Трое

13

Ого! Десятый час! Пора вставать! Зачем? Ведь теперь нет ни горна, ни начальства, ни нарядов. Дай-ка лучше повернусь на другой бок. Эх, до чего же приятно потягиваться в своей старой кровати… Суставы похрустывают!.. О чем же это он думал?.. Да! Что будет, если он выиграет десять тысяч в тото![1] Десять тысяч — это куча денег. Пожалуй, нелегко будет прогулять… Он купит десять костюмов! Таких, что закачаешься. Оденется франтом, купит машину и будет разъезжать целыми днями. Будет ездить в Софию, в Пловдив, будет ночевать, где придется, и жить себе припеваючи! Будет катать друзей и девушек. Будет их угощать. Он всегда был щедрым, поэтому у него денег нет. А подвал он уставит бутылками. Пишут же в книгах, что в домах у богачей подвалы полны бутылок. Это звучит очень заманчиво: «подвал, полный бутылок…» Ему не нужно будет шататься по пивнушкам и ресторанам в поисках хорошего вина… Вчерашнее, как будто, не было плохим… Как блестели глазки у Лили! Пусть говорят что хотят, а в этой девочке что-то есть… Соня просто места себе не могла найти от ревности! Было бы очень интересно, если бы они стали таскать друг друга за волосы!..

Эх, и припекает же! Словно июль, а не начало октября. Тоже мне мать, нарочно отдернула занавеску. «Заглянет солнце — проснется». Гм! Пахнет коржиками. Золото, а не мама! Только она его любит по-настоящему. Наверное встала в четыре, чтобы испечь их. Потом — на работу. Ничего, вот он устроится, начнет зарабатывать, тогда она будет сидеть дома. Отец уехал в командировку. Нет его портфеля. Как спокойно дышится дома, когда его нет!.. Хорошо, если на этот раз проболтается целый месяц… Почему не пошлют в командировку отца Лили?..

А вот Верче очень пополнела. И чем это ее так откормили? Все же она, пожалуй, соблазнительнее Доры, та — ходячий скелет. А это дура Сия вышла замуж за какого-то врача. Что ж, и врачу можно наставить рога. Попу наставил, врача ли жалеть? Вот, Райну жаль. Уехала в Видин. В такую даль! А может, съездить к ней? Перед этим можно заехать по дороге к Ивану, в Софию. Наверное, живет один. Разве ему плохо. Если бы не это ранение… Надо бы поговорить с матерью, пригласить его сюда, в гости… Много не ест, не пьет, спокойный… И отцу наверное, понравится, потому что серьезный… Разве Иван ровня его теперешним приятелям? Если бы их увидел капитан!.. Наверное схватился бы за голову… Вот мы какие, товарищ капитан!.. Наслаждаемся жизнью…

Ну и печет же. Пора вставать. После обеда отосплюсь… Да, ведь должны были прийти к нему, позвать. Они сегодня собирались пойти на реку… Может, приходили, стучали, а он не услышал, спал… С завтрашнего дня нужно начать тренироваться. Здешние играют на первенство зоны. Значит, поездим по разным местам… Гм, просто не верится, как Замби сумел забить три гола? Наверное в воротах стоял не вратарь, а какой-нибудь инвалид. Что ни говори, ни у кого из них нет такого удара как у него. — Мяч, вратарь, сетка — все в кашу!.. Хорошо бы освоить «сухой лист» Диди. Это тебе почище десяти тысяч с тотализатора. Матч. До конца остается одна минута. У тех перевес на один гол. Мяч у него. Резаный удар. Вратарь бросается в один угол, а мяч проходит в другой! Он бог!..

Кто-то тяжело поднимается по лестнице. Весь дом трясется. За ним еще один, его шаги легче. Первый может быть только Сандо Верзила, второй — Пепи Бандера.

Сандо Верзила — безнадежный дурак, которого можно «настропалить» на что угодно. Пить, драться, играть в карты и даже работать. Ввиду этой своей исключительной покладистости, он так и не смог окончить гимназию. И считал это своим большим преимуществом.

