Трое

23

Первый снег! Идет, идет. Вряд ли задержится до завтра! Такова почти всегда судьба первого снега. Но зато нет ничего белее, ярче и ослепительнее первого снега. Зима пришла, и отпуск кончился. Рука уже оправилась! Теперь ты можешь ее сгибать, не так ли? Тебе уже нужно начать работать, а ты даже еще не решил, чем заняться. Все темы интересны! Тебя не терзает неуверенность! Но не чувствуешь ли ты, что немного обленился? Раскис? Да, да. Ничто от тебя не убежит! И ракия? Интересно, откуда у тебя взялись способности к спиртному? Впрочем, ты можешь и не пить! Ненужно! Посмотрим, как ты этого добьешься. Просто выбросишь бутылку в окно! Это великолепно!

— Великолепно! — Иван загребает пригоршню снега с подоконника и натирает им руки. Потом вдруг снимает пижаму и растирает грудь. Как часто это делал в казарме.

Озябшее тело наливается кровью, оживает, и ощущение холода приятно возбуждает.

У него радостно на душе. Сам не знает почему. Делает снежок и поджидает первого знакомого прохожего. Вот показался идущий в школу Иванчо, сынишка соседа. Иван бросает снежок и попадает в ноги мальчику. Но Иванчо словно только этого и ждал. У него припасен готовый снежок, который с молниеносной быстротой пролетает над самой головой Ивана и рассыпается, ударившись о противоположную стену комнаты. Иван быстро собирает его остатки, делает снежок и снова бросает в Иванчо. Но паренек ловчее. Он бомбардирует окно точными попаданиями — два в голову Ивана, который не уклоняется, и одно опять в стену. Потом пускается бежать, бросая на ходу:

— Если тебе не слабо, завтра продолжим!

Иван вытирает лицо, умывается и, развеселившийся, идет завтракать. Единственное, что осталось от его прежней жизни — это привычный завтрак: чашка кофе и ломтик хлеба с маслом. Он кипятит кофе на плитке и чуть не забывает о нем в поисках чистой чашки. Это нелегкое дело. Все чашки грязны. Однако он привык делить грязь на несколько степеней. В данном случае для него существуют чашки, «годные к употреблению» и «негодные». Посуду он моет только раз в неделю.

За завтраком он читает. Это доставляет ему большое удовольствие. Почти весь день Иван читает научную литературу. Но по утрам и вечерам — романы. Сам «открывает» авторов. Последний его любимец — Джек Лондон. Со школьных лет ему не доводилось его читать, и теперь он очень пришелся ему по душе. До этого Иван питал пристрастие к Мопассану и прочел все, что было под рукой. За это следовало поблагодарить жену — библиотека осталась нетронутой.

Горячий, полугорький кофе, снега Аляски, Фрина, мужественная атмосфера, простая и ясная логика характеров, их сила и благородство, размышления о себе.

В такие моменты он внезапно вспоминает казарму, отдельные лица, происшествия, сказанные слова — просто так, без какой-либо связи. Не может себе представить только одного — как сам он выглядел в глазах людей. Словно это был не он, а кто-то другой, незнакомый ему человек.

Каждое утро Иван переживает странное чувство — будто его ожидает нечто новое, очень интересное, очень привлекательное. Это приятно его возбуждает. В голову приходят неясные мысли, он предчувствует неведомую радость. И хотя ничего интересного и привлекательного с ним не происходит, это ощущение каждое утро снова охватывает его. И опять на душе у него становится приятно и радостно. Словно это чувство неисчерпаемо. Поэтому у него всегда хорошее настроение. С тех пор, как Иван вернулся домой, он не видел ни одного сна. Ложится, сразу же засыпает, просыпается в определенный час, и сразу же в голове всплывают мысли, волновавшие его накануне.

Прежде были некоторые вещи, при мысли о которых он приходил в ужас, которые его расстраивали. Атомная война, атомная угроза. Ивану казалось, что именно по этой причине многие люди «спешат жить», другие вообще перестали думать о завтрашнем дне, а третьи, хотя и не сознавая того, находились под психозом последствий будущей войны, становились менее требовательными к себе, ограничивали свои планы, и с недоверием смотрели на все, что связано с будущим.

Теперь Иван, хотя и знает гораздо больше об атоме, совершенно спокоен. «До тех пор, пока я живу, я должен действовать, как повелевает мое человеческое достоинство, мое сознание!»

Так он и поступает.

Постепенно яркое представление о героях Аляски бледнеет, и мысли о Фрине как-то естественно уступают место другим мыслям. О некоторых новых теоретических выводах физики, новых проблемах, интересных гипотезах…

Кофейная гуща остается на дне чашки. Роман кладется на место. Приходит черед серьезных размышлений.

