Тропой легенды

ПО ПАРТИЗАНСКИМ ТРОПАМ

8 июля.

Позавчера мы пересекли границу Украинской республики. Какая большая эта страна: она занимает площадь в 601 тысячу квадратных километров — больше, чем любое из западноевропейских государств! Тут живет 42 миллиона человек. Украина дает почти половину чугуна, более трети стали, вырабатываемых в СССР, три четверти сахара…

Сегодня у нас был объявлен день отдыха. Но я все-таки не мог сидеть, тем более, что город этот меня очень интересует. Прежде он назывался Проскуров, а теперь — Хмельницкий. Гетман (должность такая) Богдан Хмельницкий первым еще 300 лет назад поднял революционный вопрос объединения Украины с Россией в одну семью, чтоб горе и радости делить вместе. Здесь в госпитале умер неизвестный красноармеец, вместе с которым дед преграждал путь врагам, когда их партизанский полк переправлялся через Збруч.

Я сказал Сашко, что хочу найти могилу этого бойца. Сашко предложил на кладбище пойти всем. А тут входят Олег и Степанчик и докладывают, что старого кладбища уже нет. Местные ребята сказали, что во время Отечественной войны на старом кладбище гитлеровцы устроили учебный танковый полигон.

Милая бабушка! Не удалось мне положить букет цветов на холмик красного солдата.

10 июля.

Ребята столпились в купе и с нетерпением посматривали в окно. Виднелась холмистая земля с аккуратными лесочками и селами. Вот вдали блеснула река. Кто-то из пассажиров сказал:

— Збруч.

— Збруч? — заорали мы в двенадцать глоток.

Да, это был Збруч, река, по которой до 1939 года проходила граница нашей Родины с панской Польшей. Мы уже много знали об этой реке — ее протяженность, ширину, наиболее важные события, происходившие на ней в старые времена, какая рыба тут водится, и еще многое другое. Но это лишь по книгам. Теперь же мы видим эту реку сами!

Неожиданно Збруч так же стремительно, как и появился, исчез между высоких скал, а поезд подошел к небольшому вокзалу. Мы приехали в Болочиск.

Я и Коля следили за выгрузкой, проверяли, не забыли ли что ребята в вагоне. К нам подошла взрослая девушка с пионерским галстуком.

— Из Москвы? — спросила она.

Это было удивительно. Оказалось, что нас здесь ждала местная дружина, предупрежденная о нашем выезде пионерами из Хмельницкого. Мы шли, город смотрел на нас, и все улыбались. Повсюду слышалась мягкая, чуть окающая украинская речь.

Разместили нас в одноэтажной школе. Мне поручили поднять наш вымпел. Вечером мы по очереди бегали на противоположную сторону улицы и смотрели на него. Ветер колышет кумач, и он так радостно щелкает, словно благодарит за то, что не забыт вдали от родной столицы.

12 июля.

Значит, так. От Болочиска мы идем в Подболочиск, что на той стороне Збруча, а затем — в Скалат. Потом сворачиваем к югу — на Курупчино, Гришайлов, Смолокурово. Это первый этап.

13 июля.

Сегодня вышел первый номер нашей экспедиционной стенной газеты. Название придумала Таня: «По следам истории». Олег таким стал «следопытом», что прямо смех разбирает! Я попросил нарисовать на него карикатуру «Шерлок Холмс с Чистых прудов», да Ина отказалась. «Все мы должны что-то искать», — сказала.

А вот Зойку Козлову она нарисовала, а ребята сделали подпись: «Как только я подстригла косы, то поехала с зеркальцем, бантиками и ребятами из нашей школы в экспедицию, в те места, где бывает заря, летает стая птиц и какие-то облака носятся немного ниже неба… Штаб отряда поручил мне заниматься со Степой по русскому, а мне все некогда. За все время я один раз сварила картошку, да и то с помощью Тани. А аппетит у меня хороший!»

— Это же Наденька из произведения Антона Павловича Чехова, а не Зойка! — смеялся товарищ Миша.

Поделом Зое, что ее так прохватили. Хоть она и дуется на Ину немножко за карикатуру, однако от правды никуда не денешься. Вот Ина целый альбом украинскими вышивками изрисовала, Кама коллекцию насекомых собирает и гербарий готовит, Таня старинные легенды записывает, а Зойке все нипочем — ничего не делает.

