Троя: Пять тысяч лет реальности и мифа

Троя-I

Итак, Троя-I, первый город на холме Гиссарлык, возникший в самом начале III тысячелетия до н. э.^{119} Цитадель его была невелика — 85 на 95 метров. В плане она представляла собой нечто вроде неправильного восьмиугольника. Оборонительная стена была построена из известняка, толщина ее достигала 2,5 метра. Хорошо сохранившийся 12-метровый участок этой стены можно видеть по сей день — он сложен из некрупных, практически не обработанных камней, скрепленных глиной. Наружная часть стены имела сильный (до 45 градусов) скос и была оштукатурена — по гладкой и скользкой поверхности врагу труднее было карабкаться при штурме. По верху шел парапет из сырцового кирпича, выкрашенный в красный цвет.

Единственные сохранившиеся ворота города — вероятно, главные, а возможно, и единственные — были обращены к югу. Правда, Блеген предполагал, что на востоке тоже были какие-то ворота, а на видеореконструкции образовательного сайта «Troy» видны целых три входа в город — не только с юга, но и с востока, и с запада.^{120} Но это лишь предположения — стена Трои-I явственно прослеживается только на юге. Кроме того, во всех последующих периодах главные ворота города всегда, вплоть до римского времени включительно, выходили на юг.

Вероятно, северное направление не представляло для троянцев особого интереса. Троянский залив в дни основания города являл собой мелководье, годное разве что для сбора ракушек и ловли мелкой рыбы. Позднее, когда воды Геллеспонта отступили, лучше от этого не стало: здесь образовалась болотистая, мало для чего пригодная дельта. Здесь в изобилии водились малярийные комары, и, как показали археологические раскопки, троянцы избегали этих мест.^{121} Иное дело юг. К югу от Трои лежали пастбища и пахотные земли, там возвышался лесистый Идский хребет, а на юго-западе, в заливе Бесика, по версии археологов располагались троянская гавань и места ловли тунца…

Южные ворота Трои-I представляли собой весьма солидное архитектурное сооружение. Они имели ширину около двух метров, их защищали две прямоугольные в плане башни, развалины которых сохранились по сей день.

Троада.

Очертания Троянского залива соответствуют эпохе Трои-I. На основе карты, опубликованной в:

Strauss. The Trojan War. С. XXV

Перед воротами, вероятно, стояла каменная стела, на ней был вытесан рельеф: человеческое лицо примерно в натуральную величину, а сбоку от него нечто напоминающее палку или дубину. Возможно, там было изображено что-то еще, но этого никто не знает: до сегодняшнего дня от стелы сохранился лишь обломок величиной 62 на 79 сантиметров. Стела была создана в начале периода Трои-I, но потом с этим произведением искусства что-то стряслось, и в середине того же периода его обломок был использован при перестройке городской стены — там его и нашли археологи. Блеген допускает, что плита с рельефом изначально могла служить украшением храма, памятником или надгробной плитой,^{122} но часто ее интерпретируют как принадлежность городских ворот — ведь ни храма, ни кладбища поблизости не было (храма в Трое-I, как и во всей Трое эпохи ранней бронзы, вообще не найдено), ворота же имелись, причем весьма солидные. И недаром через тысячу лет подобные плиты будут установлены у южных ворот Трои-VI, и еще несколько — у восточного и западного входов.^{123}

Дома Трои-I теснились без особого плана, кое-где прижимаясь друг к другу. Это были длинные прямоугольные здания, стоявшие, как и в Кум-тепе, на каменных фундаментах. Выше шла кладка из необожженных кирпичей, сделанных из глины с добавлением соломы. Кирпичи скреплялись между собой глиной другого сорта, стены были «оштукатурены» — конечно, это не являлось штукатуркой в нашем понимании, но какое-то гладкое покрытие имелось. Плоские крыши были сделаны из бревен, перекрытых ветвями и соломой, и обмазаны глиной.

Троянские архитекторы того времени особой фантазией не отличались — дома ранней Трои похожи друг на друга. Они были довольно большими, самый просторный имел площадь около 7 на 19 метров. Тем не менее во всех домах была только одна комната, вход в которую иногда вел не прямо с улицы, а через портик — своего рода прихожую, расположенную в торце здания. Дома такого типа обычно называют мегаронами. Правда, некоторые дома ранней Трои не вполне соответствуют этому типу: они могли иметь вход не в центре торца, а в углу, кроме того, они не всегда были отдельно стоящими, как то положено для мегаронов.

О том, как выглядели окна (если они существовали), ничего не известно. Поскольку до изобретения оконных стекол оставалось еще несколько тысячелетий, в стенах в лучшем случае могли иметься небольшие отверстия, которые в непогоду занавешивались или закрывались ставнями. В центре комнаты располагался очаг. В потолке над ним, вероятно, имелось отверстие для дыма, защищенное от дождя и снега конструкцией, которая у архитекторов называется «фонарь». В углу мог быть еще один очаг, поменьше. В глиняном полу находились ямки для хозяйственных надобностей — возможно, для замешивания теста. Каменные лежанки служили диванами и кроватями — другой мебели у троянцев еще не было. На полу в некоторых домах было расстелено какое-то тканое покрытие — ковров в нашем понимании тогда не знали, но что-то вроде плотной материи украшало и утепляло пол.

Впрочем, ткань закрывала не всю комнату — большая часть глиняного пола оставалась открытой, и в эту глину троянцы втаптывали весь мелкий мусор, скапливающийся в доме. Они заботились о красоте своего быта, штукатурили дома, изготовляли красиво декорированную посуду, но мысль о том, что мусор надо выносить, им в голову не приходила. Все мелкие отходы — объедки, кости, пустые раковины, черепки — сбрасывались под ноги. По ним ходили, их втаптывали в глину, а когда втаптываться переставало, пол покрывали слоем свежей глины. В результате наступал момент, когда полы настолько поднимались к потолку, что жить в доме становилось неудобно. Тогда хозяева наращивали стены и поднимали крышу, но мусор продолжали упорно разбрасывать по комнате…

Климат в Троаде всегда был жарким. Можно себе представить, какая вонь стояла в домах, какие тучи мух роились вокруг. Самих троянцев это, конечно, характеризует не лучшим образом — досадно, что предшественники Приама и Гектора были столь нечистоплотны и что Елена Прекрасная прибыла во дворец, стоящий на слоях многовекового мусора. Но археологи придерживаются иной точки зрения — для них троянские полы сохранили бесценную информацию о повседневной жизни своих хозяев. Что ели, каких животных разводили, какую рыбу ловили, какие злаки выращивали, какой посудой и какими инструментами пользовались, какими ремеслами занимались — на эти и многие другие вопросы отвечают бесчисленные слои наполненной мусором глины… Лишь во времена Трои-V, то есть спустя около тысячи лет после возникновения города, какая-то не в меру чистоплотная троянка положила конец безобразию, изобретя веник. Собственно, сами веники найдены не были, но в домах стало неожиданно чисто, и необходимость наращивать полы отпала.

В большом доме, принадлежавшем к слою Троя-I, прямо под полом были похоронены два новорожденных ребенка. Один из них лежал в ямке, прикрытой плоским камнем, другой — в керамическом сосуде. Это не было «строительной жертвой» — вероятно, дети умерли своей смертью, потому что рядом с домом находились еще четыре такие же могилки. Обычай хоронить новорожденных не на кладбище, а под полами родительского дома существовал и у других народов, так что троянцы в этом смысле ничего нового не изобрели. Взрослых покойников они, надо думать, хоронили подальше от города, но кладбище ранней Трои до сих пор не найдено.

Единственные некрополи, обнаруженные археологами в этой местности (до 2014 года), относятся к слоям Трои-V (в 200 метрах к югу от городской стены)^{124} и Трои-VI (захоронения двухсот с лишним погребальных урн в 550 метрах к югу от акрополя,^{125} приблизительно такого же размера кладбище эпохи Троянской войны неподалеку от залива Бесика^{126} и небольшое кладбище неподалеку от западных ворот Трои-VI, в месте, где позднее возникло святилище).^{127} Кроме того, на территории города были найдены небольшое кладбище младенцев и маленькое поздневизантийское кладбище.^{128}

Что же касается захоронений раннего бронзового века, то их находили в том числе в самой Трое, но их было очень мало, и они носили случайный характер. В недавнее время (с 1988 года) ученые стали исследовать окрестности Трои с помощью магнитометра — прибора, позволяющего «видеть» сквозь наслоения более поздних построек и толщу земли. Только за кампанию 2002–2005 годов было изучено 40 гектаров и обнаружено несколько некрополей,^{129} но авторам настоящей книги пока не известно, идет ли речь о больших кладбищах или же о случайных могилах. Не известно также, к какому периоду они принадлежат. Впрочем, последнего, вероятно, еще никто не знает или же знает очень приблизительно — точную информацию могут дать только раскопки.

Некрополи Трои, в том числе и Трои-I, должны быть довольно большими, ведь в городе проживало и соответственно умирало по тогдашним меркам очень много народа. Ученые подсчитали, что в населенных пунктах эпохи ранней бронзы плотность населения составляла примерно 150 человек на один акр[28]. Троя-I имела площадь около двух акров (посад вокруг крепости по-настоящему разросся лишь во времена Трои-II), и, значит, здесь могло одновременно обитать около трехсот человек. Средняя продолжительность жизни в те времена составляла чуть более тридцати лет. Это число учитывает детскую смертность (которая в ранней Трое даже для того времени была высокой),^{130} а новорожденных, как мы уже говорили, могли хоронить отдельно от взрослых. Но и те, кто выходил из младенческого возраста, в среднем жили не дольше 50 лет. До старости доживали единицы — слишком многие гибли в войнах, на охоте, в море, слишком много было болезней, от которых тогда еще не умели лечить. Огромное количество женщин умирало при родах — за счет этого средняя продолжительность жизни женщин в эпоху ранней бронзы была примерно на четыре года ниже, чем у мужчин.^{131} Кроме того, в Трое жители сильно страдали от малярии — климат в заболоченной дельте был не самым здоровым, и здесь в изобилии водились малярийные комары.^{132} Таким образом, за век взрослое население города успевало смениться примерно дважды[29], и, значит, около шестисот человек отправлялось на кладбище. Троя I просуществовала три с половиной века, за этот период здесь должно было умереть, помимо младенцев, более 2000 человек. Конечно, эти подсчеты носят очень приблизительный характер, но они могут дать общее представление о численности населения и о предположительных размерах кладбища (или кладбищ).

