Тропой легенды

НА ДАЛЕКОМ ХУТОРЕ

— Населенный пункт Усачи! — важно сказал Федя. — Здесь станем на ночевку.

Он поднял к глазам бинокль, потом медленным жестом черкнул на карте «галочку»: еще одно украинское местечко.

Наблюдая за манипуляциями Феди, Ина едва сдержала улыбку. Она невооруженным глазом давно уже видела хутор. Он состоял из аккуратных хат-мазанок, выстроившихся двумя порядками вдоль реки Серет. На средине выделялся одинокий кирпичный дом.

Однако и этот ориентир явно не удовлетворил Федю. Он вскинул вверх левую руку с наручным компасом, проверил, где юг, а где север. Ничего не поделаешь, начальник штаба экспедиционного отряда любит подчеркнуть свое особое положение, щегольнуть перед друзьями умением пользоваться и биноклем, и картой, и компасом. Хочет дать понять, что не зря таскает это снаряжение по шляхам и проселкам Галиции.

Так, идя след в след за Федей, путешественники миновали первые хаты, подошли к просторному, недавно выстроенному кирпичному дому.

Над дверями все увидели вывеску:

— Какой такой есть этот товарищ Хомчик? — прервал длительное молчание Касым Тажибаев.

— Разве не ясно: украинский государственный деятель, — уверенно ответил Федя. Оглядев свою группу, спросил: — Ну, где нам остановиться?

— А вон, — Степанчик Лукашин показал на ближайшую мазанку. Ему очень хотелось поскорее отдохнуть. За всю дорогу он так и не доверил никому нести свою тяжелую рацию.

Федя внимательно окинул взглядом хату. Выбор Степанчика, как и следовало ожидать, он не одобрил. Не мог же старший группы прислушиваться к мнению ненадежного человека! Достав из глубокого кармана штанов-галифе пилотку и натянув ее на непослушные свои вихры, энергично махнул рукой, показывая на самую крайнюю хату. Касым, Ина и Степанчик беспрекословно подчинились.

Дверь путешественникам открыл пожилой колхозник. Правый рукав его порыжевшей от времени трофейной куртки заколебался на ветру. «Инвалид войны», — подумал Федя с уважением, прикладывая руку к пилотке.

— Разрешите остаться ночевать, товарищ.

Колхозник внимательно оглядел его, улыбнулся, заметив поверх запыленной гимнастерки мальчишки бинокль, планшетку и еще какие-то ремешки.

— Здоровеньки булы, хлопцы, — поздоровался он. — Звиткиля путь держите?

— Из Москвы…

— О то добре! — обрадовался колхозник. — За писнями?

Не ожидая ответа, он до отказа распахнул дверь, радушно пригласил в дом.

Держа в руках отяжелевшие за день рюкзаки, ребята вслед за своим предводителем перешагнули порог. Хозяин повернул выключатель. В ярком электрическом свете Ина увидела диван самодельной работы, небольшой квадратный стол, на котором лежали снопики пшеницы и грудка початков кукурузы. На стене висела небольшая рамка с вделанной в нее фотографией мальчика лет тринадцати-четырнадцати. Ниже, на гвозде, висела старая противогазная сумка.

— Располагайтесь, хлопцы, — заспешила к ребятам невысокая женщина. Загорелое, еще не старое лицо ее обрамляли совершенно белые волосы, уложенные на затылке в небольшой узел.

Первым на гостеприимный голос хозяйки отозвался Лукашин. Он смело прошел к облюбованному еще с порога дивану и опустил на него рацию. Федя и тут захотел проявить свою власть, сказал:

— Вещи вон туда надо, Степан, — и показал в угол комнаты.

— Степан? — переспросила хозяйка. Вглядевшись в Лукашина, она со вздохом опустила руки и быстро вышла из комнаты. Ине показалось, что плечи ее задрожали. Следом за женщиной поспешил выйти и хозяин.

Ребята, как только остались одни, сразу почувствовали себя свободнее. Степанчик, послушный Фединому приказу, поставил в угол рацию и, не в силах даже разговаривать от усталости, положил на нее голову, задремал. Рядом, пододвинув под себя половик, примостился казначей отряда Касым Тажибаев.

