Третья стихия

Глава 18 СОБСТВЕННЫЙ ВЫБОР

Михаил сидел в полукруглом отсеке, длинном и холодном, как вентиляционная труба, пристегнутый к одному из кресел, вмонтированных в стены по всей длине отсека. Остальные кресла также были заняты, в большинстве своем — мужчинами, одетыми, как и Михаил, в темно-синюю форму военного космофлота Земли. Помещение представляло собой десантный отсек космического эсминца-носителя, направлявшегося в данный момент вместе с девятнадцатью другими кораблями на освобождение подступов к системе Элкера — одной из сорока пяти узловых звездных систем Серединной Империи.

Война… Почему-то это слово, с детства не вызывавшее в душе ничего, кроме искренних неприязни и отвращения, теперь тревожило разум и волновало кровь, превращая ее в едкую гремучую смесь злости и азарта. И бороться с этим необъяснимым возбуждением, одновременно физическим и моральным, пытаясь подавить его всеми силами воли и самовнушения, было так же бесполезно, как, например, пытаться утолить жажду, глотая песок. Стихия, мать ее…

Всего две недели прошло с тех пор, как корабль с Великой Императрицей на борту прибыл на Землю. Предсказания Карригана о великих планетарных катаклизмах оказались, к счастью, несколько преувеличенными: реки Земли, по крайней мере, текли, как им и положено от века, к устьям, зато, как вскоре выяснилось, странным образом изменился климат: в северных областях средняя температура воздуха повысилась на пару- тройку градусов, в южных — наоборот, понизилась примерно на столько же. Борьба с возникшими в результате сдвига температурного баланса стихийными бедствиями осложнилась еще и тем, что встали все те отрасли, в основу которых были заложены молекулярное программирование и технологии на жидких кристаллах. Солнце Земли имело теперь голубоватый оттенок, небеса при этом утратили свою воспетую поэтами и прозаиками пастельную голубизну, налившись на века глубокой синью. У ученых появился непочатый край работы: кроме сиюминутных последствий воздействия Стихии, существовала наверняка и масса таких, результаты которых оставались до поры подспудными и должны были потрясти мир со временем. К счастью, магнитное поле Земли оставалось пока стабильным, а более грубой, но зато и более надежной земной электроники, испытанной веками, никакие физические сдвиги на первый взгляд не затронули. Кстати, для императрицы, как и для всей ее команды, спасительным оказался тот факт, что корабль Карригана не использовал при перемещении в космосе гиперпрыжка: параметры гиперпространства, как обнаружилось несколько позже, сместились, и десятки кораблей успели разбиться о гипербарьер прежде, чем были произведены новые расчеты для критической скорости, при которой следовало входить в прыжок. Что до нового императорского флагмана — прыжок к Земле он совершил так же мгновенно и безупречно, как и предыдущие, не озаботив команду какими-либо сбоями в своих системах: если таковые и имели место, то все перерасчеты корабль произвел самостоятельно.

