Творец

Глава 13

Он до боли в ушах прислушался. В этом пустом и гулком доме он обычно слышал малейшие шорохи, но сейчас слышал только требовательное завывание в собственном желудке. Не в силах сопротивляться ему, он проскользнул на кухню и обнаружил на столе остатки недавней трапезы. Одна тарелка грязная и пустая, а во второй — рядом с горсточкой вареных овощей здоровенный кусок мяса! Он схватил его и вцепился зубами. Говядина давно остыла и была страшно недожарена, но вкус ему показался воистину райским! Жадно чавкая, Женя оглядел кухню. Удивительно, что Соня оставила на ночь такой бардак. Стол сервирован на двоих, но поел только кто-то один. Видимо, второй был не в восторге от сырого мяса. Что ж, сердечное ему за это спасибо!

Он сунул последний кусок в рот, вытер липкие пальцы о велюровое сидение кухонного диванчика и пробрался в прихожую, где при свете уличных фонарей, пробивающийся в крошечное окошко у двери, осмотрел вешалку. Дичь какая-то! Старуха по-прежнему в доме?! Он замер, разглядывая притаившийся у банкетки старомодный зонт с длинной ручкой. А вот и пальто, в котором она пришла…

Он внутренне подобрался, на цыпочках поднялся по лестнице и, стоя на площадке, куда выходили двери второго этажа, прислушался. В ванной тихо, в спальне — ни звука, из приоткрытой двери мастерской струится темнота… На всякий случай, он сунул в спальню нос. Постель пуста и, как всегда, безупречно застелена. На покрывале ни единой морщинки.

Он озадаченно почесал макушку. Может, Сони и вовсе не было дома? Укатила себе куда-нибудь на выставку, а Иду развлекал хахаль? … Будь старуха лет на сорок моложе, паззл бы сложился, явив и неприглядный адюльтер, и поспешное бегство, и забытый зонт… Но нет, ничего не сходится.

Сердце застучало, настойчиво подсказывая, что визит Иды был неожиданным и смешал хозяевам всё карты. Отчётливо запахло криминалом. Надо поторапливаться. Они могут нагрянуть в любую минуту! Женя подавил порыв пройти в спальню и проверить, стоит ли по-прежнему за окном лестница? Боялся, что если она там, он запаникует и тут же воспользуется ей, чтобы удрать. Не солоно хлебавши.

Он хмыкнул. Ну, почему не солоно хлебавши! Хоть пожрал!

Откинув все мысли, он зашёл в мастерскую и включил свет. Здесь ничего не изменилось за прошедший год. Всё те же, похожие на приведения в простынях, скульптуры. У одной из стен удобные стулья и детские высокие креслица для клиентов, у другой — составленные друг за другом и повернутые «лицом» к стене картины. В дальнем углу дверь в нишу, куда Соня убирала свои незаконченные работы и всякий подручный материал — ведёрки с краской, мольберты, холсты. Он взялся за ручку и мгновенье помедлил. Сказывался давний запрет, ведь Соня не позволяла совать нос в этот предел, если там находилась незаконченная работа. Возмущенный собственной трусостью, он резко распахнул дверь…

Сначала ему показалось, что старуха жива. Просто кемарит себе, свесив голову на грудь, а потом понял, что то, что он принял за грудь, на самом деле — выпирающие… лопатки!

Он отшатнулся и приложил руку к разом пересохшим губам. Боже! Да женщина ведь вся переломана, иначе её не смогли бы усадить подобным образом! Он попятился прочь, и думать забыв о том, чтобы проверить пульс или приступить к реанимации, как его учили. Если ты нюхаешь собственные лопатки, реанимация тебе уже ни к чему…

Он выскочил из мастерской и, трясясь, как в лихорадке, захлопнул за собой дверь. Вспомнил, что забыл закрыть дверь в нишу, чертыхнулся, но не стал возвращаться. Плевать! Немедленно звонить в полицию, и если они опять решат, что это его рук дело, пусть! Главное, что и Соня не отвертится! Ведь не станет же она утверждать, что он убил старуху в её мастерской без её ведома!

