Третье рождение Феникса

Глава 26

Неудавшаяся встреча с шантажистом не давала Тарасу покоя. Он измучился, меряя шагами рабочий кабинет. Все валилось у него из рук. Фирмой «МиМ» руководил старший менеджер; Петр Гусев, начальник охраны, в третий раз проверял помещения и телефоны на наличие подслушивающих устройств; секретарша вздрагивала от каждого звука в кабинете шефа. А господин Михалин думал, думал… не о бизнесе, не об убийце Феликса Мартова и даже не о себе, он думал о…

Надо позвонить, спохватился Тарас. Он набрал номер Смирнова и выпалил, забыв о приветствии:

- Сегодня десятый день!

- Я помню.

- И все?! Вы мне ничего больше не скажете?

- Не люблю забегать вперед.

Господин Михалин вспылил:

- Что вы называете «забеганием вперед», позвольте спросить?! Сегодня - последний день, когда можно еще предпринять какие-нибудь меры!

- Неизвестный звонил вам?

- Нет, - сник Тарас. - И это самое ужасное.

- Не паникуйте, Тарас Дмитриевич, и не торопите меня, - невозмутимо сказал Всеслав. - Я близок к цели. Уверен, спешка все испортит. Не такое уж плохое у нас положение - вымогатель сбит с толку вашими словами, он в смятении, ищет выход. Он вам позвонит, не сомневайтесь.

- И что я ему скажу?

- Соглашайтесь на его условия. Не из-за вас сорвался предыдущий разговор, и он это тоже понимает. Ему нужна информация, которую знаете только вы, или он ошибочно решил, будто бы вы владеете некими сведениями. Это не важно. Главное - он обязательно позвонит. И вы ему скажете то, чего он ждет от вас.

Господин Михалин пришел в отчаяние.

- Неужели вы мне не верите?! Я понятия не имею, чего он хочет, этот чертов вымогатель, и почему он ко мне привязался?! Зато ему отлично известно, чем меня можно прижать. Как я ему могу сказать то, не знаю что?

- Дайте мне пару дней.

- Пару дней? - задохнулся Тарас. - Вы шутите. А если он позвонит раньше?

- Будем надеяться, что этого не произойдет, - сказал Смирнов. - Молитесь, господин Михалин, - другого совета я вам дать не могу.

Сыщик положил трубку и посмотрел на Еву.

- Мне еще не все понятно, - сказал он. - Зато, с разрешения Татьяны Савельевны, я привез из Кострова вот этот шедевр, принадлежащий кисти Варлама Симанского.

Он достал из папки небольшой пейзаж и показал его Еве.

- А где рамка? - спросила она.

- Пришлось снять, - объяснил Всеслав. - В портфель не помещалась. Отгадай, как сия картина называется? Грешный ангел!

Ева с благоговением взяла в руки акварель покойного доктора.

- Почему ты раньше не показал ее мне? До визита к Марии Варламовне?

- Слишком много фактов приводят в замешательство, - улыбнулся Смирнов. - Я хотел сохранить твой ум в рабочем состоянии, дорогая. Я слишком ценю твое мнение, чтобы помешать тебе составить его без помех.

Ева любовалась пейзажем и спросила совсем не о том, о чем должна была.

- Почему ты не выяснил у Маши, где она была с весны, когда уехала из Кострова, и до Рождества?

- Твой покорный слуга примерно догадывается где, - признался сыщик. - Я боялся спугнуть ее. Если птичка улетит, искать ее придется долго.

- Грешный ангел… - задумчиво произнесла Ева, разглядывая пейзаж. - Вечеринка у Зориной!

- Что? - удивился Смирнов. - Вечеринка?

Взгляд Евы затуманился, устремляясь за пределы окружающего мира…

- Там произошло что-то необычное, мимо чего пробегает, не задерживаясь, наше с тобой внимание, - медленно произнесла она. - Мы забыли спросить у Марии Варламовны две вещи. Знакома ли ей Катя Жордан? И что все-таки произошло на той вечеринке?