Прежде Иван любил ставить опыты. Теперь у него пропал всякий интерес к экспериментальной работе. Он открыл, что его теоретические познания ничтожны, а экспериментирование без солидной теоретической подготовки — лишь «игра в науку». Он считает даже, что надо не столько читать, сколько думать. Иван всегда испытывал чувство благоговения перед математикой. Что-то святое, гармоничное и кристально чистое есть в этом мире многообразных чисел, точек, линий, пространств. Изумительный по своей логике гений человека воздвиг самую совершенную мысленную конструкцию, поэтическая красота которой называется точностью, тайны которой выходят за рамки самого необузданного воображения, реальное богатство которой выше всех философий и теорий. Мир, раскрывающий себя только перед теми, кто способен его понять.

Принявшись снова за математику, Иван с неудовлетворением констатировал, что приобретенные в институте знания представляют собою не больше, чем бледное предисловие к подлинной науке. Нужно крепко поработать. Иногда он думал о том, что люди будущего непременно освоятся со своеобразием математического мышления, и оно будет надежно направлять научный прогресс.

Ему случалось проводить целые дни в решении трудного уравнения, однако, когда ему удавалось добиться правильного решения, он чувствовал себя бесконечно счастливым.

«Математика — это все, — думал он. — Она или утверждает или низвергает законы природы, она поднимает на щит или развенчивает теории, она наводит воображение человека на новые гипотезы, она критерий любой природной истины!»

С такими мыслями он принялся за работу.

Записная книжка испещрена числами; бесконечно малые величины «де икс» самым точным образом описывают дольки времени и пространства, которые суммируются интегралами в безошибочные результаты. Ограниченные, неограниченные…

Тишина, спокойствие, напряженная работа мысли…

В последнее время он к своей великой радости обнаружил в себе новую способность — умение полностью сосредоточиваться над тем, что его занимает. Пучок мыслей направляется точно туда, куда нужно, без какого бы то ни было рассеивания. Прежде его многое отвлекало, примешивались чужие мысли, не оставляли его в покое и чувства…

Математические основы теории Нернста о напряжении водорода…

Он поработает не более полутора-двух часов, после чего отправится, в институт. Там у него встреча с новым директором. С завтрашнего дня нужно начинать работать.

Немецкий физико-химик Вальтер Нернст даже и не предполагал, что на основе его чисто теоретического положения будут получены совершенно неожиданные результаты…

Звонок! Резкий, продолжительный! В Софии так звонят только почтальоны, принося телеграммы.

Иван распечатывает бланк:

«Прибываю девять тридцать понедельник Марта».

Сколько сейчас? Семь тридцать. Ну что ж, время есть!

Марта в Софии! С тех пор как они расстались, тогда, на вокзале, он ее не видел, да и она ему не писала. Однажды Иван даже подумал, что она наверняка забыла о нем, как это часто бывает. В письмах капитана и Младена не было ни слова о ней. Да и он не интересовался.

Иван часто вспоминал продолжительные прогулки в окрестностях города, ее восхищение всем, что было связано с ним — службой в армии, физикой, прошлым, планами на будущее. Иногда подобная экзальтация казалась ему странной и неуместной. Он объяснял себе это ее сильной жаждой необыкновенных переживаний, неудовлетворенностью спокойной провинциальной жизнью, особенностями ее характера. И теперь ему было приятно представить себе девушку «безумно» влюбленной, все ее преднамеренные эксцентричные выходки, которые должны ошеломить его и заверить в ее безграничной любви. Если бы кто-нибудь убедил Марту в том, что любовь — это нечто совсем простое и обыденное, то ей, наверное, никогда бы не пришло в голову играть в любовь.

— Поэтому, — говорил себе Иван, — она не годится мне в супруги! Она ждет от меня чудес, видит меня в своем воображении бог весть каким великим человеком, и разочарование ее будет ужасным. Она никогда не примирится с тем, что я заурядная личность, с привычками пенсионера, с мелкими удовольствиями и не особенно большими претензиями. И вот тебе новая история! Иначе женился бы на ней! Почему бы не жениться?!

И лишь когда в голову ему приходила мысль о женитьбе, он вдруг вспоминал, что еще ничего не сделал для развода. Жена его находилась неизвестно где, и он даже не поинтересовался, что с нею и как она живет.

— На этой неделе! — принимал решение он. — Непременно подам заявление о разводе! Возьму адвоката!

Но проходили дни, он ничего не предпринимал и оправдывался перед собой:

— Зачем мне развод! Пока что не собираюсь жениться! Так даже лучше, не выкину какой-нибудь глупости!

— Марта! — произносит он, кладя телеграмму рядом с записной книжкой. — Что ж, милости просим! Пойду встречать!

Затем снова погружается в теорию Нернста. Работает ровно час, затем встает из-за стола и старательно бреется.