Вчера у нас был переполох. Коля получил из дому телеграмму. А адрес такой: Збруч, Пионерский экспедиционный отряд. Нас уже тут знают! Почтальон гнался за отрядом много километров на велосипеде. Поэтому все бросили свои дела и засели писать письма папам и мамам. Лестно получить телеграмму на такой адрес!

Я написал письма Григорию Ивановичу Васютину, тети Пашиной Кате на стройку в Сибирь и, конечно, бабушке своей — Анне Петровне Прибытковой.

14 июля.

Колхозники нам показывают свое хозяйство. Здесь вовсю идет уборка урожая. У них огромные, до самого горизонта поля. Кое-где по ним, как морщинки, пролегают лесистые балочки. И вот по такому полю идут комбайны. Раньше я почему-то думал, что они красные, кирпичного цвета, а они все голубые-голубые!

С Инкой сегодня случай произошел. Рисовала она разные штуки, все ходила, смотрела, а потом как брякнет:

— Почему это у вас в колхозе одни женщины?

Одна девушка рассмеялась ей в ответ:

— Женщины в колхозе — большая сила!

Пожилая колхозница пояснила:

— Война была тут у нас, милая! А до войны было у меня в доме трое мужчин: муж, два сына…

И как-то сразу все заговорили. Сашко и товарищ Миша использовали это для короткого митинга.

— Нашему народу нужен мир! Много мы потеряли близких и дорогих нам людей в войнах, которые нам навязывали империалисты разных стран.

Взял слово и Коля. Он ведь без этого не может. Я думал, что он что-нибудь тоже насчет войны и мира скажет, а он как трахнет:

— Среди нас есть мальчик один — Федя Прибытков. Дед его погиб в этих краях за Советскую власть, отец и мать защищали Родину от гитлеровских орд и тоже не вернулись…

Колхозники схватили меня, да как начали тискать да обнимать, ужас что было! И все в гости тащат, молоком, разной снедью угощают.

А женщина, та, что Инке насчет мужа и сыновей говорила, сказала вдруг:

— Внучек Прибылова, значит? Слыхала я от мужа о красном командире…

Эту женщину звали Ядвига Станиславна Асинович. Вечером ее рассказ Степа Лукашин записал на пленку. Но оказалось, что муж ее был совсем в другом отряде, но знал о героях-кавалеристах деда Игната. После заключения мира, когда была назначена граница между нашей Родиной и панской Польшей, партизаны подались через Збруч на советскую сторону, а поляк Асинович остался дома. Всю жизнь до освобождения Западной Украины его преследовали дифензива (это — польское гестапо) и чиновники. Он был убит националистами-бандеровцами в 1942 году, когда пытался уничтожить склады зерна, отобранного у колхозников гитлеровскими сельхозофицерами.

Подробностей отхода полка деда к Збручу Ядвига Станиславна не знала. Жалко! Но и те сведения, которые она дала, нам сильно пригодятся.

15 июля.

Мы захотели принять участие в народном празднике, который состоится 22 июля в польском селе Гать-Гацисском. Этот день отмечается народной Польшей так же, как мы отмечаем седьмое ноября — наш Октябрьский праздник. Ребята прямо с ума сходят, готовятся. Коля наперекор всем решил стать конферансье. Лично я должен был плясать «барыню». Я отказался, так как от этого наверняка пошатнется мой авторитет. Товарищ Миша говорит, что это ничего, наоборот, сближает с массами.

22 июля.

В Гать-Гацисском клубе собралось так много народу, что уместиться всем было невозможно. Вечер решили перенести на открытый воздух. Сценой служили два колхозных грузовика. На раскрытые кузова поставили стол с кумачовой скатертью, цветы.

Председатель сельуправы открыл праздничное заседание и предоставил слово пожилому человеку в застиранной гимнастерке. Мы записали его выступление.

— Гать-Гацисское — польское местечко, возникшее на Украине в давние времена. В мире и дружбе живут здесь поляки со своими соседями — украинцами, русскими и белорусами. Вот мне здесь старики рассказывали, что не помнят сколько-нибудь серьезного конфликта между разноплеменными деревнями и селами.

