Трое

4

Сначала — взгляд разведчика в сторону расположения противника. Нужно любой ценой избежать столкновения, так как во всех случаях пострадает солдат. Сашо разглядывает жилые дома, где живет Данче. В третьем окне висит белое полотенце. Это значит: «Приду». Лицо Сашо самодовольно улыбается. Со стороны домов не слышно никакого шума, не видно прохожих. Тем лучше, никто не увидит.

Еще взгляд; на этот раз в сторону тыла. Солдатам запрещено ходить в заводской лесок, и приказа до сих пор никто не нарушал. Путь к леску просматривается часовыми, стоящими на постах у входа в завод и у складов. Да и как пройдешь, когда запретная зона ограждена колючей проволокой. Попробуй, если можешь? А почему нет! У Сашо появляется дерзкая мысль, словно он снова озорной мальчишка. Там, напротив, Данче. Он должен быть там! Другой на его месте поступил бы более осмотрительно. Воспользовался бы увольнительной, вышел бы на шоссе и, обойдя территорию завода вокруг, спокойно вошел бы в рощу с другой стороны. Другой — но только не Сашо!

Сашо притворяется будто что-то потерял и, нагнувшись, приближается к ограде, идет вдоль нее. Потом возвращается назад, озирается вокруг, ищет что-то в карманах, хотя поблизости никого нет. Наконец, он обнаруживает то, что нужно. В одном месте проволока ослабела, и при его гибкости он мог бы перебраться.

— Вперед! — с воодушевлением командует сам себе Сашо и наклоняется, чтобы перелезть.

— Рядовой Баров! — раздается знакомый резкий голос.

Сашо застывает на месте. Капитан!

Командир стоит под деревьями. Он все понял.

— Я, товарищ капитан!

Командир испытующе смотрит на него.

— Что ты здесь делаешь?

Сашо умеет находить выход из таких положений. Нельзя колебаться ни минуты, иначе плохо. Капитан ценит искренность.

— Думаю, как бы незаметно выбраться из казармы, товарищ капитан!

На сумрачном лице капитана мелькает улыбка и сразу же угасает.

— А тебе известно, что солдатам запрещено ходить в лес?

— Так точно, товарищ капитан… Но так получилось, что у меня там встреча!

Сашо продолжает спекулировать искренностью.

— Что, опять безнадежная любовь! — капитан с иронией напоминает Сашо об его недавнем оправдании, когда он сослался на «безнадежную любовь».

— Никак нет, товарищ капитан! Это любовь вполне надежная!

Ответ, будто, неплох, но игра в искренность сокрушительно рушится.

— Рядовой Баров! — командует капитан, понявший комедию мнимого признания. — Кру-гом! В помещение роты, шагом марш!

— Есть, в помещение роты, товарищ капитан! — Сашо ничего не остается, как шагать, проникнувшись уважением к своему командиру.

Для любого другого встреча с капитаном послужила бы основательной причиной отказаться от своих намерений. Но Сашо даже и не думает сдаваться. Он помышляет только о Данче. Представляет ее себе в расстегнутой кофточке, со спутанными волосами, высокой грудью. Видит ее «праздничное лицо», улыбку лучистых глаз… «Приду, Данче! Даже если все капитаны полка выстроятся вдоль ограды!» Он бросает небрежный взгляд назад и поворачивает к помещению роты. Однако вместо того, чтобы идти туда, он прячется за низкое и длинное строение столовой и снова выходит к проволоке, но уже в ста метрах дальше от прежнего места.

Капитана нигде не видно.

Теперь Сашо действует, как полагается действовать в боевой обстановке. Он ползком подбирается к проволоке, внимательно приподымает ее, вынимает гвоздь и легко перебирается. Здесь даже оказалось удобнее, чем на прежнем месте. По ту сторону — луг с низкими ракитовыми кустами — он их использует как прикрытие…

Рядовой Баров ползет мастерски и только, достигнув ракитника, позволяет себе отдохнуть. Это уже победа! Кто сказал, что он не сможет пройти! Теперь уже легче! Что бы ни было — Данче сейчас для него важнее всего.