— Странный дом, — зашептала Ина, присматривая себе местечко. — Хозяйка плачет, хозяин куда-то пропал. Пойдемте в сельуправу, а?

— Сельуправы тут нет, — почесал затылок Федя. — Хутор же…

— А если в школу?

В сенях послышался топот ног, и вскоре в хату вошли три хлопца. Одного из них ребята узнали: это был их проводник пионер Курупчинской дружины Тарас Чухно.

— Тараска? — не поверил своим глазам Федя, подавая руку. — Откуда?

Тарас сбросил у порога ботинки-кеды, заставил то же самое сделать своих друзей. Только после этого заговорил:

— Та мы ж писали… Были на могиле Героя Советского Союза Вали Котика. И с мамой его, Анной Никитичной, разговаривали.

— Вам большой привет от нее, — вставил один из хлопцев.

— А от нас передали? — вскочил Касым.

— Все сделали, не беспокойтесь. Вашу радиограмму нам в Шепетовке вручили… А Валек, как живой, стоит на гранитном постаменте. Одной рукой сжимает автомат, другой — приветствует всех нас. В кирзовых сапогах, таких же, как у Феди вот… Тысячи ребят идут к памятнику!

— А сюда, в Усачи, зачем?

— Как зачем? — удивился Тарас. — Ведь у товарища Хомчика, Сергея Харитоновича, где вы остановились, тоже сын погиб, четырнадцати лет. Степаном звали. Бандиты с парнишкой расправились. Теперь бы какой гражданин был!

— А мы ничего не знали! — вскрикнула Ина.

— Мы и сами об этом узнали только в Шепетовке, от матери Вали Котика. Много, сказала она, ребят-героев на Украине…

— Значит, школа его именем названа? — Лукашин локтем пихнул Федю, скорчив рожицу, шепнул: — Эх ты, «государственный деятель»!

Родители Степы Хомчика поставили перед ребятами два блюда с яблоками. Самое крупное Оксана Максимовна, — так звали седую женщину, — подала Степанчику Лукашину и погладила его белобрысую голову:

— Ешь, сынок…

Но ребята позабыли и об еде и об усталости. Окружили хозяев, пододвинули табуреты.

— Расскажите, пожалуйста, о Степе, — попросила Ина.

Сергей Харитонович задумался. Оксана Максимовна вздохнула, провела рукой по глазам и так сидела молча, не шевелясь, до тех пор пока Федя не опустился рядом с ней на пол и не поцеловал руку. Она была загрубевшей, теплой, такой же, как у бабушки.

— Беда-то наша после войны случилась, — медленно проговорила Оксана Максимовна. — Степа наш в ту пору в ваших годах был. В точности такой, как ваш Степанчик…

— Когда воевали мы с Гитлером, пришлось мне, хлопчики, партизанить, — начал свой рассказ Сергей Харитонович. — Степа помогал мне. Связь держал, в разведку ходил… И ни разу не попался! А предателей, гитлерчуков из бывшего петлюровского сброда у нас было тут предостаточно…

Он на минуту прикрыл глаза, помолчал.

— Как пришла к нам Советская власть в сорок четвертом году, учиться бы да учиться Степану. Снова школа открылась! А дел-то сколько прибавилось у хлопцев! Весной сажали деревья в садах, вырубленных фашистами, ходили по хуторам с плакатами — собирали средства на танковую колонну, помогали семьям фронтовиков: то дрова привезут, то огороды от сорняков выполют… Радовался я, видя как во всех ребячьих затеях первым наш Степан!

— А когда война кончилась, — продолжал Сергей Харитонович, — остались у нас в Галичине да и в Подолии запроданцы — недобитые бандеровские бандиты, гитлеровские наймиты. Прятались они по лесам, оврагам, убивали из-за угла коммунистов, вредили чем могли. Заметил я как-то в тетрадях у сына записку. Бандиты угрожали ему, требовали снять красный галстук. Не мог Степан снять этот галстук, никак не мог. Ведь еще во время войны его привезли возвращающиеся из госпиталя с Большой земли партизаны и надели своему связному… Пошел я в район доложить о записке, а когда вернулся… Черное дело свершили бандиты!