Дружно и весело справляет наша округа народные праздники. С недавних пор прибавился в Гать-Гацисском еще один большой польско-советский праздник: День независимости народной Польши…

Дальше докладчик рассказал о том, что со дня образования Советского государства, когда Владимир Ильич Ленин провозгласил лозунг самоопределения народов вплоть до отделения от России, польские трудящиеся видели в Советском Союзе надежного и преданного друга. Однако фабриканты и помещики, захватившие в 1918 году власть в Польше, ненавидели большевиков, весь советский народ. Вот почему они пошли на поводу у империалистов и в 1920 году развязали войну. Потерпев поражение от Красной Армии, они стали убивать в своей стране коммунистов и передовых рабочих. Занятые удушением свободы собственного народа, польские руководители проглядели смертельную опасность, нависшую над государством от гитлеровской Германии. И когда фашисты оккупировали страну, они предали народ, бросили его на произвол судьбы. Только благодаря помощи Советского Союза Польша смогла вернуть свои земли, возродиться в сильное социалистическое государство.

— Вот почему каждый год 22 июля польский народ отмечает День возрождения Польши, день создания первого в истории страны народного правительства, — продолжал докладчик. — На польских стройках социализма создаются огромные ценности, и в первую очередь самая большая ценность — новые люди. Благодаря дружеской помощи великого соседа новая Польша быстро залечила страшные раны, нанесенные гитлеровскими оккупантами…

Когда стихли аплодисменты, Коля, сидевший в заднем ряду, передал докладчику записку.

— Меня спрашивают из Московского экспедиционного отряда пионеров: что известно мне о прибытковцах? Очень мало, ребята. В 1920 году я прибыл в Польский ревком, возглавляемый товарищами Дзержинским и Мархлевским, и получил срочное задание: догнать партизанский отряд, сформированный на Галичине конноармейцами под командой Прибыткова, и дать ему новые директивы. Обстановка на театре военных действий изменилась, шли мирные переговоры и ставился вопрос о выводе наших войск с территории, по договору передаваемой польскому государству. Полмесяца плутал я по дорогам Станиславщины и Тернопольщины, пока догнал отряд. Это была довольно крупная сила — около трех тысяч сабель и штыков. Она наводила панический ужас на отступавшие белопольские части, подрывала их коммуникации, срывала планы обороны.

Меня принял командир. Это был невысокий, еще молодой, но уже с посеребренными висками человек. Я передал директивы и в тот же день отбыл в другой красный отряд.

Через несколько дней мирные переговоры с Польшей были завершены, граница закрыта. Командование белополяков обязалось беспрепятственно пропустить через границу наши отряды, в том числе и Прибыткова. Однако банды, которыми командовали пилсудчики Тютюнник, Куровский, Палий и головорезы Петлюры, решили уничтожить отряд, прослышав, что в своем обозе он имеет ценности. Долго гонялись они за красным отрядом.

Многие прибытковцы вышли к своим, но штаб во главе с командиром попал в очень сложные условия. Проследить дальнейший ход событий не представлялось возможным…

Прошло много лет. И вот в 1943 году я, как командир местного отряда партизан, допрашивал взятого в плен полицая-бандеровца. Когда-то, во время советско-польской кампании, он был в банде Тютюнника. Из допроса выяснилось, что бандеровец участвовал в одном из боев с отрядом Прибыткова. Это было около Тысмянницы, когда отряд отходил на юго-восток к Збручу. Тютюнник окружил красных партизан, но сил у бандитов оказалось недостаточно. Подкрепление подоспело только утром. Бой был коротким и жестоким. На лесной опушке партизаны сбились в одну небольшую группу и яростно оборонялись. Когда у них кончились патроны, они схватились с врагом врукопашную.

«Я был в нескольких шагах от Тютюнника, — рассказывал бандеровец, — и видел, как посерело от злобы лицо начальника, когда он присмотрелся к партизанам».

«Это не весь полк! — взвыл он. — Они ушли!..»

Четверо партизан были взяты живыми. Двое — местные жители, украинцы, один — рабочий из Донбасса, четвертый — поляк, член Коммунистической партии Австрии. Их повесили.

Бандеровец показал мне место этого боя.

«Мы около ста человек потеряли тогда», — признался он.

«А где похоронили партизан?» — спросил я.

«А шут их знает, — отмахнулся враг. — Вечером в тот же день их сняли с деревьев. Кто-то тайно увез и похоронил. Где — не знаю».