Смирнов встал и задернул шторы на окнах. Ему хотелось посидеть с Евой в тепле, в уютном свете лампы, за накрытым к ужину столом, за чашкой крепкого чая, забыв обо всем: о чужих тайнах, наивных детских сказках, о человеческих странностях и даже об убийствах. Он и раньше догадывался, что простые радости необходимы среди самых увлекательных приключений, а минуты тишины и покоя рядом с дорогим тебе существом не заменишь ни остротой ощущений, ни бурными страстями. Человек рано или поздно устает от всего, кроме взаимной любви. Он хочет перемен и пускается на охоту за нездешними диковинками, но неизменно возвращается к своему берегу… к огню в ночи, у которого ждут только его и никого другого…

Ева грубо нарушила грезы Смирнова.

- Славка! - сказала она. - Звони Симанской.

- У них нет телефона, - машинально ответил он, еще витая в розовых облаках. - А соседка уже спит. Взгляни на часы!

- Жаль… Ну, что ж, тогда я расскажу тебе о Фениксе. Я тут порылась в библиотеке твоей мамы… и кое-что откопала.

- Может быть, мы раньше поужинаем? - предложил сыщик и понял, что поторопился.

- Никакого ужина, пока ты меня не выслушаешь! - заявила Ева, сверкая глазами. - Это важно.

- Ладно, - покорно согласился Смирнов. - Тем более что скоро придется завтракать. Совместим две трапезы в одну.

Ева пропустила его колкость мимо ушей.

- Я уловила связь, - сказала она. - Между историей Марии Варламовны и статьей «Невыразимое имя».

- Я тоже! Они обе - сущий бред.

- Ничего подобного! Наоборот! - горячо возразила Ева. - Бредом это кажется только на первый взгляд. На то и весь расчет! Ты послушай… Феникс - символ бессмертия, возрождения. Предчувствуя смерть, он разжигает костер из листьев дикой корицы и сжигает себя в огне. А потом восстает из пепла!

- Замечательно, я рад за него. Только при чем тут два убийства? Намекаешь, что кто-то из покойников восстанет или уже восстал? О! Я понял, дорогая, - захохотал сыщик. - Имя Мартова как? Феликс! Почти что Феникс. Одна буковка не в счет. Значит, господин Мартов восстал из мертвых и прикончил Вершинина. Только ведь убийство в Кострове произошло гораздо раньше! Ошибочка. Виноват, господин Мартов никого не убивал - он воскрес и теперь шантажирует своего друга Тараса. Все правильно! Кому, как не самому Мартову, знать подробности убийства? Он видел…

- Прекрати! - возмутилась Ева. - Не кощунствуй, когда речь идет о… - она запнулась, подбирая подходящее слово, - о неразгаданных тайнах прошлого! Большинство людей привыкли воспринимать только видимые проявления жизни, упуская самое главное - то, что предопределяет ход событий. И ты, Смирнов, оказался в их числе. Как тебе не стыдно? Сколько я бьюсь, пытаясь изменить твою твердолобость, а воз и ныне там! Между прочим, египетское название Феникса - «бенну». «Бен» в Египте выражал сексуальность и созидание! Тебе не мешало бы прочитать Тексты Пирамид!

- Боюсь, мне это не по силам, - притворно вздохнул сыщик. - Хотя не отрицаю, что тщательное изучение Текстов Пирамид баснословно повысило бы продуктивность моей розыскной деятельности.

Ева решила игнорировать его сарказм. Пусть себе! Потом Смирнов все равно признает ее правоту. И она продолжила, как ни в чем не бывало.

- Именно Феникс своим криком разрывает тишину первобытной ночи и служит промежуточным звеном между божественным замыслом и земным воплощением его. Он определяет, что должно быть, а что не должно.

Она замолчала, потрясенная значительностью произнесенных ею слов. На Славку же они не произвели особого впечатления. Но он предпочел выдержать паузу.

- Хорошо, - кивнул он. - Я понял. Феникс - это серьезно. Но какое отношение все сказанное тобой имеет к нашему делу? Не вижу ничего общего не только со статьей, но и с рассказом Симанской. Ни о каком Фениксе там не упоминается.