Но некрополи пока не раскопаны, и о смерти и загробной жизни ранних троянцев мы практически ничего не знаем. Об их религиозной жизни тоже почти ничего не известно. Никаких храмов этого периода не сохранилось, — возможно, их и не было. Конечно, каким-то богам троянцы поклонялись, но нельзя исключить, что эти боги обходились скромными жертвенниками и на архитектурные излишества не претендовали, Правда, экспедиция Блегена обнаружила в стене Трои-I, помимо уже упомянутой стелы, два камня, которые, по мнению археологов, могли ранее принадлежать какому-то храму и служить столами для жертвоприношений. Но это лишь догадки. В домах Трои-I было найдено довольно много фигурок божков, сделанных из камня и кости, — вероятно, они символизировали предков-покровителей дома, а те из них, что относились к прекрасному полу, могли быть богинями плодородия.^{133} Но никаких сведений об этих божествах не сохранилось; как именно поклонялись им троянцы — тоже не известно.

Мифы, рассказывающие о Палладии, упавшем с неба в первые дни строительства города, о храме Афины, который для хранения этого Палладия был воздвигнут, о почитании горожанами Зевса — все эти мифы не находят никаких параллелей в слоях Трои-I. Это, впрочем, вполне объяснимо — ведь мифический Ил основал Трою в XIV веке до н. э., а реальная Троя-I была основана на полтора тысячелетия раньше, причем людьми совершенно иной культуры. Забегая вперед, скажем, что предки Приама и Париса придут на Геллеспонт примерно в середине XVIII века до н. э. и вытеснят прежних жителей Троады. Новым пришельцам будет соответствовать Троя-VI, почти шестисотлетний период их владычества завершится войной и разгромом города, которые принято связывать с событиями, описанными у Гомера. При определенной фантазии Ила и его потомков можно отождествить с царями этого периода. Люди же, которые обитали в слоях с первого по пятый включительно, еще не имели прямого отношения к героям античной мифологии.

Люди, пришедшие в Троаду в IV тысячелетии и обосновавшиеся в ранее заброшенном Кум-тепе и других небольших, по большей части прибрежных, поселениях, были индоевропейцами, точнее, праиндоевропейцами. Эти же люди основали Трою. Даже если крепость на холме Гиссарлык была построена не выходцами из Кум-тепе или подобного поселения — ее построили переселенцы следующей волны, принадлежавшие к той же культуре.

Крупнейший отечественный лингвист Л. А. Гиндин считает, что здесь «превалирующим оказался этнос, условно называемый фракийским, с конца протоиндоевропейского — начала праиндоевропейского периодов заселявший юго-восток Балканского п-ова и северо-западный угол Анатолии».^{134} Кроме того, в Троаду уже тогда, возможно, пришли лувийцы (точнее, протолувийцы) — народность, впоследствии составившая ядро Хеттского царства в Малой Азии. Гиндин в своих поздних работах подчеркивает родство фракийцев и лувийцев и даже утверждает, что нет археологической возможности «дифференцировать протофракийское и лувийское».^{135} Впрочем, некоторые ученые считают, что лувийцы появились здесь много позже, разрушили Трою-I^{136} и, смешавшись с побежденными, положили начало Трое-II.

Вопрос о жителях Троады очень тесно завязан на один из центральных вопросов современной исторической (а также филологической) науки — о древнейшей прародине индоевропейцев и о том, куда и как они из нее расселялись. Эта проблема решается учеными настолько по-разному, что излагать все версии не имеет смысла. Поиски прародины индоевропейцев — отдельная тема, которая выходит как за рамки настоящей книги, так и за пределы познаний ее авторов. Но если предельно упростить проблему, то основные версии, которые касаются Трои и ее жителей, сводятся к тому, что индоевропейцы либо расселялись по миру, в том числе по Европе, из Малой Азии или же, напротив, пришли в Малую Азию (в том числе в Троаду) из Европы. Некоторые считают, что именно Малая Азия была колыбелью индоевропейской цивилизации. Но существуют и другие теории, например, что индоевропейцы вышли из степей Северного Причерноморья.^{137}

Культура троянцев эпохи ранней бронзы близка к баденской культуре Подунавья. Долгое время считалось, что баденская культура моложе раннебронзовой троянской и что жители северо-запада Малой Азии, в том числе троянцы, продвигаясь в Восточную Европу, оказывали влияние на местных жителей. Но, как пишет видный отечественный историк и археолог Л. С. Клейн, «радиоуглеродная революция перевернула эту концепцию». Выяснилось, что баденская культура датируется 3600–2800 годами до н. э., и, следовательно, троянцы никак не могли быть ее создателями. А вот обратное вполне возможно. Клейн пишет: «Совершенно ясно, что возникновение культуры Трои и окружающих территорий Малой Азии должно связываться с прибытием туда носителей баденской культуры в первые века III тыс. до н. э.».^{138}

Но расселение индоевропейцев не ограничивалось Троадой. Волны переселенцев шли дальше, используя многочисленные острова как ступеньки для передвижения в материковую Грецию и на Крит, — об этом пишет и Блеген, хотя он и не связывает истоки этого движения с Северным Причерноморьем, а видит их южнее.^{139} Судя по данным археологии, троянцы эпохи ранней бронзы (Троя-I — Троя-III) уже состояли в близком родстве с населением Восточных Балкан, островов Лемнос и Лесбос.^{140}

Итак, первые троянцы обрели свою новую родину и стали осваивать берега Геллеспонта и Эгейского моря. Жизнь мужчин складывалась прежде всего из сельскохозяйственных работ, охоты, рыбной ловли. О животных, туши которых они приносили к своим очагам, сохранились обширнейшие сведения. В слоях Трои-I — Трои-III было найдено и изучено 47 639 фрагментов костей животных^{141} (вот оно, отсутствие веника!). Поэтому мясной рацион троянцев известен во всех подробностях. Известны породы и размеры животных, которые обитали в Троаде, известно, как от века к веку менялся состав стада. Ученые определяют, в каком возрасте чаще забивали тех или иных животных, это позволяет сделать вывод о том, для чего их разводили — для работы, для молока и шерсти или же на убой. А следы термической обработки и зарубки от ножа на костях (или их отсутствие) позволяют понять, кого рассматривали как домашних любимцев, а кого — как источник мяса.

Конечно, домашние любимцы в ту эпоху были не слишком популярны ни в Троаде, ни где бы то ни было еще. Но собаки уже тогда давно и прочно обосновались рядом с человеком. А недавние генетические исследования показали, что и кошки, одомашнивание которых раньше относили к началу II тысячелетия до н. э., стали жить вместе с людьми еще со времен неолита, причем впервые это случилось на Ближнем Востоке и в Малой Азии — лишь оттуда домашние кошки попали на Кипр, а затем и в Египет.^{142} В Трое эпохи ранней бронзы были найдены кошачьи кости — до сих пор их считали свидетельством охоты троянцев на диких кошек.^{143} Но теперь, в свете последних генетических исследований, нельзя исключить, что у троянских очагов с первых дней основания города мурчали пушистые питомцы.

Но прежде всего троянцы выращивали не кошек, а коров и быков, овец, коз и свиней. Свиньи были мелкими по сравнению с нашими современными, но это не мешало троянцам активно заниматься свиноводством. В Трое-I свиньи были вторым по объему источником мяса, а в Трое-III они вышли на первое место. Ни лошадей, ни ослов в Трое-I еще не знали. Авторам настоящей книги не известно, передвигались ли троянцы той эпохи на повозках (громких находок на этот счет сделано не было), но, если повозки и имелись, в них, вероятно, запрягали быков, как это делалось в Египте и Междуречье, современных Трое-I. По крайней мере, в трех первых слоях Трои найдено немало костей, принадлежащих волам — кастрированным быкам.

Жители Трои-I держали собак — это естественно для людей, которые занимались скотоводством. Ученые считают, что у собак в древних поселениях была еще одна обязанность: подъедать кухонные отходы и тем самым поддерживать чистоту. Однако троянцы видели в собаках не только пастухов и санитаров, но и источник мяса — на некоторых их костях видны следы огня и ножа. Впрочем, собаки в Трое были мелкие, — возможно, поэтому в основном они все-таки заканчивали свою жизнь не в котле, а более естественным для друзей человека образом. Кроме того, собак в ранней Трое вообще было мало, а ко времени Трои-III они исчезли совсем.