Бесцветным и безвкусным серым комом осели в памяти у Михаила эти две недели его пребывания на Земле. Хотя жаловаться ему было вроде бы грех: Великая Императрица, будучи вскоре после прибытия признана и поддержана правительствами Земли и Дальней Империи — не в последнюю очередь, кстати сказать, благодаря потрясающему дипломатическому потенциалу, обнаруженному Доком Вороном, — исполнила обещание о личной заботе на все сто процентов; Михаил был пожалован званием Проводника при высочайшей особе — новая придворная должность, каковой раньше в императорском штате не имелось, — и, соответственно новому высокому положению, ему был предоставлен для жительства личный особняк в центре Москвы (город он выбрал сам). На него вылилась, собственно, львиная доля императорской заботы; кое-что перепало еще и Рейчел: хотя она и не в состоянии была оценить высочайшей милости, тем не менее была определена в лучшую земную клинику по психическим болезням. Остальные же члены команды в оной заботе просто не нуждались: Бола, избавившегося от своего проклятия, ничто больше в данной декорации не держало, и он ушел обратно на Перекресток Миров — то-то радости, наверное, было там у Скалди! Перед расставанием Михаил задал все-таки Болу вопрос, на который тот когда-то не успел ответить, не дававший Михаилу покоя всю дорогу: что это за реальности такие — второго рода? Оказалось — это те, что заселены разумными существами негуманоидных видов. Оставалось только порадоваться, что хоть сия чаша их во время странствий миновала. Что же касается злодея Калиострова — у него на Земле обнаружились свои очень влиятельные связи, что, впрочем, не особо удивило Михаила: далеко не каждому землянину была доступна постоянная прописка в пространственной сети. Хотя теперь она была уже никому не доступна, поскольку пространственной сети больше не существовало — Калиостров же ее и уничтожил, желая, между прочим, истребить сотворивший ее мир. Права оказалась древняя поговорка — не кидай камнем в родного батьку, тебе же хуже будет, или что-то в этом роде. Самозваному Зигфриду оставалось теперь лишь молиться, чтобы не всплыла каким-то образом его роль в случившемся: внезапное отключение сети на одной только Земле стало причиной гибели тысяч пользователей, пребывавших в это время в виртуальных грезах; о вселенских масштабах смертельной жатвы среди виртуалыциков достоверных сведений на Землю не поступало, но было и так ясно, что это миллионы, а то и миллиарды. У Михаила, кстати, имелся и личный счет к Калиострову: этот недобитый Зигфрид убил Карригана, и еще в корабле при взгляде на его капсулу Михаил несколько раз ловил себя на мыслях, совершенно ему в былом не присущих и даже слегка испугавших самого Михаила степенью искренности их садистской окраски, типа: «Придушить бы тебя, гада!» Вскоре после исчезновения Карригана Михаилу, как это ни странно, стало его не хватать. Слоняясь неприкаянно по своему пустынному, как запертый музей, особняку, он то и дело ловил себя на том, что мысленно спорит с Карриганом или обдумывает вопросы, которые так и не успел ему задать. Ни разу за эти дни у него не возникло желания ступить на базовую дорожку, даже ради проверки — не угробила ли Стихия среди многого прочего его прирожденный талант. Хотя по штату ему и не мешало бы удостовериться в собственной дееспособности — как-никак придворный Проводник! Сподобился на старости лет! А где он, этот «двор», или хотя бы «придвор»? При императрице, где ж ему быть, там же, где сейчас Петр и Ворон — на корабле, лучшем во Вселенной, мотается этот «двор» от галактики к галактике, вербуя сторонников и собирая их в освободительную армию. Михаил не понадобился им даже для того, чтобы отыскать канувший в декорациях «Донской орел» и вернуть его на законное место. А ведь она его вернула! Наверное, с помощью Ворона. Но Михаил узнал об этом только из горячих компьютерных новостей: среди прочего там несколько раз пространно сообщалось об извлечении неким таинственным лицом из неведомых измерений одноэтажного здания с отрядом федеральной полиции внутри. Спасенные из гибельных пучин чужих измерений полицейские, узнав о политической обстановке в мире и, в частности, на Земле, дружными рядами перешли на сторону сопротивления. Путешествия по параллельным мирам входят уже решительным шагом в нашу земную реальность! Ура, товарищи! Вообще-то Михаил понимал майора Барни и его команду: выбор у них был небогатый, учитывая военное положение на Земле и какое-то стихийное (вот именно — стихийное!) массовое озверение, вспыхнувшее в народе буквально за последние пару недель. Повсеместно производился набор в армию, и люди слетались на призывные пункты не просто охотно, они валили туда буквально целыми семьями. Воевать хотели все — мужчины, женщины, старики и, разумеется, в первую очередь дети. Этих, естественно, сразу заворачивали назад — желающих и так хватало с избытком.

Кое-как утрамбовав в душе впечатления и переживания минувших странствий, Михаил понял: единственное, что в нем бродит еще из желаний, так это отправиться воевать, и по возможности — немедленно. Увы, он был в своем стремлении неоригинален, однако воспринял это как своеобразный дар лично ему от освободившейся на его глазах Предвечной Стихии: пробившийся из-под древних пластов сознания кипящий гейзер новых чувств, пускай и наводящих порой оторопь, наполнил пустоту, возникшую с возвращением на Землю где-то в самой сердцевине его существа — так он ощущал, — тяжелую и холодную, как погасшая звезда, и подобно черной дыре сосущую из него свет и тепло, отнимающую силы и волю к жизни. Он покинул, не сказавшись, свою постылую трехэтажную обитель, пошел в армию, как обычный доброволец, прошел ускоренные курсы пилотирования военных катеров-одиночек и вот теперь летел наконец на встречу с собственным выбором, волею судьбы ставшим для него единственным и желанным.