Ему доставляет подлинное удовольствие, приподнимаясь на локтях, выбрасывать тело вперед, чувствовать неистощимую силу своих мускулов, спокойный, размеренный ритм сердца. Если бы кто-нибудь видел его со стороны, то наверное бы подумал, что примерный солдат добросовестно упражняется в ползании…

Он достиг высокой нескошенной травы. И сразу на него повеяло чем-то чистым, зрелым. Как манит к себе земля… Ляг мне на грудь, передохни… Здесь так спокойно, так ясно… Подыши моим воздухом, вдохни мои ароматы… Ничего от тебя не уйдет… Ляг…

Он видит над головой на высоком стебельке кузнечика. Его огромные глаза смотрят на него совсем удивленно. Сашо протягивает руку, но кузнечик ловко отскакивает в сторону. Солдат весело бросается за ним. Подожди, малявка! Стой! Кузнечик снова отскакивает. Сашо все больше нравится эта игра. Кто сказал, что не поймает! Это кузнечика-то! Ах ты хитрец! Погоди, погоди, гоп! Опять убежал!..

И кузнечику нравится такая игра. Развлечение после долгих часов осенней полуденной скуки. Он скачет предварительно, не дожидаясь броска своего преследователя.

В конце концов отступает Сашо. Не потому, что устал, и не потому что затея вдруг показалась ему детской, не подходящей для него… Совсем нет. Он готов гнаться за кузнечиком хоть до вечера… Вот, он опять бросается за скакуном, но поскальзывается и падает лицом вверх на мягкую нескошенную траву.

Солдат видит небо. Голубое ясное осеннее небо, чистое и просторное… Золотой солнечный дождь… И воробьев, игриво летающих над его головой.

— Какое небо! — восклицает Сашо, вспоминал небо над своим родным городом. — Это, над ним, гораздо красивее!

И какое-то чудесное, вольное и счастливое настроение возникает в душе солдата. Его охватывает неожиданная, беспричинная радость, голова свободна от мыслей, и ничто не тревожит…

Он запевает.

Неоформившийся, полумужской, полуюношеский голос. Ничего, что он не помнит слов песни. Так будто? Нет, не то! Сойдет! Хорошая песня! Почему это он так громко распелся? Ведь его могут заметить. Все равно! Пошлют на гауптвахту? Пусть! Опять сбился… Это уже, вроде, другая песня. Валяй, что получится!

— Какое небо! — снова восклицает он посреди песни, и в ту же минуту кто-то отнимает у него небо.

Тонкие, немного загрубевшие, исцарапанные жестью пальцы закрывают ему глаза. Он обхватывает мягкие запястья рук и легко отводит их в стороны. На голубом фоне неба — лицо Данче.

Как подходит цвет этих коричневых, бархатных глаз к небу! А еще говорят, что коричневый и голубой цвета негармоничны. Все, что красиво — гармонично.

— Ты чего это расшумелся, глупенький!

Право, удивительны женщины, когда они еще и матери.

Сашо приподымается и обнимает ее.

— Зачем ты прыгал по траве? — спрашивает она.

Такие упреки принимаются поцелуями.

— Гонялся за кузнечиком, — отвечает он. Ему хочется всем поделиться с нею.

— Один кузнечик гнался за другим, — говорит она с милым снисхождением и качает головой.

— Один кузнечик поцеловал другого! — в восхищении от удачных слов Сашо притягивает ее к себе.

— Нет! — Она закрывает ладонью его губы. — Не… здесь!

Он встает, а она остается в его ногах. Солдат расправляет плечи, нагибается и берет ее на руки. Несет в глубь леска.

Данче слабеет. Она не чувствует тяжести своего тела. Ей кажется будто она на качелях, легких, очень легких качелях. Данче видит красивое лицо, солнечные глаза, свисающие пряди волос…

«Знать ничего не хочу…» — И она припадает к его щеке, не закрывая глаз…

Нет ничего пленительнее взаимности, бескорыстной взаимности двух отдавшихся друг другу сердец.

В наш век, век соображений и оговорок, это — одно из исключений.

Женщина хочет жить. У нее есть очаг, муж, ребенок? Но мало этого! Ей не хватает!

Это потому, что она распущена, да? Не правда ли, товарищ редактор? Ведь так, товарищ читатель?

Не спешите! Я вас озадачу. Она ударница, лучшая работница в цехе, лучшая из лучших! У нее законченное среднее техническое образование, и ее часто можно видеть в библиотеке. Машина, на которой она работает, великолепно поддерживается, она лучше всех ухаживает за ребенком, а ее жилище может служить примером!

Тогда в чем дело?

Мы, которые во имя прогресса разрушаем все старое, в таких случаях ссылаемся только на традицию. Долой любовь! Да здравствуют моральные устои!