Он сбежал с лестницы, раздумывая, что делать дальше. Стучать к соседям и просить телефон, конечно! Свой он, боясь, что по нему его могут вычислить, давно выменял у бомжей на еду.

Он решительно шагнул к двери, но вдруг перед глазами, словно прощаясь, поплыла вереница дорогих сердцу образов.

Конопатая Мишина мордашка, радостно раскинутые для объятия руки Маргаритки, ласково улыбающиеся карие, телячьи глаза Юли, смущенно поджатые, неумело подкрашенные губы Лизки. И Васька, важно почёсывающий куцую растительность на юношеской впалой груди.

Что с ними будет? Что изменится, если Соню посадят с ним по соседству? Ведь ясно, что она бы чисто физически не смогла так переломать старуху. И пока он будет талдычить одно по одному в участке, хахаль будет уже далеко. И некому будет помочь детям… если они еще живы, конечно…

Через несколько минут он, нагружённый полиэтиленовыми пакетами, прошагал в гостиную и выгреб из бара весь имеющийся алкоголь. Алкоголь был так себе. В основном, вино. Да, хорошее, дорогое, но в тех кругах, где он теперь вращался, вино не особенно пили. Впрочем, все, что ему нужно в обмен — это немного Интернета, чтобы попробовать разъяснить, что за сооружение запечатлено на фотографии.

Нине казалось, что она вечность бродит по этому старому, запущенному саду. Приглушенный свет едва пробивался сквозь густые кроны. Пахло осенними дымками, как в далёком детстве, когда листву собирали в большие кучи и поджигали, вместо того, чтобы гноить где-то на загородных свалках. Под ногами видимо-невидимо кустов голубики, густо усыпанных крупными, спелыми ягодами, а на каждой из разлапистых древних груш — скворечники под треугольными крышами, откуда раздаётся радостный птичий перезвон. Где бы она вдруг ни оказалась, место это дышало в одно и то же время и пёстрой весной, и жарким летом, и дымной осенней прохладой, словно взяв от этих времён года всё самое лучшее. Но больше всего здесь было благостного уединения, мира и добра.

— Иди сюда, дочка, — вдруг послышалось из-за деревьев, — Посиди с нами.

Нина оглянулась и увидела прячущийся за густыми зарослями старый, деревянный особняк. Мягкий вечерний свет струился поверх крыши и уютно озарял широкую, удобную завалинку, на которой сидели двое.

Дочка? Она явно ослышалась, ибо мужчине и женщине было не больше тридцати. Перед мужчиной — коренастым, улыбчивым, в старомодных широких штанах на подтяжках и соломенной шляпе — стоял невысокий мольберт, и он неспешно и размашисто наносил на холст уверенные мазки.

Женщина — высокая, худая, — потянулась и достала из травы пузатый бутыль и простой граненый стакан. Плеснула в него что-то густое, маслянистое и протянула Нине.

Нина озадаченно принюхалась. Голубичная наливка. Душистая, пахнущая летом и юностью. Она вопросительно покосилась на женщину, и та ободряюще кивнула.

— Выпей, — произнесла она, — Это тебе вреда не принесёт.

Нина пригубила сладкий, душистый напиток и пристроилась на завалинку рядом. В животе тут же разлилось тепло. Мир, покой… Она бы с удовольствием сидела так, в праздном ничего-не-деланье вечно. Глядела бы на косые, дымные и пряные лучи вечернего солнца, пробивающиеся сквозь кроны, ощущала бы спиной тепло старого дома, слушала бы неспешный разговор этих радушных, красивых людей. Она не помнила, что было до этого и было ли вообще что-то, но твёрдо была уверена, что счастье познала только теперь.