— А где сейчас галстук Степана? — спросил Тарас.

— Нету, хлопцы, — вздохнул Сергей Харитонович. — Как убили мальчика националисты, галстук забрали. А зачем он им?!

Тарас положил руку Феде на плечо и, привстав, снял с себя галстук. Федя Прибытков последовал его примеру. И вот фотографию Степана Хомчика, партизанского связного, первого пионера хутора Усачи, обрамили два красных, как знамена, пионерских галстука.

— Спасибо, друзья!

— Убийц, конечно, поймали? — спросил Касым.

— Поймали, да не всех, — глухо пояснил старик. — Главный бандит сховался. Говорят, утек в Западную Германию. Но все равно суда народного он не минет!

— Не минет, — подтвердили ребята.

Сергей Харитонович поднялся с табурета, подошел к фотографии сына. Приблизились и гости. Худенький и, правда, похожий на Степанчика-москвича парнишка. Глаза веселые, круглые; они словно спрашивали: неужели всем так жить нравится, как мне, Степану Хомчику? Концы пионерского галстука у юного героя аккуратно уложены на узкой мальчишеской груди. Левая рука прижата к сердцу. В руке что-то зажато.

— Покажи, что у тебя, — как к живому обратился Федя к портрету.

Оксана Максимовна сняла с гвоздя противогазную сумку. Осторожно, словно раненую птицу, извлекла из нее серо-зеленый матерчатый комок.

— Вот она, миленькая…

— Это же буденовка! — не помня себя, завопил Федя.

— Уж как любил ее наш хлопчик, хотел в музей послать. Не успел, — Оксана Максимовна не сдержалась, всхлипнула. — Ото таке наше щастя!

— Откуда здесь буденовка? — воскликнула Ина.

— Комиссара Прибылова, — ничего не подозревая, ответил Сергей Харитонович. — Рейд отряда Прибылова тут проходил в двадцатом году…

— Да что ж это такое? — совсем растерялся Федя. — Как же так?

Касым Тажибаев поднял стиснутый кулак к самому его лицу, зашептал:

— Старший группы называется. Начальник штаба экспедиции! Военное обмундирование носишь… А ничего не знаешь!

Федя шагнул к Сергею Харитоновичу и, запинаясь, сказал о цели экспедиционного отряда. Пожилой человек заметно растерялся, когда до его сознания дошло, что в гостях у него не просто путешественники, а исследователи. Они приехали из столицы дознаться о судьбе его, Сергея Хомчика, боевого товарища. А когда убедился, что перед ним и внук Игната Никитича Прибылова, то совсем сдал. Даже голос изменил ему, а из глаз брызнули слезы. Да как тут не взволноваться, когда рядом с твоим, уже порядком шалившим сердцем бьется молодое, горячее!

Прижимая к себе внука боевого соратника, бывалый солдат словно сам помолодел. И вспомнились походы, боевые песни на привалах:

Как живой встал в памяти Игнат Никитич — порывистый, легкий в седле, стремительный в атаке. За ним мчалась всегда готовая обрушить на врага удары клинков беспощадная конная лава. И в грозном «Ур-ра!» тонули жалкие выкрики «виват» панских улан, разрозненные голоса «слава» черношлычников из петлюровского охвостья. И всегда в самой гуще боя развивались на ветру нашлемники знаменитой буденовки. На ней, как огонь неугасимый, рдела пятиконечная звезда.

Эх ты, буденовка! За время рейда по Галиции эскадрон Прибыткова разросся, а буденовок было всего двадцать две, ровно столько, сколько конников начали свой трудный поход. Берегли их бойцы как самое дорогое, самое родное и близкое. Берегли как знамя! Падал краснозвездный солдат, пронзенный пикой из банды «вильного козацтва» — самостийников, умирал от американской, английской или французской пули, пущенной панским жолнером, падал от клинка, поднятого анархо-кулацким выродком Махно, изгнанным с Украины, а буденовка продолжала свое дело. Она переходила к товарищу. Ее вручали в строю перед развернутым знаменем с изображением Ленина. Вручали как высшую революционную награду.