— Удовольствие не из приятных, но ничего не поделаешь! — произносит он вслух, представляя себя в роли гида, разводящего Марту по городу. И в то же самое время ему приятно думать о ней. Молодая, хорошая собой. Не лишена интересов. И, может быть… не стоит отказываться от того, что дарит нам сама жизнь.

За полчаса до прибытия поезда он садится на трамвай. На привокзальной площади покупает цветы. Всюду грязное снежное месиво, разбрызгиваемое проезжающими машинами. Снег быстро тает. Иван жалеет — хорошо, если бы задержался. А, может быть, высоко в горах выпало много снега! Что, если предложить Марте покататься на лыжах. Или на субботу и воскресенье поехать в горы Рилы. Для нее это будет большим удовольствием. Наверное, будет чувствовать себя несчастной, что Гималаи не в Болгарии. Но наверняка будет вне себя от бешенства, если он поведет ее в какой-нибудь ресторан или в другое место, куда идут все. Она скорее предпочла бы простоять двадцать четыре часа на вершине Черни-врых на одной ноге…

Постепенно перрон заполняется встречающими. Настроение у всех веселое.

А вот и поезд. Бегун, прибывающий к финишу с неизрасходованными силами. Пуф! Паф! Облака пара! Милиционер никого не подпускает к вагонам до полной остановки поезда. И вот люди бросаются к четвертому пути.

Марта стоит у окна в предпоследнем вагоне и оглядывает перрон. Нет его? Что-то не видно! Вдруг — улыбка на розовых губах. Румянец на щеках.

Пока он приближается к вагону, она показывается в дверях, энергично расталкивая пассажиров. Одета в черное зимнее пальто с небольшим изящным воротником. Выделяется лицо — нежное, прелестное. Она прикрывает веки и бросается к нему.

Иван принимает чемодан, а потом и саму ее. Теперь она ему кажется совсем маленькой. Куклой. Волосы золотом струятся на черном фоне плеч. Он их подергивает.

— Ну, — говорит Иван, по-настоящему счастливый, — с приездом! — и целует тянущиеся к нему теплые губы.

Марта хватает его руку и чуть ли не повисает на ней.

— Выздоровел! — смеется она, обнажая свои жемчужные зубы.

— Выздоровел! — подтверждает Иван, бросая беглый взгляд вокруг и думает, что Марта всегда умеет выглядеть красивой.

Она неожиданно останавливается и вызывающе критическим взглядом разглядывает его с головы до ног.

— Ох! — восклицает она. — Ты похож на страхового агента! Что это за старомодная одежда! Еще и плащ надел!

Иван объясняет ей, что никогда не любил пальто. Давит на плечи, и чувствуешь себя, словно в футляре. Хотя так холоднее, но зато легко.

— Да, конечно, — говорит Марта. — Для тебя даже тепло — обуза!

Иван не утруждает себя разгадыванием смысла ее слов. Ему давно известна способность женщин ставить знак равенства между несравнимыми вещами и делать самые невероятные обобщения.

Подумал, что из учтивости ему следует спросить ее, когда она выехала, как чувствовала себя в дороге, что нового в ее жизни и в городке и т. п. Все это кажется ему, однако, большим расточительством. Поэтому он ограничивается тем, что спрашивает:

— Ну, как у вас?

Ничто не может ее обидеть больше этого. Она сразу же отпускает его руку. Но кроткое, невинное выражение его лица обезоруживает ее, и она только бросает:

— Там у нас ничего!

Иван поправляет свою ошибку лишь одним движением — сам подхватывает ее руку. Таким образом, недоразумение ликвидируется.

— Ни слова мне не написал! — с необыкновенной мягкостью в голосе говорит она, когда они пересекают привокзальную площадь.

— Правда! — соглашается он, не имея ни малейшего намерения оправдываться.

Марта смеется.

— Так и быть, прощаю тебе, потому что пришел меня встретить! — шепчет она ему голосом, показывающим, что в ней ничто не изменилось. — Ужасно боялась, что можешь не прийти!

— Ужасно!

— Да! — она смотрит на него нежным взглядом. — Я еще больше тебя люблю!

Самым странным в их взаимоотношениях было то, что она никогда не называла его по имени, словно у него не было имени. Причина этого заключалась в том, что ни его имя, ни фамилия, ни отчество, как и их производные — уменьшительные и прозвище ей не нравились. Очень уж обыкновенные были все они.

Это тоже казалось Ивану не вяжущимся с ее любовью к нему.

И теперь, слушая ее последние слова, он понимает, что должен сказать ей что-нибудь приятное, задушевное, милое. Однако и теперь, как и прежде, он не находит, что ей сказать.

Ей достаточно его улыбки…

В трамвае, прильнув лбом к окну, она долго смотрит да улицу.

Иван думает — такое состояние ей необходимо не потому, что ее интересует происходящее на улице, а потому, что это «особенное» состояние. Он оставляет ее любоваться собой.