С домашней птицей ранние троянцы еще не познакомились, зато на дикую — охотились: в их хозяйственных отходах встречаются кости самых разных птиц. Прежде всего это водоплавающие: серые гуси, разные виды уток — недаром вокруг лежали дельты трех рек и огромная бухта. Но к югу от города было посуше, там простирались пастбища, поэтому дрофа тоже входила в троянский рацион… Жители Трои-I еще не слишком увлекались охотой, это занятие стало популярным во времена Трои-II, и все же на их столе время от времени появлялась дичь (отметим, что слово «стол» мы употребляем в переносном значении — столов в прямом смысле слова тогда не знали). Особенно часто троянцы охотились на ланей, зайцев и кабанов. Но встречались среди их охотничьих трофеев и медведи, и даже львы, которые в ту пору еще водились в Малой Азии.^{144}

Сбор съедобных ракушек вносил очень большой вклад в рацион ранних троянцев. А вот рыба в троянской кухне играла скромную роль, хотя сорта ее были довольно разнообразны. Чаще всего это были виды, которые встречаются в приустьевых районах моря — далеко в море рыбаки выходили редко. В основном рыбу ловили в Троянском заливе. Причем интересно, что троянцы эпохи ранней бронзы (в том числе жители Трои-I) на своих утлых лодочках все-таки худо-бедно иногда добывали рыб, обитающих в открытом море, а вот их наследники предпочитали ловить рыбу у берега, а потом и вовсе перешли на речную рыбалку. Начиная с Трои-VII в рационе жителей города появляется все больше пресноводной рыбы — залив отодвинулся от стен Илиона, и, видимо, рыбаки ленились ходить к нему и рыбачили на берегах Скамандра.

Часть улова ранних троянцев составляли крупные (от 2,5 до 4 метров) тунцы, которых добывали в заливе Бесика.^{145} Там же, наверное, ловили и дельфинов — их в Трое-I тоже ели.

Остатки растений сохраняются в земле хуже, чем кости животных и рыб, и все-таки археологи умеют их находить и определять. Кроме того, семена растений можно определить по их отпечаткам на глине. В глинобитные кирпичи добавляли солому, глиной обмазывались ямы для хранения зерна, солома служила подстилкой для керамистов, лепивших посуду… Зерна часто попадали в глину, их отпечатки позволяют выяснить, какие именно злаки выращивались в этой местности. Еще один, достаточно сложный, способ, которым пользуются археологи, — промывка почвы с целью выделить древнюю пыльцу и споры — их частицы, в отличие от семян, могут тысячелетиями сохраняться в земле. И если удается извлечь их из соответствующего слоя, под микроскопом можно определить, каким растениям они принадлежали.

В Трое масштабные археоботанические исследования проводились в 1993–1995 годах. Было изучено 325 образцов древней почвы. На территории города и его ближайших окрестностей были в том или ином виде найдены остатки или следы примерно 270 тысяч семян.^{146} Это позволило сделать достаточно надежные выводы о сельском хозяйстве троянцев.

Жители Трои-I выращивали много полбы-двузернянки и ячменя. Зерно растирали ручными каменными жерновами, которые стояли прямо в жилых комнатах. Бобовые пользовались меньшей популярностью, но ассортимент их был неплохим: вика чечевицевидная, чечевица, горох, нут, конские бобы. Вокруг Трои росли оливы. Правда, мы пока еще не знаем, умели ли троянцы в те годы делать оливковое масло или просто ели оливки как таковые. Фруктов, кроме винограда и инжира, троянцы до римского времени практически не знали (кроме разве что дикорастущих ягод). Но зато виноградники и фиговые сады росли в округе еще до основания Трои, со времен расцвета Кум-тепе.

Все это многообразие продуктов готовилось на домашних очагах на вертелах и в трехногих керамических сосудах, которые ставились в огонь. Гончарный круг в Трое-I еще не был известен, керамику лепили вручную. Форм ее великое множество — археологи одной только экспедиции Блегена обнаружили сосуды почти шестидесяти видов.

Это были сосуды для приготовления пищи, для ее хранения и переноски, для еды и для питья — миски, чаши, кувшины, блюда и множество форм, которым нет названия в современных языках. Они стояли на одной широкой ножке, или на нескольких тонких, или же просто на донце. У них были самые разные горлышки, носики, ручки… Встречались некрасивые сосуды грубой лепки, но попадались и тонкие изящные изделия. Некоторые чаши были вытесаны из камня… Сам Блеген считает, что видов посуды было гораздо больше — просто не все сохранившиеся черепки удалось сложить в осмысленные фрагменты.

При этом, как ни странно, все творческие силы мастеров уходили на развитие формы — разноцветных сосудов ранние троянцы почти не знали. Посуда их могла быть черной, серой, оливково-зеленой, коричневой, желто-коричневой, кирпично-красной — но, как правило, монохромной. Мода на цвета, как и на формы сосудов, менялась — так, под конец Трои-I была популярна черная посуда; в это же время появилась первая майолика — обычно зеленая, хотя иногда и она бывала черной. Большинство керамических изделий имело гладкую поверхность без всякого декора. И даже если керамист решал явить миру свои таланты рисовальщика, результат, как правило, оказывался очень скромным. Подавляющее большинство раннетроянских орнаментов — простенькие геометрические узоры (часто свастики), выполненные насечками вокруг ободка сосуда с внутренней стороны. Иногда насечки заполнялись белой краской. Иногда насечек не было, а поверхность сосуда расписывалась еще более незатейливым белым узором: сочетаниями параллельных линий — вертикальных, горизонтальных и наклонных. Встречались и сосуды, декорированные кусочками и полосками глины, желобками, углублениями. Эти налепы, как и насечки, могли образовывать подобие человеческих лиц или фигур. Но в целом жители Трои-I еще не сложились как художники.^{147}

Самих себя ранние троянцы украшали еще более скупо, чем свою посуду. Золотых украшений в первом слое города археологи не обнаружили (хотя это, конечно, не значит, что их не было совсем). Здесь были найдены простенькие бусины из камня, небольшие каменные амулеты с дырочками для ношения на шнурке, продырявленные собачьи зубы для той же цели, ожерелье из птичьих косточек… Многочисленные булавки из кости и меди, вероятно служившие для скрепления одежды, тоже не блистали декором. Но множество пряслиц и грузики для ткацкого станка свидетельствуют о том, что троянки умели и любили ткать, и, значит, одежда их должна была отличаться определенным разнообразием и изяществом. Возможно, они окрашивали ткани пурпуром, потому что содержащие пурпур моллюски-иглянки водились на побережье вокруг Трои. Правда, получение пурпура и окраска им тканей — это сложный процесс. Свежедобытый из иглянок пигмент имеет белый или светло-желтый цвет, и не так-то просто догадаться, что он будет меняться с течением времени. Высыхая на солнце, он становится желто-зеленым, потом пурпурным или фиолетовым в зависимости от вида иглянки, от времени года и от интенсивности солнечного освещения. Не известно, сколько времени понадобилось троянцам, чтобы постигнуть все эти тонкости.

Из других ремесел троянцы знали обработку кости и камнерезное дело, — впрочем, этим занятиям все человечество предавалось издревле. В Трое-I были найдены многочисленные костяные булавки и шила, костяные ножи из коровьих ребер, кремневые ножи, кремневые наконечники стрел и копий, каменные изделия, совмещавшие молот и топор на одной рукоятке, долота.

А вот с медью и с бронзой, хотя этот период и считается ранним бронзовым веком, в те годы дела обстояли еще очень неважно — археологи почти не находят в Трое-I металлических изделий, впрочем, это не означает, что их не было, — просто металл представлял такую ценность, что изделия из меди, свинца (не говоря уже о серебре и золоте), даже и поломанные, не выбрасывались с мусором, а сохранялись для починки или переплавки, а во время пожара или вражеского нашествия по возможности уносились с собой. Археологи не нашли в Трое-I ни бронзового оружия, ни ножей, но обнаружили косвенные свидетельства того, что и то и другое имелось: керамическую форму для отливки ножей или наконечников копий и несколько точильных камней. Причем форма для отливки предусматривала, что изделие будет иметь продольное ребро, придающее ему дополнительную жесткость. Такая форма не могла выйти из рук начинающего самоучки — в ней чувствовалась определенная школа.

Те немногие металлические предметы, которые все-таки были найдены в Трое-I, были изготовлены в основном из меди почти без добавок олова, поэтому их еще трудно назвать полноценной бронзой — медные рудники неподалеку от Трои имелись, а оловянных не было. Как показал физико-химический анализ находок, импортом олова или бронзы троянцы в это время еще не занимались. Мышьяковистой бронзы — меди, в которую мышьяк добавлялся специально, — троянцы тоже не знали. Они использовали так называемую мышьяковистую медь, в которой мышьяк содержится лишь постольку, поскольку он содержится в медной руде.^{148}

Троя-I просуществовала более трехсот лет.^{149} За это время жители несколько раз перестраивали городскую стену, слегка расширяя территорию. Вокруг города стал формироваться посад. Развивалась морская торговля. Но эти тенденции в полной мере проявились уже в период Трои-II.

Троя-II

Троя-I погибла в огне страшного пожара — некоторые исследователи связывают его с возможным нашествием лувийцев. Но, вообще говоря, пожары в ту эпоху были делом обычным, и для того, чтобы город сгорел дотла, лувийцы были совсем не обязательны. Так или иначе, известно, что примерно в те годы (или, возможно, раньше) на территории Троады появились лувийцы, что город по неведомой сегодня причине сгорел и что он немедленно был отстроен людьми той же самой культуры, какая существовала в нем до того. Впрочем, как мы уже говорили, культура лувийцев была почти неотличима от культуры местных протофракийцев. Во всяком случае, в возрожденной Трое все осталось примерно так же, как до пожара, только лучше.^{150}

Сгорел не весь город — к этому времени возле крепости уже начинал формироваться так называемый «Нижний город», расположенный под холмом, — здесь таких сильных разрушений не произошло. Но цитадель выгорела полностью, дома рассыпались, и погорельцы разровняли территорию. На более чем четырехметровом культурном слое Трои-I они воздвигли новый «Верхний» город. В поперечнике он достигал 100–110 метров. Вокруг города тянулась оборонительная стена; ее трехметровый каменный цоколь был четыре метра толщиной у земли и около 2,7 метра по верху, на нем возвышалась такой же высоты стена из сырцового кирпича и бревен. Вся эта конструкция была оштукатурена снизу доверху. Местами стену укрепляли небольшие башни.