Никто, однако, не в состоянии «настропалить» Бандеру. Он мыслитель, идеолог городских бездельников, теоретик лентяйства. Если бы время, проведенное Бандерой в «подпирании» уличных столбов засчитывалось в трудовой стаж, то его давно уже можно было бы перевести на пенсию.

Вся его жизненная философия основывалась на трех непреложных для него формулах:

«Сколько хлеба, столько и брынзы!» — концентрированная форма выражения всех его желаний, а также основательная причина для недовольства.

«Лазейку в амбар мы вам укажем, но сами будем стоять в сторонке!» — образ действий, не лишенный хитрости и предусмотрительности.

«Попробуй, сунься!» — вызывающее проявление самоутверждения, разумеется, когда нет никакой опасности пострадать.

Бандера в этом году кончает гимназию и пойдет служить в армию.

— Еще валяешься? — рычит Сандо Верзила, просовывая в дверь свою лохматую голову. Он посматривает на Бандеру — не добавит ли что-нибудь?

Тот отчаянно зевает. Входят. Бандера садится на кровать, в ногах у Сашо, а Верзила предпочитает стоять.

— Ушли! — рыдающим голосом говорит Сандо, которого этим утром «настропалили» на любовные похождения.

Сашо догадывается, что речь идет о вчерашних девушках, с которыми они договорились пойти на реку.

— Есть время! — успокаивающим тоном отвечает он, даже не пошевельнувшись в кровати.

Помимо бремени репутации общепризнанного, добродушного дурачка, Сандо Верзила должен нести еще вдвойне более тяжелое бремя пренебрежения приятелей.

— Ясно, у вас есть время! А у меня нет! Я сегодня выхожу в ночную смену, — протестует он с горечью, свойственной всем пренебрегаемым. Из трех приятелей только Сандо работает — грузчиком на заводе электромоторов. — Вот начнете работать, тогда посмотрю я на вас!

Бандера подобрал губы. Слово «работа» всегда вызывало у него отвращение.

— Вкусно пахнет! — говорит он недвусмысленным тоном.

— Иди на кухню, возьми! — Сашо продолжает лежать, разглядывая с интересом первооткрывателя пальцы ног.

Бандера возвращается с тарелкой, полной еще теплых коржиков.

— Моя тетя посыпает их сахаром! — жует он.

Мало кто знает, что когда Бандера сердится, то он называет свою мать тетей.

Напрасны отчаянные взгляды Сандо. Приятели не торопятся.

— Ешь! — потчует его Сашо.

Но Сандо Верзила не хочет коржиков. Он жаждет любви.

— Нет у вас интереса, а то давно бы пошли! — таков вечный аргумент пренебрегаемых.

Сашо воспринимает эти слова, как необоснованную критику его представлений о товариществе, как покушение на свой авторитет.

Не считаясь с любовными вожделениями Сандо Верзилы и с гурманскими склонностями Бандеры, Сашо говорит:

— Покурим и пойдем. Комната наполняется дымом.

Неожиданно Сашо вскакивает с постели и босиком, в одних трусиках (он всегда считал пижаму признаком старости или стопроцентного мещанства), выбегает во двор и бежит вокруг дома. Он делает рывки, прыгает, кувыркается, выполняет гимнастические упражнения и, под конец, использует ветвь старого ореха во дворе в качестве перекладины. Сандо смотрит на него из окна с явным неудовольствием, Бандера — равнодушно.

Каждый город имеет свою природную достопримечательность. Если для Софии это гора Витоша, для Плевена — местность Кайлыка, для Русе — новый парк, то для городка, в котором живет Сашо, это луга с тенистыми ивами у реки.