Докладчик помолчал, подумал:

— Рассказывают, что около Тысмянницы жил один прибытковец, у него даже сохранилась буденовка, но, боясь репрессий, он ушел на хутора, и след его потерялся… Вот и все, что знаю о Прибыткове, мои молодые товарищи!

Последняя фраза очень огорчила меня. Но ничего, мы все-таки «проследим дальнейший ход событий». Хорошо бы разыскать буденновца, о котором рассказал докладчик.

Завтра идем в Курупчино…

Над палатками раздаются то резкие, то торжественно-плавные звуки горна. Они бесцеремонно забираются под одеяла, обрывают скупые ребячьи сны. Превращаясь в звонкий марш, уходят в луга. Шустрый Збруч несет их все дальше, дальше, к тем вон высоким холмам с зубчатой кромкой леса, над которыми набирает силу умытое росами и насухо вытертое облаками-полотенцами ласковое украинское солнце.

— На зарядку становись!

Посреди густой травы стоит Сашко Довгаль. Он энергично разводит в стороны руки; каждое его движение усердно повторяется всеми.

— Раз — два — три — четыре!

Вдруг ребята срываются с места и вперегонки, что есть духу, бегут к обрывистому берегу. Возвращаются широким шагом, глубоко вдыхая теплеющий с каждой минутой влажный аромат лугов. Идущая за Степой Лукашиным Кама Иванян делает прыжок вперед и звонко нарушает минутную тишину:

— А он опять пыль за ушами не отмыл!

— Не видно за ними ничего, — оправдывается Степа, но поворачивает назад и вновь бежит к реке.

— Степка нарочно не умывается как следует, чтобы искупаться еще раз, — догадывается Олег Пастухов.

Дежурная по кухне Зоя Козлова поставила прямо на примятую траву ведро с картофельным пюре, разложила ломти хлеба с ровными квадратиками тугого масла. Касым Тажибаев, пробегая мимо, успел нагнуться и от крайней горбушки отщипнуть корку, но сразу же поперхнулся. Кама застучала по его широкой коричневой спине своими кулачками-молоточками:

— Не давись, если болен — спать ложись…

За всем, что происходило в лагере экспедиционного отряда москвичей, ревниво наблюдал из-за густого ивняка парнишка лет четырнадцати. Больше всего его удивило натянутое между двумя шестами полотно с яркими разноцветными буквами. Когда ребята побежали умываться к реке, то они не забыли захватить с собой и холстину. А там каждый подбегал к ней, прикасался руками к какой-то одной букве, и холстина, как скатерть-самобранка, выдавала то мыло, то зубной порошок, то полотенце. Не скоро сообразит посторонний, что перед ним остроумный набор туалетных принадлежностей. Буквы были пришиты на карманчиках, их было двенадцать, по числу ребят, и они составляли приветствие «С добрым утром!!» Под двумя восклицательными знаками карманы были чуть крупнее: в них помещались бритвенные приборы двух старших участников экспедиции.

Довольный своими наблюдениями, парнишка подождал, пока ребята в лагере позавтракают, а затем, торопливо поправив выцветший на солнце пионерский галстук, решительно направился к палатке, на которой было написано «штаб».

— Тебе кого? — оглядывая незнакомца с ног до головы, спросила Зоя.

— Начальника отряда, — немедленно последовал ответ. Не выдержав взгляда девочки, паренек отвернулся, провел ладонью по кудрявым волосам.

В своем обычном походном костюме — в длинных шароварах и футболке — из палатки вышел Сашко.

— Пионер Курупчинской дружины Тарас Чухно прибыл в ваше распоряжение проводником на один переход.

— Вовремя, — Сашко пожал проводнику руку и распорядился: — Касым, зачислить на довольствие!

Он пригласил Тараса в штабную палатку. Посредине ее стоял складной столик, на котором поместился миниатюрный радиопередатчик. По углам палатки лежали готовые к походу рюкзаки.

Федя Прибытков, не теряя времени даром, извлек из планшетки маршрутную карту, положил ее перед Тарасом. Тот нагнулся, провел по карте линию, которая некоторое время шла параллельно Збручу, потом резко отклонилась вправо и ушла в лес. Вот она уперлась в точку, обозначенную на карте словом Курупчино.

— Дорога здесь, — сказал Тарас, проведя пальцем по карте в сторону Збруча. — Через зыбун придется шагать…

— Зыбун? — удивился Федя. — Что это такое?