Нижний город, или посад, окружал цитадель со всех сторон, кроме северной; он был защищен от врагов двойной деревянной стеной с земляной забутовкой. Стена эта, естественно, до сегодняшнего дня не дошла, но археологи обнаружили на ее месте так называемую «негативную» архитектуру: вырубленные в известняковой породе ров и ямы для фундамента и столбов этого укрепления.^{151}

С учетом посада площадь Трои достигала 90000 кв. метров.^{152} Для тех времен это был огромный город — достаточно представить, что такую же площадь имеет круг с диаметром 340 метров. Правда, Троя не являлась правильным кругом — «обрезанная» с севера, она была вытянута на юго-запад. В городе в это время обитало около трех тысяч человек.

Мы уже рассказывали о том, как можно приблизительно определить численность населения древнего города, исходя из его площади. Для Трои-II это будет 3300 жителей. Но есть и другой метод: археологи изучили окрестности Гиссарлыка и выяснили, что в период Трои-II под посевы было использовано около 4700 акров земли. Известно: чтобы прокормить одного едока, нужна посевная площадь 1,6–1,7 акра; значит, население города составляло около 2820 человек. Правда, этот метод не учитывает возможный экспорт и импорт зерна. Среднее арифметическое двух результатов (достаточно схожих, что как раз свидетельствует об их близости к истине) дает население примерно в три тысячи человек.^{153} Большая часть их проживала в Нижнем городе.

Этот район Трои был обнаружен археологами сравнительно недавно — ни Шлиман, ни экспедиция Блегена о нем еще ничего не знали. В эллинистическую и римскую эпохи территория посада была застроена новыми зданиями, и исследовавшие их археологи не догадывались, что под ними лежат жилые кварталы Трои бронзового века. Сегодня далеко не весь Нижний город раскопан, но здесь проводились масштабные исследования с помощью магнитометра, поэтому дома окружающего Трою посада уже нанесены на карту.^{154}

С юга (с легким уклоном на восток) и с юго-запада из посада в Верхний город вели ворота. Юго-западные ворота предварялись мощеным пандусом, ширина его была 7,5 метров — здесь могли бы без труда разъехаться несколько повозок, но есть мнение, что для повозок он был слишком крут: при длине 21 метр он обеспечивал подъем на пятиметровую высоту.

На юге холм гораздо более полого спускался на равнину, и, казалось бы, основная транспортная артерия города должна была пролегать здесь. Но перед южными воротами мощеного пандуса не было. Тем не менее именно они через некоторое время стали единственными (не считая узких «калиток»), а юго-западные ворота после первого большого пожара, разразившегося в Трое-II, были заблокированы построенным рядом с ними домом.

И те и другие ворота были двойными и находились в широких каменных коридорах, перекрытых плоской крышей. Но для того, чтобы попасть в главные «правительственные» здания и в огромный «царский» мегарон, надо было войти в «крепость внутри крепости», окруженную еще одной стеной — правда, толщиной всего лишь около метра. Здесь уже появились архитектурные излишества и претензии на уют — изнутри вдоль стены тянулась крытая колоннада. В резиденции стояло не меньше пяти зданий мегаронного типа, и среди них — знаменитый мегарон IIA.

Этот дворец достигал 35 или 40 метров в длину — точные его размеры не известны, потому что Шлиман, прорезав холм траншеей, разрушил его северо-западную часть. Во всяком случае, на берегах Эгейского моря это был самый крупный дворец эпохи. Основная зала имела длину не меньше 16 метров, ширину — чуть больше 10 метров. Никаких следов колонн не сохранилось, но размеры залы дают основание предположить, что потолок поддерживали какие-то подпорки. Не исключено, что здесь имелось нечто вроде второго этажа или галереи. В центре сохранились остатки круглого очага диаметром около четырех метров. Перед залой находилась прихожая — крытый портик длиной около 10 метров. В глубине дома, возможно, имелись еще несколько небольших комнат — но это лишь предположение. Стационарной «мебели» из камней, подобной той, какую археологи находили в домах Трои-I, во дворце не было, и это наводит на мысль, что к этому времени троянцы уже изобрели переносную деревянную мебель.

Дворец был уничтожен пожаром (не тем, который положил конец Трое-II, а более ранним), но слово «уничтожен» в данном случае не вполне корректно — часть сырцовых кирпичей, из которых он был возведен, в огне обожглась. Поэтому до сегодняшнего дня сохранился не только каменный фундамент дворца, но и участки его стен, включая штукатурку. Естественно, что все это было перекрыто культурными слоями последующих эпох. Но после того как археологи расчистили дворец, встал вопрос о том, что кирпичная кладка царского дворца III тысячелетия встречается не так часто и что ее надо сохранить. И в 1991 году во дворце был устроен еще один пожар, на этот раз искусственный, — через четыре с половиной тысячи лет археологи снова подожгли его, чтобы повторно укрепить кладку и сохранить остатки здания для будущих поколений.

После того как дворец сгорел, неподалеку от него было возведено второе здание, поменьше, — его исследовал Шлиман, назвавший его домом «городского старейшины или царя».^{155} Именно этот дом и перекрыл юго-западные ворота с их помпезным пандусом. Непонятно, почему правителю надо было селиться в таком неподходящем месте и перегораживать людям вход. Впрочем, раз уж эти ворота так или иначе были предназначены лишь для пешеходов, то последние не слишком пострадали — в западной стене для них была сделана узенькая калитка. В Трое к тому времени вообще наблюдается некоторая скученность. После пожара цитадель была довольно бессистемно застроена множеством домов меньшего размера, чем раньше. Возможно, это говорит о росте населения. Во всяком случае, хотя дома горожан и даже их правителей и стали меньше, жили троянцы в эту эпоху сытно и богато. Ни в один из периодов своего существования, ни до ни после, Троя не знала такой роскоши, как в эпоху Трои-II.

Здания возводятся той же конструкции, из тех же материалов, что и в Трое-I, но они стоят на массивных фундаментах и имеют толстые крепкие стены. Появляются многокомнатные дома. В полах сохранилось множество углублений, в которых когда-то стояли сосуды, прежде всего огромные пифосы, наполненные съестными припасами, — они достигали полутора метров в высоту. Количество углублений, равно как и количество самих найденных пифосов (один только Шлиман обнаружил их в этом слое более 600) говорит о том, что от голода троянцы явно не страдали. Впрочем, некоторые пифосы могли служить и для хранения воды.

Воду троянцы, несмотря на то что рядом с городом протекали реки, использовали родниковую. К западу от стен цитадели жители вырубили длинную и глубокую пещеру, внутри которой организовали водосборник. Вероятно, какое-то подобие пещеры или трещины в скале здесь имелось от природы, но ее расширили и превратили в просторный подземный коридор длиной более ста метров. Вода, стекавшая по стенкам этого сооружения, отводилась в главный бассейн, откуда ее и набирали. Пещера, как и вход в нее, находились внутри палисада и были недоступны врагам. Забегая вперед, отметим, что мощности этого водосборника не хватало и троянцы, по мере роста города, постоянно изыскивали новые способы водоснабжения. Они выкапывали колодцы и соорудили под стенами «Северного бастиона» нечто вроде искусственной цистерны для сбора грунтовой воды. В 1999 году археологи ко всему прочему обнаружили у стен Трои четыре бассейна, которые напоминают описанные Гомером водоемы для стирки, — правда, согласно Гомеру, их было только два. В римское время к городу был подведен акведук, который доставлял воду с юга, с предгорий Иды.^{156}

Впрочем, жители Трои-II пили не только воду. Вокруг города давно уже расстилались виноградники. Леса, которые когда-то подступали к Гиссарлыку, были расчищены и превращены в поля и пастбища. Лишь кое-где виднелись отдельные деревья и участки леса.^{157} На полях росли примерно те же самые культуры, что и раньше, состав стада тоже принципиальных изменений не претерпел. Но этого и не требовалось — на протяжении всего раннего бронзового века троянцы питались вполне прилично. Их хорошие зубы и отсутствие следов анемии в костях вызывают удивление антропологов. Хотя надо отметить, что у младенцев ученые находят признаки недостаточного питания,^{158} — возможно, у троянок почему-то плохо обстояло дело с грудным молоком или же они были не слишком заботливыми матерями. Но подросших детей они кормили хорошо.

Ели троянцы теперь уже из несколько иной посуды. В домах еще попадалась грубая лепная керамика, но ее постепенно заменяли изделия, изготовленные на гончарном круге. Форм керамики меньше не стало — экспедиция Блегена насчитала их около 65. Очень популярны были большие плоские блюда, покрытые слоем красной краски, — их было найдено так много, что Шлиман предполагал, что они использовались для украшения стен. Очень много было найдено и узких кубков с двумя ручками, похожих на стилизованное сердце. Большие кувшины и фляги часто украшали лепными изображениями человеческих лиц. Но в целом, несмотря на появление гончарного круга, керамику Трои-II не назовешь изящной. Она остается в основном массивной и однотонной, и даже украшающие ее лица имеют суровое выражение. Блеген пишет: «Трудно удержаться от заключения, что жившие в этот период истории троянцы были суровым и мрачным народом, не любившим веселья и ярких красок».^{159}

Гончарный круг троянцы изобрели не сами — он был заимствован ими из Киликии,^{160} области на юго-востоке Малой Азии. В Трое появилась и привозная керамика. Для того чтобы понять, какую керамику троянцы изготавливали сами, а какую импортировали, ученые провели физико-химический анализ огромного количества черепков. Структуру «теста» изучали под поляризационным микроскопом, химический состав глины выясняли с помощью рентгено-флюоресцентного и нейтронно-активационного анализа. И наконец, для некоторого количества черепков с помощью масс-спектрометра определили изотопный состав входящих в состав глины элементов: неодима, стронция и свинца. В результате для каждого сосуда удалось выяснить, какая именно глина пошла на его изготовление. Причем определили не только страну происхождения, но и конкретное место. Так, для Троады ученые смогли различить керамику, сделанную из глин, взятых в долине Скамандра и в долине Симоента. Ну и, конечно, были определены гончарные центры на островах Эгейского моря и на побережье Греции, из которых в Трою привозили «импортную» керамику.