Когда Сергей Харитонович рассказал о знамени, Феде сразу припомнился дядя Гриша с завода имени Владимира Ильича.

— Была надпись на знамени? — придвинулся он к партизану.

— А как же! Такая надпись, что все буржуи паникувалы: «Вперед, к победе мировой революции!»

— Честное пионерское, это очень интересно! — воскликнул Федя. — Ведь и на том знамени, что Михаил Иванович Калинин отвез в действующую армию, было то же самое!

Партизан поцеловал Федю в дрожащие губы, сгреб пионеров здоровой ручищей в кучу:

— До чего же гарно, ще живут на свете такие люди, как вы! Все расскажу вам, все! А сейчас… — он протянул Феде буденовку: — самое дорогое передаю вам, товарищи пионеры!

Федя прижал к груди буденовку. Засаленная изнутри, с двумя пулевыми пробоинами и сабельным разрезом, аккуратно заштопанным, она была для него теперь самой дорогой вещью на свете. Ведь эту буденовку, может быть, носил дед!

Когда Сергей Харитонович успокоился, Ина попросила его рассказать о том, как он познакомился с Игнатом Никитичем.

— С самого начала, с самого начала…

— В двадцатом году я батрачил в Новеле, — сказал партизан. — Однажды вижу: у панов паника, бегут пилсудчики что есть мочи. И от кого? От двадцати двух буденновцев…

И Сергей Харитонович, сам того не подозревая, повторил участникам экспедиции рассказ старика Васютина, только подробнее.

Когда белополяки отступали, в их войсках царила паника. По следам непрерывно двигались дивизии Первой Конной армии. Двадцать два разведчика с пятью пулеметными тачанками, разгорячась, ускакали вперед. Ночью они напали на штаб вражеского соединения. Белополяки подумали, что перед ними вся Конная армия, и кинулись отступать. Так группа разведчиков гнала большую силу панских легионеров.

— Ну, как можно было мне, батраку, не пойти с теми двадцатью двумя буденновскими разведчиками! — закончил Сергей Харитонович.

— И вам буденовку тогда дали? — заглядывая в глаза старику, наивно спросил Степанчик.

— Э, нет, друже, — улыбнулся Сергей Харитонович. — Дело было так. Шел я с отрядом Игната Прибыткова до Городенки, где меня ранили. Очнулся: незнакомая хата. Один. Понял, что оставили меня товарищи… Обидно было, не скрою. И тут увидел на груди этот ватный шлем. Аж рана болеть перестала, силы вернулись. Честь оказали мне однополчане, наградив буденовкой, словно орденом… В Городенке я отлежался у верных друзей. Но жить было нельзя: вскоре появились осадники — кулаки. Меня могли выдать дефензиве — польской охранке, и я поселился вот здесь в Усачах. Завел семью… Степане наш родился! Прятал я награду все годы, вплоть до освобождения Западной Украины Красной Армией в 1939 году. А как пришли наши в Усачи, взял за руку Степана, и пошли мы встречать советские танки. Впервые тогда надел он буденовку! Удивлялись танкисты, вот как вы сейчас, спрашивали, откуда тут быть такой редкости?

Касым поинтересовался, куда пошел отряд после того как был получен приказ о прекращении военных действий.

— К границе, к Збручу, — задумчиво ответил Хомчик. — Но я слыхал, что Прибытков так и не дошел… Легионеры стремились разоружить отряд, отобрать у него ценности, отбитые некоторое время назад у отступавших белых панов. Для этого даже вооружили банды самостийников-петлюровцев, интернированных по договору с Советским правительством. Большие ценности были у отряда, они очень бы пригодились там, на советской стороне.

— Эти ценности дед с бойцами зарыли под двумя каштанами, — напомнил Федя. — Мы должны найти!