— Люди, люди, люди! — громко говорит она. — Как странно, что на свете так много разных лиц! И все эти люди вышли откуда-то, все имеют дом, близких, пережили что-нибудь, идут различными дорогами… и не знакомы друг с другом…

— Ты словно в самом деле путешествуешь в космосе! — прерывает он ее. — Оставь людей! Повернись сюда!

Марта поворачивает голову. Теперь он смотрит на нее против света, лицо подернуто тенью, и глаза снова раскрывают всю свою бездну — глубокую, полную таинственного мрака и неизвестности.

Она молчит.

А он думает:

«Это самое содержательное молчание в мире. Тебе кажется, будто за всем этим прячется блестящая мысль, богатые ошеломляющие чувства, необнаруженное человеческое сокровище, и что никакой мужчина не может остаться безразличным перед магнитом этого сокровища! А стоит заговорить — все обесценивается, иллюзия исчезает! И она, хитрая, знает это. Знает, с какой стороны показать себя!»

Потом подсмеивается над собой:

«В самом деле, какие еще чувства я хочу у нее увидеть! Она так женственна и мила! Этим все исчерпывается!»

— Наверно, у тебя есть какие-нибудь дела? — спрашивает он.

— Приехала тебя увидеть! — отвечает она тихим голосом.

— Хорошо, — говорит он тоном провинциального бакалейщика. — Очень хорошо! — Давненько не встречал гостей!

И в этот раз она ему великодушно прощает.

— Ты все тот же!

— А ты разочарована?

— Каким бы ты ни был, лишь бы был ты! — произносит она совсем просто, совсем необыкновенным для ее характера тоном.

Что-то заставляет его отбросить снисходительность, превращает его остроумие в пошлость, заставляет его чувствовать себя барабанщиком среди леса, полного певчих птиц…

Он бы поцеловал ее в трамвае перед всеми. И она этого ждет.

— Кажется, — говорит он очень серьезно, потому что впервые решается на такое объяснение, — ты меня принимаешь за кого-то другого. Позднее ты поймешь свою ошибку и тебе будет тяжело!

— Ну и что с того! — отвечает она.

Теперь он понимает, что если кто-нибудь из них и заблуждается, то только он сам. И почему ему в голову приходят такие глупости? Может быть, он снова все усложняет? Не следует ли предоставить все естественному ходу вещей?

— Да! — говорит он себе.

Ах, эта женская интуиция! Иногда она поистине фантастична.

Марта сияет. Ее приняли.

Трамвай достиг конечной остановки. Сходят.

— Куда мы пойдем? — неожиданно спрашивает она.

— Домой!

— Не создам ли я тебе неудобства?

— Нет! — смеется он. — Ведь ты же приехала ко мне, не так ли?

Прохожие засматриваются на Марту. Засматриваются с любопытством, восхищением. Он вспоминает тех, кого встретил у нее дома в воскресенье, накануне перестрелки.

— Как Алексей? — спрашивает он.

— Откуда я могу знать!

— Он мне показался хорошим парнем…

— Очень добрый… добавляет она повышенным томом, — неплохо зарабатывает… у него собственная, хорошо обставленная комната… Из него получится примерный супруг… Но только не для меня.

— А что делает Младен? — меняет он тему.

Она оживляется.

— Карьеру! И как быстро ее делает! Мы не знали его как следует! Не удивлюсь, если года через два станет директором! В антрактах играет в любовь с Виолеттой. Симпатичен ее отцу, начальнику цеха и тому субъекту, что ходит на одной ноге — этому Манушу, — следовательно, знает, как себя поставить! Пока что он только бригадир! Не сомневаюсь, после Нового года станет начальником участка! Растет! Хочешь, можем попросить его прочесть нам лекцию на тему — выгоды от любви!

— Младен способный парень и заслуживает этого! — говорит Иван.

— До сих пор никто пока еще не определил, где проходит граница между способностями и карьеризмом! Люди увлекаются! Но меня это не интересует! Единственное, что меня интересует, это развязка его отношений с Виолеттой! И если он окажется подлецом, я убью его!

Иван удивлен ее спокойной решимостью.

— Все-таки, — продолжает она свою мысль, — я верю вашему капитану! Да, забыла тебе сказать. У меня для тебя письмо от него! Он уже работает у нас! Заместителем директора!

— О-го! Как же это он решился оставить казарму?

— Ничего он не оставлял! Просто раньше больше времени уделял своей роте и меньше заводу, а теперь — наоборот!

Это ново.

«Может быть, поэтому капитан хотел, чтобы я остался на заводе?» — Иван озадачен. Это меняет его представление о капитане. Ему казалось, что капитан не мог бы жить вне казармы.

Входят в дом. Он проходит первым в квартиру, окидывает критичным взглядом обстановку и быстро возвращается, чтобы принять из ее рук пальто.