До появления этих методов археологи, как правило, определяли происхождение сосудов «на глазок», по стилю и художественным особенностям. Но оказалось, что керамисты, в том числе и троянские, были склонны копировать понравившуюся им посуду: некоторые изделия, которые раньше считались «импортными», были сделаны из местного сырья.^{161}

Троянские мастера занимались и изготовлением орудий из меди и бронзы. В слоях Трои-II были найдены медные наконечники для стрел и дротиков, род боевых топориков в виде долота, разнообразные ножи (однолезвийные; двулезвийные; с изогнутым крючкообразным кончиком), зубила, буры, проколки, гвозди… Были найдены и формы для отливки некоторых из этих вещей. Троянские мастера еще довольно часто использовали мышьяковистую медь, но около половины медно-бронзовых изделий Трои-II уже отлиты из качественной бронзы.

Анализ металла, прежде всего его изотопного состава, позволяет выяснить, где была добыта руда, из которой его выплавили. Например, происхождение меди и олова часто определяют по изотопному составу примесей свинца, которые в них содержатся. В некоторых бронзах Трои-II изотопы свинца происходят из месторождений, сформировавшихся в эпоху докембрия. Таких древних месторождений возрастом от 700 до 900 миллионов лет нет ни в Малой Азии, ни в бассейне Эгейского моря, ни даже вообще в Восточной Европе. Зато они есть на Алтае, в Северо-Западной Индии и, возможно, в Афганистане. И значит, часть сырья поступала оттуда. Причем не только олово, которого в Троаде нет, но и медь, потому что и чисто медные изделия Трои-II иногда содержат докембрийский свинец. Соответственно, троянские бронзы различаются: олово в них всегда импортное, а медь может быть как местной, так и привозной. В пользу именно афганского происхождения части троянских металлов говорит тот факт, что в Трое-II был найден топор из лазурита. Лазурит, кроме Афганистана, встречается лишь в Забайкалье, в Индокитае и в Америке. Поскольку торговые связи троянцев с жителями Забайкалья (не говоря уже об Индокитае) очень маловероятны, остается только предположить, что с Афганистаном они так или иначе торговали, и значит, часть олова могла происходить оттуда.

Найденные в Трое этого периода бронзовые изделия содержали олово, добытое не только в Центральной Азии, но и на юго-востоке Малой Азии. Возможно, его привозили еще и со Среднего Дуная, из Богемии… Кроме того, троянцы импортировали (хотя и в малых количествах) готовые изделия из бронзы. Серебро и свинец троянцы добывали сами, а если что-то и покупали, то у ближайших соседей — эти металлы в основном происходят из рудников Троады и берегов Эгейского моря.^{162} Золота в Малой Азии всегда хватало своего (недаром именно здесь, причем неподалеку от Троады, жил легендарный царь Мидас, который превращал в золото все, к чему бы он ни прикасался). Были золотые рудники и в Троаде. Но жители Трои-II этим не удовлетворялись и закупали золото и золотые изделия, в том числе привозимые с Кубани и Кавказа.^{163}

Приморская Троянская культура — «Maritime Troy culture»

Никогда, ни до ни после, троянцы не имели таких обширных и дальних торговых связей, как в период Трои-II. Это кажется невероятным: кораблестроение делало свои первые шаги, верховой езды люди не знали, а повозки имели цельные колеса и были слишком тяжелы для лошадей — в них запрягали быков. Эти неуклюжие повозки, влекомые медлительными животными, неспешно двигались по горам, лесам и степям, где еще только появлялись первые подобия грунтовых дорог.^{164} Вьючных лошадей — по крайней мере в Малой Азии — тоже еще не знали. Географических карт не существовало. Дипломатические союзы заключались лишь между ближайшими соседями, и купец, удалившийся от родных мест, оказывался среди чужих племен, от самоуправства которых его не защищали ни мораль, ни религия. Ведь даже через тысячу с лишним лет, во времена, воспетые Гомером, нападение на чужеземца не было преступлением (если только он не приходился нападающему «гостем»), а пиратство считалось вполне почтенным занятием. Торговля носила меновой характер, первым деньгам суждено было появиться не раньше чем через полтора тысячелетия, и даже стандартных золотых слитков, помеченных купеческими печатями, — прообразов будущих монет — не существовало. С начала и до конца пути купец должен был везти за собой товары, меняя их друг на друга, но никогда не путешествуя налегке.

И все же люди торговали, и Троя-II оказалась одним из центров мировой торговли. Сюда стекались товары из Сицилии, Центральной Италии, материковой и островной Греции, Подунавья, Приднестровья, Кубани, Кавказа, Месопотамии, Ирана, Афганистана, Финикии, Кипра, Египта и, конечно, от соседей из Малой Азии и Фракии… Найденный здесь янтарь говорит о том, что какие-то товары могли доходить до Троады даже с далеких берегов Балтийского моря.^{165}

Самые обширные связи существовали у троянцев с ближайшими соседями — жителями множества небольших городов и селений, разбросанных по берегам Геллеспонта, Эгейского и Мраморного морей. Эти люди, принимавшие у себя купцов со всей ойкумены и сами развозившие товары по соседям, постоянно общавшиеся и торговавшие друг с другом, жили очень сходно. Помимо торговли все они занимались земледелием, животноводством и рыбным промыслом, выращивали примерно одни и те же растения, делали похожую керамику… В конце XX века археологи, окончательно убедившиеся в сходстве этих прибрежных жителей, решили объединить их под знаменем одной археологической культуры, которая получила название «Maritime Troy culture». Maritime буквально переводится как морской, приморский, прибрежный или береговой. Насколько известно авторам настоящей книги, в русскоязычной археологической литературе это наименование применительно к троянцам и их соседям еще не прижилось, и мы самовольно перевели «maritime» как «приморская».^{166}

Приморская Троянская культура охватывает первые три периода существования Трои — с начала III тысячелетия по 2200 год (по хронологии Корфманна). Географически к ней относились: оба берега Геллеспонта; все побережье Мраморного моря; северные (включая полуостров Халкидики), восточные и западные берега Эгейского моря; все острова, лежащие между всеми указанными берегами (кроме большей части острова Эвбея). На юге Малой Азии границами этой культуры были остров Хиос и лежащий напротив него берег; на юге материковой Греции — полуостров Пелион. Люди, которых относят к Приморской Троянской культуре, жили на береговой полосе, простиравшейся примерно на 50–70 километров от моря, и лишь в материковой Греции эта культура ограничивалась узкой полоской в 10–20 километров.

Троя лежала в самом центре этого региона. И главное, она контролировала важнейший морской торговый путь, который проходил по Геллеспонту. В какой-то мере это был силовой контроль. Корфманн пишет: «Разграничить морскую торговлю и пиратство трудно для любого периода. Я не слишком ошибусь, если опишу Трою как пиратскую крепость, которая контролировала проливы…»^{167} Но помимо морского разбоя у троянцев было еще одно, значительно более безопасное, средство обогащения — в этом вопросе о них позаботилась сама природа, обеспечившая устье Геллеспонта исключительно удачными ветрами и течениями.^{168}

Как известно, в Геллеспонте существует поверхностное течение, направленное в сторону Эгейского моря, — оно имеет среднюю скорость чуть меньше трех километров в час, на участках, где пролив сужается, — около пяти, а при попутном северо-восточном ветре может превышать девять километров в час.^{169} Поэтому направлявшиеся вверх по Геллеспонту корабли, которым предстояло преодолевать не только силу ускоренного ветром течения, но и силу самого ветра, надолго застревали у Эгейского входа в пролив в ожидании подходящей погоды. Ходить против ветра мореходы еще не умели…

Навигационный сезон у мореходов Эгейского моря длился с весны до осени. И с весны до ранней осени с северо-востока, почти строго вдоль Геллеспонта, до шестидесяти дней в сезон дул сильный ветер. Иногда он не стихал по семь дней подряд.^{170} Средняя скорость его составляет 16,2 километра в час. Не случайно Гомер называл Трою «открытый ветрам Илион».^{171} Корфманн, много лет работавший в самой Трое и в ее окрестностях, писал: «Из личного опыта во время раскопок на мысу, к северу от залива Бесика, мы можем подтвердить, что северо-восточный ветер летом дует почти непрерывно, становясь время от времени почти непереносимым. Ветер обычно начинается в полдень и продолжается до захода солнца… С раскопа мы можем видеть, как маленькие современные моторные лодочки, идущие с Бозджаада[30] в Чанаккале, в пролив, ищут прикрытия в безопасных водах залива Бесика или продолжают свой путь на север, прижимаясь с подветренной стороны к мысу и к крутому берегу Сигейской гряды, где они защищены от ветра и течений».^{172}

Троянцам не надо было патрулировать пролив и вступать в бои с контрабандистами — торговцы сами высаживались у входа в Геллеспонт в ожидании попутного ветра и шли в город на поклон. Ведь им еще долгое время предстояло пользоваться гостеприимством горожан — полагаться на их миролюбие, а в случае чего — и на их защиту, покупать у них продукты, пополнять запасы пресной воды, обмениваться, пока суть да дело, товарами с другими застрявшими здесь же купцами… Впрочем, место, где «застревают» купцы, очень быстро становится и местом, куда купцы приезжают специально. Троя стала оплотом не только морской, но и сухопутной торговли.

Еще плачевнее, чем в Геллеспонте, для мореходов обстояли дела в Босфоре — ведь он значительно уже Геллеспонта. Здесь поверхностное течение даже в безветренную погоду может достигать девяти километров в час. Все это наводило некоторых ученых на мысль, что Босфор был вообще непроходим для судов до VII века до н. э. и дальше него мореходы из Эгейского моря не ходили.^{173} Сегодня известно, что активное освоение берегов Аксинского понта греками началось уже в VIII веке до н. э. Но отдельные суда, безусловно, могли преодолеть Босфор значительно раньше.