— Я что? Умерла? — спросила она, и в душе при этой мысли не ворохнулось ни ужаса, ни сожаления.

— Нет, деточка, — улыбнулась женщина, — Это мы умерли…

— И это… Рай?

— Это Дом. Илье в Рай хода нет…

Нина с удивлением поглядела на улыбчивого мужчину.

— А что он… натворил?

— Ничего, милая. Он чист, как еще совсем недавно был чист холст перед ним.

— Тогда я не понимаю…

— Рай лишь для Божьих детей. Человеческие дети уходят в Дом, который мы им создаём. Но это не страшно, ведь порой он бывает ничем не хуже Рая.

Нина погрустнела. Наверное, это сон! Мысль эта показалась ей куда более страшной, нежели мысль о смерти. Значит, придётся проснуться, а просыпаться ей почему-то совершенно не хотелось!

— Разве человеческие дети не являются, одновременно, Божьими?

— Не всегда, — Женщина взяла ее за руку, — Но каждый из нас, независимо от того, кто нас создал, стремится Домой.

— Я не хочу домой, — тут же ответила Нина и залпом допила пьяный, сладкий напиток.

— Сейчас речь не о тебе, глупышка, — женщина напряжённо улыбнулась, — Жизнь — это то место и время, куда нас выдёргивают из тёплого, уютного, полного благ и покоя Рая. И всю жизнь мы, сознательно или неосознанно пытаемся воссоздать Его. В меру своих сил, конечно, потребностей и фантазии. Так и они…, - Она кивнула на своего мужчину, — Они приходят из Дома, созданного человеком, Творцом. И так же, как все мы, пытается воссоздать вокруг себя схожие условия… Иногда это прекрасный, старый сад и голубичное вино, и птичье пение, а иногда…

Она многозначительно умолкла, достала из кармана юбки какой-то листок и протянула Нине.

Это оказалась свёрнутая вдвое фотография какого-то бетонного, потрёпанного домишки, расположившегося на густо заросшем сухостоем пустыре. Нине эта коробка вдруг показалась удивительно знакомой, но, не помня ничего о себе, она не могла сообразить, где её видела.

— Где я? Кто я? Кто вы? — она начала нервничать.

— Тебе нужно очень поторопиться, чтобы успеть. Конечно, он дождётся тебя в любом случае, но… для твоих маленьких может уже быть поздно…

Нина молча хлопала глазами, потом торопливо поднялась и поставила опустевший стакан на завалинку. Что-то было в её словах…

— Мне надо идти, — пробормотала она, озираясь и понятия не имея, в какую сторону двигаться.

— Иль, проводи, — попросила женщина. Мужчина оторвался от холста, вытер испачканные краской руки о штаны и галантно подставил Нине локоток. Та несмело просунула под него руку и оглянулась на женщину. Она напряженно смотрела им вслед:

— Бог в помощь, дочка. Я буду молиться за всех вас… и за Софу тоже.

Они недолго петляли мощеными старой плиткой тропами и вскоре оказались у высокой каменной стены. В тени притаилась небольшая, заросшая вьюнами, низенькая дверь с ручкой-кольцом.

— Ну, вот и всё, юная леди, — произнес Илья, — Рад был познакомиться…

Нина кивнула, взялась за гладкое, тёплое кольцо.

— Вы с этой женщиной…

— Это моя жена. Ида…

— Красивое имя… Вы с ней… Я правильно поняла, что вы созданы не Богом?

— Только я. Ида — Божья Тварь, — он хохотнул и оглянулся, словно готовясь получить от благоверной шутливый нагоняй. Но Старый дом уже было не видать за деревьями.

— Тогда почему вы… вместе после смерти? Она ведь должна…

— Быть может, это тот самый счастливый случай, когда Рай, Дом и земное наше временное пристанище оказались одним и тем же. Мы верим в это и надеемся, что нам не придется разлучаться, но как знать… Вполне возможно, что нам просто дали попрощаться…

Он пожал плечами и кивнул на потайную дверцу в стене. Нина послушно потянула на себя кольцо.