Она останавливается посреди комнаты и восклицает:

— Здесь чудесно! Совсем самостоятельная, да?

— Да, совсем самостоятельная.

Марта подходит к окнам, смотрит на улицу, возвращается знакомой танцующей походкой и садится на диван, закидывает ногу на ногу. Иван видит ее колени.

— Так я себе и представляла! — говорит она. — А где твоя лаборатория? Где ты работаешь?

— В институте!

— А здесь у тебя ничего нет? — она удивлена.

— Ничего. Здесь я лодырничаю, слушаю музыку, пью кофе, читаю романы, играю в шахматы и принимаю женщин.

Марта заметно разочарована.

— Думала, ты много работаешь. Думала, что ты переутомлен, упал духом, хотелось, чтобы ты несколько дней отдохнул со мной!

— Вовсе нет, — отвечает он. — Мне продолжили отпуск. Я еще не решил, чем заняться и, откровенно говоря, чувствую себя совсем неплохо!

— Может быть, рана измучила тебя?

— Вообще не болела! Делал все, что мне вздумается! Но теперь уже хочется работать! Немного погодя, — ты уж извини меня, — я должен пойти в институт. Завтра мой первый рабочий день. Хочу повидаться с директором.

— И я пойду с тобой, — подпрыгивает она. — Можно?

— Можно!

— Или, — колеблется она, — может быть, там подумают что-нибудь о тебе…

— Не беспокойся!

Марта роется в сумочке.

— Вот письмо капитана!

Иван вскрывает конверт. Знакомый почерк, крупный, прямой, грубый.

«Приступил к работе на заводе. Нам очень нужен физик. Работа серьезная. Писали в ваш институт. Приезжай. Если не сможешь, помоги подобрать для нас подходящего человека. Привет».

— Что пишет?

— Приглашает меня работать на вашем заводе.

— Ты поедешь? — Марта с любопытством смотрит на него.

— Не знаю… — задумчиво отвечает он. — Если хочешь, останься здесь, отдохни, а я пойду в институт? К обеду вернусь!

— Нет, нет! И я пойду с тобой!

На улице она ему говорит:

— Я решила учиться.

— На кого? — рассеянно спрашивает он. Мысли его заняты письмом капитана. И в самом деле, почему бы ему не поехать?

— Поступлю в университет, на химический! — говорит Марта.

— Гениальная химичка, открывающая новую электронную или суперядерную реакцию; сама, подобно мадам Кюри, перетаскивающая мешки с рудой, посвящающая науке дни и ночи… удостаиваемая высоких наград, мировой славы, держащая пламенные речи на конгрессах, облачающая докторскую мантию и гордящаяся тем, что она не такая женщина, как все… Слушай, Марта, — он поворачивается к ней, — боюсь, что этого тебе будет мало!

Она обижена. Ожидала, что он обрадуется, похвалит ее решение, будет помогать, подготовит ее к вступительным экзаменам, поможет ей во всем, и она будет учиться, учиться…

Он смеется.

— Жалко превращать такую красавицу в химика!

Еще миг, и она побежит. Он чувствует ее боль. Ему становится жаль ее, но не зная, как выйти из положения, он молчит.

«Почему, — думает он, — я должен поощрять ее в начинаниях, которые ей не подходят!»

Молчат. Так приближаются к зданию института. Колманов из окна машет Ивану. Хочет сказать «Где подцепил такую красотку!»

— Чем здесь занимаются? — холодно спрашивает Марта.

Иван объясняет ей тоном опытного экскурсовода.

— Долго задержишься у директора?

— Сначала зайдем к моему другу, там подождешь меня! — и он пропускает ее перед собой.

Марта охвачена неподдельной радостью. Портреты знаменитых ученых производят на нее сильное впечатление. Лозунгов уже нет. По приказу нового директора.

Когда Иван открывает дверь кабинета Ружицкого, она попадает в знакомую атмосферу. Ведь все лаборатории на этом свете похожи. Склянки, пробирки, колбы, электрические плитки, вакуум-насосы… и что-то огромное, покоящееся на длинном черном столе.

Ружицкий, вооруженный изоляционными клещами, соединяет кабели своей высоковольтной машины. Проскакивают искры.

— Дойчинов! — радостно восклицает он. — Как раз ты мне нужен! Прошу тебя, помоги!

— Привел еще одного помощника! — Иван представляет ему Марту.

Ружицкий смотрит на девушку рассеянно, даже с неудовольствием. Подает ей свою костлявую руку и продолжает объяснять Ивану.

— Нужно соединить эти два проводника! Только они очень тонкие! У меня не получается! Наш техник побежал в магазин. И раствор нужно приготовить! Вообще, каша! Не могу начать вовремя, а это очень важно.

Марта снимает пальто.

— Какой раствор вам нужен?