Мифы повествуют об аргонавтах, которые отправились на 50-весельном корабле «Арго» из Эгейского моря к берегам Колхиды еще в XIII веке до н. э. и прошли этот путь без особых навигационных проблем. Возможно, доверять в этом вопросе мифу было бы опрометчиво, но в XX веке реконструкторы под руководством Тима Северина построили даже не пятидесяти-, а всего лишь двадцативесельный корабль и повторили путь аргонавтов, пройдя на веслах и под парусом из греческого Волоса (древнего Иолка) до Грузии — естественно, преодолев Черноморские проливы. И если в Дарданеллах новым аргонавтам повезло и пролив они прошли с попутным ветром, то в 30-километровом Босфоре пришлось грести — тем не менее пролив был пройден за два ходовых дня. Конечно, для мореплавателей из Приморской Троянской культуры XIII век, в котором жили аргонавты и на который ориентировался Северин, был далеким прогрессивным будущим человечества. Но ведь севериновский «Арго» не имел в своей конструкции ничего такого, что не могли бы иметь мореплаватели III тысячелетия, да и отнюдь не все гребцы Северина были профессионалами.^{174}

Таким образом, гребной корабль даже раннего бронзового века мог преодолеть течения как Геллеспонта, так и Босфора. Были, вероятно, причины — но экономические, а не навигационные, — которые сдерживали продвижение купцов на восток. Возможно, что содержать большую команду гребцов было невыгодно. Действительно, Черное море в ту эпоху еще не было (по крайней мере, массово) освоено торговцами из Эгейского бассейна, а Приморская Троянская культура на северо-востоке не выходила за пределы Мраморного моря[31].

Что же касается Геллеспонта, здесь существовала активная навигация, но купцам приходилось надолго задерживаться у берегов Троады, ожидая попутного ветра. Именно этим Корфманн и объясняет невероятное богатство города в эпоху развития морской торговли.

Главная, а возможно, и единственная гавань, в которой ждали погоды купеческие корабли, по-видимому, находилась в заливе Бесика, примерно в семи километрах к юго-западу от города. Идея о том, что по крайней мере ахейские корабли в дни Троянской войны стояли в заливе Бесика, была еще в 1912 году высказана Альфредом Брюкнером, но в те времена ее нельзя было уверенно аргументировать. Но мысль эта продолжала будоражить умы и высказывалась учеными неоднократно. В конце XX века эта гипотеза была подробно обоснована Корфманном.^{175}

Античные авторы, а с их легкой руки и ученые Нового времени долгое время считали, что гавань Илиона находилась к северо-западу от города. Предполагалось, что именно там стояла флотилия Агамемнона. Естественно было думать, что там же, вблизи городских стен, в мирное время стояли и корабли самих троянцев. Но, как мы уже говорили в первой главе, Троянский залив был слишком мелким для судоходства.^{176} Корфманн отдельно отмечает, что он не всегда был доступен для судов, идущих из Эгейского моря, из-за ветров и сильного течения. Здесь не было источников пресной воды (кроме грязных илистых вод дельты), здесь было огромное количество комаров…^{177}

Существовало мнение, что гавань могла находиться в одной из небольших бухточек, которыми Троянский залив когда-то вдавался в восточный берег Сигейского кряжа^{178} (сегодня они превратились в равнины Еникёй, Кесик и Кум-тепе). Укрываясь в этих бухтах, суда могли через Троянский залив выходить в Геллеспонт. Но палеогеографы выяснили, что ко времени основания города ни одна из этих бухточек не могла быть судоходной, более того, некоторые из них уже превращались в сушу. Бухта Еникёй высохла еще до основания Трои, бухта Кесик — в течение III тысячелетия.^{179}

Высказывалось предположение, что узкий искусственный проход, прорезающий Сигейский кряж чуть южнее широты Трои, мог соединять Эгейское море и бухту Кесик, врезанную в кряж со стороны Троянского залива, и что в этой бухте могли укрываться суда, подходившие к Троаде из Эгейского моря. Но помимо того, что бухта Кесик не была судоходна сама по себе, выяснилось, что проход, соединявший ее с морем, никогда не был заполнен водой и использовался людьми как пешая тропа.^{180}

Единственным местом в окрестностях Трои, которое действительно подходило для длительной корабельной стоянки, Корфманн считает залив Бесика — тот самый, где ему довелось наблюдать современные моторные лодки, укрывающиеся от северо-восточного ветра. Тем более что в древности этот залив, во-первых, сильнее вдавался в сушу, а во-вторых, отделялся от моря отмелью, имевшей узкий проход внутрь. В этой лагуне суда были прекрасно защищены от волн и ветров. Мощное течение, вырывающееся из устья Геллеспонта, направляется к острову Тенедос (турецкий Бозджаада), который расположен в 10 километрах к юго-западу от залива, а сам залив, равно как и подходы к нему остаются в стороне от потока, и корабли, заходя сюда, не встречают препятствий. На берегу здесь имелись (и по сей день имеются) источники пресной воды, пологий песчаный берег позволял вытаскивать суда на сушу, как это было принято в эпоху бронзы… Залив Бесика, с точки зрения Корфманна, — единственное в окрестностях Трои место, где возможна стоянка кораблей; к северу от него Сигейский кряж до самого мыса круто обрывается в море.^{181} С Корфманном соглашаются и многие его коллеги.^{182}

В районе залива Бесика экспедиция Тюбингенского университета нашла некрополь (правда, относящийся лишь к слою Трои-VIi).^{183} Но другие находки указывают, что эта местность была населена еще со времен Трои-I. Рядом с заливом уже тогда существовало поселение (сегодня археологи зовут его Бесика-тепе), дома в котором были похожи на дома троянцев. Вообще в том районе жизнь издревле была достаточно интенсивной.^{184}

Текст «Илиады», подробно описывающий, как ахейцы и троянцы передвигались по Троянской равнине от кораблей к стенам Трои и обратно, пересекая Скамандр, тоже хорошо согласуется с тем, что корабли стояли в заливе Бесика. Слабым местом этой гипотезы является то, что в заливе и его окрестностях не найдены следы самих кораблей^{185} — например, там нет каменных якорей, которым полагалось бы время от времени теряться в акватории древнего порта.^{186} Сегодня идея Корфманна является лишь гипотезой, с которой не все согласны. Но авторов настоящей книги его доводы (вкупе с изучением палеоархеологических карт и чтением «Илиады») убедили в том, что троянская гавань, по крайней мере в бронзовом веке, находилась именно в заливе Бесика.

Золото Трои

Троянцы очень неплохо наживались на торговле — свидетельством тому стали богатейшие клады, найденные Шлиманом в Трое-II. Всего великий археолог обнаружил здесь 19 кладов, содержащих изделия из драгоценных металлов и камней. В них входило около 10000 предметов (если учитывать и мелочи, вроде отдельных бусин).

Самым знаменитым стал первый найденный им клад, получивший название «сокровище Приама», или «клад А». Правда, как выяснилось позднее, к Приаму — царю, правившему Троей в дни ахейского нашествия и погибшему в последний день войны, этот клад отношения иметь не мог, он попал в землю примерно за тысячу лет до него и относился, вероятно, к слою Троя-II.

Шлиман обнаружил сокровища под стеной возле западных ворот, в нескольких метрах от «дома городского старейшины». Здесь, в большой серебряной вазе и рядом с ней, лежало 8830 предметов из золота, электрона, серебра и бронзы. Конечно, такое огромное количество предметов было найдено лишь благодаря тому, что низки бус, из которых состояли ожерелья, рассыпались и каждая бусина учитывалась отдельно. Но богатство клада при всех условиях поражало воображение. В него входили сосуды из драгоценных металлов, две богатейшие «диадемы с подвесками», многочисленные серьги, височные кольца, браслеты, гривны, бусы… Были там и бронзовая сковорода, и котел, и наконечники копий…

Большая из диадем состояла из двойной золотой цепи, к которой были подвешены девяносто одинарных цепочек, украшенных бесчисленными чешуйками листового золота. 74 центральные цепочки струились по голове или высокому головному убору и обрамляли лоб. Боковые цепочки — по восемь справа и слева — были длиннее и падали на плечи. Их нижние концы были декорированы листовыми подвесками. Всего на это ювелирное изделие, украшавшее когда-то знатную троянку, пошло более 16000 золотых деталей. Поскольку все детали крепились между собой с помощью золота, диадема, в отличие от бус, не рассыпалась на части и сохранилась примерно в том виде, в каком ее носили четыре с половиной тысячи лет назад. Фотография Софьи Шлиман в диадеме, серьгах, подвесках и ожерельях «Елены Троянской» стала, наверное, самым знаменитым портретом XIX века. О том, что эти сокровища не могли принадлежать Елене, Шлиман узнал лишь под конец жизни. Впрочем, ни научной, ни художественной их ценности это не умаляет.

Сам Шлиман так описывал обстоятельства этой (а заодно и предыдущей) находки:

В написанном позднее примечании к этому тексту Шлиман сообщает, что при дальнейших раскопках он всего лишь в нескольких ярдах от места прежней находки обнаружил «еще четыре сокровища, которые со всей очевидностью должны были упасть с верхнего этажа дома городского старейшины». Теперь он выдвинул предположение, что и с «кладом Приама» могло произойти то же самое.^{187} Всего же в «доме городского старейшины» и непосредственно рядом с ним Шлиман нашел девять кладов из девятнадцати.