В воскресные дни сюда приходит добрая половина населения городка. В будни же эти места превращаются в бесплатную общественную прачечную. На обоих берегах сохнут на солнце белоснежные квадраты простынь, распростертых на темно-зеленой траве, домотканые коврики и дорожки, покрывала и наволочки во всей своей ярмарочной пестроте, а женщины с сильными бедрами и руками, усердно стучат вальками. Вода здесь теплая до самого ноября. Под вечер женщины, выкупавшись в каком-нибудь укромном месте под тенью ив, идут домой, нагруженные бельем.

Нелегкое дело пройти четыре километра до города с тяжелой ношей на плечах. Но даже для идущих налегке Сандо и Пепи Бандеры это более чем слишком. Уже на полпути у Сандо полностью испаряется жажда любовных приключений, а Бандеру с набитым коржиками желудком тянет ко сну.

Они втроем идут босиком по пыльной дороге. Впереди, обливаясь потом, вышагивает Сандо без рубашки, в широченных старомодных брюках. За ним тащится Пепи Бандера в рубахе в желтую и красную клетку и широкополой соломенной шляпе, уникальной по своим размерам во всем городе. Последний — Сашо, почти обнаженный, со стройным загорелым телом и вечной улыбкой на лице.

Вначале ведут оживленную беседу:

— Кольо все еще ухлестывает за Таней? — спрашивает Сашо.

— Жениться будут! — гримасничает Сандо.

— Это еще не известно, — замечает Бандера таким тоном, словно он собаку съел в матримониальных вопросах.

— Как это неизвестно! — возражает Сандо Верзила. Два года ходят взявшись за руки, точно слепые, все заборы в городе пообтерли. А Кольо, как какой-то джентльмен, все время цветы ей дарит!

— Меис! — для Бандеры содержание этого, неизвестного в болгарском языке слова или понятия, включает не менее двух десятков самых обидных эпитетов.

— Значит, еще неизвестно! — заключает Саше.

— Зачем она тебе! — догадывается Сандо о намерениях приятеля. — Что в ней хорошего! Лучше Куклой займись. Хочешь приведу?

Необыкновенная услужливость — специфическая черта тех, с которыми никто не считается.

Это предложение, словно второе солнце, озаряет не особенно ясно в это утро сознание Сашо.

— Кукла, говоришь! — произносит он, стараясь проникнуть в смысл этого прозвища. С другой стороны, услужливость Сандо отнюдь не льстит его самолюбию.

— Кукла — бесенок! — высказывает свое мнение Бандера.

— Небось здорово пришлось попоститься в казарме? — спрашивает Сандо, подтягивая свои сползающие брюки.

Неизвестно почему, но из всех любовных приключений за время службы, Сашо помнит только историю с Данче. Ему хочется рассказать о ней, похвастаться, но что-то его удерживает, и он не решается… ему неудобно… потому что…

— Разговлялся иногда, — отвечает он и сразу же меняет тему разговора. — Хотелось бы знать, почему Кокки не пошел с нами?

— А потому, что он не такой дурак, как я! — отвечает Сандо. — Кокки не поступается своими интересами.

— Лили! — вставляет Бандера. Жара предрасполагает его к лаконичности.

Вот уже десять минут как он ощупывает свои карманы и, нужно сказать, что отыскать в них что-нибудь — нелегкое дело, так как в рыбацких брюках Бандеры — точно десять карманов. Наконец, то, что он ищет, обнаруживается в переднем нижнем кармане левой штанины. Это завернутая в бумажку, уже употреблявшаяся, жевательная резинка «Жемчужина».

Есть что-то неповторимое и величественное в медленном движении нижней челюсти Бандеры. Молчаливая непокорность, полное презрение ко всему и всем, мудрое созерцание своего внутреннего мира. Он знает все, что надо знать, делает все, что надо делать.

— Значит, Лили! — восклицает Сашо. — Быть этому Кокки битым!

— Ну, вот, из-за тебя ни к одной девчонке не подступишься! — выражает робкое возмущение Сандо Верзила.

Сашо польщен. Теперь он может проявить и снисхождение.