Соня заворочалась, вытянула ноги и тут же сдавленно застонала, когда от движения каждый миллиметр её тела вспыхнул грызущей, умопомрачительной болью. Стон спровоцировал приступ кашля, а кашель — новые вспышки боли. Она кое-как села, скорчилась, прижимая странно тяжёлые руки к явно переломанным, хрустящим ребрам и мучительно прокашлялась. Во рту появился отчётливый медный привкус, и паника захлестнула её. Девушка торопливо сплюнула на ладонь, поднесла её к заплывшим в щёлочки глазам, готовая увидеть кровь, но увидела нечто гораздо более жуткое. Стало ясно, почему руки так отчаянно болели и были такими тяжёлыми… Под каждый ноготь были загнаны тонко заточенные обрезки электродов. Пальцы были лиловые, распухшие, покрытые коркой спёкшейся крови…

«Только держи себя в руках… держи… в руках», — мысленно попросила она саму себя, а потом поняла, что что-то не так было и с ногами. Вытянув шею, она взяла стопы в фокус и заскулила. Все пальцы, кроме больших и мизинцев были грубо ампутированы.

Адик… Зачем он так с ней? Она же… дала ему жизнь… любила его…

Смутно припомнилось, как он убил Иду. Помнила, как шла за ним до мастерской, что-то говорила, упрашивала, умоляла… А потом он усадил тело старухи в нише, где хранился её автопортрет. Усадил грубо, жестоко, переломав немало хрупких старых косточек… а она, Соня, стояла там, выпучив глаза и смотрела. Но не на погибшую подругу. А в пустоту ниши. Ее скульптура пропала! Когда он успел её вывезти? Как? Куда? Сколько ходок сделал? А она ничего не видела и не слышала, занятая своим творчеством! Да уж… Творец. Натворила делов…!

Она помнила, как сбросив оцепенение, кинулась в спальню, схватила телефон, а потом… Потом он догнал её и начал бить… Она внутренне съежилась, вспоминая эти удары. Методичные, бесстрастные и жестокие. По лицу, по животу, по голове… А она всё никак не отключалась, и уже потом, когда погрузилась в розовый, наполненный болью, туман, слышала, как он спустился вниз и… насвистывая, стал бренчать тарелками. Он ведь, за всей этой суетой, так и не успел поужинать…

— Очухалась? — услышала она гнусавый голос и с трудом развернулась.

В трепещущем сумраке у стены виднелся ряд клеток. Теперь ясно, откуда на его одежде регулярно появлялась шерсть. Грабил собачий питомник… А она то возомнила!..

А вот и четверо подсвинков! Сидят в своих уютных загончиках. Зарёванные рыльца с любопытством тянут к ней пятачки. В другое время она бы по полной насладилась их жалким видом, но сейчас ей было наплевать. Разве что промелькнула с рассеянным любопытством мыслишка: «А где пятая свинка и Свиномать?»

— Ты кто такая? — спросил её старший, сидя в позе срущей макаки и вцепившись в прутья решётки.

— Никто, — с трудом прошепелявила она, обдирая язык о ставшие какими-то слишком острыми и длинными зубы. Видимо, Адам здорово их переломал, пока топтался на её лице…

Подвал… Ни окон, ни дверей, только на потолке квадратная крышка люка. Но нет лестницы… А из мебели стол, стул и лампа.

— А-а… А я тебя сразу выкупил, как только увидел. Гвоздь злоебучей программы, да?

Соня непонимающе смотрела на него.