— Болото. Почти непроходимое.

В палатку вошел третий член штаба — Коля Сергеев.

— Какой же это маршрут, если он непроходимый?

Тарас с обидой отодвинул от себя карту.

— Я сказал «почти». А в общем — как знаете… Партизаны Прибылова, рассказывают старики, двигались не по шоссе, которого в ту пору не было, а как раз вот по этому «зыбуну». В Отечественную войну тут прошла колонна генерала Сидора Артемьевича Ковпака, а гитлеровцы, преследовавшие их, утопли. Идем, ребята!

Долго молчавший комиссар отряда Коля Сергеев урезонил проводника:

— Ведь гитлеровцы тоже хотели перейти болото и «утопать» не собирались. Может, они переоценили свои силы? Понимаешь, мы совсем не против сократить путь, но…

Все почувствовали ответственность, которую возлагал на себя штаб, меняя прежний маршрут по шоссе на тяжелый и опасный.

— Я думаю, — вмешался Зарубин, — наша задача — идти по партизанским дорогам.

Сашко приподнялся, ткнувшись головой в верх палатки.

— Все мы не пройдем, у нас много имущества. Лучше всего экспедиции разделиться на две группы. Встреча — в Курупчино. — Он протянул листок. — Я уже составил списки.

Федя развернул бумагу. Его фамилия значилась в левой колонке, под рубрикой «болото». Рядом с ним стояли фамилии Олега, Степы. Внизу были приписаны Тарас и Сашко.

— Надо внести в нашу группу Шапиро, — попросил он.

Ина, стоявшая в дверях палатки, благодарно улыбнулась ему. Коля и Сашко, как будто не заметив смущения товарища, тут же согласились с его предложением.

Когда первая группа двинулась в путь, проводник Тарас заметил у огромного муравейника Каму. Рядом лежал порядком потрепанный блокнот, змейкой вилась старая рулетка.

— Это жилище больших красно-коричневых, — объяснила Кама подошедшим товарищам. — Смотрите, сколько протоптанных дорожек. Муравьи несут по ним строительный материал для своего дома, а выносят из него остатки пищи. За пятнадцать минут только по этой одной тропинке они пронесли к себе вот сколько! — она показала спичечную коробку, в которой были собраны личинки насекомых, и продолжала: — А всех дорожек здесь восемь. Знаете, сколько муравьи за это время уничтожили вредителей леса? Ага! Ну-ка, подсчитаем…

— С удовольствием, да нам некогда, — язвительно перебил Олег.

Кама изучающе оглядела ребят, на секунду задержала взгляд на довольном лице Ины.

— К-куда вы?

Сашко коротко объяснил. Кама сунула в карман блокнот, свернула рулетку.

— Иду с вами, — решительно отрезала она. — Ведь там интересная флора и фауна! И не отговаривайте, пожалуйста. Все равно не отстану.

Сашко и Федя переглянулись. Их улыбки Кама поняла как согласие.

Шли размеренно, стараясь сохранить привычный темп, принятый с первого дня похода. Кама несла срубленный для нее Олегом шест. Через минуту он надоел ей.

— Я легкая, — тараторила она, забегая вперед. — А в случае чего, — девочка перекинула со спины на грудь иссиня-черную косу с бантиком из капроновой ленты и протянула ее Олегу, — вот так! Держи!

Трава становилась все гуще, выше, достигая до плеч, а деревья, наоборот, ниже и реже. Федя нашел глубокую, наполненную водой яму, по краям заросшую осокой. Наклонившись, поднял заржавевший величиной с палец кусок железа, впившийся в корень расщепленной сосны.

— Осколок от снаряда, — догадался Сашко.

Федя смотрел вокруг, заслонившись ладонью от солнца. Здесь по заросшим теперь тропам много-много лет назад прошел с боевыми товарищами дед, а в 1944 году — отец, а вот сейчас идет он — московский школьник, абсолютно мирный человек. Перед ним лежали дороги огромных партизанских странствий и боев, больших побед. Вот даже этого болота не хотели уступить наши люди захватчикам!

Земля под ногами путешественников то и дело оседала. И болото глубоко вздыхало, как сильно уставший человек. Тарас смело находил дорогу среди маленьких кочек и еле приметных извилин в рыжевато-зеленом ковре.

Нагнувшись, Кама сорвала какое-то растение.