— Ну, положим! У приятелей девушек я не отбивал.

Далее разговор принимает отрывочный характер. Жара лишает какого-либо смысла их слова.

Постепенно шаги шести, покрытых серой пылью босых ног становятся более вялыми и короткими. Наконец приятели достигают излучины реки и останавливаются на берегу.

Трепещущие волны выкидывают веселую шутку с их физиономиями.

Сандо Верзила с небритым лицом, волосатой грудью и своим чудовищным ростом похож на еще не вполне созревшее режиссерское решение образа Мефистофеля.

Пепи Бандера, при небольшом старании, мог бы найти много общего с образом Уоллеса Бири, каким он выглядел на экране первого телевизора.

Что касается Сашо, то он очень напоминал молодого человека с размытого дождем плаката, рекламирующего крем «Юность».

По обеим берегам реки, словно на водопой, собрались стада плакучих ив. Под их кронами призывно улыбается пестрая тень.

Молчат. Ничего интересного.

— Что будем делать? — задает Сандо вопрос, который в сущности является и ответом.

Бандера вынимает двумя пальцами резинку изо рта и, снова завернув ее в бумажку, весьма живописно плюет в воду.

В качестве вожака компании, Сашо обязан что-нибудь придумать.

— Пойдем к домику! — решает он. — Пить хочется.

— Там и виноград найдется! — добавляет Сандо Верзила.

— Если застанем тех, сможем и подзакусить! — высказывает свое мнение Бандера.

Единство мнений подкрепляется единством действий. Шесть босых ног, подарив воде облепившую их по дороге пыль, вылезают на другой берег чистыми. Огромные пауки свисают с обрывков сплетенных ими сетей. Толстые жабы, очертя голову, бросаются в воду. Маленькие птички, перескакивая с ветки на ветку, куда-то исчезают. Шесть босых ног бесшумно оставляют отпечатки ступней на упругом иле в тени деревьев. Выделяется своей грубой рельефностью сорок четвертый номер долговязого Сандо, изяществом — сорок второй номер Сашо, сомнительной мужественностью — сороковой Бандеры. Пожалуй, специалист-хиромант мог бы найти в этих отпечатках больше данных для определения характера их владельцев, чем по линиям ладоней.

— Шш! — идущий впереди Сандо Верзила поднимает руку вверх, словно регулировщик, подающий знак «внимание». Двое других недоверчиво приближаются. У них нет никакого желания оказывать кому-либо внимание.

— Мадемуазель! — демонически произносит долговязый Сандо.

Перед ними в воде белеет дюжина ног.

Одни из них тонкие, с красивыми линиями и нежной кожей, другие мосластые, кривоватые с синеющими жилками.

Словно ток прошел по телам приятелей. Ток, заставивший их преобразиться. С удивительной ловкостью они в ту же минуту оказываются в кустах и бесшумно раздвигают ветки.

— Мадемуазель! — с глубоким презрением подтверждает Бандера.

— Два года ждал этого часа! — Сашо дрожит от волнения, душевные источники которого можно считать самыми чистыми.

В двадцати шагах от них, в воде, фотографируются юноши и девушки. В центре всей компании торчит высокий и худой рыжеволосый юноша с неопределенным цветом глаз. Трудно можно себе представить более непривлекательное лицо. Некая смесь лакейского угодничества, честолюбия и подлости, злобы и трусости. И еще — болезненная изнеженность маменькиного сыночка.

— Снимайся, снимайся, — бормочет Сандо Верзила. — Увековечь свою физиономию.

Мадемуазель — таково прозвище Семерджиева — парня с неприятным лицом. Он бывший однокашник приятелей. Учится в университете в Софии. Этих двух обстоятельств достаточно.

— Помнишь, — трагическим шепотом говорит Сандо Верзила, — когда на уроке истории я выпустил воробья; эта ябеда пошла к директору…

— А помнишь, анонимное письмо отцу, с указанием, где находится тайник с сигаретами! — прерывает его Сашо.