— Двунормальный раствор натриевого оксалата! — Ружицкому безразлично, кто будет помогать. — Десять литров!

— Халат?

— В шкафу!

Иван удивляется Марте. Она берет халат отсутствующего лаборанта, надевает его и возвращается к столу.

Только теперь, когда она одета в белое, Ружицкий обращает на нее внимание. Он сосредоточенно смотрит на девушку, словно проглотив язык.

Она спокойно открывает шкаф с реактивами.

— Натриевого оксалата мало! Не хватит! — учтиво обращается она к нему.

— В верхнем шкафу! — говорит он хриплым голосом.

Иван наблюдает лица обоих. Улыбается.

— Кто она? — шепотом спрашивает Ружицкий!

— Знакомая, лаборантка!

Ружицкий подозрительно смотрит на него.

— Твоя любовница?

— Нет!

Химик продолжает объяснять. Надо удлинить один из проводников. А его неловкие руки этого никак не могут сделать. И вдруг он громко говорит:

— А знаешь, с повышением вольтажа, при константной концентрации, активность кислорода нарастает не по правильной кривой, а скачкообразно… Посмотри график! Это очень интересно! Очень интересно! Вот тебе пробы! А ну-ка, проведи по стеклу! Чистый корунд!

И возбужденно, не в силах сдержать своих чувств, Ружицкий говорит о новых идеях, новых выводах, которые могут быть сделаны, о парадоксальном явлении…

Лицо его розовеет. Он говорит удивительно связно, хотя и очень быстро. Даже человек, который никогда не слыхал об этих вещах, мог бы понять их значение. Новая, живительная струя разливается по его высохшему лицу, удаляя болезненные тени, превращая его в счастливого и наивного доброго малого.

Элоксирование — это образование на алюминиевой поверхности корундовой корки. Корка эта имеет изумительную твердость, она вынослива и невероятно прочна…

В процессе изучения реакции Ружицкий наблюдает ряд интереснейших явлений. И, как прежде, он бурно пускается в построение новых гипотез о механизме химических реакций, о физико-химии процессов.

Это какой-то неудержимый фейерверк предложений, которые поражают своей оригинальностью, остроумием.

Ружицкий дрожит от волнения.

— Пора! — говорит он. — Пора!

Иван находит, что выводы Ружицкого поспешны, что все это не мешало бы сначала обдумать, хорошенько проверить. По его мнению, не приняты во внимание некоторые детали, не гарантирована стопроцентная чистота реактивов и т. д.

Ружицкий не хочет и слышать. То, что он выдвигает, для него, очевидно, сама действительность. Его воображение вторгается в эту действительность и рисует ее, осязательно, зримо.

Иван замечает, что нельзя игнорировать и закон действия масс.

— Вот тебе поправка в соответствии с законом! — химик подбрасывает кипу исписанных листов. — Вот она!

Это оригинальная, смелая идея. Иван восхищается изобретательностью друга. Однако не поддается его стихийному воображению. Иван всегда имел репутацию педанта по отношению к новым научным истинам, чего нельзя сказать о Ружицком, которого скорее можно было бы отождествить с поэтом.

Химик наиболее интересен, когда терпит неудачу. Тогда он удваивает, утраивает, учетверяет свои усилия, рабочее время, приходит в бешенство. Иван говорил, что в одно прекрасное утро Ружицкого найдут умершим в лаборатории.

Но впечатление, которое Ружицкий производит на Марту, действительно необыкновенное. В первый момент ей показалось, что она имеет дело с чудаком, даже подумала, не маньяк ли он?

Однако, потом, когда химик с вдохновением начал говорить и его фантазия залила лабораторию странными идеями, формулами и законами, подсказавшими ей существование другого, неведомого чудесного мира, похожего на любимый ею космос, она была покорена.

А когда разгоряченный Ружицкий сел по привычке на пол, Марта нашла это удивительным, прекрасным.

Она смотрит на него с благоговением и не обращает внимания на насмешливый взгляд Ивана.

«Какой человек! — восхищается она в душе. — Какой удивительный человек!»

— Приготовили раствор? — необыкновенно вежливо спрашивает он.

— Да! — говорит она.

— Сколько граммов оксалата? — спрашивает он с ноткой сомнения в голосе.

Она ему отвечает.

— Правильно! Вылейте его в ванну!

Проводники удлинены. Иван может отправиться к директору.

Марта остается и наблюдает за показаниями амперметра. Ружицкий сразу же находит ей работу. Она будет считать колебания.

«Он вскружит ей голову так, что она сойдет с ума, — думает по дороге Иван. — Не Ружицкий ли тот человек, которого она ищет! Вот будет хорошая пара. Он постоянно будет удовлетворять ее потребность в исключительных, невероятных, фантастических идеях, покорять своими выходками, да и некоторыми его результатами она останется довольна!»

