мы рассматриваем производительность или экономность, следовательно, относительно каких поддающихся градации достоинств и относительно каких видов издержек. Так вот, при сравнительной оценке экономичности двух способов умственной работы могут приниматься во внимание содержания, свойственные этой области деятельности. Если мы сравниваем работу двух субъектов относительно количества напечатанных ими на машинке страниц текста, сопоставляя этот показатель с количеством определенного материала, израсходованного при проведении опытов, тогда задача сравнительного исчисления экономичности действий этих субъектов не доставляет никаких дополнительных трудностей по сравнению с задачей подобного расчета, например, в случае ремесленных работ, когда мы интересуемся количеством квадратных метров отциклеванного пола и сопоставляем с ним объем металлической стружки, израсходованной при этой работе.

Особые трудности начинаются тогда, когда мы вводим в сферу рассуждений какие-то соображения, свойственные умственной работе, например степень расходования умственной энергии или степень трудности решения задачи, определяемую степенью усложненности таких отношений между элементами этой задачи, которые требуют их охвата одним актом суждения. Вдумчивый читатель понимает, что в таких случаях мы встаем перед трудностями, далекими еще от преодоления. Вообще нельзя не отметить, что сопоставлять умственную работу относительно экономичности сравнительно легко при учете только тех факторов, которые не являются характерными для такой работы и которые не соответствуют ни самым ценным результатам таких работ (примером чего могут служить просветительные достоинства познавательных достижений), ни наиболее существенным видам произведенных вложений при таких работах (например, затратам энергии творческих поисков своеобразно одаренного и специально обученного конструктора).

В свою очередь займемся вопросом, в какой мере можно планировать исследовательские работы. Задача исследователя как такового отличается тем, что в тот момент, когда он приступает к ее решению, результат исследования не известен. Определенного результата невозможно здесь ни предвидеть (разве только предполагать), ни заказать, ни предписать. Следовательно, исключена возможность планирования результата исследования так, как планируется продукция определенных промышленных изделий — машин, оборудования и т.д.

Была бы карикатурной, например, такая постановка дела: «Клиника обязана исследовать, действует ли новый препарат оздоровляюще; требуется положительный результат исследования; в случае отрицательного результата персонал клиники будет привлечен к ответственности». При таком положении нельзя рационально планировать дальнейшие шаги, исходя из будущих результатов исследований. Исключение составляют альтернативы: если результат окажется положительным, принимаются одни меры, если же он будет отрицательным,— тогда иные. Однако такой выход возможен только в случаях решения вопросов типа: «обстоит ли дело так-то?» Существует много вопросов иного типа, например «как?», или «почему?», или «сколько?». Такие вопросы допускают большое разнообразие возможных ответов, часто не поддающихся предвидению. Поэтому планирование дальнейших действий на основании предположительного результата исследования должно было бы иметь форму альтернативы с весьма многочисленными членами, даже в том случае, если бы удалось заблаговременно рационально собрать все возможные ответы в конечное число путей с одинаковыми дальнейшими перспективами.

Изложенные выше соображения все же не отрицают возможности планирования исследовательских работ. При свободном развитии исследовательской инициативы отказываются от некоторых достижений плановости, в системе же планирования отказываются от некоторых случайных достижений. Система планового хозяйства естественным образом включает исследовательские работы в комплекс общих хозяйственных работ, организованных таким образом, что планирование исследований становится как бы проекцией генерального планирования хозяйства. Планирование исследований может касаться выбора тем и методов. В этой области возникает конфликт. Органы, располагающие аппаратурой, а частично и действующими субъектами, занимают определенную позицию. Они стараются использовать эти объекты в своих целях, например для определенных общественных потребностей. Другую позицию занимают отдельные исследователи, заинтересованные в разработке определенных проблем. В интересах повышения эффективности действий здесь необходим компромисс, учитывающий интересы обеих сторон, ибо заинтересованность исследователей в работе резко повышает их творческую активность и нередко ведет к весьма важным открытиям. Можно, например, распределить время данного работника между работой согласно утвержденному плану и исследованиями по его инициативе. Положительным моментом такого решения вопроса является то обстоятельство, что по мере расширения коллективных исследований, охваченных общим планом, в пределах этого плана все легче можно найти исключительные задачи, соответствующие заинтересованности отдельных личностей. Наконец, наверняка бы окупилось предоставление возможности выбора темы работы исследователям, которые способны получить желаемые результаты.

Каждому известно, что успех в профессиональном труде зависит от того, насколько работник овладел своей специальностью, последняя же требует ограничиться только ею. Но такое ограничение создает опасность, что человек сам станет ограниченной личностью. Конфликт такого рода мы рассматривали при обсуждении проблем специализации вообще. Теперь мы намерены вновь рассмотреть эту проблему применительно к интеллектуальным специальностям, где в определенном отношении эта проблема приобретает специфическую остроту, ибо от специалиста в области умственного труда требуется особенно высокий интеллектуальный уровень. И в этом случае принципиальные решения проблемы мы видим не в возврате к какому-то индивидуальному пантехнизму, к одновременному компетентному применению на практике многих отдаленных специальностей, а в углублении определенной специальности и расширении таким путем умственных горизонтов. Не следует смотреть на мир каждый раз через другое окошко, лучше присматриваться к различным проявлениям окружающего мира через одно и то же окно. Однако это слишком созерцательное сравнение! Возможности этого рода лучше всего выявляются на примерах практических умений и знаний.