- А перо? А имя, которое нельзя произносить? Статья называется «Невыразимое имя»! - Ева взяла листки с текстом и показала Всеславу подчеркнутые карандашом строчки. - Вот заклинание, которое жена помещика заставляла повторять девочку.

- «О дыхание, которое внутри меня, соединись с дыханием земли, с флюидами духов, которые являются повелителями! Невыразимым именем Того…» - прочитал сыщик, перевел взгляд на Еву. - И что? Тут про перья ни слова!

- А потом помещику стало дурно. Есть вещи, которые нельзя произносить вслух, они выступают исключительно в завуалированном виде.

- Слишком завуалированном!

- Да! - согласилась она. - Чтобы сохранить тайну. Иначе любой сможет разгадать смысл образов.

- Для меня это слишком сложно.

- Конечно, если считать факты вымыслом! Смотри, что сказала нам Мария Варламовна про перо - «не произноси этого имени вслух, храни его в своей душе»! Теперь понимаешь, что речь идет об одном и том же?

- Ты имеешь в виду… - растерялся Смирнов, - перья Феникса, что ли?

- Ну, да! Имени Феникса как раз и нельзя произносить.

Всеслав ощутил легкое головокружение.

- Боже мой! Ева! Ты сведешь меня с ума! - простонал он. - Перья Феникса! О чем мы вообще говорим?! Убиты два человека, происходит шантаж… кто-то врывается в чужие жилища, разбрасывает вещи, разливает какую-то говяжью кровь… и все из-за мифического пера какого-то Феникса?

- Можешь злословить, сколько тебе угодно! - рассердилась Ева. - Но так и есть! Феникс - всему причина! И лучше тебе заняться этим прямо сейчас!

Когда Мария Варламовна проснулась, ее обступала темнота, такая густая, что ей стало не по себе. Она встала, подошла к окну и дернула шторы в разные стороны. Чернота за окном была чуть реже, чем в комнате, - глаза привыкли к ней, и среди кромешного мрака проступили тусклые огни вдалеке, колышущаяся пелена снега.

- Снег…

Звук собственного голоса показался ей странным и неуместным здесь, в этой темноте, полной шороха снегопада за окном.

Похожей ночью поезд, который привез ее в Москву, подкатил к пустому перрону. Было начало весны; с неба валили крупные, мокрые хлопья, превращаясь под ногами в грязноватую кашицу. Пока Маша дошла до здания вокзала, она стала похожей на снеговика.

В зале ожидания работал буфет. Она подошла к стойке и заказала себе чашку кофе. Выпить не смогла, горло свела судорога. Город за огромными вокзальными окнами - темный, мрачный, чужой - пугал ее. Что ей теперь делать? Куда идти?

Наверное, она представляла собой жалкое зрелище, стоя перед чашкой кофе и обливаясь слезами. Спасало то, что пассажиров в зале было немного и почти все дремали.

- Ты чего плачешь-то? - осторожно спросила буфетчица, подавляя зевок. - Обокрали? Или билет потеряла?

- Я из дому ушла… уехала, куда глаза глядят.

Маша не собиралась ни с кем откровенничать - слова вырвались сами собой, от отчаяния.

- А-а! - понимающе вздохнула буфетчица. - Бывает. Мужик допек? Алкаш, что ли, он у тебя? Дрался?

Не переубеждать же ее было? Маша кивнула. Буфетчица сразу прониклась к ней сочувствием.

- Ты баба красивая! Ревновал, сволочь?! Все они такие! Я своего давно прогнала и думать забыла. Ты не плачь, подруга. Глаза у тебя глядят куда надо - Москва и накормит, и напоит, и приют даст. Правильно сделала, что сюда махнула. Ты откуда?

- Из Кострова, - не стала обманывать Маша.

- У-у! - промычала буфетчица и закатила подведенные глаза.

Ни о каком Кострове она скорее всего не слышала и сделала вывод, что расстроенная барышня приехала из неописуемой глуши. Как же не помочь? Буфетчица изнывала от скуки: мужа своего она действительно выгнала, дочку отправила к матери, и… отчего-то захотелось ей совершить доброе дело. Незнакомая женщина буфетчице понравилась: было в ней странное обаяние - в лице, в том, как красиво лежали ее тяжелые, вьющиеся волосы, во всей ее плотной, ладной фигуре. Буфетчица не отказалась бы от такой внешности, но… что бог дал, тому и надо радоваться.