Директор — доцент, которого Иван знает еще со времени учебы в институте. Это человек средних лет, с проседью в волосах, окончивший университет несколько позднее, так как ему пришлось перед этим пройти другой университет… в фашистских застенках.

Среди студентов он пользуется репутацией человека прямого, неподкупного, принципиального.

Приказ об его назначении пришел через неделю после бурного отчетного собрания. Тогда Ивана вызвали на заседание, на котором было около десяти человек, и среди них — Ралев, новый директор и Василев. Они должны были рассмотреть вопрос о кадрах института и дать свое мнение об освобождении некоторых сотрудников и о перемещении других.

Иван был немало удивлен тем, что новый директор очень хорошо знал людей в институте, был знаком с их работой. Потом Иван узнал, что еще до своего прихода новый директор обстоятельно ознакомился со всеми отчетами сотрудников, их диссертационными работами, уточнил некоторые подробности их биографий, которые до этого оставались неизвестными…

На этом заседании также имелись споры по поводу отдельных оценок. Когда Василев, секретарь партийной организации, предложил временно не освобождать Неделева, то Иван не выдержал и сказал:

— У нас уже стало правилом проявлять недопустимую терпимость там, где она менее всего терпима. Ведь если человек годами ничего не делал, то бесполезно от него ждать чего-либо в будущем. Хватит либеральничать!

Новый директор согласился с этим мнением и добавил:

— Институт не стационар для содержания бездарностей!

Когда один весьма ответственный работник обратился по телефону с ходатайством об оставлении в должности научного секретаря института Митрофанова, то директор в присутствии всех заседающих попросил этого товарища не вмешиваться в дела, о которых не имеет ни малейшего представления.

Весьма ответственный работник, выйдя из себя от ярости, стал угрожать директору, но тот спокойно ему ответил:

— Вы занимаетесь своим делом, а я — своим! Мне есть перед кем отвечать!

Двумя днями позже, уже по другому поводу, директор сказал Ивану:

— Если бы зависело от меня, то я издал бы строжайший закон против ходатаев! Наказать бы особенно рьяных, тех, что привыкли вводить в заблуждение людей насчет своих способностей, дела сразу бы пошли иначе! Вы знаете, что особенно возмутительно: часто ходатайствуют за отъявленных врагов, людей, доказавших свою неспособность, или же лентяев и карьеристов!

В связи с этими персональными мерами отношения Ивана с сестрой окончательно испортились. Неделев нашел какую-то дорожку к ней, «обработал», и однажды утром она пришла к Ивану крайне возбужденная, желая заставить его ходатайствовать о возвращении Неделева в институт. Иван выпроводил ее, и этим все кончилось.

Директор сидит за роскошным письменным столом Хаджикостова. В обстановке можно заметить некоторые изменения. Выброшены вазы с цветами и кактусами, обильно украшавшие кабинет. Поставлен новый шкаф для архива, а белый телефон заменен черным.

— А, привет! — говорит директор, встречая Ивана в дверях. — Завтра начинаем работать, не так ли? Как здоровье?

— В порядке! Получил письмо! Вот! — и Иван подает ему письмо капитана — Думаю, что смогу заняться внеплановой темой!

— Мы получили просьбу завода! — говорит директор, быстро пробегая глазами письмо. — Если не ошибаюсь, речь идет об исследовании некоторых физико-химических свойств металлов!

— Здесь больше дела для химика! — говорит Иван. — Но думаю, что и я мог бы помочь!

— В таком случае пошлем тебя! — директор небрежно садится на стол. — Знаешь обстановку, и тебя знают. Оформим это в виде командировки! Иначе не согласен!

— Как решите!

Директор с любопытством посматривает на него.

— Что, не сидится в Софии?

— Мне здесь совсем неплохо, но думаю, что и там будет хорошо.

— Попросим завод конкретизировать свое предложение! — вслух рассуждает директор. — Потом обсудим! Но в принципе решено. Так?

Иван кивает.

— Сколько времени уйдет на это?

— Дней десять! Если хочешь, до отъезда можешь помогать Ружицкому? У него аврал, а с тобой он согласится работать!

— Согласен!

Иван направляется к двери. Директор останавливает его.

— Ты хороший математик. Прошу тебя, проверь эти вычисления! — и он подает ему папку.

Иван вспоминает о Марте.

— Имеем ли мы право принимать на работу без софийской прописки?

— В исключительных случаях! А что? — спрашивает директор.

— Просто хотел узнать! До свидания! Завтра верну вам папку!

Ивану больше всего нравится простота в отношениях директора со всеми. Никаких околичностей, никакого важничанья или зазнайства. Прямо и откровенно. После хаджикостовской дипломатии и лавирования это действует отрезвляюще.

За дверью лаборатории Ружицкого льется целая речь. Иван слышит слова:

— Придание сверхактивности атомам кислорода… вне допустимых пределов… знаете ли, что это означает? Потенциал…

— Поняли друг друга! — со смехом восклицает Иван.