Сергей Харитонович погладил Федю по голове, сказал:

— К сожалению, я не был уже в отряде… Но многие в Галичине и Подолии уверяют, что клад действительно зарыт где-то под двумя каштанами. Может быть, где-то у Подельска. Там, сказывают, у пограничной заставы Игнат Никитич и дал пилсудчикам последний бой…

Он глянул на ребят, что-то припоминая, потом торопливо добавил:

— В селе Луговинах, на Збруче, живет человек один — Иван Порфирьевич Кремень. Сказитель и бандурист. Многое знает! Вам надо обязательно встретиться с ним…

Федя распрямил плечи, поправил на груди гимнастерку. Пообещал:

— Мы разыщем Ивана Порфирьевича, дознаемся у него обо всем…

Только тут он заметил, что хата была полна народу. Пришли пожилые люди, комсомольцы и школьники со всего хутора. Всем хотелось дополнить рассказанное старым буденновцем о Прибыткове, поделиться воспоминаниями о первом усачевском пионере Степане Хомчике.

Беседа затянулась бы за полночь, но Оксана Максимовна, сказав: «Утро вечера мудренее», повела гостей в сад, где для них была истоплена баня. Долго удивлялась пожилая женщина, как это начальство экспедиции не предусмотрело в походе такого важного мероприятия.

Проснувшись на другой день, Федя увидел свой порядком потрепанный костюм заштопанным, выстиранным, выглаженным. Такие же превращения произошли и с одеждой остальных ребят. Степанчик крутился по хате в широченных шароварах, восхищался:

— Эх, в таких только по праздникам!

На столе Тарас увидел записку. Сергей Харитонович писал, что он и Оксана Максимовна будут весь день на колхозном току.

Постояв в молчании перед портретом Степана Хомчика, обрамленным двумя пионерскими галстуками, ребята вышли из хаты.

Сергей Харитонович обрадовался пополнению, быстро указал, что надо делать. Курупчинцы стали убирать солому из-под молотилки-полусложки, а москвичи занялись подноской снопов. Ина Шапиро помогала весовщику подсчитывать зерно, которое возили с тока в колхозный гамазей — склад.

В минуты перерыва девочка наблюдала за дружно работавшими товарищами. Они были плотно окутаны поднимавшейся от молотилки пылью. Забывшись, Ина отошла от весов, укрылась под навесом и достала свой любимый блокнот. Долго смотрела на сделанный ночью эскиз «Бандеровцы допрашивают пионера», внесла поправки. Герой нисколько не боится своих врагов, он просто удивлен, словно спрашивает: «Зачем живут на земле эти подлые, злые люди?»

Сергей Харитонович, подойдя к девочке, посмотрел на рисунок, сказал:

— Так, так дело было, гарненька… Гитлерчуки предупреждают Степана, чтоб он не сбивал хлопцев в пионеры. А он им прямо и говорит: «Все равно придет конец вам, запроданцы!»

Когда старик отошел, юная художница, перевернув страницу, не спеша, штрих за штрихом, стала набрасывать его портрет. Старый боец за свободу Украины, а теперь бригадир колхоза показывает Феде Прибыткову, как подтаскивать снопы к молотилке, чтобы не выбивалось зерно. А вон — мама Степы Хомчика Оксана Максимовна. Рядом с ней — улыбающееся широкоскулое лицо Касыма Тажибаева: он помогает пожилой женщине убирать солому…

Радист группы Степанчик Лукашин в назначенное время включил свой передатчик и связался со штабом экспедиции. Торопливо отстукал начальнику отряда Сашко Довгалю важные сведения, добытые товарищами. Когда перешел на прием, то неожиданно получил категорический приказ: «Срочно оставить намеченный маршрут. Всеми возможными способами идти соединение остальными группами город Коршев». Угрожающие последние две буквы передачи «ЧП» — чрезвычайное происшествие — сразу насторожили. Все заволновались, стали приводить в порядок походные мешки.

Ребята из Курупчинской пионерской дружины неохотно расставались с москвичами.

— Приезжайте на будущее лето, — пригласил Тарас. — Создадим сводный отряд пионерской экспедиции. Позовем ребят и из народной Польши. Обдумаем сообща маршрут. На земле нашей столько всего бывало, что всем пионерам Союза надолго работы хватит… Согласны?

Сергей Харитонович и Оксана Максимовна вышли проводить группу далеко за околицу, и, прощаясь с ребятами, Оксана Максимовна не могла удержаться от слез.