- Жить будешь у меня! - заявила она, удивляясь собственной прыти. - Утром моя смена кончится, и поедем. Отдохнешь, помоешься… а потом решим, куда тебя определить. У меня сеструха в строительной бригаде работает…

Буфетчица болтала без умолку, перескакивая с одного на другое, то жалуясь на свою жизнь, то успокаивая прекрасную незнакомку. Мария Варламовна почти не слушала ее.

- Давай, я тебе водочки плесну! - спохватилась разговорчивая дама и достала початую бутылку. - Оно и полегчает.

Симанская проглотила водку, не ощутив ее вкуса. Если бы можно было никуда не идти, не ехать, не искать работу, а взять… и исчезнуть, испариться бесследно, раствориться в черном холодном воздухе, пропитанном снегом и запахами поездов, вокзала. У Марии Варламовны закружилась голова, потому что с тех пор, как она села на автобус, который увез ее из Кострова, она ничего не ела.

- Эй, ты что? - испугалась буфетчица. - Сердце прихватило? У меня валидольчик есть… ты погоди, не умирай… я сейчас!

Она куда-то бегала, суетилась, предлагала незнакомке лекарства, воду и еле дождалась окончания смены, чтобы они смогли, наконец, уехать с вокзала к ней домой. И только уже в квартире буфетчица отдышалась, села и спросила:

- Тебя как зовут? Меня - Степанида.

- Редкое имя, - пробормотала гостья. - А меня - Маша.

- И у тебя имя редкое! - захохотала буфетчица. - Ладно, ты иди в ванную, а я поесть чего-нибудь приготовлю.

За едой Степанида глаз не могла отвести от новой знакомой.

- У тебя какая профессия? - спросила она, наблюдая, как Маша ковыряет вилкой омлет. - Небось артистка? Или учительница?

- Нет у меня профессии, - сказала гостья. - Ничего у меня нет, только немного денег. Я тебе заплачу за жилье.

Она хотела оторвать от себя прошлое - навсегда, с корнями, чтобы не возник соблазн вернуться.

- Ты что-о? - обиделась буфетчица. - Какие деньги? Лучше научи меня… хорошим манерам! Вон у тебя как все славно получается: вилочку держать, ножичек, рюмку… любо-дорого смотреть.

Спать легли поздно, наговорившись досыта. Болтала в основном Степанида, жаловалась на свою неудавшуюся жизнь, на мужа-алкоголика, на дочь-лентяйку, которая учиться не желает - одни гулянки в голове!

Симанская делала вид, что слушает, пока не уснула. Ночью ей приснилось лицо Андрея Чернышева - искаженное страстью, бешенством и еще чем-то необъяснимо ужасным. «Ты доиграешься! Сука! - кричал он, красный от выпитого, невменяемый. - Доиграешься!»

Вот и доигралась. Пришло время расплаты за любовные шалости.

Утром Маша проснулась не в себе, как будто в дегте ее вываляли. С трудом поднялась… умылась, выпила чаю. Из окна кухни виднелись бесконечные каменные дома, похожие на пчелиные соты - ячейка на ячейке. Над домами нависло серое, унылое небо. Господи, какая тоска!

Степанида не обманула, устроила Машу разнорабочей в бригаду к сестре. Той было все равно. Дворником? Уборщицей? Что ж, прекрасно! Тем разительнее будет контраст между ее прошлой жизнью и настоящей. Чем тяжелее работа, тем лучше - думать да страдать недосуг. Она старалась гнать от себя мысли - все, без исключения. Что будет с нею? Как сложится ее жизнь? А, не все ли равно?! Разрыв с Русланом, смерть Сережи Вершинина, всеобщая ненависть костровцев, которая выплеснулась на нее, подобно кипящей смоле, что-то надломили в душе Марии Варламовны. Привычный уклад, уют родного дома, работа в музыкальной школе, тишина провинциального городка и даже обожание мужчин опротивели ей. Любовь матери и та стала ее тяготить - ведь дочь не оправдала возлагаемых на нее Татьяной Савельевной надежд. Вместо престижного замужества, громкой свадьбы и переезда в Санкт-Петербург вышел безобразный, жестокий скандал. Бедная мама! Она этого не заслужила.