Среди многочисленных «кладов», найденных Шлиманом в Трое, вторым по значимости считается клад L. В него, помимо множества мелочей, входили несколько совершенно уникальных вещей. Прежде всего это четыре каменных топора-молота — элегантных, тщательно отшлифованных, покрытых красивой резьбой. Они сделаны из полудрагоценных поделочных камней: два — из нефритоида, один — из жадеитита и один — из лазурита. Этот последний и навел археологов на мысль, что троянцы получали товары из Афганистана. На двух топорах сохранились едва заметные следы позолоты.

Кроме того, в состав этого клада входило множество изделий из горного хрусталя. Это шесть набалдашников, которые когда-то, возможно, украшали парадную мебель, рукояти мечей или жезлов, и более сорока «линз». Назначение этих небольших плоско-выпуклых прозрачных пластин до сих пор остается загадкой. Большинство их круглые, но есть и овальные, а одна даже с заостренными концами. Диаметр линз в основном составляет около 2,5 сантиметра, но есть и более крупные. Не исключено, что они попросту украшали, например, бронзовый пояс. Существует предположение, что они могли служить фишками в какой-то неведомой игре. Но две из них, самые крупные, настолько прозрачны и так хорошо увеличивают мелкие предметы, что их вполне могли использовать в качестве увеличительных стекол — например, в ювелирной работе. К этому же кладу относятся янтарные бусины.

Относительно подлинности кладов Шлимана и относительно их датировки среди ученых существовали серьезные разногласия, разрешить которые было нелегко прежде всего потому, что значительная часть сокровищ считалась утерянной в дни Второй мировой войны. Ученые обсуждали находки Шлимана, знакомясь со многими из них лишь по фотографиям. Высказывались мнения, что Шлиман был мистификатором и что некоторые из предметов были изготовлены по его заказу или куплены у антикваров. В лучшем случае утверждали, что Шлиман сам комплектовал «клады» из своих же троянских находок, чтобы представить их наиболее эффектным образом.

Надо сказать, что для таких разговоров определенные основания имелись. Шлимана действительно ловили на подтасовке фактов. Так, в своей книге «Илион» он трогательно описывает ту помощь, которую его жена Софья оказала ему в рискованном деле извлечения «клада Приама» из-под земли.

Однако недоброжелатели доказали, что в день, который в дневниках Шлимана значится днем находки клада, Софьи вообще не было не только на Гиссарлыке, но и в Турции, и в конце концов Шлиман сам сознался в этой лжи. Желание Шлимана, чтобы жена разделила с ним его лавры, можно понять, но доверие к его писаниям упало. Еще сильнее подорвало его репутацию то, что он, несмотря на договоренность с турецким правительством, тайно вывез сокровища за пределы страны. Правда, после того, как турецкий суд постановил взыскать с него сумму ущерба, Шлиман добровольно заплатил в пять раз больше и тем восстановил свою репутацию в глазах властей. Но научное сообщество не могло относиться к нему с доверием.^{189} Не говоря уже о том, что Шлиман в своей работе пренебрегал элементарными правилами ведения раскопок, которые в те годы были еще очень и очень необременительными.

Тем не менее, несмотря на эти и многие другие прегрешения против науки и закона, исследования, проведенные в конце XX века, доказали, что Шлиман, во всяком случае, не был фальсификатором. Восстановлению его доброго имени способствовало то, что через полвека после пропажи значительной части его коллекций из занятой советскими войсками Германии более 670 исчезнувших предметов обнаружились в России (среди них — «украшения Елены», топоры, изделия из горного хрусталя и многое другое)[32]. Старые и новые коллекции были внимательнейшим образом исследованы. Сегодня подлинность практически всех «кладов» Шлимана уже не вызывает сомнений у научного сообщества. Небрежность при фиксировании материала он, безусловно, допускал, кое в чем он ошибался, поэтому структура кладов и их датировки были пересмотрены. Но правка оказалась не слишком радикальной и для неспециалистов, пожалуй, не представляет особого интереса.

Сегодня считается, что «кладов» было не 19, а 21. Слово «клад» в его строгом археологическом значении применимо не ко всем из них, потому что некоторые явно происходят из погребений или являются единичными предметами. Тем не менее в их отношении это слово с соответствующей латинской буквой давно прижилось и используется специалистами.

По поводу некоторых «кладов» до сих пор существуют предположения, что они могли относиться не к Трое-II, а к другим слоям, вплоть до Трои-VI[33]. Но крупнейший эксперт по Троянским находкам М. Трейстер считает, что все найденные Шлиманом «клады», кроме двух, принадлежат слою Троя-II. И лишь две малозначительные на общем фоне находки относит к Трое-VI: это небольшая золотая бляха («клад» H-b) и пять бронзовых изделий — топоров и серпов («клад» Р).

Роскошные золотые украшения, судя по тому, в каких местах они лежали, были для жителей Трои-II предметами повседневного обихода. Например, Блеген рассказывает о 189 золотых бусинах 15 видов, найденных рядом с остатками ткацкого станка. Скорее всего, это был браслет ткачихи. Конечно, ткать могла и богатая женщина — у Гомера даже царицы не брезгуют такого рода работой. Но дом, в котором были найдены эти бусы, принадлежал не царице — Блеген называет его «типичным». Однако его скромная хозяйка, ткавшая, судя по тяжелым грузикам, грубую ткань, работала, навесив на себя количество золота, какое не всякая царица надевает на пир. Блеген пишет: «Воображение сразу же рисует такую картинку: на ткацком станке работает женщина, свой браслет, чтобы он не мешал ей во время работы, она повесила на какой-нибудь выступ на станке; внезапно она слышит, что начался пожар, и, забыв о браслете, в ужасе бежит спасать свою жизнь. Или же браслет мог зацепиться за какую-то деталь станка, шнурок, на котором были нанизаны бусины, мог лопнуть, а бусины раскатиться по всему полу. Нет сомнения, что подобные сцены имели место».^{190}

Многие из украшений и драгоценных сосудов, найденных в Трое-II, были сделаны местными мастерами. Об этом говорит, во-первых, то, что эти вещи часто были выполнены из местного золота и серебра. Во-вторых, в составе «кладов» Шлимана было довольно много ювелирных заготовок — полуфабрикатов, кусков золотой проволоки, золотых стержней с насечками. И наконец, там встречаются золотые слитки и наборы поломанных и смятых изделий, которые, вероятно, хранились как сырье. Да и увеличительные линзы вряд ли могли использоваться кем-то, кроме ювелиров.^{191}

Троя-II была крупным ремесленным центром. Ее жители не только принимали и кормили у себя заезжих купцов, но и сбывали им свой товар, а может, и сами отправлялись в торговые экспедиции. Кроме ювелирных изделий они могли предложить покупателям, например, ткани и одежду. Огромное количество пряслиц и остатки ткацких станков, найденные во втором слое, говорят о том, что троянские женщины очень много пряли и ткали. Керамика, напоминающая ту, что изготавливали в Трое, встречается в Центральной Анатолии, Киликии, Сирии, на островах Эгейского моря, в материковой Греции и даже на территории Болгарии. Блеген считает, что троянцы, помимо всего прочего, могли торговать скотом и лесом. Например, на близлежащих Кикладских островах леса практически не было, однако должны же были кикладцы строить из чего-то свои корабли и крыши домов. А троянская Ида и ее предгорья были покрыты прекрасными дубовыми лесами.^{192}

Короче говоря, Троя-II процветала. Но этому процветанию пришел неожиданный и до сих пор не вполне понятный археологам конец. В середине XXIV века страшный пожар выжег город дотла. Именно в пепелищах этого пожара и была найдена большая часть золота Шлимана.

Троя-III

Традиции Трои-III полностью продолжают традиции предыдущего слоя. Это значит, что Троада не была захвачена чужеземцами, ее жители не были ни вырезаны, ни уведены в рабство. Если даже городу и довелось пережить вражеский набег, он был отбит без невосполнимых людских потерь. Впрочем, археологи вообще не нашли в развалинах Трои-II следов военных действий — ни наконечников стрел, ни человеческих останков со следами ранений.

Троянцы очень быстро восстановили свой город примерно в том же виде, в каком он существовал до пожара. Но Троя-III никогда даже близко не смогла приблизиться к Трое-II по уровню значимости, благосостояния и роскоши. Как мы уже говорили, здесь не было найдено ни одного драгоценного предмета. Но дело не только в ценностях — такое впечатление, что здесь вообще ничего не происходило. Сюда стали реже наведываться купцы. Сократился импорт. Исчезли мастерские, изготавливавшие предметы роскоши.

Археологи говорят о третьем городе вскользь. В популярных книгах его часто объединяют в одну главу с двумя последующими слоями. На образовательном сайте «Троя» университета Цинциннати первому, второму и шестому городам посвящены подробные фильмы-видеореконструкции, а третий город не удостоился даже отдельной картинки или чертежа — его план объединили с планами Трои-IV и V. Правда, третий период был недолгим — всего 140 лет по хронологии Корфманна. Но ведь и Троя-II просуществовала лишь 260 лет, а о ней есть что сказать, и ей посвящены тысячи страниц и в специальной, и в популярной литературе.

Авторам настоящей книги стало даже как-то обидно за людей, проживших всю свою единственную жизнь в период, о котором сегодня отзываются как о «безвременье», об одной из неинтересных и маловажных прослоек между блистательной Троей шлимановских кладов и «священным» Илионом Гомера. Но, увы, мы не смогли найти о Трое-III особо значимой информации. В забвение Трои-III (равно как и IV и V), внес немалый вклад Шлиман, который разорил эти слои, прорываясь к своей «Трое Приама» и уничтожая все, что лежало выше. К счастью, подлинный слой приамовской Трои он разрушил в меньшей степени, потому что цитадель этого времени заметно выходила за пределы раннего города, и значительная часть Трои-VI, равно как и более поздних слоев уцелели — они оказались вне раскопов Шлимана. Но Троя-III пострадала очень сильно… Тем не менее кое-что о ней все-таки известно.