— Я гулящая? — на счастливые глаза ложится тень.

Может, он ей ответит.

Нет. Такой сложный вопрос не по его уму.

— Ты чудесная! — ласкает он ее.

Молодая женщина краснеет. И вдруг приходят новые мысли… Зачем искать оправдания? Виновна ли, нет ли — не все ли равно! Разве это имеет какое-нибудь отношение к их любви? Важно другое — то, что произошло и что действительно было прекрасно.

— А знаешь… я это в первый раз! — со смущением и счастьем признается она. И целует его, но уже совсем по-другому. Губы ее совсем слегка касаются его лица, и их легкое прикосновение передает какое-то новое, обжигающее чувство.

Сашо восхищенно смотрит на Данче. Разве она не самая красивая из всех, каких он знал.

Ей хочется сказать ему что-нибудь приятное… необыкновенно приятное. Что у нее в жизни самое приятное? Золотой свет. Да, да, золотой свет! Он принес с собой эту любовь.

Снилось ли ей? Или только так… представлялось. Почти каждый вечер, как закроешь глаза, пробуешь представить что-то. Все равно, усталая или нет. Она свыклась с этим, как привыкают к алкоголю, к табаку. Конечно, думалось только о хорошем. Если ты не находишь этого в действительности, можно найти в мечтах. Иногда и этого достаточно.

Лежа с полусомкнутыми глазами, Данче ждала. Придет ли золотой свет? Если нет, просто старалась уснуть…

Впервые она увидела этот свет много лет назад. Когда была маленькой девочкой. Однажды она бегала вокруг дома за черным котенком. Котенок, играя, побежал к пригорку, Данче за ним. Так оба оказались наверху, и там девочка в первый раз увидела золотой свет. Ее маленькое сердечко забилось сильно-сильно, а душонка наполнилась неведомой, ликующей радостью. Девочка забыла про котенка, но навсегда запомнила ато золотое сияние. Сев на пригорок, она смотрела на все вокруг восторженными глазами.

Нет, оно не шло прямо от солнца. Это шло отовсюду, со всех уголков необозримого простора — волшебное золотистое сияние, несущее миру радость и счастье. Его излучали и веселая светлая зелень лугов, и маленькие островки орешника, и расплывчатые массивы гор, и река. Его излучали земля и небо.

Золотой свет! — так назвала его девочка.

Потом, через много лет, она открыла, что золотой свет излучают еще и музыка, и поэзия, и все красивое. И не раз еще золотой свет заставлял биться ее сердце, вселяя в душу радость… Придет ли это сегодня вечером?

Томительные минуты ожидания, она дышит медленнее…

Вот, кажется… Белый домик у пригорка… Орешник… Вот, вот и он… Золотые волны начинают трепетать подле нее… Что они принесут ей сегодня?..

Звенят рассыпавшиеся монеты.

Все сразу исчезает. Данче открывает глаза…

Тусклый свет настольной лампы приближает предметы друг к другу — и просторная комната будто превращается в маленькую душную коробку…

Что еще?

Что может увидеть молодая женщина в плотной тени, за спиной мужа?

Вот он сидит, согнувшись над столом: узкие плечи, тонкая женская шея, маленькая мышиная голова, которая только сопит и подстерегает.

Спина, которая вот уже целый час не шевельнется, только разве чтобы подобрать стотинки.

А еще?

Тиканье часов. Страшное, неумолимое, говорящее о приближении чего-то неизбежного, рокового. Сколько раз ей, неисправимой мечтательнице, думалось:

— Ну вот! Еще одна секунда пришла и ушла. И уже никогда больше не вернется. Она уходит все дальше и дальше… Прощай, моя секунда! Я прожила тебя за этой спиной!

Данче снова прикрывает глаза. В который раз? Золотой свет! Придет ли он снова?

— Нужно очень, очень захотеть. Надо очень попросить. И он придет!

Тихая, молчаливая мольба! Никакая молитва не отправлялась так настоятельно!

И снова милые золотые волны…

Среди них улыбающееся мужское лицо. Худощавое, но одухотворенное, благородное… И самое главное — рот. Самая живая часть лица. А эти сияющие глаза, словно золотой свет превратился в эти глаза. И острый подбородок…

На этот раз это не вымышленный человек, а часовой у заводских ворот — Сашо. Как она его не замечала раньше. Разве отличишь одного солдата из тысячи? Теперь, да!..