— А история с Райной! — припоминает Бандера. — Когда он к себе домой ее затащил…

— А тот гнусный донос в министерство на Душеньку (учителя по географии)! Комиссия приезжала…

— А…

Десять минут, насыщенных отвратительными воспоминаниями, разжигают жажду мести. И после всех этих пакостных дел — студент!

— Хорошую баню мы тебе устроим! — говорит Бандера, энергичный, как никогда.

— Утоплю его! — вскакивает Сашо. — Избавлю мир от подлеца!

Бандера властно его удерживает. Его осенила прекрасная идея. Подлецам надо платить той же монетой.

Приятели тихо отступают. Поле мщения находится только в ста метрах от них. Там постлано одеяло, на котором разбросано содержимое двух больших рюкзаков. Еда, одежда, шахматы, карты, футбольный мяч…

— Может, заберем, пригодятся? — подмигивает Сандо. Пренебрегаемые люди известны также своей алчностью.

— Ноги тебе вырву! — приглушенно рычит Сашо, понявший гениальный замысел Бандеры.

Месть начинается с банки джема. Густая липкая жидкость вытряхивается в полный разных вещей рюкзак Мадемуазели.

— От джема ему будет очень сладко! Положим теперь туда чего-нибудь кисленького, — и Бандера подает Сашо туристскую коробку, полную свежеприготовленной баклажанной икры.

Неожиданно, во всей своей разрушительной силе, начинает работать воображение Сандо Верзилы.

— Баклажанную икру надо залить маслом, вкуснее будет! — говорит он, и сам нетерпеливо выливает янтарную жидкость из бутылки в рюкзак.

Роясь в другом рюкзаке, Бандера обнаруживает баночку с майонезом, который, как известно, является неотъемлемой частью многих салатов и ассорти.

— Дай салат!

— А теперь песок и камни!

Рюкзак Мадемуазели становится похожим на помойное ведро, вынесенное из какого-нибудь первоклассного ресторана.

Но на этом месть не кончается. Достается и туфлям подлеца. Они набиваются остатками брынзы, смешанными с пахучей подсолнечной халвой.

Особенно отличается долговязый Сандо. Он решил вымазать повидлом все попавшие ему под руки книги. И выполняет он это с удивительным искусством, словно всю свою жизнь только и делал, что мазал книги повидлом.

Остается еще дорогой, из чистой мериносовой шерсти, свитер Мадемуазели. На нем вымещает свою злобу Бандера. Он находит в остальном багаже с десяток свежих яиц, заворачивает их в свитер и прыгает на нем.

Теперь следует заключительная часть отмщения. Небольшой футбольный матч. Трое приятелей разбрасывают багаж так, что под конец совершенно невозможно понять, что произошло, — побывало ли здесь стадо павианов или промчался смерч.

Чтобы избавить потерпевших от подобных сомнений, Бандера поступает по-рыцарски — находит лист бумаги, карандаш и пишет:

«Мерзкая блоха цыплячья… (остальной текст явно не подлежит воспроизведению на нормальном человеческом языке)… мы ждали и дождались!»

Листок прикалывается на видном месте.

— А теперь давай спрячемся и посмотрим! — предлагает Сандо Верзила, воображение которого исчерпано.

— Это мне не интересно! — заявляет Бандера, как человек, имеющий реальный подход ко всему.

— Пошли! — особенным тоном произносит Сашо.

Идут и снова ведут оживленную беседу. Сандо всхлипывает от радости, словно осуществилась сокровенная мечта его жизни. Бандера улыбается сдержанной улыбкой человека искусства, которого публично похвалили.

Только Сашо испытывает странные чувства. Его улыбка угасает, щеки горят.

— Поделом ему! — пытается убедить он себя, точно кадровик, сочинивший объективную характеристику своему любимому другу.

И все же настроение у него портится. Он чувствует себя униженным.

«Эх, Сашо, Сашо!»