Каждое утро Мария Варламовна вставала ни свет ни заря, одевалась в плохонький спортивный костюм, сапоги, куртку, купленные по дешевке на оптовом рынке, и ехала на работу. Бригада делала капитальный ремонт спортивного комплекса, уборки было много: выносить мусор, мести, выгребать, мыть, протирать, таскать тяжелые ведра. Одно и то же день за днем.

Мария Варламовна надевала на голову платок, на руки - перчатки и окуналась в пыль, журчание воды, тряпки и швабры, запах краски, лака, моющих средств, строительных отходов. Она ни с кем не желала знакомиться, обедала среди своих ведер и щеток кефиром или молоком с булкой и снова принималась за работу.

- Что ты все моешь да скребешь? - удивлялась сестра Степаниды. - Твое, что ли? Махнула, как попало, лишь бы грязи видно не было, и хорош! Прямо смотреть на тебя тошно.

- А ты не смотри, - угрюмо отвечала Симанская.

- Почему ты лицо платком закрываешь? - интересовались строители. - Стеснительная такая?

- Уродливая! - отвечала Мария Варламовна. - Безобразие свое прячу! А то не ровен час поглядишь, испугаешься, ночью спать не сможешь! Какой из тебя работник?

Женщины шушукались за ее спиной, хихикали, а мужчины-строители настойчиво пытались завести знакомство. Некоторые строили планы, как бы подглядеть на переодевание новенькой. Когда-то же снимает она свой платок? Одному такому любопытному здорово досталось шваброй с намотанной на нее мокрой, грязной тряпкой, которая пришлась прямиком в нахальную рожу. Бригада переругалась - одни защищали Симанскую, другие кипели от возмущения. Что она себе позволяет? Кто она такая вообще? Царица ведра и метлы, понимаешь ли!

Конец склокам положила болезнь Марии Варламовны. От непривычной работы, от едких порошков у нее загрубели руки, покрылись язвочками; от известковой да каменной пыли, от запахов краски начался удушливый кашель.

- Ишь, неженка! - злорадствовали отвергнутые ухажеры. - Откуда она здесь взялась такая?

- Уходить тебе надо, - сделала заключение сестра Степаниды. - Твой организм к нашей работе не приспособлен!

- Некуда мне идти, - вздыхала Маша. - А на кашель не стоит обращать внимание. Пройдет!

Весна кончилась незаметно. За ней пролетело лето. Зарядили осенние дожди. Болезнь Марии Варламовны сыграла положительную роль - строптивую уборщицу оставили в покое. Руки зажили, кашель стих и теперь случался лишь изредка, приступами.

В один из дождливых дней в комнату, которую убирала Симанская, ворвался незнакомый мужчина. Ему стало плохо… Сначала она не собиралась заговаривать с ним, но потом, увидев его смертельную бледность, испугалась и подошла. Может, у человека сердце прихватило?

Мужчина был необыкновенно хорош собой… ей еще не приходилось видеть таких красавцев. Он уставился на нее, шевеля губами, силясь что-то сказать.

Мария Варламовна наклонилась к нему и ощутила, как холодная пустота в ее груди вспыхнула огнем. Она отшатнулась. Мутная пелена в глазах красивого мужчины прояснилась, он глубоко вздохнул и порозовел. Видимо, ему полегчало. Госпожа Симанская поспешно вернулась к ведру и тряпке, продолжая мыть пол. Она боялась повернуться в его сторону и услышала только, как хлопнула входная дверь.

Спасительное одиночество обрадовало ее. Мужчины в ее жизни прошли, как цветение садов - обильно, ярко, пышно, - но наступило время, и великолепные лепестки осыпалась, легли на землю. Не стоит горевать о них.