Что-то белеется. Это рубашка Сашо. Она очень испачкана, на ней свежие желтые пятна от масла.

Когда случилась авария, и лифт неожиданно остановился, все прекратили работу. Позвали солдата, проходившего мимо. Спросили, сможет ли он спуститься в шахту и соединить поврежденный кабель?

Она тогда по его лицу поняла, что дело ему совсем незнакомое. Но он, будто отгадал ее мысли и ответил:

— Могу!

Она знала, что он сам не верит в то, что сказал.

Сашо спустился на веревке в шахту, полчаса провисел в воздухе, но устранил неисправность.

Тогда Данче вызвалась постирать ему рубашку. Когда она терла мылом эту грязную, с пятнами солдатскую рубашку, то она невольно подумала, что ее трусливый муж никогда бы не спустился в шахту тридцатиметровой глубины, даже если бы его заставили. Он бы визжал, молил и хныкал…

Сашо что-то ей говорил. Что именно? Все равно она не помнит. Это могло быть что угодно, она не понимала, так как вся покорилась его голосу, будто впервые слышала человеческий голос…

— …Пятью семь… тридцать пять… плюс двадцать четыре… плюс… плюс…

Нет, это другой голос, не тот! Она открыла глаза. И снова видит неподвижную спину. Испугалась, как бы золотой свет не ушел, и поспешила зажмуриться. Золотой свет остался с нею.

В поле они были только вдвоем… Он шел по своим солдатским делам. А она? Чего ей здесь надо? Нужно было что-то придумать в оправдание. Нельзя же было признаться, что она бежала целый километр, чтобы его догнать… Она боялась, как бы он не принял ее за гулящую женщину, как бы другие не узнали, не узнал бы Марин… И вдруг, все эти мысли ушли куда-то, и она осталась в трепетном ожидании. Она почувствовала, что перед нею еще мальчик. Все у него было детским, наивным. Это неправда, будто все мужчины одинаковы, и вообще неправда, что все люди одинаковы.

Он послал ей письмо глупое-преглупое! Наверное он переписал из какого-нибудь старого альбома… Пышные затейливые фразы, шаблонные уверения в любви и куча других глупостей. Как она смеялась. И, конечно, поняла: переписал он эти слова не потому, что у него не было своих, а оттого, что так ему казалось убедительнее…

На прошлой неделе давали зарплату. После обеда в цехе неожиданно разревелась Недка. Она потеряла кошелек со всей зарплатой. А может быть, его просто украли. Данче искренне ей сочувствовала. Если бы не этот скряга Марин, то она наверное отдала бы ей половину своей получки. И в этот момент она снова увидела Сашо. Он шел за водой. Она подбежала к нему и все рассказала.

Он ничего не ответил. Но на следующий день пришел.

— Возьми, — сказал он, протягивая ей деньги. — Передай Недке! Наши в складчину собрали!

Ей хотелось расцеловать его на виду у всех…

Плотный хруст.

Это муж ее встал и потягивается. Заметив, что она не спит, обращается к ней.

— В выручке на тридцать три лева больше! Это от воды с сиропом! — говорит он с самодовольной улыбкой. — Тридцать три лева! Дневной заработок инженера!

Словно кто-то облил постель ледяной водой. Ее стало знобить от холода под одеялом.

Марин снимает ботинки.

— Ничего нечестного в этом нет! — спокойно говорит он. — Может недостача случится, а тут уже готова экономия… Никто не может придраться. Только нужно каждый день проверять выручку.

Раздевается.

И так каждый вечер. Проверяет счета, подсчитывает выручку. Все лишнее прячется в гардероб, в ботинок. Сколько раз Данче снился этот странный ботинок…

И так каждый вечер…

Она останавливает на муже свой взгляд. И не видит ничего, кроме его груди… волосатой, нескладной, противной груди…

Наступает какая-то странная тишина. Она цепенеет, грудь замирает, невозможно дышать.

Остаются только часы.

Тик-так… тик-так… Данче видит стрелки. Они сошлись точно на цифре двенадцать. В двенадцать часов начинается новый день! В двенадцать часов кончается старый!

Ей в голову приходит яркая мысль:

— Почему в жизни человека нет двенадцати часов, когда бы отбрасывалось все старое и приходило бы новое?

Он приближается к кровати в расстегнутой пижаме.

Данче не дожидается его. Она вскакивает с постели, быстро набрасывает платье и, пока он изумленно застывает, быстро выбегает из комнаты.

С этого и началось.