Марта теперь в своей стихии. Ружицкий довел ее до обычного состояния восторга и преклонения. Ивану хочется слегка охладить разбушевавшуюся фантазию обоих. Но он не находит это нужным.

«Они опьянены друг другом!» — думает он.

— Пошел?

Аппарат загудел.

— Пошел! — отвечает Марта. — Смотри!

Раствор булькает. Проводники потрескивают от высокого напряжения.

— Меня придают к тебе! — говорит Иван химику. — С завтрашнего дня ты мой начальник!

Ружицкий сияет. Это сообщение как-никак представляет его в выгодном свете перед Мартой, и бедный химик не может скрыть своей радости. Суета остается суетой.

— Очень рад! — говорит он. — Я давно хотел вместе с тобой работать! Мне так был нужен физик! — Ружицкий не может не поиграть в большого ученого, которому нужен целый штаб помощников.

— Ну, шеф, — продолжает прежним тоном Иван. — Что прикажешь делать завтра?

— Проверишь все физические измерения, проверишь вычисления, используем некоторые физические методы… — Ружицкий сразу же увлекается и возлагает на Ивана задачи, которых ему хватило бы на всю жизнь.

Он говорит около десяти минут. Иван слушает его с огорчением. Но Марта готова его слушать хоть весь день.

— Хорошо! — прерывает его Иван. — Завтра буду!

— Приходите и вы! — говорит Ружицкий Марте.

— Непременно! — обещает она. — Вы мне очень понравились!

Еще в коридоре Марта спешит поделиться своими впечатлениями о химике.

— Это замечательный человек! — спешит заявить она.

Иван ожидал по меньшей мере — «великий».

— Да, толковый парень! — он рассказывает ей некоторые подробности о Ружицком. — Иногда мне кажется, что он просто помешанный! Он отдается своим идеям до последней клетки! Просто сам превращается в идею!

— Но ведь это прекрасно! — восклицает она. — Все во имя одной цели! Это сила! Наверное, так одержаны самые большие победы в науке! Наверное…

— Да! — прерывает он ее излияния. — Где будем обедать?

— Где хочешь! — отвечает Марта и снова заговаривает о Ружицком.

Иван думает:

«Что в сущности привлекает ее больше? Подлинное содержание работы Ружицкого, его деятельность или поэтический туман, которым они окутаны? Ах, этот туман романтики, героики, сентиментальности, мистики…»

Ему приходит в голову мысль, что Марта никогда бы не радовалась так своим собственным достижениям (если бы они у нее были), как чужим — Ружицкого, или какого-либо другого будущего кумира. Такова уж ее натура!

Дует холодный, зимний ветерок. Летят снежинки, а Марта идет в расстегнутом пальто.

— Как это прекрасно! — говорит она. — Всю жизнь мечтала об этом! Непременно буду учиться! — и она вслух строит планы, которые начинаются университетом и кончаются институтской лабораторией.

Обедают в ближайшем ресторане и снова возвращаются домой.

Она бросает пальто на кровать, снимает туфли и лезет на шкаф с книгами. Роется, вынимает одни, просматривает другие. На ее хорошеньком личике появляется выражение недоумения.

Иван использует время, чтобы записать в блокноте то, что после обеда ему предстоит сделать, чтобы завтра не заниматься этим. Мелкие дела.

— А, может быть, двинуться на другой неделе! — говорит он себе.

Думает, что ему будет совсем неплохо у капитана.

К нему подходит Марта.

— Ты будешь работать у Ружицкого как его подчиненный? — спрашивает она, очевидно желая выяснить что-то другое.

— Да.

— И он будет руководить твоей работой?

— Да.

— А почему ты не начнешь самостоятельную работу? — она ласково улыбается. — Почему ты не руководишь кем-нибудь?

— Пока что это важнее! — говорит он, решая не сообщать ей о своем отъезде.

— Ах, почему ты не такой, как он! — чистосердечно восклицает она, оставляет книги и обеими руками обвивает его шею. — Почему?

— Потому что это я! — отвечает он, разнеженный теплом ее обнаженных рук.

— Как бы я хотела, чтобы и ты был таким, как он! Особенным! Чтобы второго, как ты, не было! И все восхищались тобой! — она его целует. — Хочу, чтобы ты стал большим человеком! Потому, что я люблю тебя!

Ее движения совсем кружат ему голову. Он отвечает и на ее ласки, и на ее поцелуи. Она продолжает нашептывать какие-то слова. Иван снова видит глубину ее глаз, разгорающиеся в них огоньки, чувствует их тепло и теплоту всего, что принадлежит ей.

— Нет! Нет! — шепчет она, когда он поднимает ее на руки и уносит туда, где все начинается или кончается.