— Кукушкин лен, — пояснила она. — Семенная коробочка его очень похожа на настоящий лен. А вот росянка. У нее… раз, два, три отмерших розетки. По ним определяется прирост сфагнума. Ну, это поверхность болота, где в большинстве растет такой вот мох…

Ребята давно знали страсть Камы к ботанике. Ее все вокруг интересовало, каждая травинка, каждый жучок-паучок. Весной, когда в городских скверах у верб появлялись нежные «заячьи лапки», переливавшиеся матово-стальным светом, Кама уже собирала ранних бабочек, с наступлением сумерек опылявших эти цветы. Где-нибудь в уголке бульвара она клала выкраденную из дома простыню и на ее белый четырехугольник заманивала маленьких насекомых. Однажды на простыню уселась летучая мышь. Кама принесла ее в класс. Зое что-то понадобилось в ее портфеле. Испугавшись мыши, она бросилась вон из класса и в коридоре взобралась на стол к дежурному педагогу. Пострадавшей грозили сделать несколько уколов от возможной инфекции: мышь успела-таки царапнуть девочку. Но Кама так и не дала своего зверька на анализ. «Пусть Зойке оторвут голову, а мышку мучить не дам», — отбивалась она от школьного врача.

В двенадцать часов, когда группа уже порядком устала, Тарас нашел небольшой холм. По его жесту ребята сбросили с плеч рюкзаки. Радист Степа Лукашин раскрыл передатчик, установил антенну, забросив моток проволоки на одну из хиленьких сосен. Минут через пять он нашел нужную волну, подключился.

— Радиостанция Львовского дворца пионеров запрашивает, не нуждаемся ли мы в помощи, — сообщил он Сашко.

— Передай привет, поблагодари, — сказал Сашко и вдруг весь обратился в слух.

За бугорком редкого сосняка послышался душераздирающий вопль. Олег первым сорвался с места, и хотя не узнал голоса, но догадался:

— Это Кама рухнула!

Сашко схватил шест, приказал:

— Пастухов, Прибытков — за мной!

Метрах в двадцати от холма по пояс в пузырящейся густой болотной массе стояла Кама и размахивала руками. Увлекшись своим делом, она оступилась, сползла с кочки и, резко вскочив, прорвала моховой ковер. На месте, где теперь стояла девочка, проступила коричнево-рыжая вода. Над болотом разносилось зловоние гниющих растений.

— Ничего, ничего, — глядя на приближавшихся с трех сторон товарищей, хныкала Кама жалобно. — Я теперь уже на чем-то твердом стою…

— Она же в «окно» влезла, — рассердился Тарас. — И зачем только таких в экспедицию берут!

Олег протянул Каме шест. Та подалась вперед и снова чуть не упала в тину. В течение минуты «окно» сузилось, оставив круг диаметром не больше метра. И тут Олег рукой задел за что-то твердое. Мох отвалился, и все увидели выступивший из болота крупный металлический предмет.

— Честное пионерское, пушка! — воскликнул он и попросил: — Камочка, ты постучи ногами, на чем стоишь?

— Скользкое что-то… Ага! — Кама осторожно обводила одной ногой место, на котором стояла. — Пень! — Бултыхаясь, она легла на шесты и по ним медленно продвинулась к холму.

Когда опасность миновала и Кама была уже на сухом месте, Сашко с показным равнодушием отошел от нее, сказав Феде:

— Запиши в дневник: обнаружен засосанный болотом гитлеровский танк. Наша «ботаничка», к счастью, на его башне и стояла. «Окно», в которое она провалилась, незарастающее.

— Понятно, — живо подхватила Кама. — Железо окисляет воду и…

— Замолчишь ли ты, наконец! — вспылил Сашко. Его нервы были так расстроены случившимся, что он, всегда такой сдержанный и ровный, чуть не выругался. Что ж поделаешь, — оказывается, и у пионерских вожатых бывают срывы.

Поняв, как взволновала и чуть не подвела товарищей своей неосторожностью, Кама уткнувшись головой в колени, громко всхлипывала.

— Пусть, — махнул на нее рукой Олег. — Все-таки плачущий человек приятнее утопленника.

Сашко поднял к глазам бинокль. За фиолетовой кромкой леса в далеком мареве солнечного дня ярко сверкал круг ветродвигателя. Это было Курупчино.