Археологи относят жителей Трои-III все к той же «Приморской Троянской культуре», хотя культура эта и пришла в упадок. Причины упадка называются разные. Есть мнение, что во всем виновато изменение климата — примерно в эти годы в Малой Азии и на Ближнем Востоке он стал значительно суше. Самих троянцев это не коснулось, но множество людей, живших восточнее, сдвинулись с места в поисках лучших земель, и в окрестностях города появились неспокойные соседи.^{193}

На появление воинственных соседей указывает, в частности, изменившийся рацион троянцев. Их стада коров и быков резко сократились, а вот свиней они стали выращивать значительно больше, чем раньше. Этому существует простое объяснение: коров нельзя пасти в городе или рядом с воротами, им нужен простор, и в случае вражеского набега коровы могут очень быстро поменять хозяина. Даже если предположить, что стадо будет вовремя укрыто в городе, возникнет проблема фуража, и коров придется пустить на мясо. А утраченное поголовье восстанавливается медленно, ведь корова обычно рожает только одного теленка. Что же касается свиней, то с ними не бывает особых проблем, даже если шайки разбойников рыскают по окрестностям. Свиноферму можно держать у самых стен города, прокормить свиней проще — они, в отличие от коров, могут есть любые отходы. А если уж пришлось пустить их на мясо, достаточно оставить в живых двух-трех свиноматок, чтобы поголовье мгновенно восстановилось — ведь свинья может дважды в год рожать по десять и больше поросят.

Поэтому, когда жители Трои-III поменяли коров на свиней, исследователи сочли это одним из свидетельств того, что в окрестностях города стало небезопасно.^{194} Отметим, что в эти годы троянцы гораздо чаще и успешнее охотились, прежде всего на ланей — возможно, не все они оказались любителями свинины.^{195}

Показательно и исчезновение собак. В Трое их и раньше было немного, — впрочем, собаки в те годы чаще охраняли стада, чем развлекали хозяев, и не удивительно, что в стенах города собачьих костей найдено мало. Но все-таки они были — собака могла увязаться в город за пастухом, хозяин мог взять заболевшую собаку домой… Однако в слоях Трои-III собачьих костей нет совсем.^{196} Вероятно, количество стад резко сократилось и нужда в собаках отпала.

Троянцы в этот период стали массово селиться в цитадели, под защитой более мощных стен, — маленькие дома тесно лепятся здесь один к другому. Нижний город Трои-III пришел в некоторое запустение. Несмотря на царившую в крепости тесноту, стены ее почти не перестраивались и площадь цитадели не увеличивалась.^{197} Единственная архитектурная роскошь, которую позволяли себе некоторые троянцы, — они возводили дома полностью из камня или же чередовали слои камня и кирпича. Но делали это не потому, что камня стало добываться больше, а потому, что его скопилось довольно много в руинах предшествующих периодов. Даже крепостная стена в это время становится чисто каменной, без кирпичной надстройки.

Несмотря на то что троянцы стали жить хуже (а может быть, именно благодаря этому), у них наметился некоторый сдвиг в религиозной жизни. Экспедиция Блегена нашла в Трое-III двадцать фигурок божков — почти все они были вырезаны из мрамора. Такого рода божки встречались и в более ранних слоях, но теперь к ним добавились еще две сравнительно крупные фигуры из известняка: одна высотой 35 сантиметров и вторая — 45 сантиметров. Если же учесть, что у второй фигуры отсутствовала голова, то с головой божок и вовсе мог достигать, по мнению Блегена, 65 сантиметров в высоту. Такая фигура не могла быть амулетом, ей более подобало место в храме или по крайней мере у домашнего алтаря.^{198} Однако явных следов культовых зданий в Трое-III не найдено.

Троянцы увлеклись самодеятельной лепкой: у них появляются очень грубо вылепленные из глины фигурки животных — вероятно, домашних. Сделаны они настолько небрежно, что не всегда можно понять, кто именно имеется в виду. Назначение этих фигурок тоже не понятно, но такого рода «творения» довольно часто встречались в ту эпоху и по всей Анатолии, и по берегам Эгейского моря.^{199} В целом же с искусством в Трое дела обстояли неважно. Ювелирное дело заглохло. Гончарное дело понемногу развивалось, но без прорывов. Правда, посуда по-прежнему остается очень разнообразной, появляется все больше сосудов с лепными изображениями человеческих лиц. Блеген даже утверждает, что троянские мастера научились передавать индивидуальность изображаемого человека,^{200} — возможно, так оно и есть, и все же эти вазы с торчащими из них носами и глазами-шариками трудно назвать высоким искусством.

Примерно в 2200 году жизнь в городе прекращается. И эта же дата считается концом Приморской Троянской культуры. Культура эта базировалась на торговле, а торговля в регионе явно сошла на нет. Похоже, что те самые пришельцы, из-за которых троянцам пришлось перейти на свинину, стали препятствием и для купеческих экспедиций.

Что случилось с самим городом и его жителями — не известно. Археологи в руинах Трои-III отследили один сгоревший дом; не исключено, что их было больше, но весь город, во всяком случае, не сгорел. Блеген пишет, что «все дома в крепости были разрушены и новый город вырос на их развалинах».^{201} Это наводит на мысль о взятии и разрушении города врагами. Но следов битвы за Трою не сохранилось. А главное — совсем недавно, в 2014 году, были опубликованы результаты радиоуглеродного анализа множества взятых в Трое образцов, и это позволило пересмотреть некоторые даты. Самым интересным оказался вывод о том, что после конца Трои-III город довольно долго — от ста до двухсот лет — был необитаем.^{202} Естественно, что за такое время лишенные ухода глинобитные дома разрушились естественным образом. Возможно, люди сами ушли из города, жить в котором стало трудно и небезопасно. Поэтому конец Трои-III остается не вполне ясным — ясно лишь, что к этому приложили руку беспокойные соседи, набегов которых опасались троянцы. Так или иначе, жители надолго покинули Трою.

Троя-IV и V. Анатолийская культура Трои^{203}

В конце третьего тысячелетия на Гиссарлыке вновь возникает город. Цитадель его стала значительно больше, а план абсолютно не совпадает с планом Трои-III — если раньше при восстановительных работах строители в какой-то мере ориентировались на прежнюю планировку, то теперь город строился «с нуля». Старые дома и даже фундаменты оказались полностью скрыты под слоем мусора, не были заметны на поверхности, и новые улицы прокладывались без их учета.^{204}

Люди, пришедшие в Трою после векового перерыва, не были иноземцами. В чем-то они продолжали старые троянские традиции, но теперь их быт все больше напоминает быт внутренних районов Анатолии. Они вернулись к архитектуре первого и второго города, отказавшись от чередования кирпича и камня и ограничиваясь каменными цоколями. Но у них стали популярны своего рода «многоквартирные дома» с несколькими комнатами или квартирами, каждая из которых имела отдельный выход на улицу, — это считается анатолийской планировкой. Во дворах, а иногда и в домах появились анатолийские купольные печи для готовки. Мрачноватая керамика продолжала традиции третьего города, но стали появляться формы сосудов, заимствованные в центральной Анатолии. Троянцы, вслед за анатолийцами, все чаще добавляли в керамическую массу измельченную солому…

Возможно, люди, отстроившие пятый город, были выходцами из малоазийской «глубинки», которые смешались с жителями Троады. Связи новых троянцев со своими анатолийскими соседями не прервались и тогда, когда город, пережив около 1900 года до н. э. очередную катастрофу, перешел в следующий этап — Троя-V. Недавно специалисты выделили эти два последние этапа в отдельную археологическую культуру. Корфманн назвал ее «Troia Anatolian Culture» — «Анатолийская культура Трои». Кроме того, Троя-V уже не принадлежала раннему бронзовому веку — это был переходный период к эпохе средней бронзы.

Пятый город периодически уничтожался пожарами и вновь возрождался из пепла. Жители его понемногу восстанавливали благополучие прежних эпох, и, хотя драгоценных находок в этом слое сделано не было, дома троянцев стали больше, и в них появилось новшество: вылепленные из глины табуреты и лежанки. Археологи обнаружили дом этого периода, в котором одна только главная комната имела площадь около 50 квадратных метров, и к ней примыкали смежные, поменьше. И еще одно новшество изменило быт горожан: они изобрели веник. С этих пор количество находок в домах катастрофически сократилось. Блеген пишет: «Некоторые археологи из-за этого испытывали что-то вроде ненависти к древним обитателям Пятого города, в чем ученых, конечно же, трудно винить».^{205}

Цитадель Пятого города занимала площадь около 20000 квадратных метров — она была вдвое больше первой крепости, возникшей когда-то на холме Гиссарлык. Верхний город к этому времени достиг максимальных размеров — таким большим он не будет даже в грядущие дни «широкоуличной» гомеровской Трои-VI.^{206} Троя возобновляет морскую торговлю — здесь появляются импортные товары с Кикладских островов, Крита и даже Кипра.^{207} Блеген считает, что если бы жизнь города продлилась еще хотя бы на полвека-век, то «Пятый город создал бы одну из замечательных культур…»^{208} Но разразилась катастрофа, причины которой археологам до сих пор не понятны. Пожара, во всяком случае сильного, не произошло. Следов сражения не сохранилось. Но примерно в 1740 году и сам город, и его жители были буквально стерты с лица земли. Если эти люди и остались живы — ни они, ни их потомки уже не вернулись на Гиссарлык. Некоторое (хотя и очень недолгое) время город, вероятно, был заброшен.^{209} Так завершилась эпоха Анатолийской культуры Трои.

Те, кто вскоре поселились на ее развалинах, были людьми совершенно иной культуры, пришельцами издалека. Они положили начало Трое-VI и открыли в Троаде эпоху среднего бронзового века. Это уже были прямые предки героев, защищавших «священную» Трою Приама от полчищ Агамемнона.