Поскольку в действительности все взаимосвязано, следует учитывать самые разнообразные зависимости и в повседневных действиях. Стало быть, чем тщательнее обдумываются действия, чем более рационализируется планирование с помощью исследовательских поисков, тем более разнообразные и богатые зависимости приходится включать в сферу собственных познаний. Для иллюстрации этих отношений представим себе, например, работу градостроителя, который при проектировании жилого района обязан считаться с особенностями территории, направлениями транспортных потоков, хозяйственными, санитарными и культурными потребностями населения, с возможностями поставки строительных материалов. Он стоит перед необходимостью учитывать взаимозависимости различных сторон повседневной жизни, и это открывает широкие исследовательские перспективы.

Оставаясь в пределах своей специальной работы, но углубляя ее мысленную подготовку, специалист расширяет свои умственные горизонты двумя способами. Во-первых, он делает это, изучая сущность проблем разного рода. Так, например, специалист-хирург обязан постоянно изучать новинки в различных областях: познавать новые методы, их химические, физиологические и физико-технологические основы, овладеть наукой о группах крови, что необходимо для умелого применения трансфузий, и т.д. Во-вторых, специалист как таковой должен овладеть элементами знаний о работе других специалистов, соприкасающихся с его специальностью. А происходит это, между прочим, путем включения собственной работы в сплетение коллективных работ, имеющих общественный характер. Например, преподаватель математики, пользуясь своим участием в работах педагогического совета, должен постепенно разобраться в том, что делают преподаватели других предметов, каких они достигают результатов в работе с теми же учениками, с которыми работает и он. Тот же специалист-математик по необходимости привлекается к воспитательной деятельности в школе, к решению проблем школьной гигиены и медицинской профилактики и т.д.

Разумеется, существует большое разнообразие специальностей. Даже в пределах исследовательских специальностей имеются такие, которые открывают относительно малые перспективы для расширения горизонтов при самом сильном стремлении специалиста углубиться в суть дела и учесть все входящие в игру зависимости. Тогда специалист, не желающий впасть в маразм, в состояние общего умственного застоя, должен применять способы, выходящие за пределы обязанностей по своей специальности. Например, он может включаться в общественную работу, участие в которой не определяется его специальностью. Зоолог может вникнуть в житейские дела людей своего района, став активистом местного совета и приняв на себя заботы об им же самим избранных делах, совершенно отдаленных от его специальности.

Есть, наконец, еще и такой выход: тот или иной специалист занимается дисциплиной, которая не имеет отношения к его специальности и которой он увлечен. Специалист по политической экономии становится хорошим знатоком флоры своей страны, физик-теоретик занимается историей культуры ислама, служащий управления городского транспорта предается дома, после работы, углубленному изучению теории чисел. Таковы примеры интеллектуальных увлечений (по-английски hobby). А бывают, разумеется, увлечения и другого характера, например спортивные.

Перейдем теперь к последней из намеченных к рассмотрению проблем, касающихся умственной деятельности, — к проблеме ее коллективизации. Собственно, это большое сплетение проблем. Сосредоточим свое внимание лишь на одной нити этого сплетения. Речь пойдет о возможных границах коллективизации, вытекающих из сущности чисто умственных задач. Внутренне признать, что дело обстоит так-то и так-то, или — на языке психологов — выдать суждение, в одном акте концепции охватить проект в целом может только отдельно думающий субъект. Ни то, ни другое нельзя совершить так же совместно, как совместными усилиями сталкивают лодку с берега в воду или как совместно исполняются оркестровые произведения. Да, бывают коллективные исследовательские работы, в которых исследования одного субъекта являются подготовкой исследований другого. Бывают совместные суждения и оценки, а также совместно принятые проекты, но это означает, что многочисленные субъекты выдали свои суждения или оценки, идентичные по содержанию, или что каждый из субъектов остановился при выборе на таком же проекте. Делом же коллектива, делом множества разносубъектных импульсов может быть обработка чего-то внешнего (например, других субъектов или каких-то других вещей) в соответствии с содержанием определенного суждения или проекта. Это достигается, например, путем осуществления совместного давления во вне, хотя бы в форме поднятия рук при голосовании или бюллетеней на выборах в пользу одной и той же кандидатуры. Изучая проблемы интеллектуального труда, можно понять, что коллектив никогда не является субъектом, он является только функциональным объединением субъектов, неспособным заменить субъекта ни в актах познания, ни в актах принятия решения.