— Ну, ты типа эта… натурщица, да? Позировала этому барсуку? Не завидую тебе…

Соня попробовала облизнуть лопнувшие губы, но только еще больше изорвала язык. На подбородок выплеснулось немного крови. Только держать себя в руках…

— У нас попроще, — с каким-то фатальным спокойствием вещал свинёнок, — Не у всех, конечно. Но мне так, считай, вообще подфартило. Перо в горло и- сайонара. Малым хуже. А про тебя вообще речи нет…. Только, кажется, змеи раньше сдохнут, чем он их…

— Змеи? — Соня встрепенулась. «Змеи?!.. Держи себя в руках… только держись…»

— Да вон! Рядом с твоей скульптурой…, - Сява кивнул куда-то за её спину.

Соня через плечо уставилась в дальний, тёмный угол. Её скульптура! Так вот какова была конечная цель!

Адик явно не планировал воплощать в жизнь её мстительные замыслы, как она себе вообразила! Только собственные мечты. Первое время он, видимо, действовал чисто инстинктивно, ведомый вложенной в него частичкой ее духа. Но потом увидел её автопортрет, и всё то туманное и неопределённое, что им двигало, оформилось во вполне конкретную цель. Он воссоздавал то место, откуда пришёл. Дом! А домом его был воображаемый бункер в её душе, наполненный гневом, ненавистью, болью, яростью, жаждой убийства… Он просто… строил свой собственный Рай на земле… И своего… Бога.

Отёкшими, как у алкоголички, глазами Соня смотрела на свою скульптуру. Когда-то в незапамятные времена это, действительно, был просто автопортрет. Девушка в джинсовом комбинезоне. Кудряшки, измазанная краской щека, палитра в тонкой руке… Но после ухода Жени она стала меняться: одни детали стали пропадать, другие видоизменяться, третьи добавляться. Всё то, чем она грезила, но не смела воплотить в жизнь, она переносила на свой автопортрет.

Сейчас в тёмном углу, по-прежнему в джинсовом комбинезоне, стояло… Чудовище. Глаз не было вовсе, широко открытый рот щерился длинными иглами-зубами, на голове вместо прелестных неряшливых кудряшек извивались змеи, как у Горгоны. А вокруг неё корчились в предсмертной агонии все члены Свиносемейства.

Старший подсвинок, закатив глаза, зажимал пальцами располосованное горло, из которого торчала, как рычаг, рукоятка опасной бритвы. Средняя, Лиза, лежала ничком, широко разведя бёдра, а между них виднелся окровавленный жгут из ржавой колючей проволоки. Рот раззявлен в беззвучном визге, а ладошки стыдливо прикрывают едва наметившиеся грудки. Юлино тельце в школьном платьице болталось в петле, которую Чудовище держало в одной когтистой лапе. На кулак другой была намотана синяя, лоснящаяся пуповина, а в самом кулаке сжат и раздавлен вырванный из утробы матери младенец. Мать, явно уже мертвая, распростерлась в луже крови у ног-копыт. У одной из ног. Вторая прижимала младшую, Риту, ко дну сточной канавы, наполненной водой, мусором и палой листвой. Рядом валялось то, что осталось от Мишки. Просто кучка изрубленного в фарш мяса и вихрастая рыжая голова…

«Он лепит из меня… своего настоящего Творца, — Соня закрыла глаза, — Чудовище, которое породило его… Доводит меня до… совершенства… Копыта, когти… зубы…»

Соня распахнула глаза. Змеи! Он что? собирается…?!

Позабыв на миг про изуродованные руки, Соня схватилась за голову, располосовав при этом щёку и сорвав один из ногтей, но едва заметила это. Голова была чисто выбрита. Она снова метнула взгляд к скульптуре и только сейчас разглядела в сумраке бутыль для куллера со срезанной и придавленной парой досок верхушкой. В бутыли вяло копошились мелкие змеи.

«Держи себя…», — начала было она привычную мысленную мантру, но все поплыло и замельтешило вокруг.

Змеи…

Соня зашлась истошным визгом.