О прежних мгновенных перемещениях сквозь космические бездны, о мирах, сменяющихся на экране быстрее, чем картинки в проекторе, стоило навсегда забыть — отыскать на дне души какой-нибудь пыльный кованый сундук и запереть их туда вместе со всеми другими воспоминаниями. Привыкай, брат, летать в космосе, как все нормальные люди, — часами, а порой и сутками, в зависимости от расстояния.

Корабли шли через гиперпространство уже два часа, и впереди было еще три. Многие соседи дремали, кто-то тихо переговаривался. Михаилу, к счастью, ближайшие братья по оружию попались неразговорчивые: тот, что сидел слева, свистел носом, просматривая, быть может, последний в своей жизни сон, правый сосредоточенно жевал. Все два часа. И даже больше — с момента погрузки. Сам Михаил отчаянно мерз, шевелил усиленно пальцами в ботинках, пока не сводило икры, материл мысленно здешнюю систему обогрева и завидовал соседу слева. Потом, наверное, он тоже уснул и даже, видимо, не заметил как, потому что продолжал видеть и ощущать во сне все то же: десантный отсек, молчаливые соседи, собачий холод. А догадался он о том, что уже спит, когда перед ним в нешироком проходе появилась Илли — то есть, конечно, — Ее Величество. Она возникла вдруг из ниоткуда, в костюме в точности как ее прежний, но только другого цвета — белого, с оттенками морской волны, а рядом с ней, чуть позади, — неподвижное олицетворение уверенной изначальной силы в черном — Михаилу показалось на мгновение, что Карриган, — но это был Док Ворон. Не ошибся все-таки Михаил в выборе себе преемника — вот Хранитель так Хранитель, не только своей, но и ее Стихии, можно сказать — олицетворение самой идеи Хранительства, как залога мирного процветания и благоденствия Вселенной до самой ее глубокой старости, сиречь — заколлапсирования! Такая вот развесистая икебана.

— Проводник! — властно произнесла Ее Величество. Все разговоры в отсеке моментально смолкли. Правый сосед Михаила перестал жевать, левый — свистеть. Михаил тоже попытался проснуться и понял, что не спит.

— Мне необходимо, чтобы ты был рядом! — сообщила она в том же повелительном тоне.

«Или все-таки сплю?» — подумал Михаил, но ущипнуть себя принародно не решился, а пошевелил тайком на пробу пальцами ног. Пальцы оказались реальными, задубевшими.

— Для меня появилась работа? — спросил он голосом не менее задубевшим, чем пальцы.

— Нет. Просто будь рядом. Я так хочу! — Она помолчала, глядя на него вызывающе и свысока — оттуда, со своей золотой пирамиды, потом взгляд ее изменился, приблизился, она словно спускалась к нему с недосягаемых высот, превращаясь постепенно, шаг за шагом в знакомую гордую девчонку, беглую преступницу, получившую талисман от старухи, звавшую молча подмогу в наползающей тьме, в ту, что вцепилась в него всеми ногтями в милицейской галоше, с которой они бежали вместе из имперского катера и кого он потом отогревал и никак не мог отогреть в ледяном замке ланга-имитатора. Эх, Илли, горе ты мое страшноглазое!.. И это именно оно, его горе, — прежняя неприступная бедовая девчонка выговорила неожиданно тихо: — Пожалуйста.

Абсурд, конечно, но Михаилу показалось, что это слово она произнесла сейчас впервые в жизни. Неужели все-таки у него может быть надежда?.. Все еще глядя в ее глаза, он искал и не находил ответа — ни в них, ни тем более в самом себе. Стихия?.. Черт его знает! Надежда умирает последней. Для него это означало скорее всего — уже после его смерти. Но отказаться от нее он все равно не мог.

— Ладно, — сказал он, отстегивая ремни и поднимаясь. — Пошли!… — И добавил, зная, что эту фразу придется теперь повторять часто, и надо же когда-то начинать к ней привыкать: — Ваше Величество!